Текст книги "Повесть о полках Богунском и Таращанском "

Автор книги: Дмитрий Петровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)

– Значит, будем бить, Денис? – вдруг расхохотавшись перед удивленным Денисом, весело закричал Черноус.

– Будем бить, Христофор, – отвечал Петро.

Денис сердился, что Черноус, видно, морочил его.

– Ах вы, детвора вы моя распрекрасная! Ну что ж, значит, будем бить. Да ты не дуйся на меня, Денисок-Денисок. Проверку делал.

– А где ж они, эшелоны твои? Уж ты не увез ли нас нарочно? – вдруг остановил коня Денис и грозно поглядел на Черноуса. – И не этому ли ты смеешься, мистификатор разнесчастный? Стой! Говори по правде, Черноус, не ври.

– Да что ты, с ума сошел! – кричал Черноус, теснимый рассвирепевшим Денисом. – Я еще не дошел до того, чтобы с сыновьями своими хитрить! Успокойся, пожалуйста. – Он повернул Денисова коня назад. – Не баламуть. Ну, слушай доклад: оккупанты еще в Полтаве и в Киеве и лишь завтра к вечеру будут в Конотопе. За движением их строго следим.

– Ну, гляди, не подведи, – неохотно сказал Денис и скомандовал: – Остепенись! Песню!.. Дай коням остыть!

И в морозной ночи, как сталь в серебро, зазвенели свист и песня:

Ой, на го-ори тай женци жнуть…

ШПИОН

Назавтра вечером, когда Щорс, Кочубеи и Черноус сходили с крыльца штаба, слева от них раздался револьверный выстрел. Они оглянулись и увидели знакомую батькину бурку.

Это был широкий двор бывшей гетманской варты. Слева были конюшни. Там, у конюшен, стояли, сгрудившись, таращанцы, и от этой группы отходил теперь батько, засовывая в кобуру свой еще дымящийся кольт. Было ясно, что только что раздавшийся выстрел был произведен им. Батько шел навстречу, сурово насупившись.

– Что случилось, Василий Назарович? – спросил Щорс, в то время как Денис направился к группе.

– Вбив шпиёна, – ответил батько.

– Неживой – прямо в сердце. У папаши рука твердая, – встретили Дениса объяснением таращанцы, среди которых были и Денисовы партизаны.

И Денис увидел лежавшего, раскинувши руки, долговязого парня с длинной шеей, которого он видел, как вели его во двор под караулом полчаса тому назад. Парень лежал без движения. Черноус приказал партизанам:

– Уберите!

– Не трогать! – крикнул Боженко, услышав распоряжение Черноуса:

– Говорю тебе, отец, ты не в бою – и расстреливать врага надо по суду и закону, – тихо, чтобы никто из бойцов не слышал, но очень твердо сказал Черноус нахмурившемуся Боженко.

– Черноус совершенно прав, – сказал Щорс, – функции революционного суда должны быть строго определены, иначе мы будем представлять собою не власть, а анархию, и не армию, а партизанщину. Что это за способ: шпиона, перебежчика без допроса и без суда саморучно пристрелить? Уважаемый и дорогой Василий Назарович, это никуда не годится.

– Угу, – ворчал Боженко. – Ну ведь шпион же, собака. Я его– послал в разведку, гадюку, а он продался и обо всем маневре нашем – где что – гайдамакам рассказал. И пусть его собаки и поедят.

Снег поскрипывал под ногами, светил полный месяц,

– И ты, Денисок, – сказал, помолчав, батько ласково, – не сердись. Так надо. Верь старому – надо, Я знаю. Я ж не без понятия. Вот уйду завтра – вспомянешь старика и пожалеешь.

Денис молчал. Батько оглядел его искоса и, улыбнувшись, ударил по плечу волосатой крепкой рукой.

