Текст книги "Концессионер (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Шимохин

Соавторы: Виктор Коллингвуд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Мой голос стал жестче, в нем зазвучала сталь.

– Именно сейчас, пока Китай сотрясают восстания тайпинов и «факельщиков», пока власть Пекина слаба как никогда, у России есть уникальный шанс. Исторический шанс, который выпадает раз в столетие. Мы должны войти в Маньчжурию. Не как завоеватели. А как сила, несущая порядок. Мы уничтожим хунхузов. Мы защитим малые народы – маньчжуров, эвенков – от полного уничтожения. Мы дадим этой земле закон и развитие. Мы создадим там новую, русскую провинцию. Желтороссию. С русскими школами, русскими законами и русскими инженерами. И благодарные маньчжуры и монголы станут самыми верными подданными нашего Государя!

Я сделал паузу, глядя в ошеломленные глаза Кокорева.

– И главное, Василий Александрович… Главное, ради чего все это. Мы получим то, о чем мечтали все наши государи. Мы получим незамерзающий порт на Желтом море. И мы проведем к нему нашу железную дорогу. Прямо отсюда. Через всю Сибирь.

Кокорев слушал, затаив дыхание. На его лице отражалось потрясение. Это был уже не бизнес-проект. Это был геополитический манифест. Он, купец, привыкший мыслить категориями прибыли и оборота, вдруг увидел перспективу, измеряемую веками и империями. Он смотрел на меня не как на удачливого дельца, а как на государственного мужа масштаба Сперанского или Муравьева-Амурского.

– Господи… – выдохнул он, и его голос осип. – Желтороссия… Порт… Да ведь это же… это же война. Война с половиной мира. С Англией. С Китаем.

Я спокойно встретил его взгляд.

– Это не война. Это – строительство. Строительство Великой России. Вопрос только в одном, Василий Александрович. Мы будем это строить? Или отдадим на растерзание другим?

Вопрос повис в тишине купе, нарушаемой лишь мерным стуком колес. Кокорев, оправившись от первого потрясения, перешел от восторгов к трезвому анализу. Он медленно опустился на бархатный диван, и его лицо из восторженного стало серьезным и озабоченным.

– Эх, Владислав… – протянул он, глядя в окно на унылый, тающий снег. – Был бы сейчас при делах граф Николай Николаевич Муравьев-Амурский – другое дело. Он умел брать на себя. Умел поставить Петербург перед фактом. А сейчас… сейчас в столице другая мода. Осторожность.

– Но ведь Великий князь – человек решительный! – возразил я.

– Великий князь – да, – согласился Кокорев. – Но над ним – Государь. А вокруг Государя – десятки советников. И главный из них, князь Горчаков, наш канцлер, – умнейший человек, но осторожен, как старый лис. Он после Крымской войны боится любого конфликта с Англией, как огня. Покажи ему кто-нибудь из твоих врагов эти твои карты – и он первый же закричит об авантюре и потребует твоей головы, чтобы не злить Лондон.

Я слушал его и понимал, что он прав. Идти напролом, как я привык в тайге, здесь было нельзя. Это была другая война, с другими правилами.

– В общем, так, – Кокорев подался вперед, и его голос стал тихим, почти заговорщицким. – Идея твоя – великая, спору нет. Но с ней нельзя идти к царю с парадного входа. Сначала – черный ход, кабинеты, салоны. Нам нужен план. И нам нужны союзники. Влиятельные.

Он начал загибать толстые купеческие пальцы.

– Первое. Великий князь. К нему нужно идти не с геополитической авантюрой, а с экономически выгодным проектом. Железная дорога на Урал и далее, финансируемая за счет твоего сибирского золота. Это он поймет и поддержит. А уже потом, заручившись его поддержкой, можно как бы «между делом» упомянуть об угрозе со стороны англичан в Маньчжурии.

Я кивнул, соглашаясь.

– Второе. Союзники, – продолжал он. – Я организую тебе встречи с «нужными людьми» в министерствах и при дворе. Нам нужно сколотить свою партию.

