Текст книги "Концессионер (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Шимохин

Соавторы: Виктор Коллингвуд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Горчаков не обращал на них внимания. Его взгляд, долгий, тяжелый, немигающий, был устремлен на меня. Я стоял перед ним, чувствуя себя пойманным зверем под прицелом опытного охотника. Его умные, усталые глаза, казалось, пытались проникнуть за слова, за бумаги, за фасад сибирского нувориша, чтобы увидеть истинную суть – авантюрист? Патриот? Провокатор? Или просто удачливый игрок, случайно вытащивший на свет божий опасную тайну, способную взорвать хрупкий мир его дипломатических конструкций? Я стоял под этим взглядом, ощущая, как по спине ползет холодок, и понимал, что именно сейчас, в этой оглушающей тишине, решается моя судьба. Одно его слово – и путь мой мог закончиться не в роскошных салонах столицы, а в сыром каземате Алексеевского равелина, откуда мало кто возвращался. Все мои миллионы, все мои планы – все висело на волоске, на настроении этого усталого старика.

– Благодарю вас, господа, – наконец произнес канцлер своим ровным, обманчиво-мягким, почти бархатным голосом, который, как я знал из рассказов, мог быть страшнее любого крика. Он перевел взгляд на меня, и в его глазах не было ни гнева, ни одобрения – лишь бесконечная, всепонимающая усталость. – И благодарю вас, господин Тарановский. Ваши… сведения… – он сделал едва заметную паузу, словно подбирая слово, – крайне любопытны. И требуют самого тщательного изучения. В самой спокойной и доверительной обстановке.

Он слегка постучал пальцами по английским картам, лежавшим перед ним.

– Мы сообщим вам о нашем решении. Можете идти.

И все. Ни обвинений, ни похвалы. Ни угроз, ни обещаний. Лишь холодная, непроницаемая стена государственной тайны, за которой могли скрываться и награда, и плаха. Я почувствовал укол разочарования и одновременно – облегчения. Не раздавлен. Не отброшен. Значит, игра продолжается.

Я молча, сдержанно поклонился – сначала канцлеру, затем Игнатьеву, который проводил меня взглядом, полным невысказанной поддержки, и барону Жомини, чье лицо выражало лишь брезгливое недоумение. Затем повернулся и медленно пошел к двери, чувствуя на спине тяжелый взгляд Горчакова.

Дверь за моей спиной закрылась так же бесшумно, как и открылась, отрезая меня от центра власти.

Я снова оказался в гулкой тишине приемной. Ротмистр Соколов тут же шагнул мне навстречу, его лицо было как всегда непроницаемо. Он ничего не спросил.

Я не знал, кто я теперь в глазах этих людей – герой, спасший Империю от невидимой угрозы, опасный преступник, нарушивший шаткое равновесие мира, или просто пешка, которую временно сняли с доски, чтобы решить, стоит ли возвращать ее в игру или пожертвовать ради более важной комбинации.

Я знал только одно: петербургский гамбит только что начался. И ставки в этой игре были выше, чем все золото Сибири. Нужно было действовать, не дожидаясь их «решения».

Глава 12

Глава 12

Разговор с Горчаковым у меня оставил двойственное чувство. С одной стороны, я получил свободу передвижения и туманное «добро» на частную инициативу. С другой – я с абсолютной ясностью понял, что в своей маньчжурской войне я, увы, одинок. В случае провала Петербург не просто умоет руки, а с удовольствием принесет меня в жертву, чтобы успокоить Лондон и Пекин. Все риски ложились на меня. А риск был огромен! Моя армия была плохо вооружена, и пятьсот американских карабинов, которые прибудут в лучшем случае через полгода, были каплей в море.

На следующее утро, пытаясь развеяться, я сидел за столиком в модном «Кафе-де-Пари» на Невском. Стояло сырое и серое, типично петербургское утро. Я заказал кофе и взял свежий номер «Санкт-Петербургских ведомостей», чтобы хоть как-то отвлечься от мрачных мыслей.