– Братишечки ж вы мои великодушные! Как же я вас люблю, и все нас любят, и народ за нами пойдет, и пойдем мы и завоюем свободу:

Голос его от волнения, пресекся. Батько кашлянул и замолчал, как будто этим вдруг все уже навсегда было высказано и соединила его со всем миром трудящихся великая нерушимая клятва о родстве, любви и борьбе,

Батько достал трубочку и стал кремнем высекать огниво, привыкши не доверять спячкам во время вьюги, Денис чиркнул спичку и поднес батьку. Тот, заслоняя спичку от ветра, прикурил, и Денис увидел замечательное батькино око, покосившееся на него. Что-то было в этом взгляде, напоминавшее провинившегося ребенка, И хоть полюбил он уже батька раньше, но теперь только увидел он, что за чудесное человеческое существо был этот неистовый, героический, суровый человек. Денис не мог не улыбнуться этому покосившемуся на него оку,; Улыбнулся и батько.

Здание летнего театра, переименованное в Народный дом, не могло вместить желавших послушать речи командиров и ревкомовцев, тем более что приглашались на митинг и жители города. Поэтому, изобретательный народ, бойцы решили вынуть окна, сообразив, что, несмотря на двадцатиградусный мороз, в Нардоме достаточно будет тепло от человеческого дыхания. Зато слушать сможет и народ, собравшийся на площади. Проезжавшие кавалеристы тоже остановились, услышав играющую в доме гармонь, и этот строй всадников создал как бы своеобразный «бельэтаж», с которого им было виднее и слышнее, чем пешим.

Кто-то увидел приближающихся командиров.

– Во фрунт, ребята! Щорс с папашею идут!

– Идут, идут! – пронеслось через открытые окна внутрь театра. И в театре все зашевелились, и гармошка смолкла.

Услышав слово «идут», комендант ревкома Касьян Левкович, красовавшийся на сцене в синих галифе, в красных дамских чулках и желтых американских ботинках, да сверх всего в каком-то зеленом, не сходящемся на крутой груди чиновничьем вицмундире губернаторского ведомства, с золотыми пуговицами, вспрыгнул на рампу и стал поправлять огонь в коптивших керосиновых Лампах-«молниях».

Подняв предваряюще вверх лейтенантский кортик и крикнув: «Граждане, приказываю тише! Командиры идут. Сейчас откроется митинг», – Левкович спрыгнул со сцены, дав место вошедшим командирам.

Первым взошел на эстраду Боженко. Он широко расставил ноги, как матрос на палубе в качку, поправил шапку на голове и оружие на поясе и сказал, как будто размышляя вслух:

– Граждане и обыватели, великодушно извиняюсь, что произошел бой, но если эту сволочь не уничтожать, то она опять возникнет. – Батько развел руками и, выдержав паузу, сошел с эстрады.

Вслед за ним выступил Денис Кочубей. Он сказал:

– Товарищи, над нами сегодня – небо социализма и звезды коммуны. На некоторых шапках я вижу красные звезды. Их не хватило, видно, на всех в сегодняшнюю ночь – на всех тех, кто видит уже сейчас ясное небо коммуны. Нас больше, чем звезд на небе, и мы – миллионы освобожденных трудящихся людей – бессмертны. Никто из нас не боится смерти, потому что мы полны бессмертной творческой любви к прекрасной жизни среди свободы и презираем угнетение. Вчера здесь хозяйничали насильники, угнетатели и паразиты. Вы видели сегодня утром их собачью смерть, а к вечеру даже на снегу не осталось следа их гнусной крови. Чистый снег убрал белой скатертью город – исторический с сегодняшнего дня город, – как дом, приветливо встречающий дорогих гостей – геройских таращанцев и богунцев, под знамена которых переходят сегодня партизаны.

БОИ НА «ЗАЛИЗНИЦЕ»

Боженко недолго пришлось ждать боя с оккупантами: он состоялся назавтра.

Батько недаром поторопился выступить из Городни: разведка доносила ему, что неприятельские эшелоны стоят на станциях Мена и Низковка и договариваются со Сновском о получении новых паровозов из депо.

Батько послал Ничипоренко, бывшего рабочего сновского депо, а теперь таращанского командира, в Сновск с заданием воспрепятствовать выдаче паровозов из депо и задержать там неприятельские эшелоны. Он решил окружить их в Сновске и разоружить без боя.