– И третье. Общественное мнение. Нужно подготовить почву. Я через свои связи в «Московских ведомостях» и «Биржевых ведомостях» запущу серию статей о несметных богатствах Дальнего Востока и о растущей «английской угрозе». Чтобы к моменту, когда мы выйдем с официальным проектом, эта идея уже витала в воздухе.

Он откинулся на спинку дивана, деловито и энергично подытоживая.

– Нам нужно доказать, что твоя «Желтороссия» – это не война, а огромная, неслыханная выгода для Империи. И тогда, быть может, нас и выслушают.

Мы проговорили допоздна, а там и утро пришло.

Поезд начал замедлять ход, въезжая в туманные, серые предместья Петербурга. За окном, в сырой дымке, проплывали чадящие трубы заводов и мрачные громады доходных домов. Столица встречала нас не парадным блеском, а своим обычным, деловым равнодушием. Война за Маньчжурию должна была начаться здесь, в этих туманах.

Глава 8

Глава 8

Поезд, как положено, прибыл на Николаевский вокзал. Выйдя из вагона, я полной грудью вдохнул влажный, пахнущий угольной гарью и мокрым камнем воздух столицы. Петербург встретил нас сырым, промозглым ветром с Финского залива и низким, свинцовым небом. После бескрайних, залитых солнцем снегов Сибири этот город казался тесным и неприветливым.

Ротмистр Соколов со своими жандармами следовал за мной по пятам.

Я снял для себя и для них и казаков несколько номеров в одной из лучших гостиниц города – «Демут» на Мойке. Выбор был не случаен: отсюда было рукой подать и до Зимнего дворца, и до министерств, и до контор главных воротил Империи.

Кокорев отправился в свою контору на Литейный проспект, а я решил начать с деловых визитов. Первым делом, едва передохнув с дороги, я переоделся в приличный столичный сюртук, отправился к графу Неклюдову. Именно он когда-то ввел меня в этот мир больших денег и большой политики, и сейчас мне нужно было «сверить часы» с человеком, который знал все закулисные течения столичной жизни.

Граф принял нас в своем особняке на набережной Мойки. Он заметно постарел, но его взгляд был все так же остр, суждений – точны и оригинальны. Он с нескрываемым восхищением выслушал мой краткий, деловой отчет о событиях в Маньчжурии, о победе на собрании акционеров, и наших грандиозных планах – и золотодобыча на Лене, и строительство железной дороги.

– Вы превзошли все мои ожидания, Тарановский, – сказал он, когда я закончил. – Из авантюриста вы превратились в фигуру имперского масштаба. Не представляете, как я рад, что оказал вам поддержку в ваш первый визит в столицу!

Но когда я, воодушевленный, перешел к своему главному, маньчжурскому проекту, к идее «Желтороссии», лицо его стало холодно и серьезно.

– Оставьте это, – сказал он коротко.

– Но, граф, это же уникальный шанс! – начал было я.

– Оставьте, – повторил он жестко. – Поверьте мне. Только на прошлой неделе я был на обеде у канцлера, князя Горчакова. Там был и английский посол, мистер Стенли. Так они, аки голубки, ворковали о мире и вечной дружбе, о торговле, о цивилизаторской миссии. Поверьте, сейчас никто, слышите, никто в Зимнем дворце не позволит даже тени конфликта с Лондоном. Ваша частная война, пусть даже праведная, будет воспринята как чистое безумие и угроза государственным интересам. Забудьте. По крайней мере, на время.

Его слова охладили мой пыл, как ушат ледяной воды. Здесь, в туманных коридорах петербургской власти, действуют совсем другие законы, нежели в дикой тайге, и прямой путь может оказаться самой короткой дорогой… на эшафот. Придется думать над обходным маневром!

Сменив тему, я поблагодарил графа за прием и откланялся. Возвращаясь в гостиницу, я молчал, переваривая услышанное. Нужно было менять тактику. Действовать тоньше, хитрее. Но сначала – разобраться с делами промышленными, которые не требовали одобрения министров.

На время забыв про политику, я вернулся в гостиницу, где набросал несколько эскизов. А затем отправился к деловым партнерам. И первый мой визит был к Нобелям.

Меня встретил сам Эммануил Людвигович, глава клана. Он был уже немолод, но в его умных, цепких глазах плясали веселые, деловые искорки.

