Текст книги "Повесть о полках Богунском и Таращанском "

Автор книги: Дмитрий Петровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

– Он нас не узнаёт! Ты нас не узнаёшь, Кочубей? Мы – остерцы, свидетели твоего осеннего ареста и люди, обязанные тебе освобождением в январе. Не помнишь?

Но Денис уже вспомнил – во всяком случае одного из военных: это был тот самый офицер, которого назначил матрос Силенко комендантом остерской тюрьмы в ночь взятия города. Теперь Денис, вглядевшись в него, узнал в нем офицера, подходившего к волчку его камеры. «Маскировавшийся гетманчук», – подумал он.

Денис обернулся к сопровождавшим его двум эскадронным– Душке и Антону Буленко – и сказал:

– Взять эту сволочь!

– Я местный военком, – заявил офицер. – Это что же такое? Вы в своем уме?

Двое военных, стоявшие в стороне, не протестовали против этого ареста. Наоборот, как только увели арестованного, они подошли к Кочубею и заявили:

– Рады вашему прибытию. Надеемся, что наконец получили настоящую опору.

– Разрешите представиться, товарищ Кочубей, – сказал идущий рядом с Денисом человек, – и представить моих товарищей. Я – командир батальона УЧК, а это мой начальник – пред УЧК.

– А я начальник конной милиции, Евтушенко моя фамилия, – представился подошедший третий.

– Вы можете мне дать сейчас дислокацию?

Один из военных достал карту и показал.

– Мой отряд в засаде под Маковом, Не отводите эшелон с пути. Он до Макова может идти по ширококолейке, Здесь мы тесним отколовшуюся от бандитского центра группу, она засела в лесах между Маковом и Шосткой.

Денис рассматривал карту.

– В Шостке у вас кто?

– Шостка охраняется Особым московским отрядом. Бандиты пытались ее захватить прошлой ночью, но были отбиты. Вот оттуда-то они и ушли в этот лес.

– Садитесь в мой вагон, товарищи, – сказал Денис, – и, пока доедем до Макова, проинформируйте меня обо всем.

– Деловой! – сказал Евтушенко Кийку, комбату, когда Денис отошел.

– Сразу взял на прицел гада!

– Кто из вас местный? – спросил Денис, когда все уселись в теплушке.

– Я местный, – сказал Евтушенко. – А товарищ Киёк – новгород-северский.

– Так расскажите теперь толком: в чем у вас тут дело? Что за банда такая?

– Про Тыдня, должно, знаете? – спросил Евтушенко. – Он – организатор Дубовицкого полка, что был на нейтральной зоне.

– Так, знаю. Самовольно ушел с Зоны.

– Да, я тоже из его отряда. И на Зоне был с ним-Но нас человек пятьдесят после ухода откололись – за советскую власть, когда Тыдень пошел против. И Васька Москалец с нами был, что сейчас адъютантом у Тыдня. Он от нас послан для связи к нему – через него и идет нам вся информация. Опять же– Рубан, которого вы откомандировали с Козельца для агитации, он здесь. Он тоже теперь с нами и тоже сейчас находится при Тыдне. Тыдень, в общем сказать, наш, но пока не распутался совсем. Вас дожидается. Ну, а прочие – шушера. Их тут до сорока человек, ватажков: есть и местные, есть и приблуды. Есть и от Махна, и от Петлюры, да, должно, что и от шляхты есть. Всякой твари по паре. Все они думают на Тыдне и его популярности воронье гнездо скублить[21]. Он уже и сам теперь все раскумекал, в какую сетку запутался. Да человек он с амбицией: раз с советской властью поспорил, оправдаться перед нею должен делом; а это теперь не так просто. Я говорил с ним. «Ты мне не протекция, что ты мне веришь, говорит. Мне надо, чтоб мне сам Ленин поверил. Я же свою амбицию имею. Я же не изменник какой, – мало что анархист, я могу рассуждать и своей головой и ответ держать. Да если б советская власть имела толкового человека в Глухове, то она могла бы меня понимать, а если сто дермачей (это он о ватажках) карьеру свою на мне играют, то я к этим, окромя презрения и классовой ненависти, ничего не имею».

– Значит, его здесь затравили? – спросил Денис.

– Мало сказать – затравили: в гроб живым загоняют, – сочувственно отозвался Евтушенко.

– Как так? – заинтересовался Денис.

– Это я докажу, – сказал Киёк. – Дело это губ-кому известное; мы докладывали.

