Текст книги "Повесть о полках Богунском и Таращанском "

Автор книги: Дмитрий Петровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)

– Наверное, Пятаков?

– Во-во, он самый! Так ты, значит, их усех знаешь. Знакомые тоби жупелы!

– И оба они, и Пятаков и Примаков, кстати сказать, украинцы.

Хрин, переходя к повествованию о демаркационной линии, сам незаметно для себя перешел на русский язык.

– А батарея ждет перевозу. Он и начни тут хай: «Поворачивай назад!» А Граф ему говорит: «Да катись ты, откель пришел, козлиная твоя борода. Рыжее шкандыбайло! Не тебе нам тут порядок давать! Откуда ты на нас взялся?» Ну, тут подъехал еще этот самый Примак и еще один там пузан, полковник Храпивницкий, возьми да и убей Графа безо всякого разговору.

Хрин тяжело вздохнул и почему-то проверил, хорошо ли действует замок у карабина. Замок действовал хорошо.

– Ну все ж, хоть и свербило сердце, не убили ми того Пятакова, бо ж вин був член правительства советського. Отаки тоби «члены». Хай йому болячка! – Хрин крепко выругался и сплюнул. – Что, брат, еще исповедоваться? Пускай тебе сам Тыдень расскажет. Если б ты знал наши дела в подробности! – Хрин махнул рукой. – Вот поживи и разберись с нашими делами, тогда и будет истинная правда, если ты человек. А ты говоришь – «нейтральная зона»! Опять вернулись – дома горе застали: у кого батька убили, у кого жинку знивечили німці, а у Полошках – у шахты живых у могилу зарыли. Там уже их не впервой зарывають. Кричать ти могилы. Ще й колись и за царя Гороха шляхетни паны зарывали. А мы и од оккупанця, од гайдамака и од якои ти хочешь сволочи цилый год були неприступни. И хозяйнували, щоб ти знав, коммуною – не як-нибудь! От тоби и «нейтральная зона»! Тут тоби и пошел раскардаш: хто в анархию, хто й за «божественного» Петлюру, а хто так и за архимандрита Архипа. – Хрин засмеялся. – Тут якись «живци» еще понабиралися, у бекешах обидню служать та у шапках христяться. Та ще й з чубами – з оселедцями. Архипмандрит у них там такой! Я вже й не знаю, як ота на них богородица дивиться– чи ий повилазило? А я б на ии мисти взяв бы та деркачем з хати. А мы таки у мать анархию верим, что она – мать порядку, коли нема порядку. Тыдень говорит, что вона ему як своя злая теща: аджеж без лайки нема в хати й майки, – хитро усмехнулся Хрин, подморгнув Денису.

– Ну, дальше!

Хрин поглядел на Дениса и горько усмехнулся.

– Мы люди – честные люди! – сказал он уверенно и серьезно. – Ты ж один человек. Сейчас ты командир, и, допустим, хорош ты человек, – и мы интересуемся и плохого слова об тебе пока не слышали. Ну, мы ж – народ: как рассудим, так и будет.

– Ну, рассуждай, как будет.

– Что же, народ покамест тобой доволен. Ну, не мы ж у тебя в гостях, а ты ж у нас.

– Не совсем так, – улыбнулся Денис. – Вы ж в «кочубеевском урочище».

– Ишь, недаром зовут Денис, аж бач куды зализ! – сказал Хрин. – Це ж не Кочубей, а прямо хоч убей.

Взаимная шутка, вызвавшая смех, рассеяла напряженную настороженность.

– И о «казацкой могиле» знаю, – сказал, приподнимаясь, Денис. – В той казацкой могиле и мои родичи лежат. Но зачем же вы сразу не взяли Глухов в свои руки и не установили сами советской власти?

– Мы ж отказались от власти. Мы ж – анархия, – сказал Хрин.

– Вот и результаты вашей анархии. «Мать порядка»! Где ж тут порядок? – спросил Денис и посмотрел на Евтушенко. Тот потуже стянул пояс и пошел к коням.

– Так поговорим обо всем завтра в Ярославце, у меня в гостях, товарищ Хрин, – сказал Денис.

– Подождем Тыдня, а там будет видно. Да где-нибудь встретимся. Давай, давай, – сказал Хрип, протягивая ему руку. – Гостюй! Не прогоним!

Денис уже сидел в седле.