Газета пестрела новостями. Отчет о заседании Государственного Совета, светская хроника, реклама новомодных шляпок… И вдруг мой взгляд зацепился за два заголовка на третьей полосе.

Первый, набранный крупным шрифтом, гласил: «ОКОНЧАТЕЛЬНОЕ УСМИРЕНИЕ ЦАРСТВА ПОЛЬСКОГО: РАЗГРОМ ПОСЛЕДНИХ ШАЕК МЯТЕЖНИКОВ В АВГУСТОВСКИХ ЛЕСАХ». В статье с казенным пафосом описывалось, как доблестные русские войска рассеяли последние банды инсургентов, завершив тем самым славное дело восстановления порядка.

А прямо под ней шла заметка поменьше, но куда более интересная для меня: «Бдительность Императорского Флота. У берегов Пруссии перехвачена контрабанда». В ней говорилось, что корвет «Сокол», несший патрульную службу в Балтийском море, задержал голландский пароход «Ван Краабе», на борту которого был обнаружен крупный груз оружия – более тысячи английских нарезных винтовок системы Энфилда, предназначенных для польских мятежников.

Я отложил газету и уставился в окно, на проносящиеся мимо кареты, но не видел их. В голове, как вспышка, сложилась простая и гениальная в своей очевидности картина.

Польское восстание, то самое, из-за которого я чуть не пострадал в прошлый мой визит в Петербург, наконец-то подавлено. Тысячи повстанцев убиты, взяты в плен, бежали за границу. Их оружие, то, что не было брошено на полях сражений, теперь трофеями свозилось на армейские склады. А тут еще и перехваченные контрабандные партии: десятки тысяч стволов превосходных, современных, нарезных европейских ружей, лежащих теперь мертвым грузом в арсеналах. Для армии, где требования единообразия особенно важны, этот разнокалиберный зоопарк был абсолютно бесполезен.

А для меня… для моей армии… это было натуральное сокровище!

Я вскочил, бросив на стол несколько монет. План, дерзкий и простой, родился в одно мгновение. Зачем ждать американские карабины? Зачем рисковать, связываясь с контрабандистами? Нужно было просто взять то, что плохо лежит, причем самой Империи было абсолютно не нужно. Отчего бы не выкупить эти трофеи у казны? Это будет быстрее, надежнее и наверняка дешевле любых иных вариантов! И, что немаловажно, я уже знаю, к кому именно пойду с этим предложением!

Поймать генерала Игнатьева оказалось делом непростым. Он, как ртуть, метался между Азиатским департаментом, Зимним дворцом и военным ведомством. Но когда я через посыльного передал ему записку всего из трех слов: «Оружие для Маньчжурии», – встреча была назначена на тот же вечер.

Вернувшись в гостиницу «Демут», я едва успел переодеться, когда половой доложил о посыльном. Мне передали плотный конверт с гербом на сургучной печати. Внутри, на листе дорогой бумаги, каллиграфическим почерком адъютанта было выведено короткое приглашение: «Генерал-майор Игнатьев будет рад видеть Вас сегодня вечером у себя. В девять. Для частной беседы». Внизу был указан адрес – особняк на Английской набережной.

Ровно в девять я был на месте. Особняк, принадлежавший семье Игнатьевых, был не таким помпезным, как у Неклюдова, но дышал старинным аристократизмом и – что бросалось в глаза – был полон экзотических трофеев. В просторном холле стояли китайские вазы, на стенах висели кривые турецкие ятаганы и богато украшенные черкесские шашки. Чувствовалось, что здесь живет не кабинетный чиновник, а человек войны и дальних странствий.

Сам Игнатьев принял меня в своем кабинете – огромной комнате с высоким потолком, заставленной книжными шкафами и столами, заваленными картами Азии. Нас оставили одних. Нам подали чай в тончайших фарфоровых чашках и серебряную коробку с папиросами.

– Угощайтесь, – сказал Игнатьев, сам с удовольствием закуривая. – Турецкий табак, прямо из Стамбула. Ну-с, господин Тарановский. Третьего дня я вас внимательно слушал у министра. Идея ваша мне по душе. Дерзко.