– Хорошо, – сказал Денис. – Но все-таки остальные-то кто же – сорок вожаков? И в каких отношениях с Тыднем?

– Артамонов – прапорщик, бывший командир Тыдневского, или Дубовицкого, полка. Сейчас у них наждак получился в отношениях – протерлось. Маслов – местный земец, самый считается у них грамотный, полный интеллигент, анархист, редактор газеты, агитатор; бьет в вожди и тянет к себе и Артамонова от Тыдня. Ященко – петлюровец. А по всему видать, польский агент – поляк сам. Под этим ходит Щекотюк. И сосватали они Маруську да Бусла, хоть эти и махновцы, а просто сказать – бандиты. Кривущенко был еще, «нищанец», или как там это, «Нище», что ли, был такой немецкий, сказать, анархист-антихрист. Книжка у него, «Золотустра» какая-то?

– Ницше и Заратустра, – поправил Денис.

– Ну, вот я ж и говорю – «Залагустра». Тот говорил: «Я есть герой сверхчеловечный и никого на свете не признаю над собой. Идите за мной, и все будете, как я, природные герои». И вот за ним герои: Убийбатько, Костюченко, Карай, Федосенко, а после и Шуба приступил – пастух простой, но геройский хлопец. Кривутенко месяц тому убили в городе, – заманули и убили. А дальше идут уже просто сплошные бандюги. Знаю одного, был геройский парень действительно. С оккупацией дрался на первый сорт. Спортился. Хрип тоже – оторви да брось. Полуботько да Рубан – эти вроде сознательные. Полуботько – бывший учитель. Ну, Рубана ж вы знаете? Он за нас. Агитатор только из него не вышел. Есть там у них еще одна дивчина грамотна. Учительша, геройская дивчина. Она с ними по случайности. Есть еще слипый – бандурист. Ну, просто бандурист, а тоже у них за атамана. Там еще их до черта. Разве всех перечтешь! Перебить всех придется, вот тогда и сосчитаем. Ну вот, мы уже и доехали. Маково, товарищ Кочубей!.. Ага, совсем забыл сказать: они ж сейчас в разброде. Тыдень объявил вне закона десятерых «вождей», в том числе и самого Артамонова и Маслова. Так что они тоже где-то тут гуляют. Ну, для порядка всех надо бить по очереди.

Поезд остановился, и Евтушенко спрыгнул.

– Здесь дороги расходятся навкрест, товарищ Кочубей, – сказал Евтушенко. – Вот видно отсюдова, с бугорка, – показал он пальцем.

С горки от станции по белому мокрому мартовскому снегу был виден ровный крест расходящихся дорог у опушки огромного хвойного леса, за которым белели башни монастырской колокольни, золотели купола. День был на редкость ясный. Первая солнечная теплота дня весеннего равноденствия. Было девятое марта.

– Прямо в лес – дорога на монастырь. Женский монастырь, с монашками, – прибавил Евтушенко и улыбнулся. – Бандиты хоть в бога не верят, но этого монастыря боятся. Там у нас пушка мазепинская чи шведская имеется – камнем стреляет, – еще шире улыбнулся он. Теперь видно стало, какой он красавец, хоть и рябой. – В селе – наш отряд. Направо – дорога на Чарторыги, резиденция Тыдня, налево – на Шостку. Со стороны Чарторыгов их, должно, поднажал Тыдень: туда им ходу нет. Со стороны Шостки вчера отбили «москвичи». Сейчас получим донесение разведки.

Евтушенко вскочил на коня и ускакал.

Денис, объехав фронт своих построившихся всадников, объяснил суть предстоящей операции.

– Разрешите доложить, товарищ командир, – вернулся через минуту Евтушенко, – что Тыдня со стороны Чарторыгов не слыхать. Говорят, погнался за Артамоновым. Бандиты в лесу. Мой отряд находится с ними в перестрелке.

– Ну что ж, отправимся на место.

– Я полагаю гнать их лесом, а нам с вами выехать к открытой группе, где идет бой.

– Давай, – согласился Денис. – Один эскадрон пойдет в обход на Шостку. Тебе, Лобода, на Шостку. До моего распоряжения оставаться там. Перейти под командование местного отряда. Второй и третий эскадроны – у леса спешиться и прочистить лес насквозь. К вечеру быть в Ярославце. Четвертый эскадрон – за мной!

И Денис повернул за Евтушенко. Киёк следовал за ним.