– А ну, стой же, я вас провожу, а то не по-хозяйски, – вдруг решил Хрин. – А по дороге покажу тебе и нашу резолюцию. Давай кони! – крикнул он. – А вот тебе и Шуба, у которого ты гостевал сегодня в Тулиголовах, – показал он на коренастого, такого же, как он, широкоскулого, весело улыбавшегося пария, подводившего двух коней.

– И ты с нами, Гнат?

Шуба кивнул головой.

Денис дал знак Евтушенко, и тот проехал вперед.

ГОСТЬ И ХОЗЯИН

Всадники пробирались той же просекой, которой проехали в табор Хрина и Шубы. На выезде из леса Хрин свернул вправо, приглашая Дениса и Кийка следовать за ним.

Между пнями что-то зачернело на снегу. Подъехавши ближе, Денис увидел несколько трупов.

– Что это? – спросил он Хрина.

– Мародеры, – отвечал гордо Хрин. – Наш закон суровый, мы – не бандиты! У кого довги руки – тому куца смерть!..

Выехали на поляну. Хрин остановил коня и прислушался. Остановили коней и остальные всадники. Послышался стройный топот идущей конницы. Карабины разом сползли с плеч Хрина и Шубы.

– Это идет моя кавалерия, – сказал Денис, и Хрин и Шуба, смущенно переглянувшись, повесили вновь карабины на плечи, вниз стволами.

В стройной строенной колонне шли два эскадрона. Впереди ехал Евтушенко.

– Откуда идут? С Тулиголов?

– Да нет, дядько Хрин, с Кочубеевой заимки.

– Расстреляю проклятых! – свирепо проворчал Хрин, поняв, что табор все время был в окружении, а его разведка ничего не доносила.

– Не стреляй, дядько Охрим, шкоди ж не вийшло! Дозорные твои в плену были – что могли сделать? – говорил Евтушенко. – Вот они, получай. Добрые гости берегут свои кости.

Два десятка всадников отделились от идущей по дороге колонны.

– Так ты уже не в гостях, а дома, в Кочубеевом урочище, – вздохнул Хрин и хлопнул на прощанье по Кочубеевой ладони всей пятерней. – Ну, побачимся, – может, и обратаемся.

Он и Шуба повернули коней к лесу, а Денис поскакал к своим эскадронам.

– Держи связь с Ярославцем, дядько Охрим! – крикнул вдогонку, оборотясь, Евтушенко.

– Я ж тоби отдячу! – погрозил ему издали плетью Хрин.

В ЯРОСЛАВЦЕ

– У тебя есть на сегодня еще какое-нибудь представление? – спросил Денис Евтушенко, улыбаясь и зевая от доброй усталости. – Скоро и рассвет,

– Выспишься, брат, мы ж едем в Ярославец. Там успокоишься. Так и понимай: это день полной и окончательной победы. Гады Толченко, Ященко, Щекотюк, Маруська, – сосчитал он по пальцам. – Да это же самые подземные гады! И им – амба, и нет их на свете, – согнул он в кулак все пальцы. – А Хрин, и Худоба, и Шуба, и бандурист – це вже наши, цим никуды дитысь!

И он ударил себя плетью по голенищу, как цыган, закончивший счастливую сделку.

– С Артамоновым и Масловым Тыдень да Москалец сами поквитаются. Федосенко, Тимошенко, Бусел – пустяк дело. Живыми возьмем – и холера!.. Артамонову и Маслову крышка: уж если Тыдень приговорил их к смерти, то иначе не успокоится. А тут Худоба Хрину подморгнул – и это уже смерть мародерам, тут закон суровый. Убийбатько и Карай орудуют на Кролеветчине, и нас это не касается.

– Ну, положим, – сказал Денис. – Китайской стеной мы не отгорожены. Наши дела – мировые.

– А ты ж спать хотел? – рассмеялся Евтушенко, как будто Денис впрямь собирался тотчас же отправиться на Кролеветчину, в погоню за последними бандитами,

– Смертельно хочу спать, – сказал Денис.

– Ну, не плачь: тебя ждет кое-что и хорошее прежде смерти. А вот и твое «кочубеевское» поместье. Теперь ты тут «хозяин». Завертай!.. А в школе светится, знать не спят. Вот и добре!

Всадники въехали в широкий двор, весь уже заполненный лошадьми эскадронцев. Во дворе пахло сеном, конским потом и навозом.

– Хлопцы! А ну, прибыли, – сказал Евтушенко и позвал кого-то: – Иван Иванович, ходы сюды!