– Мне самому она нравится. Но, как вы понимаете, для успеха нужно очень много оружия! – с усмешкой пояснил я.

Он выпустил струю ароматного дыма и остро взглянул на меня умными, проницательными глазами.

– Хочешь вооружить свою орду, Тарановский? – хищной усмешкой спросил он. – Одобряю. Чем больше твои головорезы перережут там глоток, тем меньше работы будет для наших батальонов в будущем. Чем могу помочь?

Тут я коротко и по-деловому изложил ему свой план о трофейном польском оружии, которое без дела валяется на складах, добавив, что готов выкупить у казны крупную партию по разумной цене.

Он слушал, не перебивая, пил мелкими глотками чай, но я чувствовал, что идея ему нравится.

– Неплохо, очень неплохо! – подытожил он услышанное. – Убить двух зайцев одним выстрелом – и казну пополнить, и себя вооружить, не привлекая внимания англичан! Умно! Только вот… – он нахмурился, – для такого дела моего слова мало. Тут нужна воля самого военного министра. А Дмитрий Алексеевич Милютин, – он скривился, – человек сложный. Реформатор, умница, но осторожен, как старая дева. Может и отказать.

– Так убедите его, – сказал я просто.

Игнатьев посмотрел на меня с усмешкой, в которой восхищение моей наглостью смешивались с сомнением.

– Вы думаете, это так просто, Тарановский – вот так взять и убедить министра нарушить десяток циркуляров?

– Я думаю, вы, генерал, умеете находить нужные слова, – ответил я, глядя ему прямо в глаза. – Особенно, когда речь идет об интересах Империи. И о вашей прямой епархии – Азии. Почему-то мне кажется, что когда присоединяли России Приморье, тоже кое-что нарушали!

Игнатьев воздел глаза к потолку.

– Ну конечно! Но, знаете ли, победителей не судят!

– Я привык побеждать! – сдержанно заметил я.

Он помолчал, постукивая пальцами по столу.

– Хорошо, – сказал он наконец, и в его голосе прозвучал азарт игрока. – Я попробую. Ничего не обещаю. Но я поговорю с Дмитрием Алексеевичем. Ему нужны деньги в казну. А мне – сильный кулак на Амуре. Возможно, наши интересы совпадут. Ждите. Я дам вам знать.

На следующий день, благодаря невероятной энергии и связям Игнатьева, меня приняли в здании Главного штаба – огромное здание прямо напротив Зимнего Дворца. Я шел по гулким, мрачным коридорам военного министерства и чувствовал себя волком в логове медведей.

Министр Дмитрий Алексеевич Милютин оказался невысоким, сухощавым человеком с длинными, сливающимися с усами бакенбардами, и внимательными умными глазами. Он принял меня в своем огромном кабинете, где рядом с портретом Государя висели карты Кавказа и Туркестана.

– Господин Тарановский? – спросил он сухо. – Наслышан о ваших… амурских подвигах. Генерал Игнатьев рекомендует вас как человека деятельного. Но то, что вы просите, – неслыханно.

Он начал говорить о законе, о порядке, о том, что частным лицам арсеналы не продают.

– Кто вы такой, господин Тарановский? Промышленник, который вдруг захотел купить несколько тысяч ружей? Для чего? Чтобы вооружить ватагу беглых каторжников и поднять бунт в Сибири?

Я видел, что Игнатьев, сидевший рядом, едва сдерживается, чтобы не вмешаться. Я решил говорить сам.

– Ваше превосходительство, – сказал я, глядя министру прямо в глаза. – Мои люди – не бунтовщики. Это солдаты, которые сегодня защищают границу Империи там, куда вы не можете послать свои батальоны.

И я снова выложил свой главный козырь. Английские карты.

– Прямо сейчас, пока мы здесь говорим, в Маньчжурии хозяйничают англичане. Они вооружают бандитов, захватывают прииски, строят свои крепости. Я – единственный, кто стоит у них на пути. И мне нужно оружие. Не для бунта. А для защиты интересов России.