Проезжая мимо монастыря, Денис увидел ту пушку, о которой говорил ему Евтушенко, – допотопную пушку петровских времен, взятую на шосткинском заводе, построенном еще Петром Первым. Денис подъехал к пушке.

– Вот она, наша Маша! – похвастался Евтушенко. – Увели у Тыдня. У него было две, одна осталась.

– А кто командир? – спросил Денис.

– Я, – небрежно отозвался маленький куценький человечек в подоткнутой шинели, сидевший на круглых тесаных камнях и жевавший краюху хлеба. Он подозрительно осматривал Дениса, одетого в немецкую шинель. – Ты что ж, артиллерист?

– Фелильвелькир царской службы, – приосанился командир. – Да вот и бонбы, – показал командир на круглые белые тесаные булыжники, на которых он сидел.

– Ну, давай, папаша, поддерживай! – пожал руку Денис.

– Расшляпаю как следовает! – крикнул ему вслед пушкарь.

Пока скакали вдоль леса на Чарторыги, Денис расспрашивал Евтушенко.

– Так Тыдень, по-твоему, человек стоящий?

– Лютый человек! – отвечал Евтушенко, тяжело при этом вздохнув. – Дошел до беды и сам не рад.

Невдалеке послышались отдельные выстрелы, затем – короткая пулеметная строчка.

– Расписываются в смерти. Здесь! Стой! – сказал Евтушенко и осадил лошадь.

Денис махнул рукой, и эскадрон, отставший на сотню шагов, остановился.

– Пускай облегают тыл лесом, а пол-эскадрона спешь да продери по лесу, – сказал Евтушенко Денису. – А мы вон туда потопаем. Вон и наши скачут! – показал он вдаль.

Евтушенко поднял саблю, помахав ею в воздухе, и помчался навстречу двум всадникам, Денис и Киёк поскакали за ним.

– Залегли в канаву и клюют из пулемета, не можно подступиться, наши в обход пошли, – сообщили разведчики.

– Отдать коней коноводам! Пулеметчики – вперед, за мной! – скомандовал Денис.

Подъехав ближе к лесу, он спешился и, взяв «люйс», пошел к канаве, окаймляющей лес. Он пустил по канаве первую очередь. Крикнул, подбегая ближе:

– Сдавайся, гады! Выбьем!

– А хрена!.. – крикнули из канавы. – Получай, на!

Ветки посыпались с дерева и осыпали хвоей Дениса и Евтушенко. Они вскочили в канаву.

– По канаве! – крикнул Денис подбегающим пулеметчикам.

– А, гад! – раздался крик Евтушенко. – На, получай!

Прозвучало несколько выстрелов. Евтушенко стал выбираться наружу, таща за собою убитого.

– Щекотюк! – закричал он. – Щекотюка коцнул. Ложись, Кочубей! Киёк, ложись! Зараз они в атаку пойдут. У них уже патронов нету, последние доигрывают. Ребята, поднажми! – крикнул он в кулак, как в рупор, бегущим по канаве пулеметчикам.

– Бросай гранаты! – приказал Кочубей.

Разом взорвалось несколько гранат, и будто выбросило людей из канавы: десяток бандитов выскочили на поляну и упали в снег, лицом к стрелкам.

– Ползут, живые! Полосни их из «люйса»! – закричал Евтушенко.

Денис пустил две очереди. Подползшие бандиты вскинулись еще раз и упали. Но один из них побежал, как ни странно, вперед, а не назад.

– А, черт! – выругался Евтушенко и, не расслышав окрика Кочубея: «Не бей, то баба!» – выстрелил.

Женщина упала.

По всей канаве все дальше и дальше хлопали гранаты. Когда из канавы вырывались бандиты, они попадали под перекрестный огонь пулеметчиков и стрелков, окружавших уже сплошною цепью взгорье, прилегающее к лесу.

– Отчего они не бегут в лес? – недоумевал Денис.

– Тай там жара – клопам душно, – отвечал Евтушенко. – Они пробовали. А думаешь, там их нет? Еще будет работы! Это ж мы самое кубло выкурили. То Щекотюк, – показал он пальцем, – то Маруська, что я подцепил. А тот вон, вверх бородой, должно, что Ященко лежит. Ну да, он!.. Бусла не видать что-то, должно, в лес ушел. У них уже патронов в обжимку. Тыдень арсенал в Ярославце себе забрал, а их выгнал. Вот они и подались на Шостку беспатронные; думали там подлататься, да и прошостились. Ну, теперь подыматься пора. Ребята их взяли в шоры. Брось отсюда в обход еще пару конных– вон до того столба, что под горой. Там лес кончается, они под горою пройдут, да и выйдут к ровчаку – тому эскадрону в связь, что в обход сперва пошел. Он туда обязательно выйдет, больше некуда.