Дениса меж тем окружили его эскадронные.

– Все в порядке: фураж в полном довольствии и хлопцы расквартированы. Какое приказание будет на ночь?

– С утра быть готовыми к походу, держать строгий дозор.

– Как обыкновенно… Есть!

Денис, войдя в жарко натопленную комнату – квартиру учителей, помещавшихся в бывших кочубеевских службах, – снял бурку и сапоги и, подостлав бурку, лег на полу и немедленно заснул.

– Наморился парень. Ну, спи, коли своего счастья еще не знаешь, – сказал вошедший Евтушенко. – Завтра обрадуешься.

Все трое приехавшие уснули вповалку на полу, хотя учителя им и предоставляли гостеприимно свои кровати.

– Раз командир так – то и мы на кулак, – кивнул на Дениса Евтушенко.

Евтушенко проснулся до зорьки и вышел. Киёк и Денис еще спали.

Дверь отворилась, и в комнату вошла девушка. Киёк проснулся от свежей струйки воздуха, поползшей по полу от раскрытой двери, и, насунувши шапку на голову, одним глазом стал наблюдать за вошедшей.

Девушка помедлила минуту у порога, приложила палец к губам, как будто сама себя предостерегая.

«Это она, та самая, – вспомнил Киёк девушку. – Ее фамилия Гайда. Это она приезжала в город защищать «бандитов». Еще Евтушенко спас ее».

На девушке была серая чумарочка[22] и серая смушковая шапка, надетая набекрень. Из-под шапки выбивались пушистые, легкие русые волосы. Серые, большие, живые глаза выражали сейчас девичье лукавое любопытство.

«Дивчина не простец! – подумал Киёк, невольно ею залюбовавшись. – А что ж это ей тут надо? Должно быть, что мы заняли ее квартиру?»

Но это скоро объяснилось.

Девушка, оглядев спящих, сделала несколько осторожных шагов на цыпочках в глубь комнаты и вдруг остановилась над спящим Денисом, как бы пораженная. Лицо ее выражало волнение, как будто она и искала его и не ожидала так встретить.

– Это он! – сказала она вслух раздумчиво. – Похоже!..

Она склонила голову немного набок, чтобы лучше рассмотреть Дениса, но вдруг неожиданно поглядела в сторону Кийка, как будто почувствовав на себе его взгляд. Киёк на мгновение прижмурил глаза, и она совсем успокоилась.

Она тихонько пробралась между спящими и постучала в соседнюю комнату.

– А кто там? – раздался оттуда сонный голос.

– Это я. Вставайте!.. Пора!

И дивчина стала выбираться из комнаты, так же на цыпочках обходя спящих. Но у порога она опять остановилась и, оглянувшись еще раз на Кийка, подошла к Денису, положила на его грудь письмо и вышла.

Киёк немедленно поднялся и подошел к окну. Дивчина перешла двор и вошла в маленькую беленькую хатенку на той стороне двора, у самых каменных ворот.

Денис продолжал спать. Киёк осторожно взял с его груди оставленное письмо и внимательно рассмотрел его. Оно было запечатано пятью сургучными печатями, и на нём было написано решительным крупным почерком: «Денису Кочубею от Надийки Гайды».

В соседней комнате что-то уронили, и Денис проснулся. Увидев улыбающегося Кийка, он протер кулаком глаза, мечтательно улыбнулся солнечному дню.

– Видно, уж не рано! Что, я долго спал?

– Нет, – отвечал Киёк. – А вот вам письмо,

– Откуда? – протянул руку Денис, думая, что письмо от брата Петра.

– Девушка какая-то принесла, – сказал Киёк, не открывая Денису того, что он знал эту девушку.

– Гайда! – сказал Денис. – Где-то я эту фамилию слышал… Ага! Это подруга моей сестры. Везде встретишь кого-нибудь.

Денис прочел письмо, небрежно положил его на стол, но потом вдруг взял его снова и спрятал за пазуху: что-то было в письме, очевидно, что задело его и заинтересовало. Текст же не содержал в себе ничего, кроме сообщения, что Надежда хочет передать привет его сестре Наташе. Но в самом почерке, совсем не женском, крупном и уверенном, было что-то интригующее и детски властное. А в разности букв, которыми были написаны верхние и нижние строки, была явная нетерпеливость желающего и не умеющего себя скрыть волнения.

– А откуда ж она взялась здесь? – спросил Денис Кийка.