– Герр Тарановский! С возвращением из ваших диких краев! – воскликнул он с немецким акцентом. – Я уж думал, вас там съели медведи или, что еще вернее, конкуренты! А вы, я вижу, вполне преуспеваете! А где же Кагальницкий? Он разве не вернулся с Вами?

– Не жалуюсь, господин Нобель, – ответил я. – Особенно благодаря нашему, гм… изобретению. А Сергей еще на Амуре, но думаю он тоже скоро вернётся.

Признаться, про него, то я и забыл, но не говорить же об этом.

Нобель понял меня без лишних слов и провел в свой кабинет, заставленный чертежами и моделями каких-то неведомых машин. Там, после короткого разговора, его бухгалтер выложил передо мной ведомость и чековую книжку. Цифра, стоявшая в итоговой строке, заставила меня на мгновение замереть. За месяцы моего отсутствия производство динамита, налаженное по нашему совместному патенту, не просто пошло в гору, но и превратилось в золотую жилу. Моя доля патентных отчислений составила двести семьдесят тысяч рублей! Чистыми. Легальными. Наличными деньгам!.

– Прекрасно, – сказал я, стараясь, чтобы мой голос не дрожал. – Вычтите из этой суммы стоимость моего заказа. Динамит, бурильная машина, амальгаматор – все, о чем мы договаривались.

– Все готово, герр Тарановский, – с довольной улыбкой ответил Нобель. – Признаться, мы не успели отправить, оборудование еще здесь у нас.

– Жаль конечно, – протянул я. Но думаю отправите в ближайшее время.

– Все непременно, герр Тарановский.

– Остаток суммы прошу перевести на мой счет в Государственном банке. И, полагаю, это не последний мой заказ!

Разобравшись с этим, я отправился дальше – к Берду и Лесснеру. Встречали меня там с настороженным удивлением.

– Господин Тарановский! Наконец-то! – воскликнул Берд-младший, потомок шотландских инженеров. – Мы как раз готовим к отправке эту диковинную машину.

Я усмехнулся и молча выписал ему чек на полную сумму. Его глаза округлились. Он не ожидал такой быстрой и полной расплаты. Моя репутация как человека, который держит слово и платит по счетам, в этот день взлетела в промышленных кругах Петербурга до небес.

Следующим в списке был Лесснер. У Густава Лесснера, в его аккуратных, по-немецки чистых цехах, история повторилась. Мои усовершенствованные миасские чаши для амальгамации, блестящие, пахнущие свежей смазкой, стояли в ряд, готовые к отправке. Я оплатил и этот счет, и сразу заказал еще – теперь уже для Сибирского Золота. Теперь у меня было все. Динамит, чтобы рвать скалы. Драга, чтобы черпать золото со дна рек. Амальгаматоры, чтобы извлекать из руды последнюю, самую мелкую пылинку. Моя промышленная империя в Сибири переставала быть мечтой. Она обретала плоть – плоть из стали, пара и гениальной инженерной мысли.

Ну а последний и самый важный визит я нанес человеку-легенде – Николаю Ивановичу Путилову. Его завод встретил меня адом: брызгами раскаленного железа, угольной гарью и едким дымом. Сквозь полумрак огромного цеха, прорезаемый снопами оранжевых искр от молотов, виднелись закопченные, потные фигуры рабочих, похожих на мифических гномов, творящих из огня и стали настоящие чудеса.

Николай Иванович стоял посреди этого грохочущего хаоса. Кряжистый, могучий, в простой рубахе с закатанными рукавами, с непокорной рыжеватой бородой, он и сам казался языческим богом огня и металла.

– Николай Иванович! – крикнул я, пытаясь перекричать шум.

Он обернулся, и его светлые, почти голубые глаза сверкнули в полумраке.

– А, золотопромышленник! Тарановский! – пророкотал он. – Давно не виделись! Сделал я твои игрушки! Пойдем, покажу!

Он провел меня в угол цеха, где стояли, готовые к отправке, две паровые машины. Огромные, приземистые, пышущие мощью даже в неподвижности. Мои насосы для гидродобычи. Я оплатил счет, и мы уже собирались распрощаться, когда я решил рискнуть.