– Взвод, по коням! Низом – право столба! – скомандовал Денис. – Выходи к яру!

Первый взвод вскочил в седла и вихрем помчался под гору. А Денис и Евтушенко подошли к убитым.

– Настреляли вовкив, – сказал Евтушенко, – и буркой не накроешь!

Один из лежавших вдруг застонал и потянулся рукою к поясу, на котором висел ящик от маузера. Ящик был пуст: маузер лежал в стороне на снегу.

– Ишь чего захотел! – крикнул Евтушенко. – Еще жалить думаешь, гнида! Не выйдет твое дело, пёс!

– Там… одна пуля… – с трудом проговорил раненый.

Евтушенко поднял маузер.

– Для себя берег… Убейте скорей, прошу вас… – сказал раненый.

Евтушенко поднял маузер, отвел затвор и, убедившись, что в магазинной коробке зарядов нет и лишь одна пуля в стволе, сказал:

– Что верно, то верно, – и нацелился раненому в голову.

Денис схватил его за руку.

– Это ж Ященко! – сказал Евтушенко, помогая Денису повернуть раненого на спину, чтобы осмотреть рану.

– В живот, – произнес Денис. Он вынул бинт из сумки и принялся перевязывать раненого.

Евтушенко укоризненно посмотрел на Дениса. Взор его выражал: «Да брось ты его, пса!»

– Где здесь ближайшая больница?

– В Ярославце, – ответил Евтушенко.

– Доставьте его туда, да чтоб жив был. Понял?

Наконец Евтушенко догадался, для чего Денису нужен был этот человек.

Евтушенко свистнул и что-то строго приказал подбежавшему хлопцу. Тот мигом понесся обратно к коню и, вскочив на него, гикнув, помчался вперед. Евтушенко пошел по полю, переворачивая ногою трупы.

– Гляди, никого не пристреливай! – крикнул ему вслед Денис и пошел к коням, стоявшим в овраге.

– Знаю! – недовольно крикнул в ответ Евтушенко.

– Его же батьку оккупанты очи выкололи, – сказал Денису Киёк, едучи с ним рядом. – Вот он и не имеет теперь ни к кому пощады. А так хлопец – душа. И его самого уже эти бандюги пытали. Поймали… Вон у того самого Щекотюка он под чоботом лежал тому месяца два назад. Да Васька Москалец нарвался и выручил. А то бы прикончили хлопца.

– А вот эта, – показал Киёк на убитую женщину, мимо которой они только что проехали, – тоже тогда была с ними и издевалась над Евтушенко по-своему, по-бабскому.

Выстрелы в лесу прекратились. Вдалеке показалась из-за яра цепочка всадников взбиравшихся по мокрому снегу на гору. Денис закричал:

– Вертай! – и поскакал навстречу.

– Тут вообще, брат Кочубей, дела крученые, перекрученные. За них-то Евтушенко и пострадал. Я не хотел тебе говорить при хлопцах. Самых главных ты сразу взял под крышку. Это ты без ошибки. Может, ты и слыхал про то? Про «казацкую могилу»? Не слыхал?.. Так слушай. Попервоначалу, как приехала власть из Чернигова – вот эта самая, что в Маковой будке осталась, – кивнул он в сторону Макова, – Тыдень города не занимал. Он со своим полком в Чарторыгах да в Дубовичах стоял. А бандитюг этих тогда еще не было, не объявились, – кивнул он на убитых. – А вот и фершал идет, повернем подале, – сказал он, показав на приближающихся с носилками людей.

– Как дела? – спросил Денис подскакавших всадников.

– Бойчук убит, – сказал Грицько Душка и снял шапку.

Денис нахмурился и тоже снял шапку.

Подъехавший взвод окружил Дениса. Все поснимали шапки, отдавая честь убитому товарищу.

– Никого в живых не оставили! – сказал Душка, гневно махнув рукой и надевая шапку. – Ваших нет!.,

– Это – бой!.. – сказал Киёк. – Слушай меня, – продолжал он, когда они отъехали. – Вот эти сопляки, что там в будке, ни разу в бой не ходили сами, а что, сволота, придумали! Они написали Тыдню: «Ежели ты не против советской власти, входи в город спокойно». Но Тыдень не пошел.

