Текст книги "Концессионер (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Шимохин

Соавторы: Виктор Коллингвуд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

Наконец, он поднялся.

– Хорошо. Я возьмусь за это дело. Деньги переведете на этот счет, – он протянул мне визитку банкирского дома Горенберга. Сумма, написанная на обороте, была внушительной, но я лишь кивнул. – Но условие одно, господин Тарановский. Никакой самодеятельности. Никаких попыток встретиться с ней или с ним за моей спиной. Вы теперь – просто зритель. Если я что-то найду – дальше действую я. По закону. Согласны?

Я скрипнул зубами. Отдавать контроль над ситуацией было невыносимо. Но другого выхода не было.

– Согласен.

Путилин кивнул и, не прощаясь, вышел из кабинета так же тихо и незаметно, как и вошел. Я остался один, глядя на визитку в руке и понимая, что только что отдал свою судьбу, в руки этого странного, невзрачного человека.

Следующие два дня превратились в пытку, делами заниматься совсем нехотелось. Я извелся. Ходил из угла в угол своего роскошного номера в «Демуте», как зверь в клетке. Пытался читать газеты, но буквы расплывались перед глазами. Брал в руки бумаги по «Сибирскому Золоту», но мысли упрямо возвращались к сцене на Невском, к смеху Ольги, к блестящему мундиру офицера. Ротмистр Соколов, моя молчаливая тень, неотступно следовал за мной даже в пределах гостиницы, и его бесстрастное присутствие лишь усиливало раздражение и чувство бессилия.

На исходе второго дня, когда я уже почти потерял надежду, в дверь тихо постучали. На пороге стоял Путилин. Он вошел так же незаметно, как и в прошлый раз, словно просочился сквозь закрытую дверь. Он не сел, предпочитая говорить стоя у окна, спиной к тусклому свету петербургского дня.

– Ну что, Иван Дмитриевич? – нетерпеливо спросил я, не в силах больше ждать. – Есть новости?

– Есть, господин Тарановский, – спокойно ответил он, поворачиваясь ко мне. – Новости есть. И они… любопытны.

Он достал из кармана маленькую, потертую записную книжку и начал свой доклад. Голос его был сухим, монотонным, лишенным всяких эмоций, будто он зачитывал полицейский протокол о мелкой краже.

– Барышня Ольга Васильевна Левицкая действительно прибыла в Петербург около полугода назад, после получения известий об улаживании дел по наследству. Сняла квартиру в доходном доме на Галерной улице. Ведет жизнь весьма уединенную, почти затворническую.

Он перевернул страницу.

– Из дома выходит редко. Раз в неделю – в Казанский собор к обедне. Иногда – прогулка по Английской набережной или в Летнем саду, всегда в сопровождении пожилой компаньонки. Посетителей почти не принимает, в свет не выезжает. Круг общения крайне ограничен.

Он сделал паузу и поднял на меня свои внимательные, бесцветные глаза.

– А теперь – самое любопытное, господин Тарановский. Никаких гвардейских офицеров. Никаких визитеров-мужчин, кроме старого стряпчего, ведущего ее дела. Никаких тайных встреч. И уж тем более – никаких прогулок в пролетках по Невскому проспекту. За последние две недели барышня вообще ни разу не покидала пределов своего околотка. Мои люди проверяли это особенно тщательно.

Я слушал его и чувствовал, как земля уходит из-под ног.

– Но… это невозможно! – выдохнул я. – Я видел ее! Своими глазами! Это была она!

– Глаза, господин Тарановский, – невозмутимо произнес Путилин, – самый ненадежный свидетель. Особенно, если душа взволнована. Память услужливо дорисовывает желаемое или пугающее.

Он закрыл свою записную книжку. Его работа была сделана.

– Так что, извините, – подвел он итог. – Либо вы обознались, приняли за вашу невесту другую даму. Что вполне вероятно в столичном-то многолюдье. Либо… – он на мгновение задумался, и в его глазах мелькнуло что-то похожее на профессиональный интерес, – … либо кто-то очень умело разыграл перед вами спектакль. Пустил вам пыль в глаза.