Расчет батька заключался главным образом в том, чтобы лишить оккупантов возможности в открытом поле пустить в ход дальнобойную артиллерию бронепоезда. Поэтому он погрузил Кабулу с его многочисленным и хорошо вышколенным боевым батальоном (в три тысячи человек) в эшелон и приказал ему высадиться в Сновске, окружить вражеский эшелон и взять его без боя или во всяком случае с малыми потерями.

От Городни до Сновска было около двадцати пяти километров. И Кабула, промчавшись сквозь Сновск и не найдя там оккупантов, по собственной инициативе, руководимый боевым азартом и инерцией, домчался до следующей станции– Низковки, надеясь захватить неприятеля, но на пятом километре разъехался с оккупантскими эшелонами, мчавшимися под уклон, к Сновску.

В Сновске оккупанты не задержались, они решили добраться до Городни.

Кабула очутился в нелепом положении. Не имея возможности развернуться с эшелоном в пути и пуститься вдогонку неприятелю, он вынужден был доехать до Низковки, чтобы переманеврировать направление состава. Пока он в Низковке маневрировал на путях, немцы проскочили без остановки Сновск и приближались к разъезду Камка, что между Сновском и Городней, к которому в это время пешим маршем подходил уже Боженко – двойною, разбросанною по обеим сторонам пути цепью с остальною половиною своего возросшего почти до шести тысяч штыков полка. При нем было свыше трех тысяч пехоты и шестьсот сабельных клинков, да еще артиллерия Хомиченко.

Взрывать путь было уже поздно, и Боженко, заметив неприятельские эшелоны по золотым орлам на черных знаменах, высунутых из бойниц броневиков, бросил на кинжальный удар свою артиллерию и принял неприятеля артиллерийским ударом – на картечь.

Пехотные цепи тем временем сжимались вокруг остановившихся эшелонов, кавалерия отъехала в прикрытие за холм, на котором стоял в развевающейся бурке сам батько, отдавая приказания.

Немцы открыли стрельбу из двадцати разнокалиберных орудий, в том числе из дальнобойных, и стали косить пулеметами надвигавшиеся цепи таращанцев. Потом под прикрытием пулеметного ливня и артиллерии пошли колоннами в атаку.

Положение для батька становилось невыносимым: неприятельская колонна, разорвав цепи, обходила таращанцев с тылу. Тогда батько отчаянным маневром бросил всю кавалерию во фланг немецкой колонне, попав под прямой удар артиллерии и пулеметов.

Под батьком осколком снаряда убило коня, другим осколком разорвало бурку, но он сам не был даже контужен.

К этому времени подоспел Кабула и ударил с тылу. Своим неожиданным появлением и отчаянным натиском врукопашную он вызвал среди оккупантов полную панику.

Немцы поняли, что они окружены многочисленными и все прибывающими частями. Единственным выходом для них являлась отчаянная попытка к бегству, и, несмотря на то, что путь впереди мог быть минирован, они все же решились. И двум эшелонам с неповрежденными паровозами удалось прорваться до Городни.

На поле боя осталось не меньше тысячи убитых, из которых половину составляли таращанцы. Немцы в оставшихся эшелонах сделали еще одну попытку пойти в контратаку, чтобы подобрать своих раненых, но вынуждены были выбросить белое знамя. И Кабула взял два эшелона в плен.

Батько же, увидев уходящие эшелоны, вскочил на первую попавшуюся лошадь, оставшуюся от убитого всадника, и помчался со своей кавалерией наперерез уходящим немцам по кратчайшему пути до Городни.

Но, доскакав до Городни, он понял бесцельность своей попытки. Он повернул коня, передал командование эскадроном Калинину и полетел в город. Он предстал в растерзанном виде перед большим собранием ревкома, на котором присутствовали и представители армии, только что прибывшие из Гомеля.

И без того расстроенный, он был еще более огорчен, увидев в числе собравшихся представителей дивизии, штаба армии и даже Украинского правительства.

Батько сорвал с себя разорванную осколком снаряда, обожженную бурку, бросил на пол и, топча ее, в чрезвычайном возбуждении крикнул:

– Дайте подмогу – не выпущу ни одного живого оккупанта с Украины!