Когда вошел Кривущенко в город, ему сказали: «Арестуй теперь Тыдня и его отряд». Кривущенко не согласился, выругался по-матерному и хотел уходить из города. Тогда вон та сучка, военком задрипанный, что сидит там в будке, взял да и убил его на месте, у себя на квартире, где и шел этот разговор. А отряд окружили и безоружных ночью повязали, да и бросили – сто пятьдесят человек! – в тот самый погреб, что еще сыздавна назывался «казацкой могилой»: в нем заживо поховали запорожцев вельможные злыдни, как тут говорят старые люди. Там колодезь – без дна. Да сверху еще и землею присыпали. Живых людей засыпали – слышишь? А назавтра объявили, что партизаны разбежались. Но пять человек действительно убежали. Они-то все и рассказали Тыдню. Тыдень бросился на город. Но тут Евтушенко выехал в Чарторыги и предостерег Тыдня. Хай пошел на весь гай. Впоследствии и Евтушенко ж поймали и хотели убить, как главного виновника. Руки ему повыкручивали, вешали на проволоке. Кипятком ноги пообваривали. Чего не делали, ну все-таки он спасся.

Мы обо веем этом доносили в губернию. А нам оттуда сказали: ведите строгое следствие по этому делу, а мы, мол, вскорости беспременно вам подмогу пришлем и смену тем губпрохвостам, если это правда. И вот дело затянулось до сегодняшнего дня.

Правда, недели две назад приехал, вишь, новый председатель укома, но они и его уже опутали. Он приказал нам следствие по делу «казацкой могилы» прекратить, как «политически вредное». Ха! Слышь?

Как тут советскую власть установлять, когда против нее враги работают! Народу справедливость требуется. Это ж крестьянство – мирное население, забольше бедняки. Надо ж различать. Тыдень, правда, так и хотел. Мы ему через Ваську Москальца инструкцию дали и обещали свою поддержку. Одно время он в армию хотел ходу дать, когда Рубан от тебя приехал с предложением, но как раз к тому времени и случилось это дело с Кривущенко. Тут все и обломалось. А кроме того, дошли слухи, что и ты на фронте – против Стрекопытова. А он беспременно к тебе хотел.

Начало уже вечереть. Бой постепенно затих, и Денис решил ночевать, по предложению Кийка, в Тулиголовах.

Как ни казался Денис спокойным, но рассказ Кийка превосходил все, что мог он представить и чего мог ожидать от тех «губпрохвостов», в которых сразу узнал врагов.

Евтушенко передал вслед Денису с ординарцем, что решил сделать глубокую разведку и будет лишь ночью в Тулиголовах.

Два эскадрона, посланные в обход вокруг лесного массива, еще не возвращались.

Добившись по аппарату Шостки, Денис подтвердил свои полномочия и просил, чтобы посланный им эскадрон был расквартирован до распоряжения в Шостке. Шостка, получив его сообщение о разгроме банды, подтверждала, что «уже сейчас можно считать положение выигранным. Тыдень, очевидно, пойдет на сговор, он давно уже в оппозиции по отношению к прочим бандитам».

Высказав удовлетворение арестом военкома, шосткинский военком прозрачно намекнул, что «Глухов вообще представляет собою контрреволюционное гнездо». Командир отряда, говоривший по проводу с Денисом из Шостки, высказал в конце предложение произвести завтра совместно с присланным эскадроном маневр в сторону Новгород-Северска, чтобы разведать там леса, куда могли уйти остатки банд Бусла и прочих. Командир предлагал Денису в свою очередь пройти кавалерией местность в сторону Кролевца и Путивля.

В заключение разговора Денис попросил командира назвать свою фамилию и очень обрадовался, узнав, что батальоном в Шостке командует тот самый комбат Брянского полка Широков, с которым вместе он участвовал в недавней операции против Стрекопытова на Гомель, а военкомом у него состоит старый товарищ Петра Кочубея Коротченко из новгород-северских партизан.

Денис предложил Широкому и Коротченко использовать посланный эскадрон по своему усмотрению. Широков поблагодарил, и они простились.

Денис запросил Глухов о Петре. В ответ пришла телеграмма, что Петро еще не приезжал.

Пока Денис сидел на телеграфе, Киёк расквартировал эскадрон и, вернувшись, доложил, что Ященко доставлен живым на фельдшерский пункт. Нужно ли его везти дальше, в больницу в Ярославец, за три версты, или оставить здесь?

– А он в сознании? – спросил Денис.

– С проблесками сознания, но очень плох. Думаю, что до Ярославца не дотянет.