– Николай Иванович, это только начало, – сказал я. – Мне нужно еще кое-что. Более серьезное.

Я рассказал ему о Бодайбо. О том, что там золото лежит не только в песке, но и прямо на дне рек, так что его можно не мыть, а черпать.

– Мне нужна баржа, – сказал я. – Плавучая фабрика. Паровая драга. Чтобы стояла на воде и черпаками, как ложками, выгребала со дна золотоносный грунт, тут же промывала его и выплевывала пустую породу.

Путилов слушал, и в его глазах разгорался азарт инженера, столкнувшегося с невыполнимой, а оттого еще более притягательной задачей.

– Драгу я тебе сделаю, какую угодно. Но вот доставить ее аж на Лену… – он покачал головой. – Да как же ты ее туда привезешь-то, чудотворче⁈ Она ж по рекам не пройдет! На первом же пороге разнесет в щепки!

– А мы ее не по рекам повезем. Мы ее повезем по частям.

Я прямо на пыльном полу цеха, обломком угля, начал рисовать ему схему.

– На Байкале, – говорил я, – уже ходят пароходы, которые привезли сюда из Англии в разобранном виде. Их везли по суше, секциями. А собрали уже на месте. Так же мы поступим и с драгой. Вы построите ее здесь, но так, чтобы она разбиралась на части. Каждую часть мы погрузим на подводы, довезем до Лены, а там, на месте, уже соберем.

Путилов смотрел то на мой корявый чертеж, то на меня, и его лицо выражало смесь шока и восторга.

– Вот это… – он с трудом подобрал слова. – Вот это размах! Ты, парень, саму Сибирь перекроить хочешь! Хорошо! Будет тебе драга! Самая лучшая, какую только можно сделать! К осени управимся!

Мы ударили по рукам, и эта сделка, заключенная посреди грохочущего, огненного ада литейного цеха, была мне дороже всех моих миллионов. Это был союз не денег, а воли и инженерной мысли, который должен был изменить лицо Сибири.

– И это еще не все, Николай Иванович! Драга – это прекрасно. Но у меня большие планы. Слышали ли вы про экскаваторы?

– Это что за чудо-юдо? – удивился тот. Я протянул ему эскиз машины.

– Чтобы ее перекроить, Николай Иванович, одних драг мало, – ответил я, входя в раж. – Нам нужно двигать землю. Горы земли. Быстро.

Он вопросительно поднял бровь.

– Мне нужна паровая землечерпательная машина, – я начал объяснять ему мой эскиз, где схематично было изображено то, что в будущем назовут экскаватором. – Представьте: паровой котел на колесах или на полозьях. И длинная «рука» с ковшом. Чтобы могла сама, без сотен землекопов, рыть каналы, грузить породу в вагонетки. Очень производительная штука!

– Паровой землекоп… – пробормотал Путилов, и в его глазах загорелся огонь изобретателя. – Черпать землю машиной… Это возможно! Это очень даже возможно! Вот ты голова!

– А чтобы таскать вагонетки и возить бревна для шпал по бездорожью, – продолжал я, чувствуя себя в этот момент персонажем фильма «Сибирский цирюльник» – мне нужен паровой локомобиль. Мощный, тяжелый, на широких колесах с грунтозацепами. Чтобы мог не только тащить, но и толкать. Спереди должен быть «отвал» – представьте себе гигантский нож, которым можно будет срезать холмы и прокладывать дорогу сквозь тайгу!

Путилов смотрел на мои рисунки, и его лицо становилось все более восторженным и изумленным. Перед ним раскрывалась целая взаимосвязанная система завоевания пространства, где одно чудовище роет землю, второе тащит ее, а третье добывает для всего этого безобразия деньги, извлекая из земли золото.

– Хорошо! – рявкнул он, ударив по столу своей огромной ладонью. – Будет тебе и землекоп, и леший на колесах! Но сначала я сделаю по одному опытному образцу. Обкатаем здесь, на заводе. Если машина выдержит – поставим на поток.

– Идет, – согласился я. – Но помните – мне нужны не просто машины, но конструкции и технологии, которые мы потом сможем тиражировать!

Путилов понимающе кивнул.