– Успокойся, товарищ Боженко, эшелоны задержаны на станции Городня, – сказали ему, – но ты подмоги не получишь и дашь собранию немедленно свои объяснения.

– Какие объяснения? – кричал батько. – Дадите ли вы мне людей, я вас спрашиваю? Где Щорс? Где Кочубей? Я не окончил боя и не дам объяснений до его окончания… – И батько бросился к двери.

Ему навстречу шел Петро, и батько, суровый батько, обнял его, потряс за плечи, разрыдался, крича:

– Дай хлопцев, бо тых я загубив.

Петро понял, что Боженко нуждается в разрядке потрясенных чувств и что задерживать его не нужно, и, выйдя с ним, сказал:

– Успокойся, батько, твои потери меньше, чем тебе представляется. Оккупантов мы дальше не пустили и не пустим. Шорс окружил их, пути разобраны, и дальше они не пойдут, – я сейчас с вокзала. Имеем донесение от Кабулы, что два последних эшелона сдались в плен и обезоружены им. Отправляйся к своему полку, а вслед тебе мы завтра же пошлем пополнение.

Грузный батько легко вскочил в седло и помчался обратно, сопровождаемый своими всадниками.

И уже назавтра стало известно, с какой невероятной быстротой батько занял и Сосницу и Борзну. А через день приехал посланец за обещанным пополнением, которое и было дано.

ОККУПАНТЫ БЕГУТ

– Но что же было в Городне?

К моменту выступления батька в поход в Городню приехали представители штаба дивизии. Командование было обрадовано боевой удачей – взятием Городни, являвшейся сильным заслоном по пути на Чернигов и на Киев. Уступая просьбам Боженко о переводе его на железнодорожную линию., командование было озабочено возможностью столкновения полков с последними уходящими оккупантами. Но представители командования опоздали на несколько часов, в течение которых и разыгрался бой.

Только что открыли заседание, и представитель штаба дивизии, узнав о выступлении Боженко, заявил, что в помощь ему должны быть немедленно выдвинуты все имеющиеся силы и что если уж нельзя этому столкновению помешать, то надобно сделать попытку задержать нарушивших условие о нейтралитете оккупантов в Городне во что бы то ни стало, не допуская их до Гомеля.

Богунский полк, при поддержке кавалерии Кочубея, был немедленно выдвинут к линии железной дороги.

А Щорс и без того заранее учитывал все возможные последствия батькиного похода по «зализнице».

Лишь только батько двинулся в поход по «зализнице», Щорс, посовещавшись с военно-революционным советом в Городне, решил: если «железные эшелоны» после столкновения с Боженко прорвутся к Городне, дальше их не пускать и, как он выражался, «распропагандировать».

Кочубей приказал подрывной команде по железнодорожной линии быть готовой к действию и в трех условных местах между Городней и Хоробичами разобрать путь.

Богунцы, в составе половины полка подошедшие к вокзалу, были введены в город и поставлены на отдых. Первая же, прибывшая еще утром с эшелоном, половина полка была выдвинута к вокзалу и, услышав отдаленный гул боя, залегла вдоль насыпи.

Две с половиной тысячи партизан, предназначенных для Богунского полка, но еще фактически не переданных, были брошены к вокзалу в резерв. Денис Кочубей, взяв двести всадников, поскакал к месту боя. но уже в двух километрах от станции столкнулся с подходящими двумя немецкими эшелонами. Эшелоны вынуждены были остановиться из-за разобранного на третьем километре пути. И Денис бросил кавалерию лавой в обхват эшелонов с обеих сторон, а сам в сопровождении десяти всадников подскакал к остановившемуся эшелону с белым платком на пике. Оккупанты в свою очередь выкинули белый флажок. Командир эвакуационного эшелона вышел на башню броневика и велел трубить отбой.

Денис через переводчика заявил:

– Дальше путь минирован. До выяснения всех обстоятельств эшелоны не будут пропущены, они находятся в окружении больших частей. Я предлагаю представителям немецкого командования выехать в город для дачи объяснений.

Пока велись переговоры, цепи богунцев и партизан начали смыкаться с двух сторон вокруг эшелонов, и вслед за артиллерийским залпом богунцев к эшелону подскакали Щорс, Черноус, Петро Кочубей и другие.