– Спектакль? – я ухватился за это слово. – Но… кто? Зачем⁈

– А вот это, сударь мой, – Путилин слегка пожал плечами, – уже не входит в нашу сделку. Я нашел барышню. Она ведет безупречный, даже скучный образ жизни. Признаков преступления, связанного с ней или ее окружением, – нет. На этом мои полномочия все. Честь имею.

Он кивнул и вышел так же тихо, как и вошел, оставив меня одного в полном смятении. Я сел на диван, пытаясь осмыслить услышанное. Я не обознался. Я был абсолютно уверен в том, что видел Ольгу. Ее смех до сих пор звенел у меня в ушах. Но и не верить лучшему сыщику Империи, человеку, чья репутация была безупречна, у меня не было оснований. Его люди не могли ошибиться.

Путилин ушел, оставив меня одного в тишине номера, наедине с этой невозможной загадкой. Я должен был увидеть ее сам. Немедленно.

Не помня себя, я выскочил из гостиницы, едва не сбив с ног дежурившего у входа жандарма. «Стой! Куда⁈» – крикнул он мне вслед, но я уже прыгал в пролетку первого попавшегося лихача.

– Галерная! Номер семнадцать! Гони, чтоб чертям тошно стало! Двойная плата!

Экипаж рванул с места, едва не опрокинув меня на сиденье. Я смотрел на мелькающие мимо серые фасады петербургских домов, но ничего не видел. В голове стучало: «Ольга… Спектакль… Кто?..».

Я не знал, что скажу ей. Не знал, что сделаю. Знал только, что должен посмотреть ей в глаза.

Вот и Галерная. Старый, дорогой доходный дом с атлантами у подъезда. Я выскочил из пролетки, бросив извозчику ассигнацию, и взбежал по широкой парадной лестнице, перепрыгивая через ступеньки. Сердце бешено колотилось в груди, отдаваясь гулким стуком в ушах. Третий этаж. Нужная дверь, обитая темной кожей.

Я замер, пытаясь перевести дыхание. Затем решительно постучал.

За дверью – тишина. Потом – легкие, быстрые шаги. Замок щелкнул.

Дверь распахнулась.

На пороге стояла Ольга.

Свежая, румяная, здоровая. Ни следа той бледной, измученной девушки, которую я оставил в Гороховце. На ней было изящное домашнее платье из переливчатого зеленого шелка, волосы уложены в модную высокую прическу. Она была точь-в-точь той смеющейся красавицей, которую я видел в пролетке на Невском.

Она смотрела на меня широко раскрытыми глазами. Узнала. Ее лицо мгновенно изменилось. Румянец сошел, сменившись мертвенной бледностью. Губы приоткрылись, словно она хотела что-то сказать, но не смогла.

Не издав ни звука, она медленно закатила глаза и, как подкошенная, начала оседать на пол.

Я едва успел подхватить ее бесчувственное тело. Она была легкой, почти невесомой. Я держал ее на руках, глядя на ее бледное, безмятежное лицо, и ничего не понимал. За ее спиной – пустая, залитая утренним светом прихожая. Никого.

Глава 10

Глава 10

Я подхватил ее бесчувственное тело, врываясь в прихожую.

– Ольга! Оля, очнись! – тщетно пытаясь привести ее в чувство, обмахивая цилиндром, но это не помогало.

Бережно положив ее на диван в гостиной, я бросился на кухню за водой, и замер на пороге. На вешалке, рядом с женским плащом, висел… военный мундир! Прекрасно сшитый, темно-зеленый, с золотым шитьем и алыми отворотами. Похоже, господина именно в таком мундире я видел в пролетке.

В голове все смешалось. Что это значит? Она живет с ним? Здесь? В этой квартире? Ревность и обида снова поднялись во мне черной, удушающей волной. Я уже шагнул было к этому проклятому мундиру, чтобы сорвать его и растоптать, но в этот момент из гостиной донесся тихий стон.

Ольга приходила в себя.

Я вернулся, присел рядом, подал ей стакан с водой. Она сделала глоток, а ее глаза, огромные, полные слез и неверия, смотрели на меня.