– Мне надо его видеть, – сказал Денис.

Когда они вошли в большую палату фельдшерского пункта, помещавшегося во флигеле при школьном дворе, фельдшер возился с раненым, вливая ему в рот какое-то снадобье.

– Вы что ему даете? – спросил Денис.

– Немного опия, чтобы приглушить боль. Он должен уснуть.

Больной с жадностью выпил лекарство и полуугаса-ющим, но все еще хитрым взглядом посмотрел на Дениса.

«Такой взгляд я видел у подстреленной лисицы», – подумал Денис и сел на табурет, стоявший у кровати. Киёк остановился у дверей, в тени, и раненый на пего не обращал внимания. Он теперь неотрывно глядел на Дениса, как будто ему так легче было переносить боль.

– Хоть это и странно, – сказал он, – но мне все равно – я умру. Хотите знать? Мне все равно. Я агент дефензивы. А здесь – все дело в бандуре… – попробовал он криво улыбнуться и вдруг застыл в страшном оскале предсмертной зевоты или улыбки, обнажив все зубы, и, больше не закрывая рта, откинулся и затих.

Денис глядел на него, не сводя глаз, минут пять. Казалось, раненый застыл в невероятном напряжении сказать что-то злое, насмешливое. Но ему это не удалось. Минут через пять тело его распласталось, как бы освобождаясь от мучительных и ненужных усилий, и приняло спокойное положение. И тихо приблизившийся фельдшер, коснувшись его ладони своей сухой, шелестящей, как ветка, рукой, сказал с некоторой торжественностью самодовольства:

– Mortuus!

Денис кивнул, поднялся и вышел вместе с Кийком из палаты.

– Это что еще за загадка: дефензива и бандура? – спросил Денис Кийка, когда они вышли. – Ты что-нибудь понял?

– Дефензива, – отвечал Киёк, – то, должно, польская контрразведка. А бандура – это ж тут есть. Тебе говорил Евтушенко про слепца? Бандурист тут у них атаманует. Простой слепец-бандурист, но он тут старшина бандитского круга. Вот сам увидишь.

В отведенной под штаб избе их ждал Евтушенко, чем-то взволнованный: Он поднялся им навстречу.

– Обложил ихнее урочище. Приехал за тобой. Там у них сегодня вроде совет старейшин. Решают вопрос и о тебе – как тебя понимать и как тебя принимать. Думаю, что тебе бы следовало самому туда поехать. Я послал Ваську Москальца на Махово, чтоб связался с твоим братом в дороге, как только он сойдет с поезда. Я ему все рассказал. А в Глухов ему, пожалуй, без нас ехать не след. У Васьки письмо от Тыдня к вам двум. Ну, я письма не забирал, так все дело на словах знаю. Тыдень погнал за Артамоновым и Масловым на Волокитино. Он их гоняет уже два дня. Они ушли на терещенское имение. А завтра и мы, должно быть, там будем. Что ж, едем?

– А это что за «кочубеевское урочище»? – спросил Денис.

– Пока было не твое, да, может, твое будет, – усмехнулся Евтушенко. – Это урочище графов Кочубеев под Ярославцем. Эскадроны твои там. Ну, я приказал им лисовиков не пужать. Там у них сегодня панихида.

– По ком панихида?

– По побитым, – улыбнулся Евтушенко. – Уже знают. Только это у них так: насчет этого полное сочувствие. В общем, «сам узнаешь– будет время, смело вкладуй ногу в стремя», – продекламировал он, изменяя по-своему лермонтовские строчки.

– А Ященко твой к богу пошел, – сказал Киёк Евтушенко.

– Ну и холера! – махнул рукой Евтушенко,

– Едем! – сказал Денис.

– Эскадрона не рушь, пусть отдыхают. Мы втроем, нам больше никого не надо, там людей хватит.

– Ты, Грицько, останешься с эскадроном, – сказал Денис Душке, вошедшему в хату, – а завтра с утра пойдете на Ярославец, мы там будем.

– Глубокая разведка? – спросил Грицько Дениса и неодобрительно посмотрел на остальных.

Денис, зная, что Грицька не переспоришь – он все равно поедет, – сказал:

– Вот черт! Ну, передай эскадрон Буленко и катай с нами.

– Это айн момент! – сказал Душка, повеселев, и опрометью выбежал из хаты.

– Не оставляет тебя твоя Душа? – спросил, улыбаясь, Евтушенко. – Как его фамилия-то настоящая? Душа, что ли?

