Текст книги "Самозванцы. Дилогия (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Шидловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 41 страниц)

Теперь на экране появилась новая картина. Молотов и какой‑то лощеный господин подписывали в присутствии Троцкого документы.

– Пакт Молотова – Рибентропа, – объявил Алексеев.

– Господи, и здесь Молотов! – воскликнул Чигирев.

– Исполнительные бюрократы всем нужны, – засмеялся Басов. – Терпение, друзья. Вы еще увидите много знакомых лиц. Люди, для которых главная цель – власть, хорошо уживаются при любом правителе. А пока смотрите дальше. Последствия здесь те же самые.

На экране советские войска маршировали по улицам Каунаса, Риги и Таллина, потом немецкие солдаты крушили польские пограничные столбы и шли по улицам Варшавы. Колонны пленных польских солдат и офицеров брели на восток под конвоем красноармейцев. Наконец, показали совместный советско‑германский парад в Бресте.

– Мне очень жаль, Янек, – произнес Басов.

– Что поделаешь, – печально вздохнул Янек, – те же самые ошибки – те же самые последствия.

Теперь на трехмерном экране красноармейцы в зимних шинелях цепью бежали по заснеженному полю.

– Да это никак финская война! – воскликнул Крапивин.

– Именно так, – поддержал его Алексеев. – Здесь, правда, основные действия разворачивались в Карелии. Но последствия были те же: Финляндия отдала часть своей территории и отстояла независимость. Правда, эта война очень сильно ударила по экономике Петербурга. В Европе уже разгоралась Вторая мировая война, и Питер ожидал тот самый экономический кризис, о котором предупреждал Сергей. Спекулянтов и теневых финансистов как ветром сдуло.

Теперь на экране немецкие солдаты крушили советские пограничные столбы. Поднимая тучи пыли, немецкие механизированные дивизии рвались на восток, а колонны пленных советских солдат понуро шли на запад.

– Похоже, все, как и у нас, – печально констатировал Крапивин.

– Как сказал Янек, те же ошибки, те же последствия, – подал голос Басов.

– Странно, что ошибки те же, – проворчал Чигирев.

– У них тот же опыт, те же цели, одинаковые жизненные установки, – ответил Басов. – Неудивительно, что они совершают те же ошибки.

Теперь на экране шел морской бой. Военные корабли под Андреевскими флагами вели артиллерийскую дуэль с турецкими кораблями. Было заметно, что русские артиллеристы значительно точнее своих противников.

– Когда немцы подошли к Крыму, Турция, воспользовавшись ситуацией, попробовала его аннексировать, – объявил Алексеев. – Военно‑морской флот крымчан отразил атаки турок, но война на море затягивалась. Поэтому вопрос о вступлении Крыма в войну, который дебатировался с двадцать второго июня, был отложен. Немцы не стали атаковать Крым, памятуя о поражении Красной армии, но Крым оказался в блокаде. Союзники вынудили Советский Союз организовать канал для поставки товаров по ленд‑лизу через Иран и Кавказ. Аналогичная ситуация сложилась в Петербурге. Город был взят в кольцо немцами и финнами. Гитлер вынудил Маннергейма начать боевые действия против англичан. Британские военные и отряды самообороны, сформированные еще Юденичем, приняли бой, но все же вынуждены были оставить Лугу и Волхов. Союзники заставили Москву организовать снабжение города через Архангельск и Ладожское озеро. Город немцам взять не удалось, а Маннергейм не особо‑то и старался, но блокада унесла жизни многих петербуржцев.

На экране промелькнули изображения воздушных боев над Петербургом и отчаянные схватки на передовой, после чего картина снова сменилась. Теперь солдаты в форме русской дореволюционной армии и казаки вели перестрелку из мосинских винтовок с турецкими войсками среди песков пустыни.

– Это палестинский фронт, – сообщил Алексеев. – Англичане помогли перебросить через Индийский океан в Палестину остатки колчаковской армии, осевшей в Китае.

– А разве они не перебрались в Крым еще в двадцатых? – удивился Чигирев.

– Крым был перенаселен, и там был голод, – пояснил Алексеев. – Многие русские остались за границей.

Теперь две голографические армии встречались в заснеженном поле. Восторженные солдаты стреляли в воздух и обнимались. Одни были в форме британских и петербургских солдат, а другие – в советской военной форме образца сорок третьего года.

– Прорыв блокады Петербурга, – пояснил Алексеев. – Забегая вперед, скажу, что Черчиллю было очень сложно выдворить советские войска за пределы подконтрольных британцам территорий, но в конце концов ему это удалось. Кстати, по окончании войны англичане заставили Финляндию отдать Петербургу Карельский перешеек, включая Выборг и Вуоксу, в качестве репараций за участие в блокаде. Так что карта Финляндии окончательно приобрела знакомые нам очертания.