– Ты… живой… – прошептала она. – Ты правда живой…

И, отставив стакан, она вдруг бросилась мне на шею, зарыдала – горько, безутешно, как ребенок. Она обнимала меня, целовала, снова и снова шепча одно и то же: «Живой… живой…»

Я гладил ее по волосам, ничего не понимая. Ее радость, ее слезы – все было таким настоящим, искренним. Но мундир…

И в этот момент на лестничной площадке послышались энергичные, быстрые шаги. Дверь в квартиру, которую я в спешке не затворил, распахнулась, и на пороге вырос тот самый молодой человек – рослый, стройный, молодой – у него едва-едва пробивались усы -в таком же темно-зеленом мундире. Увидев меня и плачущую Ольгу в моих объятиях, он на мгновение замер.

– Оля, что случилось⁈ – крикнул он, и его голос, молодой, еще не огрубевший, сорвался от тревоги. Он шагнул в комнату, и свет из окна упал на его лицо.

Высокий лоб. Упрямый подбородок. И глаза… глаза Левицких, серые, стального оттенка. Такие же, как у Владимира. Такие же, как у Ольги.

– Михаил?.. – не веря еще до конца пришедшей в голову догадке, выдохнул я.

Несомненно, это был брат Ольги – Михаил. Юноша, которого я помнил нескладным подростком, почти мальчишкой, за год превратился в статного, рослого красавца-юнкера. Он так вырос и возмужал, что я просто не узнал его!. Мой страшный, могущественный соперник, мой блестящий офицер, укравший у меня невесту, оказался младшим братом моей невесты. Мундир, который я принял за офицерский – униформой юнкера. Осознав это, я не выдержал, и глядя прямо в и их испуганные, недоумевающие лица, от души расхохотался.

Когда первый приступ истерического смеха прошел, и я, вытерев слезы, смог наконец говорить, все стало на свои места. История оказалась до банального простой.

– Но… почему ты уехала? – спросил я Ольгу, когда она, немного успокоившись, сидела рядом, все еще не выпуская моей руки. – Почему не оставила даже весточки? Я приехал в поместье, а там – никого!

– Конечно же, я оставила тебе весть! – воскликнула она. – Написала длинное-длинное письмо для тебя у сенатора Глебова! Он обещал передать тебе, как только ты вернешься. Я думала, ты сначала поедешь в Москву и увидишься с ним…

Черт! Глебов! Как же я мог забыть⁈ Проезжая через Москву, закрутившись в вихре дел с Кокоревым, с этими грандиозными планами о железных дорогах, я совершенно упустил из виду, что нужно было нанести визит старому сенатору. Простая вежливость, дань уважения человеку, который немало помог Ольге, став попечителем ее поместья. И вот теперь эта неосмотрительность вышла мне боком, стоила нескольких дней мучительных, черных подозрений.

Оказалось, вскоре после моего отъезда на Амур, благодаря содействию сенатора, все дела с их разоренным имением были улажены. Деньги, что я ей оставил, она получила. И первым ее решением было – исполнить мечту отца и определить младшего брата, Михаила, в лучшее кавалерийское училище.

– Я не могла оставить его здесь одного, – говорила она, и в ее голосе звучала тихая, почти материнская нежность. – Ему всего семнадцать. Петербург – большой, страшный город, полный соблазнов. Ему нужны были репетиторы для подготовки, нужен был присмотр, семейный кров. Вот мы и приехали, сняли эту квартиру…

Я смотрел на Михаила, который сидел напротив, смущенный и все еще не до конца понимающий, что происходит.

– Так это ты… – протянул я, – был в той пролетке. На Невском.

Он покраснел.

– Мы ездили с сестрой заказывать мне парадную форму, – пробормотал он. – К лучшему портному, на Морскую. Потом покатались по городу, заехали в Café de Paris…

– Понимаю, – усмехнулся я, вспоминая свои мучения. – Парадная форма. Как же без нее!

Теперь я все понял. Юный красавец в блестящем мундире, рядом с ним – прелестная, смеющаяся девушка. Любой на моем месте сделал бы только один вывод. Особенно после месяцев одиночества, крови и грязи. Какая нелепая, какая глупая ошибка.

