Текст книги "Концессионер (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Шимохин

Соавторы: Виктор Коллингвуд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 15 страниц)

– И еще одно, – я ткнул пальцем в карту. – Дорога пойдет рядом с вашими землями. Она принесет вам богатство. Твои люди смогут быстро и выгодно возить на рынок свой хлеб, скот и лес. Ваша земля станет богаче, а ваши воины останутся воинами.

Ураз-Мухаммед пришел на эту встречу настороженным, ожидая подачки. А я предложил ему будущее. Шанс спасти уклад жизни своего народа – дать мужчинам привычную службу и обеспечить процветание их земель.

Он долго, изучающе смотрел на меня. Затем коротко кивнул и протянул широкую, мозолистую руку.

– Я согласен, господин Тарановский.

Мы крепко пожали руки. Пакт между двумя мирами был заключен.

Когда я вернулся в гостиницу, инженеры ждали меня с тревогой.

– Ну что, Владислав Антонович? Что с охраной? С поляками?

Я бросил свой саквояж на стул.

– Вопрос с охраной решен.

Я смотрел на карту Урала, на которой уже мысленно прокладывал маршрут узкоколейки. Моя новая уральская империя рождалась из самых неожиданных, самых отчаянных обломков старой: на азартные деньги московского купца, на каторжном труде польских повстанцев и на гордости башкирских казаков, оставшихся без службы.

Мы оставили Екатеринбург на рассвете. Тепло и уют гостиничного номера, где еще спала Ольга, остались за спиной, как призрак другой, мирной жизни. Мой же путь лежал на северо-запад, в дикую, нехоженую глушь. Со мной были те, кому предстояло превратить мои планы в чертежи и сметы – инженеры Самойлов и Воронов. Мы ехали к тому месту на берегу Чусовой, где я наметил разбить первый рабочий лагерь для каторжан-поляков.

Цивилизованный мир закончился через десять верст. Дорога исчезла. Она превратилась в направление, угадываемое по старым затесам на деревьях. Наши тарантасы превратились в сухопутные челны, плывущие по безбрежному морю ледяной хмари. Мы прокладывали себе путь сквозь чавкающую глину, где колеса вязли по самую ось, и через лесные завалы, пахнущие прелой листвой и сырым мхом.

Эта поездка была молчаливым продолжением нашего спора, начатого в тайге. Самойлов, щурясь на очередную болотистую низину, мрачно бормотал что-то о цинге и тифе. Воронов же, наоборот, возбужденно тыкал пальцем в карту, восхищаясь удобством расположения будущего лагеря – близостью к воде и строевому лесу.

Я слушал их вполуха, погруженный в собственные расчеты. Я мысленно уже строил. Рассчитывал, сколько нужно бревен на один барак. Где ставить вышки для охраны. Как организовать подвоз провизии и инструмента. Эти поляки, которых гнали по Сибирскому тракту, скоро должны были прибыть сюда, в эту глухомань. Они будут узниками, да. Но впервые в истории Сибири их наказание не будет бессмысленным прозябанием в рудниках. Они будут не отбывать каторгу, а строить новую Россию. Хотят они того или нет. И моя задача – организовать их волю. Выковать из их отчаяния, ненависти и пота тысячи верст стального пути.

Мы нашли это место рядом с большим селом Троица недалеко от Перми, на высоком берегу реки, с удобным выходом к воде и неисчислимыми запасами строевого леса вокруг. Я воткнул в землю свою трость:

– Лагерь будет здесь!

Воронов восторженно закивал, а пожилой Самойлов с сомнением крякнул.

– А поляков, стало быть, разместим в пермском остроге, пока не отстроимся? – спросил он.

– Нет, – отрезал я, глядя на реку. – Никакого острога. Их приведут прямо сюда. С этапа.

Самойлов замер. На его лице отразился неподдельный ужас.

– Владислав Антонович, помилуйте! Да это же верная смерть! Пять сотен человек под открытым небом? Ни стен, ни охраны, ни крыши над головой. Цинга и лихорадка скосят их за неделю! Они разбегутся по лесу в первую же ночь! Это безумие!

Я медленно повернулся к нему.

– В пересыльной тюрьме, Самойлов, они будут отдыхать. Чувствовать себя арестантами, которых кормит казна. Строить планы побега. А мне нужны не арестанты. Мне с первого дня нужны строители. Они должны понять сразу, в первый же час: спасение и выживание – только в работе. Чем быстрее они построят себе крышу над головой, тем меньше их замерзнет. Чем крепче поставят стены, тем труднее будет сбежать. Все очень просто.

Я подошел к нему вплотную, глядя прямо в глаза.

– Поэтому вы немедленно возвращаетесь в Пермь. Ваша задача – закупить и доставить сюда в трехдневный срок все, что есть в городе: топоры, пилы, скобы, гвозди. Узнайте, напилили ли доски на нашей лесопилке – они понадобятся здесь. И главное – муку, соль и крупу. Много муки. Люди будут работать на износ, и они должны очень много есть. Еще – передайте властям в Пермском тюремном остроге, что им надо гнать поляков сюда, к Троице. Выполняйте.