Милютин молча взял карты, долго их рассматривал. Игнатьев, пользуясь моментом, вмешался.

– Дмитрий Алексеевич, – заговорил он горячо, – поймите! Господин Тарановский – это наш неофициальный агент влияния в диком краю! Мы не можем поддержать его открыто, чтобы не вызвать гнев Лондона. Но мы можем дать ему оружие! Трофейное, которое все равно списывать! Мы и казну пополним, и решим важнейшую государственную задачу чужими руками!

Милютин поднял на меня свои усталые глаза. Он был государственником до мозга костей. И этот аргумент – об интересах Империи и пополнении казны – был единственным, который мог на него подействовать.

– Хорошо, – сказал он после долгой паузы. – Я подумаю. Оставьте бумаги. Вас известят о моем решении. Но, сами понимаете, окончательно решение тут будет за Великим князем Константином.

Воодушевленный тем, что министр, по крайней мере, не выгнал меня сразу, я решил ковать железо, пока горячо.

– Ваше превосходительство, – сказал я, прежде чем он успел нас отпустить. – Винтовки – это хорошо. Но для штурма укрепленных позиций, для настоящей войны, нужна артиллерия.

Милютин поморщился.

– Артиллерия? Господин Тарановский, не заходите слишком далеко. Одно дело – сбыть вам какой-то трофейный хлам. И совсем другое – продавать казенные пушки! Этого не будет. Никогда.

– Но, возможно, есть иное решение? – тут я подался вперед. – Ведь сейчас в нашей армии нередко применяют боевые ракеты? Я слышал, на вооружении состоят превосходные ракеты системы генерала Константинова. Они легкие, мобильные и довольно точные – идеальное оружие для партизанской войны в горах.

При упоминании ракет Милютин и Игнатьев переглянулись.

– Ракеты – оружие секретное. И казенное, – отрезал Милютин еще более жестко, чем про пушки. – Продаже частным лицам не подлежит. Тема закрыта.

Казалось, разговор окончен. Но когда мы уже поднимались, чтобы уйти, Милютин, глядя куда-то в сторону, на карту, с хитрым прищуром добавил:

– Впрочем… ракеты, господин Тарановский, – это, конечно, оружие государево. А вот фейерверки у нас в Империи никто не запрещал.

Он сделал паузу, и в его глазах блеснул лукавый огонек.

– А хороший фейерверкер, говорят, может изготовить такую «шутиху», что и от вражеской крепости одни головешки останутся. Вы ведь человек смышленый, – он посмотрел прямо на меня. – Вам ли не знать, что главный секрет любой ракеты – не хитроумный корпус, а умение правильно приготовить и, главное, спрессовать пороховую смесь?..

Я молчал, но внутри все ликовало. Это был очень жирный намек, подсказка, как выйти из безвыходного положения. Министр, связанный по рукам и ногам инструкциями, только что показал мне лазейку. Он не мог дать мне оружие. Но он подсказал, как сделать его самому.

Надо сказать, я еще из собственного прошлого помнил общие принципы устройства ракет – ведь мне приходилось видеть и ракеты «Града», и снаряды гранатометов. Ракетный двигатель – это, по сути, трубка, набитая спрессованным топливом. Чем плотнее и равномернее спрессовано топливо, тем стабильнее и дольше тяга. Именно это и сказал мне сейчас Милютин. А все остальное – корпус, стабилизаторы, боевая часть – было уже делом техники, которую я мог воссоздать. Теперь дело было за малым. Найти способ этот самый порох правильно «спрессовать»

Ответ от Милютина пришел через два дня. Короткая записка, переданная мне через Игнатьева, гласила, что «в порядке исключения и учитывая нужды по охране отдаленных сибирских промыслов», мне разрешена закупка трофейного стрелкового оружия из арсеналов Западного военного округа.

– Ну что, Ермак Тимофеевич, едем арсенал принимать? – усмехнулся Игнатьев, когда мы встретились. – Главные запасы свезены в крепость Динабург. Я поеду с тобой. Нужно проследить, чтобы местные интенданты не подсунули тебе один ржавый хлам.