– А тот смех… – спросил я Ольгу. – Ты так весело смеялась…

Она улыбнулась, той самой, прежней, теплой и искренней улыбкой.

– Миша рассказывал, как они на фехтовании учили выпад, и один из юнкеров порвал панталоны на самом интересном месте. Это было так смешно…

Я снова расхохотался. Вся моя ревность, все мои мрачные подозрения казались теперь горячечным бредом, идиотизмом.

– Прости, – сказал я. – Я надумал себе всякого…

– А я… – она снова крепче сжала мою руку. – А я думала, что ты погиб.

В ее глазах снова блеснули слезы.

– Ни одной весточки, ни одного письма. Я писала сенатору, но он ничего не знал. Я уж и молиться перестала… Думала, все…

Становилось ясно, почему она упала в обморок. Она увидела не просто меня. Она увидела человека, воскресшего из мертвых.

– Прости. Там, где я был, не было почты. Я надеялся, что смогу посылать тебе весточки пароходами, что проходят иной раз по Амуру, но в Маньчжурии это было совершенно невозможно!

Когда первые, самые бурные эмоции схлынули, и мы, наконец, смогли говорить спокойно, я взял ее руку в свои.

– Оля, – сказал я серьезно, глядя ей в глаза. – Все это… разлука, недоразумения… это все должно остаться в прошлом. Мы вновь должны стать близки друг другу, как жених и невеста.

Она посмотрела на меня с нежной, немного укоризненной улыбкой.

– Глупый, – прошептала она. – Я ведь и так твоя невеста. Перед Богом. И перед людьми, которые мне дороги. Для меня ничего не изменилось.

Но я покачал головой.

– Нет. Теперь все по-другому. Я хочу, чтобы ты стала моей женой официально. Чтобы носила мою фамилию. Чтобы весь этот петербургский свет знал, что ты – моя. Не хочу терять тебя ни на один день. Наша помолвка затянулась. Выходи за меня замуж!

В ее глазах блеснули счастливые слезы.

– Да, – прошептала она так тихо, что я едва расслышал. – Да. Я согласна. Господи, я так долго этого ждала.

Я притянул ее к себе, и она уткнулась лицом в мой сюртук, и плечи ее задрожали от сдерживаемых рыданий.

Мы стояли так, посреди залитой светом гостиной, и, казалось, ничего вокруг не существовало. Ни Петербурга, ни Сибири, ни прошлого, ни будущего. Только это долгое, молчаливое объятие. Я краем глаза заметил, как Михаил, смущенно кашлянув, на цыпочках вышел из комнаты, деликатно притворив за собой дверь и оставляя нас одних.

Мы тут же, как дети, начали строить планы. День свадьбы, список гостей…

– Но… как же я уеду с тобой в Сибирь? – вдруг вспомнила она, и лицо ее стало озабоченным. – Миша… он ведь только-только поступил. Он еще совсем юн, ему нужна будет помощь, поддержка…

– Насколько я знаю, это училище – интернат, не так ли? В таком случае он ни в чем не будет нуждаться. В училище он будет на полном обеспечении. И под строгим присмотром. А я могу поручить его, например, графу Неклюдову. Он поддержит его в трудностях!

Ольга, не без труда осознав, что брат больше не нуждается в ее опеке, вздохнула с облегчением. Последнее препятствие на пути к нашему счастью было устранено.

– Значит, решено, – заключил я. – Сразу после свадьбы – едем. Сначала в Иркутск, а потом, как только наладим там дела, – на мой Амур. Там я построю для нас дом. Настоящий дом.

Я готов был говорить с ней часами, строить планы на годы вперед. Очень хотелось остаться, но увы – в гостинице меня ожидал ротмистр Соколов. Пришлось прощаться. Услышав причину, Ольга посмотрела на него с нескрываемым испугом и любопытством. Я коротко объяснил, что нахожусь под «почетным караулом».

– Я обязательно вернусь завтра утром, – пообещал я ей на прощание. – И мы все решим.

Возвращаясь в гостиницу, я впервые за этот год чувствовал себя абсолютно, безоговорочно счастливым. Все мои войны, казалось, были выиграны. Все дороги – открыты. И впереди была только жизнь.