Самойлов отбыл, и через два дня появилась «наша» партия арестантов. Сотни людей в серых арестантских робах, многие сцепленные попарно, стояли в грязном, подтаявшем снегу, окруженные конвоем. С тех пор, как сам я вот также вот под конвоем шел в Сибирь, совершенно ничего не изменилось.

Казалось, мне следовало испытывать сострадание к этим людям – моим собратьям по несчастью. Но я смотрел на них иначе – не с ужасом, не с состраданием и уж точно не с чувством былой общности. Я смотрел на них, как хозяин смотрит на «рабочий материал».

«Слабы. Истощены, – пронеслась в голове холодная, деловая мысль. – Первые недели половина ляжет от цинги, если не принять немедленных мер. Потери. Амортизация. С ними нужно будет работать жестко, но кормить – хорошо».

– Подождите здесь, – бросил я Воронову и пошел вдоль колонны. Грязь чавкнула под моими дорогими столичными сапогами. Конвойный офицер – типичный «служака» с обветренным, уставшим лицом – удивленно посмотрел на богатого «барина» в дорогом пальто, добровольно оказавшегося в этой дикой местности.

Я не стал тратить время на него. Властным жестом, требуя тишины, я прошел вдоль колонны от начала и до конца.

Арестанты замерли. Сотни пар глаз – пустых, озлобленных, отчаявшихся – уставились на меня.

– Слушайте меня, – мой голос прозвучал ледяным, режущим металлом, перекрывая бряцание цепей. – Ваша прошлая жизнь закончилась. Перед вами два пути: сгнить здесь или построить для Империи железную дорогу.

По колоннам прошел гул.

– Тот, кто будет усердно работать, – продолжал я, вбивая каждое слово, – может заслужить прощение Государя. Тот, кто будет лениться или бунтовать, – умрет. Я – ваш хозяин и судья. Выбор за вами.

Я обводил взглядом их ряды, оценивая материал, и вдруг замер. Мой взгляд встретился с парой лихорадочно блестящих, ненавидящих глаз. Бледное, заросшее черной щетиной лицо, на котором горела фанатичная ярость.

Черт.

Пан Бронислав Сакульский. Польский заговорщик. Из Петербурга. Тот самый, что пытался вступить со мной в контакт тогда, в ресторане. Тот, кто знал меня как «Тарановского».

Он тоже узнал меня. На его изможденном лице изумление мгновенно сменилось злобным, торжествующим оскалом.

– Смотрите, панове! – выкрикнул он громко, с ядовитой, театральной иронией. Его голос сорвался на визг, разрывая напряженную тишину. – Какая встреча! Сам пан Тарановский! Пожаловал посмотреть на нас⁈

Ропот прошел по колонне. Конвойный офицер нахмурился, подъезжая ближе.

– Ты рад, проклятый москаль⁈ – ревел Сакульский, тыча в меня пальцем. – Рад, что патриоты Польши гниют в кандалах, пока ты купаешься в золоте, украденном у нас⁈

– Молчать, арестант! – рявкнул офицер, берясь за эфес шашки.

Но прежде чем он успел что-либо сделать, из ряда выступил другой поляк. Старше, лет сорока, с усталым, благородным лицом и безупречной военной выправкой, которую не смогли сломать ни роба, ни кандалы.

– Замолчи, Бронислав, – сказал он тихо, но с такой властью, что Сакульский осекся. – Это не он.

– Что значит не он⁈ – взвился фанатик. – О чем ты, пан Вержбовский? Я его знаю! Это Тарановский!

– Это не пан Тарановский, – спокойно, но твердо повторил старший. Он повернулся к ошеломленному конвойному офицеру. – Я служил с настоящим паном Тарановским на Кавказе. В нашем легионе. И я хорошо помню его лицо. – Он бросил на меня холодный, оценивающий взгляд. – Этот человек – не он.

Я стоял, как громом пораженный. Ловушка, о которой я и помыслить не мог. Этот человек знал настоящего Тарановского.

Сакульский, поняв, что его первое обвинение рухнуло, но чувствуя, что я в западне, тут же бросил новое.

– Так ведь сообщника встретил! – злобно рассмеялся он, снова тыча в меня пальцем. – Он лжет, ваше благородие! Он такой же инсургент, как и мы! Спросите его, почему он не в кандалах! Спросите!

Конвойный офицер, бледный от назревающего скандала, перевел свой подозрительный взгляд с Сакульского на меня. Его рука легла на эфес. Ольга в карете издала тихий стон.

И тут старший поляк, пан Вержбовский нанес завершающий, убийственный удар. Он посмотрел не на меня, а на офицера, и его голос прозвучал как приговор:

– Я не знаю, кто он. Но я знаю одно, ваше благородие.

Он посмотрел мне прямо в глаза.

– Он – не тот, за кого себя выдает!