Когда мы прощались, Путилов, провожая меня до ворот своего грохочущего царства, вдруг остановился.

– Широко шагаешь, Тарановский, – сказал он, и в его голосе не было ни зависти, ни иронии, только тяжелое, усталое уважение. – Драги, Сибирь… Далеко пойдешь. Если шею не свернут.

Он помолчал, глядя куда-то вдаль, за трубы и дым своего завода, туда, где за крышами Петербурга угадывался Финский залив.

– А у меня ведь тоже мечта есть, – произнес он неожиданно тихо. – Попроще твоей, конечно. Но все равно она дорога мне…

– Какая же? – спросил я.

– Порт, – сказал он. – Настоящий, глубоководный торговый порт. Здесь, в Петербурге. Ты ведь знаешь, какая у нас беда? Все большие, океанские суда вынуждены разгружаться там, в Кронштадтской гавани. А оттуда товар везут в столицу на мелких лихтерах. Перегрузка, воровство, потеря времени и денег! А все почему? Потому что от Кронштадта до Невской губы – мелководье. Канал нужен. Глубокий, прямой морской канал, чтобы корабли из самого Лондона и Антверпена могли швартоваться прямо у здешних причалов. Чтобы Петербург стал настоящими морскими воротами Империи!

Внимательно посмотрев в его глаза, я увидел, что он действительно переживает за этот город, за страну, буквально страдая от всех нестроений.

– А знаешь, что самое смешное? – он горько усмехнулся. – Твои драги… те самые, что ты для сибирских рек заказываешь – они ведь для этого дела – первоклассный инструмент. Ими же можно не только золото черпать. Такими машинами-то самое оно – можно дно Маркизовой лужи углублять, каналы подводные рыть. Десяток таких машин – и за пару лет можно прокопать этот канал до самого Кронштадта. Ну а там – знай таскай себе морские корабли буксирами прям до Петербурга!

Я смотрел на него и видел перед собой не просто заводчика. Я видел государственного мужа, мыслившего, как и я, категориями не прибыли, а мощи и процветания страны. И в этот момент наш союз стал чем-то большим, чем просто сделка.

– Нда, Николай Иванович! А ты, я смотрю, из одного со мною теста! Вот что я вам пообещаю: будет у вас порт, – сказал я твердо. – Даю вам слово, Николай Иванович. Вы только кликните клич – и я стану первым, кто вложит деньги в ваш канал. Вместе построим машины больше и сильнее того, что я вам сейчас заказываю, и они, – я усмехнулся, – будут работать на вас по себестоимости!

Он посмотрел на меня долгим, изучающим взглядом, а затем его широкое, обветренное лицо расплылось в довольной улыбке. Он протянул мне свою огромную, мозолистую, пахнущую металлом и угольной пылью руку.

– Идет, – пробасил он. – Похоже, мы с тобой, золотопромышленник, еще наворотим дел в нашей стране!

Мы крепко пожали друг другу руки.

Я вышел с Путиловского завода окрыленный. Голова гудела от грандиозных планов. Морские каналы, драги, дороги… Шагая по улицам Петербурга, я брел вперед, не замечая ни сырого, промозглого ветра, ни хмурых лиц прохожих. Впервые за долгое время я чувствовал себя не беглым каторжником, не авантюристом, играющим со смертью, а тем, кем был когда-то в другой, прошлой жизни – антикризисным управляющим, человеком, который строит, создает, меняет мир.

Завороженный этими мыслями, я шел пешком, сам не зная куда, пока не оказался на Невском. Яркие витрины, блеск экипажей, шелест шелковых платьев проплывали мимо, как в тумане.

И тут меня обогнала легкая, щегольская пролетка, запряженная парой вороных рысаков. Она на мгновение замедлила ход на повороте, пропуская карету. И в этот миг я услышал его. Знакомый, переливистый, чуть насмешливый женский смех, который я узнал бы из тысячи. Который снился мне в сибирских снегах и маньчжурской пыли.

Ольга!

Я обернулся. В пролетке, откинувшись на бархатные подушки, сидела она. Я видел ее сзади, вполоборота. Знакомый изгиб шеи, каштановые волосы, уложенные в сложную прическу под маленькой, модной шляпкой с вуалью. Она повернула голову, что-то с улыбкой говоря своему спутнику, и я увидел ее профиль. Не оставалось ни тени сомнения. Это была она. Это была она!!!