Денис заявил, указывая на них оккупантам, что это представители правительства большевиков Украины.

Оккупанты предложили открыть совещание здесь же, в походном их штабе – салон-вагоне. Все приехавшие, кроме Щорса, только что видели перед собой неистового, в горе Боженко и пылали гневом. Спокоен был один Щорс, еще не знавший подробностей неудачи Боженко.

Оккупанты предложили приехавшим прежде всего осмотреть вагоны-госпитали, заваленные ранеными и умирающими. Но Щорс заявил, что если бы принести сюда всех убитых и раненных оккупантами за время пребывания их на Украине, то понадобилось бы очень много ‘ времени для осмотра. И можно ли быть убежденным, что эти немецкие раненые не являются жертвой собственной наглости и провокационного поведения командования «железного эшелона»? Революционные войска Украины и в данную минуту, несмотря на то, что произошло здесь, сохраняют выдержку: эшелоны окружены далеко превосходящими войсками, но никто на неприятеля не нападает, не будучи к этому вызван. Обо всем этом следует поговорить подробнее, и он, со своей стороны, принимает предложение устроить совещание здесь же, в самом вагоне.

Войскам дано было распоряжение по условному сигналу взять эшелон штыковой атакой. Цепи в это время приблизились и тесно сомкнулись у самого полотна железной дороги. У орудий на неприятельских броневиках были поставлены партизанские караулы.

Заседание длилось четыре часа. Это было классическое по курьезности заседание. Столько было сказано по адресу оккупантов колкостей, которые с грехом пополам, но с собственной присолкой переводил партизанский парламентер, бывший военнопленный, Захарий Колбаса. Оккупанты потели и краснели, как в бане.

Окончилось это заседание предложением со стороны красных войск: сдать половину оружия в качестве компенсации за потери таращанцев в бою, сдать весь излишек продовольствия – то есть целый эшелон. Оккупанты попробовали было гордо подниматься с мест и кричать, что «дело не пойдет», но из разъяснения переводчика поняли, что «эшелон тогда не пойдет».

– Он ведь уже не идет, и вы уже обезоружены – так о чем же дальше толковать? Только из милости к побежденным мы даем вам немного оружия и продовольствия, чего вам совершенно достаточно, чтобы добраться до родины и заняться делом.

Оккупанты потеряли уже способность выражаться членораздельно и к концу ночи, убедившись в том, что отставшие эшелоны их не догоняют и не догонят, согласились на все условия. Кроме того, они были вынуждены принять еще одно условие, выдвинутое Денисом: оперировать ногу раненному разрывной пулей матросу. Денис требовал наилучшего хирурга на станции Хоробичи, к которой подвезут из Ваганичей раненого. И это условие было принято, и через два часа на станции Хоробичи под наблюдением Петра Кочубея операция была произведена знаменитым немецким хирургом: нога матроса была спасена.

Немецкая знаменитость покинула Украину с последним оккупантским эшелоном. В этом эшелоне ему предстояла немалая работа, которой хватило до самого «нахгауза»…

НА ЧЕРНИГОВ

Предстоял поход на Чернигов. В этот поход шел Щорс. При разработке плана операции Денис предложил ему идти на Чернигов кратчайшим путем: через

Тупичевские и Звеничевские леса, предоставив фланги партизанам. Но Щорс остановил свой выбор на левофланговой дороге по Седневскому тракту, через Седнев.

– Надоели партизанские тропы, хочу идти с музыкой, – заявил он.

Однако для уяснения плана и все же увлеченный Денисовыми доводами, Щорс решил выехать с ним в Тупичев, приказав своему боевому комбату Кащееву вести полки на Седнев облюбованным им широким трактом.

После новогоднего парада в Городне и принятия знаменитой щорсовской клятвы новыми бойцами Богунский полк, предводительствуемый комбатом Кащеевым, с музыкой выступил в победный поход на Чернигов. А Щорс с Денисом поскакали на Тупичев с Денисовыми эскадронами.