– Эта девушка, видно, здешняя учительница. Приходила будить товарищей и вот положила тебе это письмо… прямо на грудь…

– На грудь, говоришь? Гм!.. – Денис рассмеялся. – Да, кстати, пройди сейчас же на телеграф, Киёк, может, там есть уже телеграмма от брата. Да свяжись с Глуховом; может, он и приехал. И если приехал, зови его к прямому проводу, я буду во дворе.

– А как же насчет тулиголовцев?

– Пускай эскадрон останется там. Я отошлю сейчас туда ординарцев,

УТРО

Огромный «черный двор» бывшего поместья графов Кочубеев продолжался парком и озером и со стороны парка весь был обнесен сплошной белой стеной каменных конюшен и служеб. Парк одной стороной спускался к огромному озеру, в которое стекали бегущие с холмов весенние ручьи. Назывались они по-украински «струмочки». Звук их журчания нежно пробивался сквозь неистовые, наглые крики галок, грачей и трехсотлетних воронов, быть может помнивших замазепинские еще времена. Екатерининские шляхи, широкие, как поле, пролегали отсюда через всю Украину и видны были отовсюду, окаймленные двухсотлетними могучими деревьями, посаженными когда-то в один день при проезде Екатерины в Батурин – к любовнику Потемкину.

Денис прошелся по парку, решив помечтать вволю, но, услышав во дворе ржание, взвизгиванье и топанье коней, подводимых к водопою, звон цебра и крики эскадронцев, не вытерпел и вернулся во двор.

И сразу его окружили боевые товарищи.

– Ну и сыпанули же мы им учора на хвист соли с полпуда: сотню, не меньше, как зарубили тех «буслов» да идолов! – сказал один, – Да шкода, самого главного – Бусла ихнего собачьего не споймали. Ушел не па нашему маршруту: лес не пускал.

– А почему это мы, Денис Васильевич, тех беспризорников в лесу оставили последних в: носу колупать? – спрашивали другие о Хриновом таборе в Кочубеевой заимке.

– А вот скоро все разъяснится, не все сразу саблею рубается, – сказал Денис. – Попробуем еще и словом рубануть.

– Сабли они уже нашей попробовали. Теперь за тобою слово. А ну, это дело, конечно, политичное! – чуть-чуть сардонически отозвался Савка Татарин, не умевший обойтись без задоринки. – Мы ж уже одного такого Рубана «рубанули» – одним словом – в Козельце, а он тут опять объявился.

– Так мы его и тут дорубаем, как потребуется, – отозвался Денис.

– А ты, Татарин, поперед батька в пекло б не сыпал, – круто осадил Татарина Карпо Душка. – Ты ж не комиссар военный, а только полуэскадронный – имей о себе понятие.

– Да я ничего, – весело отвечал Татарин, все же смутившись. – Это я к примеру! Я, Денис Васильевич, напротив того, невпрочь. Агитация – оно, конечно!

– А тебя никто и не спрашивает! – слышались голоса.

– Не сегодня-завтра это дело так или иначе кончим, – сказал Денис. – А завтра для всех будет полное разъяснение. К походу готовьсь!

Выйдя из партизанского кругл, он пошел навстречу Кийку и Евтушенко, которых завидел на другом конце двора.

– Телеграмма из Чернигова. И брата твоего вызвал к проводу, он в Глухове, – сказал Киёк.

Денис взял шифрованную телеграмму.

– Расшифруешь губкомовский шифр? – спросил Денис Кийка.

– Это могу. – Киёк достал из-за рукава вдесятеро сложенный лоскуток с таблицею шифров.

Евтушенко передал Денису сообщение разведки о том, что Тыдень устроил засаду Артамонову и Маслову в Волокитине и поэтому выехать сюда не может. Надобно ехать к нему, а конницу пустить к Кролеветчине, чтобы не дать никому ускользнуть, и сомкнуться к вечеру всем у Волокитина.

– Давай карту, – сказал Денис и дал указания подошедшим эскадронным.

– Ну что, расшифровал? – спросил он Кийка, занимавшегося Счислениями на пороге бывшей графской кузницы. – Пойдем на почту, там и расшифруешь.

Когда они выходили со двора, дверь маленького домика у ворот растворилась и в дверях показалась девушка. Она пристально посмотрела на Дениса, как бы требуя его внимания. Денис невольно обернулся в ту сторону, почувствовав на себе этот взгляд. Девушка кивнула ему и спросила, улыбаясь чуть застенчивой улыбкой, хоть в голосе ее были твердость и решительность:

– Вы письмо мое получили?