Наутро я первым делом отправился к Кокореву. Он находился в своей конторе на Литейном. Я застал его за утренним чаем.

– Ну, что, нашел свою беглянку? – спросил он с лукавой усмешкой, едва я вошел.

– Нашел, – ответил я. – И женюсь. Через две недели.

Он так и замер с чашкой в руке.

– Как «женюсь»⁈ Так быстро⁈

– А чего тянуть, Василий Александрович? – я рассмеялся. – Жизнь коротка.

Я рассказал ему всю вчерашнюю историю. Он слушал, то хмурясь, то посмеиваясь, а когда я закончил, хлопнул себя по колену.

– Ну, брат, ну ты даешь! Целый роман! И что, помощь моя нужна? В организации?

– Нужна, – кивнул я. – Будь шафером. И помоги все устроить. С размахом, чтобы весь Петербург ахнул.

Кокорев загорелся. Для него организация такой свадьбы была сродни крупной коммерческой операции, и он взялся за дело с присущей ему кипучей энергией.

Днем, встретившись с Ольгой, мы начали составлять план. Он был прост и ясен, как военный устав.

Венчаться решили в церкви Святой Екатерины, чей величественный фасад возвышался на Невском. Это было прекрасное, самое достойное место. А свадебный пир решили заказать в в большом зале ресторана Дюссо. Это было самое модное и дорогое заведение столицы, ресторан, где обедали министры и гвардейские генералы. Устроить банкет у Дюссо – значило не просто отпраздновать свадьбу. Это будет некое заявление, демонстрация того факта, что сибирский промышленник Тарановский входит в высший свет Империи не через черный ход, а с парадного крыльца.

Определившись с главным, мы погрузились в предсвадебную суету. Кокорев взял на себя самые хлопотные дела: заказ залов, переговоры с оркестром, составление меню. Ольга, счастливая и взволнованная, отправилась к лучшей столичной портнихе заказывать подвенечное платье. Две недели – крайне сжатый срок, и я посоветовал ей сразу настраиваться на «двойной тариф» Ну а сам я, в сопровождении молчаливого Соколова, поехал по ювелирам. В лавке самого Фаберже, после долгого выбора, я заказал для себя и Ольги обручальные кольца – простое, из гладкого червонного золота, но такой дивной чистоты, какая и не снилась иркутским купчихам.

Оставались приглашения. Вечером того же дня мы с Ольгой сидели в ее гостиной и составляли список гостей. Он получился пестрым. Определившись с датой и местом, можно было наконец заказывать пригласительные карточки. Все шло на удивление гладко.

На следующий день, поручив Кокореву заказать гравированные пригласительные карточки в лучшей типографии Голике и Вильборга, я с головой окунулся в дела «Сибирского Золота». Нужно было разработать чертежи новых машин и механизмов, встретиться с юристами, подготовить документы для обоснования постройки Транссиба. Жизнь, казалось, наконец-то входила в спокойное, деловое русло. Свадебные хлопоты, промышленные проекты, встречи с нужными людьми – все это было приятно и понятно.

Я вернулся в гостиницу поздно вечером, уставший, но довольный. Настроение было прекрасным. В номере меня, как всегда, ждал ротмистр Соколов. Он сидел в кресле у камина и читал газету. Но едва я вошел, он поднялся мне навстречу, и я сразу понял – что-то случилось. На его лице, обычно непроницаемом, как маска, было странное, почти тревожное выражение.

– Что такое, ротмистр? – спросил я.

– Вам предписано явиться завтра, в десять утра, в Министерство иностранных дел, – сказал он ровным, казенным голосом.

Я замер. Министерство иностранных дел. Вотчина канцлера Горчакова. Что я, сибирский золотопромышленник, мог понадобиться там?

– Кто… кто меня вызывает? – спросил я, и сердце мое пропустило удар.

Соколов посмотрел на меня своим холодным, всевидящим взглядом.

– Вас желает видеть лично князь Горчаков, господин Тарановский.

Он сделал паузу и добавил фразу, от которой у меня по спине пробежал ледяной холод:

– И он просил непременно захватить с собой ваши английские карты.