В распоряжении Дениса, после того как партизаны влились в количестве до пяти тысяч человек в Таращанский и Богунский полки, оставалось еще около тысячи бойцов, из них около семисот – кавалеристов.

В этой родной для партизан местности, еще далеко не освобожденной от врага, на аванпостах Черниговщины находились отдельные маневренные группы белых – как, например, Радульская кавалерийская группа графов Коростовцев.

Помещикам-карателям Коростовцам, имевшим под Радулем крупный конский завод, удалось сколотить несколько эскадронов из гвардейцев, вахмистров и офицеров, гусар, улан и кирасир бывшей царской армии – всего около семисот сабель.

Этот отряд все лето 1918 года выполнял функции карательного отряда гетманской службы и теперь состоял как бы в арьергардном заслоне.

Немногочисленную конницу имел также прорывающийся из Чернигова на Гомель, к Польше, польский посол при гетмане граф Браницкий.

Нельзя также было быть уверенным в том, что в Городне была дочиста изрублена вся конница карателей – генералов Иванова и Семенова. Наверно, часть их успела уйти еще до боя из Городни.

Все это сосредоточивалось теперь на линии между Городней и Черниговом. По донесению партизанских разъездов, имевших с ними стычки в эти дни, отряды коростовцев концентрировались главным образом вокруг шоссе из Чернигова на Гомель и форсировали берега трех узлом сходящихся у Лоева рек – Днепра, Десны и Сожа.

Выехав в Туппчев, Щорс предложил Денису выдвинуть по лесной дороге несколько взводов пехотной разведки и сосредоточить свой основной кавалерийский удар по правому флангу, углубляя его до Днепра, с таким расчетом, чтобы выйти в тыл Чернигову к моменту его фронтального удара,

Денис, знавший с детства вокруг всю местность, объяснил Щорсу свой первоначальный план.

Между Тупичевом, Репками и Черниговом есть непроходимое и зимой не замерзающее болото Замглай. Оно тянется и дальше, до самых Пинских болот, и представляет собою, видимо, древний морской бассейн (вода в этом болоте соленая). Вот в эту-то солоницу и хотел Денис загнать белых, заманивая их на себя.

– Болото это ты заметь на всякий случай – оно тебе еще пригодится, – сказал Щорс, слушая Дениса.

Совещание происходило в избе партизана Ляха. Отец его был лесничим в казенном лесу. В этой хате и обосновался штаб: она была просторней всех остальных бедняцких хат, да к тому же находилась на краю села, у самой опушки леса. Эта лесникова хата в гетманщину 1918 года была конспиративным штабом партизан.

– Ну, так кто ж меня проводит к полку? – спросил Щорс.

Денис вызвал нескольких партизан из бывших в хате. Он хотел назвать и Мелентия Юза, любезничавшего возле печи с хорошенькой чернобровой дивчиной, дочерью лесника-хозяина. Но, уловив движение девушки, видимо, не хотевшей расставаться с парнем, не назвал его и перевел глаза на других.

Потом, вспоминая об этом, пожалел Денис, что не послал с эскортом, выделенным им для сопровождения Щорса, Мелентия: оставшийся из-за чернобровой дивчины, он в ту же ночь был зарублен в Тупичеве кулаками.

Денис выбрал для Щорса в провожатые двадцать пять человек лучших партизан и дал им наказ вывести Щорса потаенной тропой на Седневский шлях, к Маки-шину и быть впредь его личной охраной.

Был уже вечер, и, по расчету Дениса, замещавший временно Щорса комбат Кащеев с богунцами подошел уже к Макишину.

Как только Щорс уехал, к Денису подошел партизан Туз и с ним Шкилиндей.

Шкилиндей летом, в подполье, судим был партизанским кругом за перебежку к эсерам, и партизаны постановили расстрелять его, но один из виднейших партизан, Нестор Туз, как раз и уличивший его в предательстве, взял его под свою ответственность и поручился, что Шкилиндей искупит свою вину.

Вот теперь Нестор Туз и привел Шкилиндея.

– Есть случай оправдать себя Шкилиндею, Денис Васильевич. Он разведал о кулацком заговоре и берется накрыть кулаков.