– Да, – отвечал Денис. – Вы Гайда? Наташа здорова. – Он подошел к ней и пожал ей руку.

По щекам девушки разлился румянец смущения.

«Это моя будущая жена, – вдруг ни с того ни с сего подумал Денис. И тут же он вдруг понял, что мысль эта пришла из самой глубины его существа, а сознание, чтобы ее расшифровать, должно будет потрудиться не меньше, чем Киёк над губкомовской телеграммой. – Это весна, – подумал Денис, борясь с неожиданным чувством. – Март – вот и все».

Он только и успел пожать руку девушке да сказать два слова о сестре, но он знал уже, что слова эти были не о сестре и не о сестре она его спрашивала.

Денис шагал рядом с Кийком, совсем не слушая и не понимая того, что тот говорил ему. И вдруг сказал:

– Девушка, вот та, – моя будущая жена. Понял?

Киёк удивился неожиданному обороту мыслей Дениса, но тут же ответил понимающим взглядом, заметив, как сияют глаза у Дениса. Он сказал:

– Что ж, это так бывает.

…Телеграмма была такой, как и ожидал Денис: «Продолжай. Поддерживаю. Бубенцов». А Петро ждал его у провода.

– У меня тут Васька Москалец… Встретил меня в Махово… – сообщал Петро по проводу. – Тыдень ищет с нами свидания. Что у тебя? Информируй.

– Сейчас еду к Тыдню в Волокитино, – отвечал Денис. – Пошлю к тебе Савку с полуэскадроном, получишь полную информацию от него. Я распорядился провести телефон из Ярославца: здесь будет штаб, это – центр района. С городом будь осторожен, займись им вплотную немедля. Арест военкома– только начало. Остается вторая половина – артамоновская. Ваську не отпускай.

К ТЫДНЮ

Евтушенко поравнялся конем с Денисом и сказал:

– Тут тебя, товарищ Кочубей, одна дивчина спрашивала в Ярославце. Дивчина геройская.

– А чем же она геройская? – спросил Денис.

– А вот слушай. Еще когда оккупанты летом попробовали сунуться в Ярославец и мы их стукнули, она нам такое дело смозговала. У Кочубеев да у Терещенко, говорит, повсюду осталось много исторических ценностей и народных богатств. Оккупанты, переночевав в Кочубеевом доме, побили фарфоровую посуду и много картин попортили. Богдану Хмельницкому и Петру Великому глаза попрокалывали. Необходимо, говорит, все это отдать под наблюдение народа, нашей партизанской организации. Она берется организовать настоящий музей, если партизаны признают это дело стоящим. Поддержали это дело мы с Тыднем и с Кривущенко крепко: музей организовали в Ярославце, в Кочубеевом флигеле, там, где у нас сейчас высшие классы, слышь. Была у нас пятилетка, так она организовала семилетку. А кроме того, еще и вечерние курсы для взрослых. Так что ж ты думаешь: тот музей как появился у нас за спиной, то уж ни под каким видом решил народ не сдавать Ярославца. Целое лето сражались тут с полной артиллерией.

Но раз таки нам пришлось отступить на два дня от Ярославца на Тулиголово, и немцы опять заняли Ярославец и хотели расквартироваться в этом самом музее: Так она их туда не пустила. «Это, говорит, народный исторический музей, а не солдатское свинячье стойло», – так и сказала. «Мы, – говорят они, – должны сделать обыск, в этом доме прячутся партизаны». – «Ну, это вы ошибаетесь. Это вы от них прячетесь. И будете прятаться». Ихний командир спросил ее– не родственница ли она графу Кочубею, что так отстаивает графское добро. «Нет, говорит, я родственница моей родине и ее свободе и защищаю народное богатство». Что ж ты думаешь, офицер приказал своим солдатам не трогать музея. А таким кротким он прикинулся потому, что наутро хотел арестовать девушку и допросить – не спрятаны ли где еще золотые музейные ценности. А на самом деле в музее, – хитро подмигнул Евтушенко, – сидели и Кривущенко, и Полуботько, и Рубан, и другие ребята. И ночью они забросали оккупантов, заночевавших в каменном Кочубеевом дворце, гранатами. Новый был дом, пригодился бы нам, да не пожалели ребята и дома. Так вот якая дивчина – огонь! Тут до ней уже чеплялися хлопцы, да ничего не вышло. «Я жду, говорит, своего сокола. То не сокол, что ходит около. Я того сокола сама сразу узнаю и сама выберу. И ходить за мной ему не придется».