Все. Они знали. Мои маньчжурские похождения, разгром хунхузов, захваченные бумаги – доклад Корсакова дошел до самого верха. И теперь мне предстояло держать ответ не перед уездным приставом и не перед сибирским губернатором. Мне предстояло держать ответ за свои действия перед высшими должностными лицами Империи.

Похоже, вся моя счастливая, безмятежная петербургская жизнь, едва начавшись, летела к чертям.

Глава 11

Глава 11

На следующее утро, ровно в десять, карета, в которой ехали мы с ротмистром Соколовым, остановилась у величественного здания Министерства иностранных дел на Певческом мосту. Серое, строгое, оно подавляло своей казенной мощью. Соколов, предъявив на входе какой-то документ, беспрепятственно провел меня внутрь, мимо застывших у входа часовых и вышколенных швейцаров. Мой статус поднадзорного здесь превратился в своеобразный пропуск.

Нас оставили ждать в огромной, гулкой приемной с высоченными потолками, лепниной и гигантскими окнами, выходившими на Дворцовую площадь. Я сел на жесткий, обтянутый темной кожей диван. Соколов, как изваяние, застыл у двери, его присутствие ощущалось физически, как холод, исходящий от мраморных стен. Время тянулось мучительно долго. Чиновники в темно-зеленых вицмундирах бесшумно скользили по натертому паркету, бросая на меня короткие, любопытные, оценивающие взгляды. Я чувствовал себя диковинным зверем, пойманным в Сибири и выставленным на обозрение столичной публике перед тем, как решить его участь.

Внутренние двери в дальнем конце приемной бесшумно распахнулись. Из кабинета вышел высокий, сухой старик в сопровождении молодого атташе. Я узнал его по портретам в газетах – английский посол, лорд Нейпир. Он прошел мимо, направляясь к выходу, и наши взгляды на долю секунды встретились. Его глаза – холодные, голубые, вежливые – не выражали ровным счетом ничего. Но мне показалось, что он знает все – и про Маньчжурию, и про карты, и про меня. Англичанин едва заметно кивнул – не мне, а просто в пространство, знак вежливости пустому месту – и проследовал дальше. Я проводил его взглядом, и по спине пробежал холодок. Змеиное гнездо!

Наконец, дверь снова открылась, и на пороге появился секретарь.

– Господин Тарановский? Его сиятельство князь Горчаков готов вас принять.

Он посмотрел на Соколова.

– Вас, господин ротмистр, просили подождать здесь.

Соколов молча кивнул. Я поднялся и, стараясь сохранять внешнее спокойствие, вошел в кабинет канцлера Российской Империи.

Он был огромен. Залитое холодным светом из высоких окон пространство казалось бесконечным. Стены почти полностью скрывались за гигантскими картами мира – Европы, Азии, Америки. В центре, как утес посреди бушующего моря политики, стоял массивный письменный стол темного дерева. И за ним, в глубоком кресле, сидел он.

Александр Михайлович Горчаков. Канцлер. Пожилой, но еще не старый человек в простом статском сюртуке без всяких регалий. У него было лицо уставшего аристократа – тонкие, породистые черты, высокий лоб мыслителя, седые волосы, аккуратно зачесанные назад. Он поднял на меня глаза – умные, чуть прищуренные, с тяжелыми веками, глаза человека, который видел все, знает все и бесконечно устал от этого знания, но продолжает нести на своих плечах неподъемный груз судьбы Империи.

Он не встал. Лишь кивком указал мне на стул напротив стола – маленький, жесткий, неудобный стул для просителей.

Я сел предложенного стула, чувствуя себя школьником перед строгим экзаменатором. Горчаков несколько секунд молча изучал меня, затем кивнул на двух других мужчин, присутствовавших в кабинете.

– Господин Тарановский, позвольте представить, – его голос был ровным, почти безразличным. – Барон Жомини, мой советник. Генерал-майор Игнатьев, директор нашего Азиатского департамента.