Рядом с ней, близко, слишком близко, сидел молодой, блестящий офицер в щегольском мундире. Он что-то говорил ей, наклонившись к самому уху, и она снова рассмеялась, кокетливо прикрыв рот рукой в лайковой перчатке.

Глава 9

Глава 9

Пролетка качнулась, набирая ход, и исчезла в потоке экипажей, оставив после себя лишь облачко морозного пара и оглушающую пустоту в моей душе.

Я стоял как вкопанный посреди тротуара. Шум Невского проспекта – цокот копыт, крики извозчиков, смех прохожих, перезвон колоколов с Казанского собора – все эти звуки вдруг отступили, стали глухими, нереальными, словно я оглох. Мир сузился до одной-единственной картины, выжженной в мозгу: ее смеющееся лицо, повернутое к другому. Я стоял так долго, не чувствуя ни ледяного ветра, ни того, как меня толкают спешащие пешеходы, пока чей-то раздраженный возглас:

– Чего встал столбом, любезный⁈ – не вырвал меня из оцепенения.

Механически, не разбирая дороги, я побрел прочь, в сторону Мойки, в свою гостиницу. В голове был хаос. Что это было? Неужели она? Не может быть… Обознался… Нет, это была она. Ее смех. Ее глаза. Ее жест, когда она поправляет выбившуюся прядь волос… Но… как? Почему?

Я лихорадочно перебирал в уме наше прощание там, в разоренном имении. Ведь обещала ждать… Клялась любить вечно… Что же случилось?

Первая, самая простая и жгучая, как раскаленное железо, мысль – измена. Деньги! Я вернул ей состояние. Она стала богатой невестой. И тут же забыла обо всем. Нашла себе блестящего гвардейца, столичного хлыща, а я стал не нужен, стал помехой ее новой, блестящей жизни. Эта мысль обжигала стыдом и яростью. Захотелось догнать эту пролетку, вышвырнуть оттуда этого офицерика, схватить ее за плечи и…

Но тут же включилась голова. Не могла она так… Это не похоже на Ольгу, которую я знал. Гордую, верную, стойкую. Мы же повенчаны перед Богом, пусть и наспех, почти тайно… Может, ей сказали, что я погиб? Сообщили, что я убит где-нибудь в Маньчжурии или сгинул в сибирских снегах. И она, погоревав, решила начать новую жизнь. Кто-то специально это подстроил! Но кто?

Я вошел в свой роскошный, тихий номер в «Демуте». Машинально бросил цилиндр и перчатки на стол. Подошел к огромному зеркалу в золоченой раме. Из него на меня смотрел усталый, осунувшийся человек с лихорадочным блеском в глазах. Человек, только что покоривший Сибирь, ворочающий миллионами, заключающий сделки с промышленными гигантами и бросающий вызов самой Империи. Человек, который сейчас чувствовал себя абсолютно разбитым и бессильным.

Мой взгляд упал на стол, где рядом с планами Путиловского завода лежали пачки акций «Сибирского Золота», казначейские билеты – символы моего могущества. Пыль. Все это оказалось пылью перед лицом простого вопроса: Что произошло?

В этот момент дверь моего номера отворилась без стука. На пороге стоял ротмистр Соколов. Его холодное, непроницаемое лицо не выражало ничего, кроме казенного долга.

– Владислав Антонович, – ровным голосом произнес он. – Вечер. Вам надлежит оставаться в нумерах до утра. Таков порядок для лиц под следствием.

Я молча смотрел на него. И с какой-то новой, страшной остротой ощутил свое полное, абсолютное одиночество. Соколов, выдержав мой взгляд, молча вышел, плотно притворив за собой дверь. Я остался один, в тишине роскошного номера, наедине со своей болью и растерянностью.

Я сидел так долго, уставившись в одну точку, что остывший чай в стакане покрылся тонкой пленкой. Стук в дверь вырвал меня из оцепенения. Вошел половой, доложил о приходе Кокорева. Я машинально велел впустить, не испытывая ни малейшего желания кого-либо видеть.