Это она так Кривущенко сказала, а тот мне рассказал, и больше никто к ней не залицался. А все ж, когда Кривущенко убили и весь его отряд похоронили в той «казацкой могиле», она сама заявилась в город и сказала тому гаду военкому, что ты сейчас взял: «Я, говорит, думаю, что не представитель ты советской власти, а низкий подлый трус, что бьешь в спину».

Ее арестовали, да и отдали мне под стражу в милицию. А я ее, конечно, как следует – под охрану» в Ярославец в ту же ночь справил под видом того, что выкрали партизаны.

А пока сидела она у меня в милиции, я с нею трохи поговорил. Вот она меня сегодня повстречала во дворе и спрашивает: «Какой с вами Кочубей приехал: Петро, Иван или Денис? Их трое». – «Денис», – говорю. «А где он?» – «У учителей, говорю, ночует». – «А мне он нужен». – «Да спит еще», – говорю… Дак ты с ней познакомился?

– Познакомился, – отвечал Денис.

И Евтушенко, оглядев его, заметил, что тот смутился, Денис дал шпоры коню, и Евтушенко, догоняя его, подумал, что, пожалуй, уже больше спрашивать его ни о чем не стоит. Должно быть, нашла та дивчина своего сокола, как говорила.

Евтушенко на себе испытал очарование девушки, когда сидела она у него в милиции под арестом. Он не мог не выпустить ее, хоть и рисковал сам поплатиться за это жизнью. Однако ж он нашел способ для объяснения. Он сваливал все на Ваську Москальца, который был в тот день в городе с протестом от Тыдня.

Ему-то и поручил Евтушенко «выкрасть дивчину». Васька ее и выкрал.

«Поймать ее – и шлюхой сделать!» – сказал военком Евтушенко. «Есть! Слушаю!» – отвечал Евтушенко и подумал, что поручение это он попомнит «военкому», когда придет время.

Евтушенко признался Денису в непреодолимом своем желании совсем сокрушить военкома.

– Чего же ты его тогда еще не искалечил? – спросил Денис. – Теперь уже поздно. Теперь его ждет одна положенная пуля.

Евтушенко скрипнул зубами.

– Да ведь я был связан клятвой с партизанами, что не выдам себя и ничем себя не обнаружу, чтобы только все знать и все видеть, что творят «подставные комиссары», и только потому и оставил его целым при том случае.

– А теперь он должен быть цел для суда, и трогать его и пальцем нельзя. Гляди, Евтушенко, не то…

– Понятно!.. – сказал Евтушенко, вздохнувши. – Ну, все ж, если гад тот имеет свою организацию, как ты кубло докопаешь? Могила ж нам не ответит.

– Конечно, кубло имеется, и мы его найдем, – отвечал Денис.

– Или у нас с тобой всевидящие очи?

– У народа – всевидящие очи, народ будет судить, он и спрашивать будет.

Евтушенко достал из-за пазухи и протянул Денису пакет.

– Тут все, – сказал он. – «Донос на гетмана зло-‘ дея» от Евтушенко Кочубею, – продекламировал он.

Денис вскрыл пакет и прочел: «Протокол предварительного допроса бывшего военкома офицера Толченко по поводу контрреволюционной его деятельности».

– Когда делал допрос? – спросил Денис.

– Сегодня утром.

– Почему ж меня не спросил?

– Да ты ж спать хотел, а мне не спалось. Грызла меня мука: боялся – утром отправишь ты его в губернию, и черт его найдет со свечкой.

– Ах ты неспячий! Без допроса ж я не отправлю, – сказал Денис, пряча бумагу в карман. – Значит, еще не веришь в советскую власть?

– Не лови меня на том. Гадам я не верю, а советской власти верю до гроба.

– Сходятся его показания с тем, что ты знаешь?

– Не все сказал, гадюка!

– С Ященко он был связан?

– Вот именно, что был, этого я и допытывался, – * оживился Евтушенко. – Концы – вот они все тут, – он поднял руку, сжатую в кулак.

– Долго ж ты дослеживал. А я так сразу понял, – сказал Денис.

– Ты – стоглазый!

– Да нет, не стоглазый, а выводы делаю. Вот слушай и мотай на ус.