Поездка на поезде до Динабурга заняла почти сутки. Крепость, огромное, мрачное сооружение из красного кирпича, встретила нас сыростью и запахом казармы. Нас встретил местный комендант, артиллерийский полковник, и провел в арсеналы.

Это были гигантские, холодные, сводчатые склады, где в бесконечных рядах стояли пирамиды из ружей и штабеля ящиков. Воздух был густым, пах оружейной смазкой, порохом и забвением.

– Вот, ваше превосходительство, – начал полковник свой доклад, обращаясь к Игнатьеву. – Все, что собрали по лесам да болотам после этих… панов.

Он вел нас вдоль стеллажей, и у меня разбегались глаза. Это был настоящий музей европейского оружия.

– Вот, льежские штуцера, – докладывал полковник, брезгливо трогая ствол одного из них. – Добрая машинка, да патрон к ней свой… морока одна. А вот – англичане, «Энфилды». Эти получше будут, под пулю Минье. А это австрийцы, «Лоренцы». Целый зверинец. Намучались мы с ними, пока на учет ставили. Калибр у всех разный, запчастей нет… Известное дело, мятежники что могли, то и купили. Куда их теперь девать – ума не приложу! Так и будут лежать, пока не заржавеют.

Я брал в руки то один, то другой штуцер. Оружие было в разном состоянии: что-то почти новое, в заводской смазке, из перехваченных партий; что-то – со следами ржавчины, с расколотыми прикладами, видно, поднятое на поле боя. Но в целом это был превосходный, боевой арсенал. Для Китая – так и вообще, «космос».

– Какую партию изволите выбрать, господин Тарановский? – спросил Игнатьев, когда мы обошли уже третий склад.

– А сколько их всего?

– Итого 11 тысяч стволов!

– Беру все, – твердо сказал я.

Игнатьев и полковник замерли, уставившись на меня.

– Как… все? – переспросил полковник, решив, что ослышался.

– Все, что здесь есть. Каждый штуцер, каждый карабин. И все патроны к ним, до последнего. Оптом.

Я видел, как в глазах Игнатьева вспыхивает восхищение таким размахом.

– Ну, полагаю, цена будет… бросовой, – произнес он, обращаясь к ошеломленному полковнику. – Составим опись, а господин Тарановский оплатит все разом. После одобрения сделки в высших сферах, разумеется!

Конечно, я знал, что, приобретая этот разношерстый арсенал, создаю себе чудовищную проблему с разнообразием калибров и боеприпасов. Но получить за бесценок, одним махом, готовую армию в несколько тысяч стволов – это был шанс, который выпадает раз в жизни. Я не мог его упустить.

Вернувшись в Петербург из Динабурга, я не чувствовал себя победителем. У меня были тысячи ружей, но не было «ключа», способного вскрывать вражеские крепости. Не было артиллерии. Намек Милютина о «фейерверках» не давал мне покоя. Мне нужно было увидеть все своими глазами.

И снова пришлось идти на поклон к Игнатьеву. Тот, выслушав мою новую, еще более дерзкую просьбу – попасть на секретный ракетный завод, – лишь расхохотался.

– Тарановский, вы, право, неугомонны! Ты выкупил у армии весь ее оружейный хлам, а теперь хочешь выведать ее главные секреты! Ты таки втравишь нас в войну!

Но я видел, что моя идея ему нравится. Азарт игрока, ставящего на темную лошадку, перевешивал в нем осторожность чиновника.

Через несколько дней, благодаря его невероятной пробивной силе, «высочайшее соизволение» на «ознакомительный визит» для «крупного промышленника, радеющего о нуждах армии», было получено.

Санкт-Петербургский ракетный завод встретил меня тишиной и строжайшей охраной. Меня встретил сам генерал Константинов, изобретатель ракет и, как говорят, внебрачный сын Великого князя Константина Павловича. Это был человек средних лет, с усталым, измученным лицом ученого и пронзительными, умными глазами. Он явно не был рад визиту постороннего, но приказ есть приказ.