– Так действуйте немедленно, – торопясь уехать, на ходу бросил Денис, – надо покончить с кулацким штабом этой же ночью.

Партизанам не терпелось.

Два эскадрона ушли вперед на шоссе уже час назад, и остальные рвались вслед, оглаживая коней на дороге перед хатою лесника, где засиделся со всякими делами до самого вечера Денис.

Денис распределил людей в заставы, оставил резерв человек в десять всадников и, вскочив в седло, рысью с места в карьер повел свои эскадроны вдогонку ушедшим ранее на коростовцев.

Обогнув Замглай и подскакав к шоссе, эскадроны развернулись. Правое крыло пошло наперерез шоссе, а левое вытянулось к Репкам.

Спускались густые зимние сумерки. На вырисовывающемся по горизонту профиле шоссе видно было движение какой-то конницы. Прискакавшие разведчики донесли, что это идут поляки, судя по шапкам.

Раздался сигнал к атаке. Вынув шашки, партизаны вылетели на насыпь и неожиданным ударом сшибли движущуюся шпалерой кавалерию и заметавшийся обоз в овраг, под насыпь.

– Прошем панство! На милость, панове! Эй, паны партизаны! Паны большевики, на милость!

Опрокинутый обоз и сопровождавший его эскорт подняли руки вверх, моля о пощаде. То был поезд гетманского посла, графа Браницкого, эвакуирующегося со всем своим «дипломатическим» скарбом на Мозырь. Партизаны зажгли факелы и стали собирать пленных.

– Впереди есть конница? – спросил Денис Браницкого. – Только не виляй, пан! Солжешь – головой ответишь.

– То вся, пан отаман, – отвечал граф. – Слово по-чесно, двести шеволжеров.

– Кем вы состояли при гетмане?

– Я посол.

– Вот мы ж тебя посолим! – сказал Денис, направляя его и всех пленных на Городню. – Хлопцы, меняйте коней, если кони у пана стоящие, но лишних не берите; лишних гони обратно в Городню. Впереди еще конский завод Коростовцев, а там ждут коней другие.

Из соседнего села Гусятино пригнали несколько подвод, усадили пленных, которых было до двухсот человек, и взвод кавалеристов погнал трофеи и коней на Городню.

Кавалерийские пулеметы «шоша» (их было около десятка) и четыре «люйса» взяли с собой. Один «максим» поставили на ковровые санки, в которых ехал на тройке пан Браницкий – посол «ясновельможного болвана», гетмана Скоропадского.

Те санки долго потом гуляли по фронту с лихим взводом отчаянных пулеметчиков, – первая зимняя «тачанка», сыгравшая знаменитую службу в гражданской войне.

ЛЕДОВОЕ ПОБОИЩЕ

Эскадроны Дениса помчались вдоль шоссе до Репок, решив углублять фланг и идти в сторону Днепра не прежде, чем уверившись, что магистраль шоссе свободна от неприятеля.

То обстоятельство, что Браницкий с обозом мог оказаться выше Репок, свидетельствовало, что линия шоссе защитой не обеспечена и что два ушедшие вперед эскадрона, наперекор строгому приказу не переходить шоссе без обстоятельной рекогносцировки, пересекли его и ушли к Днепру, нимало не позаботившись об обеспечении тыла. Это было первое нарушение приказа за всё время повстанческой борьбы, и как раз в тот момент, когда из партизан превратились в армию.

Объяснить это можно было только неистовым стремлением конных партизан поскорее столкнуться с белогвардейской конницей грудь в грудь и истребить ее. Однако ж эти самостоятельные действия, как их ни оправдывать, вносили путаницу в намерения Дениса, и он жалел, что задержал и Щорса и задержался сам, отвлекшись на несколько часов в Тупичеве. Утешало его лишь то, что командиры двух ушедших эскадронов, Павел Лобода и Карпо Душка, первый – гусар, а второй – драгун, оба унтер-офицеры и георгиевские кавалеры всех степеней в империалистическую войну, – народ опытный в военном деле, авось задачи не провалят.

Но куда же девались Богма и Галака – командиры других партизанских отрядов, которым поручено было кавалерийскими разъездами держать шоссе под наблюдением? И как мог при этом проскочить через Репки поезд Браницкого?