В номер буквально ворвался Василий Александрович – румяный с мороза, энергичный, полный планов и идей.

– Владислав! Я уже начал! – загремел он с порога, бросая на кресло бобровую шапку. – Запустил удочки в редакции «Биржевых ведомостей»! Есть там у меня один писака, Аристархом зовут, за сотню-другую любую статью напишет! Уже готовим первую публикацию – о несметных богатствах Маньчжурии и угрозе со стороны англичан!

Он возбужденно ходил по комнате, жестикулируя, но я почти не слушал его, лишь рассеянно кивал. Моя апатия так резко контрастировала с его неуемным энтузиазмом, что он наконец осекся.

– Ты чего не весел? – он внимательно посмотрел на меня. – Что с тобой?

– Видел я ее, Василий Александрович, – глухо ответил я.

– Кого? – не понял он.

– Ольгу. Невесту мою.

Я коротко, без эмоций, словно докладывая о биржевых сводках, рассказал ему о сцене на Невском: щегольская пролетка, ее смех, блестящий гвардейский офицер рядом.

Кокорев слушал, и его деловой азарт постепенно угасал, сменяясь искренним сочувствием, которое, впрочем, тут же окрасилось его неизменной купеческой практичностью.

– Эх, дела-то амурные… – он досадливо крякнул, наливая себе коньяку из графина на столике. – Ну, я, Владислав Антоныч, в этих тонкостях, признаться, не силен. Не мой профиль. Бабы – они, знаешь, как погода в Питере: то солнце, то дождь… Но тут, мне кажется, кручиниться рано.

Он подошел ко мне, положил тяжелую руку на плечо.

– Ты ж ей деньжищ отвалил немалых, так? Ну. А она теперь – девица не просто красивая, а с капиталом. Богатая невеста! А где капитал – там всегда охотники крутятся. Может, этот гвардеец и не амур ей крутит, а к состоянию ее присматривается? Дело-то житейское. А может, ей и впрямь сказали, что ты на Амуре сгинул. И она, погоревав, решила судьбу свою устраивать. Всяко бывает.

– Что теперь гадать… – с горечью произнес я. – Надо найти ее. Объясниться.

– Вот! – Кокорев оживился. – Вот это деловой разговор! Найти и объясниться.

– А как ее искать-то в этом муравейнике? – хмуро я посмотрел на него.

– Да просто же все, – тут же предложил он самое очевидное решение. – Дадим объявление в «Ведомости». «Такой-то, прибывший из Сибири, разыскивает девицу Ольгу Левицкую…» – так все друг друга ищут. Она прочтет и сама откликнется.

– Нет, – резко оборвал я его. – Не годится.

– Почему?

– Я не хочу, чтобы она знала, что я ее ищу, – в голосе моем снова появилась сталь. – Сначала я должен выяснить, что это за офицер. Кто он такой, и что его с ней связывает. А уже потом… потом я решу, что делать.

Проблема переставала быть душевной раной. Она становилась тактической задачей, которую нужно было решить.

Кокорев смотрел на меня, и на его лице появилось облегчение. Он снова видел перед собой того Тарановского, которого знал – хищника, стратега, человека, который действует.

– Верно, – кивнул он. – Сначала разузнать, потом – бой. Так по-нашему. Ну, тогда тут другое средство надобно. Газетой тут не поможешь…

Он задумчиво побарабанил пальцами по столу, на котором еще стояли остатки нашего коньяка.

– Раз так… раз нужно действовать тихо… значит, нужен нам человек особый. Сыщик.

– Сыщик? – с сомнением переспросил я. – Из полиции? Да разве они станут таким заниматься? Да и как я им объясню… эту деликатность? К тому же, я под надзором. Мой «ангел-хранитель» Соколов…

– Обычный околоточный – нет, не станет, – отмахнулся Кокорев. – Да и опасно. Разболтает всему околотку, что у богатого сибирского барина невеста с гвардейцем загуляла. Нет. Но в Петербурге есть один человек… Не совсем полицейский. Легенда. Говорят, может черта в аду найти, если хорошо попросить.

– Кто же это?