Экскурсия была короткой и абсолютно бесполезной. Мне показали цеха, где рабочие в специальных кожаных фартуках сворачивали из листового железа корпуса ракет. Показали мастерские, где изготавливали пусковые станки. Но в самое сердце, в лаборатории и прессовые цеха, меня, разумеется, не пустили.

Константинов говорил общими фразами, я – задавал общие вопросы. Но в какой-то момент, стоя у образцов готовых ракет, я, используя свои знания из будущего, как бы невзначай спросил:

– Удивительная точность для такого простого, казалось бы, устройства, господин генерал. Должно быть, весь секрет в идеальной плотности и равномерности горения топливной смеси? И в способе ее прессования? А еще, говорят, форма центрального канала в топливной шашке имеет решающее значение…

Он замер и посмотрел на меня в упор. Его усталые глаза вдруг стали острыми, как буравчики. Он увидел, что я не просто любопытствующий профан.

– Откуда вы, штатский человек, знаете такие тонкости? – спросил он тихо, но жестко.

– Я много читаю, – уклончиво ответил я. – Иностранную техническую прессу.

Он промолчал, но до конца экскурсии не сводил с меня изучающего, подозрительного взгляда.

Когда я уже прощался с ним у ворот завода, Я уже дошел до ворот, уверенный, что не узнал ровным счетом ничего полезного, когда меня догнал адъютант генерала.

– Господин Тарановский, генерал просит вас задержаться на минуту.

Меня провели не в кабинет, а в небольшую боковую комнату, больше похожую на лабораторию. Здесь пахло серой и селитрой. Константинов ждал меня один.

– Откуда вы, штатский человек, знаете такие тонкости? – повторил он свой вопрос, но на этот раз без угрозы, а с живым, профессиональным интересом. – Иностранная пресса столько не пишет.

Я понял, что настал момент либо для правды, либо для очень хорошей лжи.

– Скажем так, господин генерал, – ответил я осторожно, – я имел дело с… подобными изделиями. В частном порядке. Во время моей службы… за границей.

– Где же вы могли это видеть? – он вскинул бровь

– К сожалению, я не могу об этом говорить! Но если позволите…

И я накидал ему схему сопел ракет и устройство гранатометного выстрела. Константинов был озадачен: такого он еще не видел и даже не слышал о подобном.

– Так вот, – продолжил я, решая рискнуть, – в новом моем… приключении мне предстоит изготавливать ракеты самостоятельно. Конечно, эти ракеты будут много худшего качества: нестабильные и неточные. И главная беда, как я понимаю, – в топливе.

Константинов смотрел на меня, не отрываясь. Теперь в его взгляде не было подозрения. Был шок. Я только что, по сути, на пальцах изложил ему один из главных принципов ракетостроения, до которого он сам доходил годами мучительных экспериментов.

– И последнее, господин генерал, – я решил пойти ва-банк. – Меня интересует не продажа. Меня интересует идея. Мы, с Его Императорским Высочеством, Великим князем Константином Николаевичем, и господином Кокоревым, сейчас обсуждаем проект… освоения Севера. Прокладку путей через льды. И нам жизненно необходим способ перебрасывать трос через торосы, через широкие трещины. Ваша ракета могла бы стать идеальным решением.

При упоминании имени Великого князя, своего прямого покровителя и начальника по Морскому ведомству, лицо генерала изменилось. Он понял, что я не шпион. Шпионы не говорят таких имен. Он понял, что я – часть их мира, мира больших государственных проектов, где не всегда действуют уставные правила. Что я – человек Великого князя.

– Хорошо, – сказал он после долгой паузы, и вид у него был такой, будто он принимает очень тяжелое, почти подсудное решение. – Пройдемте со мной.

Он провел меня обратно в цех, но уже к другому стенду, скрытому от посторонних глаз брезентом. И там, на чертежах, показал то, что я не должен был видеть.