Я вежливо поклонился. Реакция была предсказуемой. Старый барон Жомини, известный своей англофилией и осторожностью, окинул меня брезгливым, холодным взглядом, словно перед ним было какое-то неприятное насекомое. Зато генерал Игнатьев – молодой, энергичный, с пронзительными, чуть раскосыми глазами и хищной усмешкой под черными усами – смотрел на меня с нескрываемым, почти азартным любопытством. Я знал его репутацию «ястреба», сторонника решительных действий на Востоке. Кажется, здесь у меня мог найтись неожиданный союзник.

Горчаков тем временем взял со стола лист бумаги.

– Итак, господин Тарановский, – он снова обратился ко мне, и его голос стал жестче. – Генерал-губернатор Восточной Сибири Корсаков прислал весьма тревожный доклад. Самовольный переход государственной границы. Вооруженное столкновение на территории Цинской империи. Захват и разграбление укрепленного поселения. Все это силами отряда, который вы, частное лицо, наняли из казаков Амурского войска. Вы понимаете, сударь, что поставили нас на грань серьезнейшего дипломатического кризиса? Мы еще не получили официальной ноты из Пекина, но она последует. И мы будем выглядеть в глазах Европы как нация дикарей, не способная контролировать своих же подданных.

Он отложил бумагу и в упор посмотрел на меня.

– Извольте объясниться!

Я ожидал этого. Линия защиты была выстроена еще в Иркутске.

– Ваше сиятельство, позвольте доложить, – начал я спокойно и четко. – Это была не частная война. Это была полицейская операция, вызванная крайней необходимостью. И мне как подданному Русского императора, пришлось взвалить на свои плечи. Банда хунхузов, совершив вторжение на землю Империи, разорила мои прииски и поселения союзных нам туземцев, убив десятки людей. Я счел своим долгом преследовать этих разбойников. Тот факт, что их главное логово оказалось за рекой, – лишь географическая деталь. Я действовал в рамках необходимой обороны и защиты интересов российских подданных.

– Ах, деталь? – язвительно вмешался барон Жомини, до этого молчавший. Его французский акцент придавал словам особую едкость. – Убийство десятков подданных Цинской империи на их собственной территории – это географическая деталь? Вы хотите втравить нас в войну с Китаем, а то и с Англией, молодой человек, из-за своих коммерческих интересов! Вы авантюрист, сударь, опасный авантюрист!

Прежде чем я успел ответить на этот выпад, в разговор решительно вмешался генерал Игнатьев. Он подался вперед, и в его пронзительных глазах блеснул азартный огонек.

– Позвольте, барон! – его голос был резок и энергичен, полная противоположность вкрадчивому тону Жомини. – А каких, собственно, подданных Цинской империи имеет в виду ваше превосходительство? Шайку разбойников, которых сами китайские власти боятся как огня и не могут контролировать уже десятилетиями? Господин Тарановский, по сути, сделал за нерадивого цинского амбаня его работу! Очистил пограничье от бандитов! Я бы на месте пекинского двора ему еще и награду выслал, а не ноты протеста строчил!

Я почувствовал мощную, хоть и неожиданную поддержку. Генерал Игнатьев, директор Азиатского департамента, человек, отвечавший за всю нашу политику на Востоке, фактически оправдывал мои действия. Это был шанс перейти в контрнаступление.

– Генерал Игнатьев прав, – сказал я, поднимаясь со стула и подходя к столу канцлера. – Но дело даже не в этом. А в том, что хунхузы – не хозяева той земли. Они лишь цепные псы.

Я расстегнул внутренний карман сюртука и выложил на стол перед Горчаковым пакет с трофейными документами – английские геологические карты и их перевод, сделанный Кошкиным в Иркутске.

– Вот истинные хозяева Маньчжурии, ваше сиятельство. И вот их планы.

Пакет с глухим стуком лег на полированное дерево стола, нарушая напряженную тишину. Горчаков медленно протянул руку и придвинул бумаги к себе. Барон Жомини брезгливо поморщился, словно боялся испачкаться о свидетельства диких азиатских дел. Зато Игнатьев подался вперед, его глаза горели хищным любопытством.

Я начал доклад, указывая пальцем на разложенные перед канцлером листы.