Денис тоже улыбнулся.

– Душка.

– Душа он и есть.

И с тех пор он стал звать Грицька «Душой».

БАНДУРИСТ

Места, по которым они проезжали, были полны романтики, что бросилось в глаза Денису, как только вступил он на Глуховщину. Холмистый, с гребнем тополей на самом отдаленном кургане, пейзаж при луне напоминал какую-то пышную декорацию к украинской песне. А песня– одна из чудеснейших в мире, украинская песня – неслась к ним издали и таяла в воздухе, как бы смешиваясь с ароматом теплеющей талой земли и набухающих почек тополей.

– Это Ярославец, – показал Евтушенко в сторону тополевого гребня на горизонте,

Ярославна рано кичет

Во Путивле на забрале!.. —

вспомнилось Денису.

– А сколько тут до Путивля? – спросил Денис,

– Сорок верст с гаком, – отвечал Евтушенко. – А почему спрашиваешь?

– Да так, – отвечал Денис. – Одну песню вспомнил.

– Еге! Тут и не одну вспомнишь! – загадочно отвечал Евтушенко. – .Тут все песни вспомнишь. Такие места! Наши места знаменитые!

Они проскакали ночной Ярославец, распугав по аллеям кочубеевского парка поющих и жартующих с хлопцами дивчат.

– Это бывший Кочубеев двор. Была домина, да стала руина! – показал Евтушенко на руины кочубеевского дворца. – Разбили бандюги оккупанты, пушками раз-гавкали. Тут у нас было с ними генеральное сражение. Народное имущество перепортили, песьеголовцы. Ну, вот и лес… Вот и приехали! – показал он вдруг. – Теперь за мною, вправо дороги!

Проехав еще немного, он свистнул, и прямо из лесу на него выскочила фигура всадника.

– Тише ты, черт! – подъехал к нему Евтушенко.

Они о чем-то переговорили.

– Можно ехать! – вернулся Евтушенко. – Самый разгар, Хрин верховодит.

Поехали по открывшейся вдруг просеке. Навстречу им ехал медленно конный отряд человек в двадцать.

– Делегация? – спросил передовой, подъехав.

– Большевики! – отвечал Евтушенко,

Всадники повернули коней и пристроились рядом, окружив приехавших.

Денис вглядывался в их вооружение и одежду. Под одним, ехавшим рядом с Денисом – видно, старшим, – было седло. Вместо винтовок у большинства за поясами торчали обрезы, а вместо сабель – лезвия от кос, замотанные в войлок.

Ехавший рядом с Денисом вдруг спросил:

– Ты Кочубей?

– Да, Кочубей.

– И Денисом зовут?

– Денисом, – отвечал Кочубей.

Всадник потрогал маузер, высовывающийся из голенища сапога.

Денис обменялся с ним взглядом, тот невольно улыбнулся в ответ на косой взгляд гостя.

– Примериваешься?

– Примериваюсь! – ответил Денис.

Проехав с полверсты просекой, всадники услышали гул голосов и почуяли дым лесного костра. Какой-то мелодичный звук примешивался к гулу.

Но через минуту Денис уже ясно различил, что это звук бандуры, и вспомнил загадочные последние слова умершего два часа назад на его глазах шпиона: «Тут все дело в бандуре!»

«Так вот она и бандура! Сейчас все станет понятным», – подумал он.

Они свернули в гущу леса и поехали извилистой, черневшей в рыхлом снегу тропой на голоса, которые все приближались. Уже ясно различимы были и слова песни:

А Кармалюк – гарний хлопець,

Він по світу ходить,

Не одную дівчиноньку

Із розуму зводить.

Всадники подъехали к костру. Вокруг костра сидели люди, задумчиво слушая песню. Их было больше сотни. Меж деревьями фыркали кони, пахло сеном, навозом, жареной бараниной и самогоном.

Никто и не подумал обернуться на приезжих. Все сидели, сосредоточенно слушая песню и чуть подпевая.

Провожатые спешились, спешились и приезжие и подошли к общему кругу.

Теперь кое-кто из сидевших поближе к костру отодвинулся в сторону, уступая, место гостям. А бандурист продолжал петь и, кончив песню, все еще перебирал струны, отыскивая какой-то веселый, игривый, шуточный мотив.

– Дядьку Микита, гости приехали! – сказал один бандуристу.

– А хиба ж я не бачу, – усмехнулся бандурист. – То й що ж, як прыихали? Хай нас послухають!