– Ну, может быть, теперь ты поймешь, кто в «казацкую могилу» загнал партизан и убил Кривущенко.

– Верно! – хлопнул себя по лбу Евтушенко.

– Так стоило ли, чтобы это узнать, пускать в ход кулаки?

«БОГА НЕМА ТАЙ НЕ ПРЕДВЫДЫЦЯ»

– Ну вот, уже видно и Волокитино! Вот и дозорные навстречу скачут по тому кургану!.. Стой! – закричал Евтушенко, приподнявшись на седле, и, заложив пальцы в рот, свистнул.

Отряд, мчавшийся с горы, на минуту остановился, затем от него отделились несколько всадников и поскакали вниз, навстречу отряду Кочубея.

– Сам Тыдень встречает! – сказал Евтушенко. – Видно его по повадке. Ёидишь, карабин на левом плече: левша…

– Должно, ушли за границу!.. – сказал, подъезжая, Тыдень.

Он осадил лошадь на галопе, поравнявшись с Денисом.

– Кто это ушли за границу? – спросил Денис, делая вид, что он не понимает, о ком идет речь. Ему хотелось, чтобы Тыдень не так уж вдруг фамильярно заводил его в свои сообщники. Нюхом Денис чувствовал, что Тыдень хочет сразу упростить обстановку.

– Артамонов и Маслов, товарищ комиссар, – сразу меняя тон на резкий, с холодком, отвечал Тыдень.

«Ухо у него музыкальное, – подумал Денис. – И то хорошо».

– Бандюги ушли… Если бы то не граница! Ох мне ж та граница! – вздохнул Тыдень и поднял вверх плетку, показывая вдаль. Он, видно, имел в виду границу с РСФСР, проходившую здесь по Клевени, в десяти верстах от Волокитина.

Они тронули коней и скоро подскакали к «Золотым воротам» поместья знаменитого миллионера-сахарозаводчика Терещенко.

Денис сказал:

– Теперь, Тыдень, на Клевени нет «границы», и ты ее не устанавливай! Сейчас мы там будем. Дай коням передохнуть… Бояться нечего: мы на советской земле.

– А скажи: ты, видно, грамотный? – оглядел Ты лень Дениса, как будто увидел его впервые, с ног до головы. – Что за дурость написана вон на той мраморной доске золотыми буквами? Не понимаю по-французски. Наверно, какая-нибудь подлость супротив народа, а?..

К бронзовым воротам была прикована черная мраморная доска с высеченным на ней золотом девизом инквизиции: «Ad majorem glorian dei».

– «В величайшую славу бога», – перевел Денис. – Это, брат, когда попы людей за правду сжигали, так на лбу у них писали, по-латыни.

– А ну ж, давай, теперь я им ответ отпишу. Давай, хлопцы, швыдче дегтю да липовую доску! – крикнул Тыдень своим сопровождающим.

Мигом были принесены доска и мазницы с дегтем.

– Прицепляй доску над тою! – командовал Тыдень. – Та давай сюда квач!

И, перекинув стремя и став на седло, Тыдень под дружный хохот партизан вывел квачом на липовой доске:

«Бога нема тай не предвыдыця!»

Вслед за этим ворота отворились, и Тыдень с Денисом и Евтушенко въехали в длинную чудесную липовую аллею, ведущую к дворцу миллионера.

Денис, входя с Тыднем в одну из комнат дворца, увидел обломок фарфоровой статуэтки.

– Откуда это?

– Вот какая у нас глина, комиссар! У нас тут недра! – говорил, гордясь богатством своей земли, Тыдень. – Это из нашей глины. Такой глины на свете нет.

И он рассказал Денису о знаменитом фарфоровом заводе Терещенко.

– А спирт пьешь, комиссар? – спросил он Дениса. – Выпей вот, согреешься. Сейчас будет и яишня и огирки, все, что полагается у дорози. Хлопцам тоже полные харчи будут. Евтушенко там сам похозяйнуе, а мы побалакаем.

Тыдень поднялся с налитым до краем стаканом спирта в руке:

– Выпью ж за твое гостеванье, Денис Кочубей!

Он выпил.

– Не пьешь? Понапрасну не пьешь: это аптекарский, без никакой вони, – и голова не дуреет, и сердцу веселей.

– Все равно, он воняет бандитизмом, – сказал Денис. – И советую тебе не пить, если ты хочешь бороться с бандитизмом и стоять за правду и советскую власть, Борись прежде всего с собой.