– Вот, ваше сиятельство, – я указал на карту. – Детальные геологические карты всего бассейна реки Мохэ, и даже верховьев Амура. Составлены британскими инженерами, с точностью, какой нет и у нашего Горного ведомства. Отмечены не только золотоносные россыпи, но и залежи угля, возможные выходы серебра. Это не просто разведка, это – планомерное изучение территории для захвата.

Горчаков молча рассматривал карту через лорнет. Его лицо было непроницаемо.

– А это, – я перешел к следующему документу, – финансовые выкладки. Предварительный план британской торговой компании, созданной специально под эту маньчжурскую концессию. Расчеты прибылей, смета расходов на «обеспечение безопасности»…

– То есть на подкуп амбаней и вооружение хунхузов, – вставил Игнатьев с мрачным удовлетворением.

– Именно, генерал, – кивнул я. – И вот – прямое тому подтверждение. – Я развернул пачку бумаг, исписанных смесью корявых иероглифов и аккуратной английской вязи. – Это переписка и отчеты одного из атаманов хунхузов, некоего Тулишэня, с его европейским куратором, «мистером Текко». Здесь – все: просьбы о поставках оружия, отчеты о «зачистке» территории от конкурентов, и вот… – я выделил несколько строк, – накладные на партию револьверов «Адамс», прошедших через порт Тяньцзинь. Классический английский почерк – действовать под чужим флагом.

Я видел, как изменилось лицо Горчакова. Легкая брезгливость сменилась глубокой, сосредоточенной хмуростью. Он поднял глаза на Игнатьева, потом снова на бумаги.

– Они лезут туда не для торговли чаем, ваше сиятельство, – я решил нанести завершающий удар, пока молчание не стало враждебным. – Они лезут за ресурсами. Они хотят превратить эту землю в свою неофициальную колонию, в сырьевой придаток своей Империи. И если мы им не помешаем, если мы будем продолжать прятать голову в песок, боясь испортить отношения с Лондоном, то через пять, максимум десять лет, получим у самых своих границ новый Гибралтар или Мальту. Английскую крепость, возможно, построенную руками тех же хунхузов, которая перекроет нам весь Амур и весь выход к океану. Они строят свою империю, пока мы обсуждаем детали протокола!

В кабинете повисла тяжелая тишина. Было слышно лишь, как потрескивают дрова в камине и как шуршат бумаги в руках канцлера. Жомини выглядел откровенно испуганным. Лицо Игнатьева, наоборот, сияло почти мальчишеским восторгом от открывшихся перспектив.

– Это… это провокация! – наконец выдохнул барон Жомини, его голос дрожал от волнения. – Господин Тарановский пытается оправдать свое самоуправство, выдумав некую «английскую угрозу»! Он сознательно искажает факты, чтобы втянуть нас в прямой, катастрофический конфликт с Великобританией! Это безумие! Он просто авантюрист, играющий судьбами Империи!

– Провокация⁈ – взорвался Игнатьев, вскочив со своего места так резко, что стул за ним с грохотом откатился. Его кулаки сжались, а глаза метали молнии в сторону перепуганного барона. – Да это casus belli! Прямое, наглое вмешательство англичан в дела региона, который является зоной наших исключительных интересов! Пока мы тут, в Петербурге, боимся собственной тени, обмениваемся любезностями с лордом Нейпиром и расшаркиваемся перед лондонскими банкирами, англичане, как всегда, тихой сапой, забирают у нас из-под носа целый край! Их нужно остановить! Немедленно! И господин Тарановский, – он резко повернулся ко мне, и в его взгляде было неприкрытое восхищение и азарт соратника, – единственный, кто не побоялся посмотреть правде в глаза и действовать! Он – герой, а не преступник! Его награждать надо, а не судить!

Голос Игнатьева, полный ярости и убежденности, еще гулко отдавался под высокими сводами кабинета, когда Горчаков медленно, почти лениво, поднял руку. Жест был едва заметным, но спор мгновенно оборвался. Барон Жомини поспешно умолк, бросая испуганные и гневные взгляды на Игнатьева. Генерал же, тяжело дыша, с вызовом смотрел на канцлера, его поза выражала готовность отстаивать свою позицию до конца.