В голосе бандуриста была насмешка и вызов. Перестав подбирать веселый мотив, он вдруг сурово кашлянул и запел каким-то особым, властным голосом, как бы желая внушить всем торжественность этой песни:

Ой, що ж бо то тай за ворон,

Що над лісом крякає?

Ой, що ж бо то за бурлака,

Що всіх бурлак збірае?..

И Денис невольно заслушался.

– Ну, что скажешь, Кочубей? – спросил певец, кончив петь и помолчав, как будто он именно к нему относился песней и ждал от него ответа.

– Я приехал вас слушать, а не говорить. А говорить я завтра буду.

– А! Ну так и слухай.

И бандурист стал вновь перебирать струны, прикладывая ухо к бандуре, как будто желая вызнать, что сама она еще скажет.

По толпе прошел гул: люди, видимо, делились впечатлениями от слов Дениса.

– Значит, наша взяла? – услышал Денис вырвавшуюся у кого-то фразу и оглянулся. Рядом с ним стоял широкоплечий, бородатый, среднего роста и крепкого сложения человек.

– Хрин! – сказал Евтушенко, толкнув локтем Кочубея. – А ну, помолчи, Хрин: чи то ваша, чи то наша! Спивай, дядьку, – сказал он слепцу, – а мы послухаем, зато и вы нас потим послухаете.

– Послухаемо! – сказал Хрин. – То вже вам були Маруськи, що слухалися.

И он засмеялся, видимо поддразнивая слишком самонадеянного Евтушенко.

Бандурист все продолжал перебирать струны, как будто не допросился еще у бандуры последнего слова.

ХРИН

– Мы ж не бандюги, – заявил Хрин, когда поужинали.

Он вытер усы хусткой, вынутой из кармана шаровар.

– Я сам напрыклад за коммунию, чарторыжский староста. Мы – артель!

– Усе для бидних и гнетених! – сказал бандурист и повел в сторону Дениса невидящими белыми глазами.

– Ну, а за поубиваних помстимось, – сказал Хрин. – Хиба ж то советська власть у городи? То жбуржуяги, то ж биляки, должно быть, за вищо ж воны повбывалы народ? За вищо вбылы Кривущенко? Увесь народ, що тут е, з одчаю тут. Из пометы тут. Евтушенко нас попередыв, що ты – Кочубей. Чулы мы про партизана Кочубея. Була й наша думка до нього йты; у Красную Армию упъять податься. Ну й пишлы до города. Та нас и не допустылы. А Кривущенко – може, чулы – с хлопцями живыми у могилу закопалы. Знову-таки у «козацьку могилу». Що це – чи знов москали? Га? Скажи ты нам чисту правду: може, це знов москали? Одвику москали?

– Начнем сначала, – сказал Денис, – чтобы не запутать! Москали, кажешь? А москали нас звильнили вид пана и вид хана. Памятаешь Богдана?.. А скажи мне, наприклад, Хрин, кто революцию начал и кто у себя советскую власть установил? Русские рабочие и русские солдаты. И спасибо им надо сказать, если они нам, украинцам, в том помогают. Были вы на нейтральной зоне?

– Булы… Ну так що з того, – зрада и вышла с той самой нейтральной зоны, – чертяка нас туды и знис. Черняк и той сам був головою не поклав. Откуда взялся какой-то донской казак, Примаком зовут? Такой тебе пан гетьман, может ты его й знайдеш, того паныча?

Денис кивнул головой и сказал:

– Только не донской он казак, а черниговский гимназист.

– Ну от, бач, скубент, звисно ясно, что шатия!

– Раз студент, так и шатия? Я тоже студент. Не в этом дело. Ну, что ж Примак Черняку сделал?

– Та хотив же вбыты. «Подчиняться мне, говорит, и точка!» – «А хто ты такой, чтоб тебе подчиняться?» – говорит ему Черняк, а у самого рука до маузера. Ну, тут у них и пишло. Чернякивци прискакали до нас. «Знимайся, кричат, глуховцы, змена!» А и до того тут без нас народ немцы вымучили в гроб-могилу. Оккупанты стали без. нас издеваться над населением. Нам треба их выручаты. И нам уже кровь к глотке подступила. Ну, мы и снялись. А батарея с командиром на пароме приза-держалась трохи. Тут и нарвался на него член самый правительства, рыжий такой, поповской наружности, уроди дьякон, з волосом до плич. Пятаковский, или черт его знает, кто таковский. Очкастый такой, голенастый шкандыбайло. Может, и его знаешь?