– Действительно, топливо крайне важно для этих снарядов. Ружейный порох для них непригоден. Он горит слишком быстро, взрывообразно, а не с ровной тягой. Для ракет нужен порох с избытком окислителя, селитры, чтобы горение было медленным и полным. Но главный секрет…

Генерал показал мне на чертеж разреза центрального канала.

– Главный секрет – не в прессе, – прошептал он, указывая на разрез топливной шашки. – Главный секрет – в центральном канале. Он должен быть звездообразным. Это увеличивает начальную площадь горения, а затем, по мере выгорания, сохраняет ее почти постоянной. Это дает ровную, стабильную тягу. Но я вам этого не говорил. Прощайте!

Он резко повернулся и, не оглядываясь, зашагал обратно к воротам. А я стоял, ошеломленный, глядя на простой чертеж на песке. Отец русского ракетостроения, нарушая все инструкции и рискуя карьерой, только что лично вручил мне главный технологический секрет своей жизни. Ключ к созданию моего собственного «чудо-оружия».

Решив «ковать пока горячо», из арсенала я поехал прямиком к Нобелям. Сейчас, пока картина была ясна, пока каждая деталь, увиденная на заводе, стояла перед глазами, нужно было закрепить успех. Ведь ракета – это не только двигатель, но и боеголовка…

Эммануил Людвигович принял меня сразу, отложив все дела. Он увидел по моему лицу, что я пришел не со светской беседой.

– Герр Тарановский! Вы выглядите так, будто увидели самого дьявола! Или, наоборот, ангела? – спросил он с хитрой усмешкой.

– И то, и другое, господин Нобель, – ответил я, садясь напротив него. – Прежде всего, мне понадобится динамит, не менее тысячи пудов. Есть у васстолько в наличии?

– Нет, но, полагаю, мы выполним заказ в две или три недели. А что «во-вторых»?

– Во-вторых, у меня к вам новый заказ. Срочный, особый и совершенно секретный.

И я быстро, в общих чертах, изложил ему суть. Динамит, который я уже заказал, – это прекрасно. Но мне нужно оборудование, чтобы наладить в Сибири свое, небольшое, но очень эффективное «фейерверочное» производство.

– Мне нужны прессы, – сказал я, набрасывая на листе бумаги эскиз. – Не очень большие, но способные создавать огромное, равномерное давление. Нужны они для прессования пороховых смесей.

Нобель, сам пороховых дел мастер, кивнул, его взгляд стал серьезным и внимательным.

– И смесители-экструдеры, – продолжал я, – чтобы получать однородную, без единой каверны, массу.

Помедлив, я перешел к главному.

– А самое важное – вот это. Мне нужен комплект стальных пресс-форм. Для отливки… – я запнулся, подбирая слова, – … скажем так, топливных шашек.

Я взял другой лист и тщательно, насколько позволяла память, начертил то, что видел в цехах Константинова. Цилиндрическая форма. А в центре, проходящий насквозь, – канал.

– И вот здесь, – я ткнул пальцем в чертеж, – этот канал должен быть не круглым. Он должен быть в форме шестиконечной звезды. Идеально точной формы.

Нобель долго, молча рассматривал мои чертежи. Его лицо, обычно живое и ироничное, стало непроницаемым. Он смотрел на схему звездообразного канала, потом на меня. Он, гениальный инженер, прекрасно понимал, что я заказываю у него не оборудование для фейерверков. Я заказывал у него сердце ракетного двигателя.

– Любопытная форма для «шутихи», герр Тарановский, – сказал он наконец очень тихо. – Очень любопытная. Это… это будет стоить дорого.

– Я плачу за скорость и за молчание, – ответил я, глядя ему прямо в глаза.

Он выдержал мой взгляд.

– Вы получите свое оборудование, – сказал он наконец. – И свое молчание. Бизнес есть бизнес.

Мы ударили по рукам. Выходя от него, я чувствовал себя так, будто и вправду только что заключил сделку с дьяволом. Но я знал, что теперь, чего бы это ни стоило, у моей армии будет не только пехота, вооруженная лучшими ружьями, но и свой «огненный кулак».

С такими силами можно будет штурмовать само Небо… А не только какую-то там «Поднебесную».