– А это верно!

Тыдень бросил стакан об пол, разбив его на мелкие осколки.

– Ну, не буду! – торжественно сказал он. – И хлопцам велю не пить от сего часа.

– Ты меня не знаешь, – сказал он Денису, присаживаясь. – Я в горе сейчас. Я в горе, потому что ты меня не видишь. Я революционер и честный человек. Я рад, что ты приехал. Э, да что там! – махнул он рукой. – Давай поговорим о делах. Я уже знаю про тебя все, что мне надо знать. Партизанская разведка – ты ж знаешь, что такое. Только дай мне того военкома – он мой. А я сдаюсь советской власти – настоящей, а не поддельной. Не контрреволюционной заманке, что у нас на Глу-ховщине была. Тут была такая контрреволюция, что и оккупанты того не сочинили для чужого народа, как эти для своего. Какой он им «свой»? Это издыхающие гады. Издыхающий гад жалит, и хвостом жалит. Тут был такой гад, я наступил ему на хвост! – и больше ничего. В чем я виноват?.. Да, виноват! – крикнул он, увидев, что Денис собрался ему возражать. – Знаю, я виноват. И за все я отвечу. Я жизнью отвечу. Если для советской власти нужна моя жизнь – вот она!.. Мне она не нужна для себя.

Он распахнул грудь, и выражение его глаз было таким, что нельзя было сомневаться в его действительной готовности умереть хоть сейчас.

– Но того гада ты мне отдай. Иначе народ не успокоится. Народ– не человек, которого можно уговорить. Он требует своей мести, и ты ее не отменишь. Никто ее не отменит. Он требует справедливости, и ты его удовлетвори.

– Ты неправильно рассуждаешь, Тыдень. Ты забываешь, что этот гад совершил преступление перед государством, и оно-то и будет его судить. И оно скажет народу о своем суде. А ты хочешь самосуда.

– Может, ты и прав, – подумав, сказал Тыдень.—

Я мог взять его для мести. Почему я этого не сделал? Потому, что я, как и ты, искал не мести, а справедливости. Давай руку. Зря я кричу.

И Тыдень, подавший Денису левую руку, спохватившись, пожал руку Дениса обеими руками.

Вошел Евтушенко.

– Ну как, Евтушенко, все в порядке? – спросил Денис,

– Все в порядке: люди накормлены, и кони отдохнули. Так как, товарищ Кочубей, будем догонять тую банду?

– Нет, – сказал Денис, – поручим это дело Путивлю. У нас здесь других дел до черта.

– Как? Значит, не пойдем в догоню? – вскочил Тыдень. И вдруг махнул горестно рукой и сел.

Денис незаметно для Тыдня сделал утвердительный знак Евтушенко, и тот вышел.

– Думаешь, кто это поковырял паркет? – спросил Тыдень, помолчав. – «Культурная» гайдаматчина да бывший офицер и мой командир Дубовицкого полка Артамонов вместе со своим адъютантом и политкомом Масловым, окончившим сельскохозяйственную академию и имеющим золотые очки на носу. Слышишь ты это? Видно, у тех людей нет будущего! Это ж – чума!.. Я, темный крестьянин, кузнец-самоучка, окончивший поповскую школу да сверх – десятилетнюю каторжную одиночку, где можно одичать и стать сумасшедшим и зверем, – хуже зверя! – я отнял этот дом у воров, разграбивших здесь народные драгоценности. Про ту их звериную «культуру», про эту немецкую «стервенцию» я не говорю уже: им чужое не дорого, но, говорят, у них дома садов не загораживают и мальчишка вишни не съест або яблоко с чужого дерева, бо то – дома. А эти ж – свои! Это ж наше народное имущество, – проклятые бродяги! Нет, ты мне ответь: когда кончится обман и презрение человека?

– Мы – в Советской стране, где есть наши законы, человеческие строгие законы победившего пролетариата, то есть народа. Чего ты волнуешься?

– Ты – в Советской стране, Кочубей, а я еще «за кордоном», – отвечал мрачно Тыдень. – Вот я до сих пор не знаю толком, – хоть ты со мной говоришь, как с человекам, – кто ты такой, чего сюда приехал? Может, и это обман? Может, я уже арестованный тобой преступник и ты только играешься со мной, как кот с мышью.

– Передо мною ты не преступник, хоть я всего еще о тебе не знаю. Но для советской власти ты преступник – и должен будешь отвечать, если не оправдаешься.