Может, белополяки не признались? Может, они дрались уже в пути и разбили Богму и Галаку? [19]

Из Репок Денис, связавшись с Городней по телефону, сообщил Петру и Черноусу дополнительные сведения о Браницком.

Никак нельзя было уходить со всеми тремя эскадронами к Днепру, оставив дорогу на Чернигов незащищенной. У Дениса мелькнула было на миг отчаянная мысль – немедленно повернуть на Чернигов со своей кавалерией и взять его неожиданно ночным налетом. Но он тотчас же отказался от этой мысли, не уверенный в успехе ушедших на Днепр эскадронов и помня формулу Щорса о надежности штыка.

Впрочем, главным доводом являлась несогласованность этого маневра со Щорсом и желание сохранить репутацию выдержанного командира.

«Нет, не буду «портить музыку» Щорсу», – подумал

Денис, улыбаясь тому, как подошла эта старая пословица к данному случаю: Щорс ведь пошел с музыкой па Чернигов.

Вторым эскадроном, шедшим с ним, командовал Колбаса – партизанский парламентер в переговорах с немцами.

Этот отважный боец имел большой партизанский опыт в прошлом: будучи военнопленным в Австрии, он в течение трех лет состоял вожаком партии беглецов, военнопленных и дезертиров империалистического фронта, засевших в тирольских горах и не изловленных ни разу австрийской жандармерией.

Ему можно было поручить ответственную задачу форсировать шоссе на Чернигов.

Самому же Денису нужно было догнать эскадроны и руководить ими в операции против коростовцев. Оставлять их в тылу было безрассудством.

Денис с Первым и Третьим эскадронами ускакал на Радуль, Колбаса со Вторым пошел на Коты и Полуботки – по направлению к Чернигову.

Подъезжая к Переросту, имению Коростовцев, и услышав ожесточенную пулеметную стрельбу, Денис выслал вперед разведку, а сам развернутой лавой повел всадников к Радулю, решив, что в Переросте дерутся вышедшие вперед эскадроны, а Радуль остается во фланг им – и его-то и надо сейчас атаковать.

Он ошибся только в одном: в Перероете дрался с драгунами Четвертый эскадрон Лободы, Пятый же эскадрон Душка сразу повел на Радуль и, выгнав из Радуля на лед Днепра улан и кирасир, срубился с ними на льду. Коростовцы приготовили на Днепре прорубь, замаскированную соломой. К этой-то ловушке они и отступали теперь, увлекая за собой партизан.

Но еще в пути местные разведчики-партизаны сообщили Денису о проруби на Днепре, предостерегая конницу не идти по соломенному следу через реку. И все белобандиты, что не были изрублены в первом столкновении с эскадроном Душки – уланы и кирасиры, вместе со своими двумя братьями-командирами, – пошли под лед Днепра, загнанные в ими же подготовленные ловушки внезапно окружившим их Кочубеем.

Кое-где лошади плавали в ледяной воде, и партизаны, несмотря на пятнадцатиградусный мороз, лезли в воду и ловили их за хвосты. Они знали цену коростовским лошадям. В течение десятилетий рысаки из конюшен Коростовца брали призы на всех столичных скачках: рысаки были первейшие.

Увлекшись ледовым побоищем, Денис забыл о Перероете. Он вспомнил о нем, когда на рассвете ему сообщили, что и третий, последний, отряд, во главе с младшим и самым отчаянным гусаром Коростовцем, разбит.

Последний Коростовец отстреливался целую ночь из двух ручных пулеметов, забравшись в погреб, но к утру, истратив все патроны, взорвал себя гранатой, очевидно не сумев ее выбросить в осаждающих из узкого погребного окна.

Страшных для всей Черниговской округи гетманчуков-карателей больше не существовало.

Не существовало и последнего форпоста на неприятельском фланге для похода на Чернигов. Чернигов был теперь открыт с трех сторон. Оставалось его окружить с четвертой дороги – с дороги бегства неприятеля по шоссе на Киев. Но для этого нужно было пройти еще сто верст и форсировать Десну.