– Зовут его Иван Дмитриевич Путилин, – Кокорев понизил голос, словно говорил о чем-то почти сверхъестественном. – Чин у него не самый большой, служит начальником сыскной полиции. Но сам градоначальник без него шагу ступить боится, если дело запутанное. Он не такой, как другие. Не кричит, не машет шашкой. Он – как тень. Слушает, смотрит, запоминает всякую мелочь, что другой и не заметит. А потом, когда все уже думают, что дело – гиблое, он приходит и спокойно так, будто о погоде говорит, называет имя убийцы. Распутал недавно дело о похищении бриллиантов у графини… Нашел воров в самом Лондоне! Говорят у него глаз как у орла, а нюх как у собаки. Только вот подобраться к нему непросто. Он человек себе на уме. За всякое дело не берется. И денег не любит… вернее, любит, но честь ему, говорят, дороже.

Я слушал, и во мне боролись скепсис и надежда. Легенда? Или просто очередной столичный миф? Но выбора у меня не было.

– Попробуй устроить встречу, Василий Александрович, – сказал я. – Деньги – не проблема.

Кокорев кивнул и тут же отправил своего доверенного человека с запиской. Ответ пришел на удивление быстро. Встреча была назначена на следующий день, в полдень, в отдельном кабинете ресторана «Донон» – заведения дорогого, респектабельного, но достаточно тихого для конфиденциальных бесед.

Идя на эту встречу, я чувствовал себя непривычно неуверенно.

Путилин уже ждал нас. Он оказался человеком совершенно невзрачной внешности: средних лет, среднего роста, в скромном, идеально вычищенном, но не новом сюртуке. Ничего выдающегося, кроме глаз. Светло-серые, очень внимательные, они смотрели спокойно, но казалось, видели тебя насквозь, до самой души.

– Иван Дмитриевич, – представил нас Кокорев. – А это – тот самый господин Тарановский, золотопромышленник, о котором я вам писал.

Путилин коротко кивнул, не выказывая ни особого интереса, ни подобострастия.

– Иван Дмитриевич, дело у меня деликатное… – начал я, чувствуя, как слова застревают в горле. Я коротко, стараясь сохранять деловой тон, изложил ситуацию: внезапный отъезд невесты, неожиданная встреча на Невском, неизвестный офицер. – Мне нужно не просто найти ее. Мне нужно тайно установить личность этого господина. Кто он? Какое положение занимает? И что его связывает с Ольгой Владимировной?

Путилин слушал молча, не перебивая, его лицо оставалось непроницаемым. Когда я закончил, он несколько секунд смотрел в окно, на серый петербургский снег, а затем повернулся ко мне.

– Простите, господин Тарановский, – его голос был таким же невыразительным, как и его внешность, – но я – чиновник уголовной полиции. Я ищу убийц, воров, мошенников. Я не занимаюсь розыском сбежавших невест и не лезу в дела амурные. Это – работа для частных филеров, а не для начальника сыскной полиции Петербурга. Обратитесь к ним.

Он встал, давая понять, что разговор окончен.

– Иван Дмитриевич, постойте, – остановил я его. – Дело не только в амурах. И, возможно, не в измене.

Он вопросительно поднял бровь.

– Возможно мою невесту используют как приманку и ширму. И что этот офицер связан с людьми, которые уже пытались меня убить и ограбить. У меня есть враги. Очень серьезные враги. Вы наверняка слышали, о переходе железной дороги, полностью под контроль подданных российской империи. Я поспособствовал этому и сильно.

От моего признания бровь поднялась еще выше.

– И я думаю, что, найдя этого офицера, вы выйдете на след не банального соблазнителя, а тех кому не понравилось, что железная дорога стала русской!

В его доселе скучающих глазах вспыхнул острый, профессиональный интерес. Он медленно сел обратно.

– Вот это… уже другой разговор, – произнес он. – Детали.

И начался допрос. Короткие, точные, неожиданные вопросы посыпались на меня градом. Он спрашивал не обо мне, а об Ольге: ее характер, привычки, круг знакомых, родственники в Петербурге, ее финансовое положение, даже о том, какие книги она читала. Я отвечал, поражаясь его памяти и умению выстраивать из разрозненных мелочей цельную картину.