– А погоны‑то Троцкий тоже ввел, – заметил Крапивин, разглядывая форму советских солдат.

– От перманентной революции устают и ее отцы, – усмехнулся Басов. – Я же говорю, он встал на путь Сталина. Все дальнейшее вполне предсказуемо.

Теперь собравшиеся увидели военно‑морской десант крымчан на побережье.

– Летом сорок третьего, когда советско‑германский фронт покатился на запад, Корсаков решился высадить десант в Турции, – прокомментировал Алексеев. – Палестинский фронт тоже ушел достаточно далеко на восток и получил поддержку курдов.

На экране появилось изображение турецких генералов, подписывающих какие‑то соглашения с русскими военными.

– К весне сорок четвертого Турция выдохлась, – прокомментировал Алексеев. – Стамбул был вынужден подписать мирный договор, по которому Босфор и Дарданеллы переходили в аренду крымчанам на девяносто девять лет, а на территории Турции размещались русские военные базы. Там было еще немало неприятных для турок пунктов.

Теперь перед собравшимися шел встречный бой крымской армии и немецких частей.

– Проведя свои войска через Турцию, крымчане атаковали немцев в Болгарии и Греции, – сказал Алексеев. – Троцкий был против, но Черчилль настоял на вступлении Республики Юга России в войну против Германии. Здесь, конечно, крымчанам пришлось непросто, но немцы не могли уже оказывать такого сопротивления. В итоге Болгарию и Грецию освободили крымчане. По мирному договору они оставили там свои военные базы и сохранили политическое влияние. Кстати, в Болгарии остались монархия и рыночная экономика.

На экране американские транспортные самолеты приземлялись на степных аэродромах и выгружали какие‑то товары.

– Естественно, экономика Крыма пошатнулась, – пояснил Алексеев. – Сказалось еще и крымская инициатива принять всех перемещенных лиц, вывезенных немцами из СССР. Корсаков вынужден был согласиться на помощь по плану Маршалла. Естественно, Крыму после этого пришлось идти в фарватере американской политики. Республика Юга России вступила в НАТО с первого дня его образования. Экономически она, правда, стала подниматься, создав единое экономическое пространство с Болгарией и Грецией. Ну а СССР сформировал Варшавский договор и СЭВ, как и в нашем мире. Только без Болгарии, разумеется. Германия была разделена на ГДР и ФРГ.

На экране появилось изображение многолюдного митинга на Дворцовой площади.

– В Петербурге после войны возникло мощное движение за независимость от Англии, – сообщил Алексеев. – Это один из самых многолюдных митингов сорок восьмого года.

– К сожалению, чтобы очиститься, иногда надо пройти через тяжелые испытания, – подал голос Басов. – В годы блокады Петербург очистился от всякой накипи. В городе начали работать, появилось гражданское самосознание, и это сразу сказалось. Экономический бум начала пятидесятых охватил Петербург. Здесь были очень квалифицированные кадры и, самое главное, – желание работать.

Теперь на экране появился Колонный зал Дома союзов. В гробу, украшенном многочисленными цветами и траурными венками, лежал Троцкий.

– Так, в почетном карауле Молотов, Маленков… – начал перечислять Чигирев. – Господи, Хрущев! А этот, толстенький в костюме, кто?

– Яков Берман, – пояснил Басов. – Он при Троцком выполнял работу Берии.

– А когда умер Троцкий? – спросил Чигирев.

– Пятого марта пятьдесят третьего, – ответил Алексеев.

– Что‑то многовато совпадений, – заметил Чигирев.

– Ничего удивительного, – усмехнулся Басов. – Троцкого убили, когда он собирался провести новую чистку и уничтожить тех, кто сейчас стоит в почетном карауле. Мы просматривали материалы. Смертельную инъекцию Льву Давыдовичу сделал его собственный охранник – Хрусталев. Что было дальше – рассказывать?

– Сильно подозреваю, что вскоре главой государства стал Хрущев, а те, кто стоят с ним сейчас рядом, отправились в могилу или в отставку, – предположил Чигирев.

– Совершенно верно. А в пятьдесят шестом Никита Сергеевич на двадцатом съезде КПСС развенчал культ личности Троцкого. Дальше в стране все пошло в полном соответствии с событиями нашего мира.

– Поразительно, – буркнул Чигирев. – Я вообще‑то считал, что гибель Сталина приведет к большим изменениям.

– А я уже не удивляюсь, – подал голос Янек.

– И правильно делаешь, – улыбнулся Басов. – Замена личностей в корне ничего не меняет. Настоящие изменения происходят со сменой вектора развития. А здесь этого не произошло. Так что не переживай, Сергей, что не застрелил Ленина. Вот реформы, которые ты предложил, могли бы оказать свое влияние. Только я боюсь, что в сентябре и октябре семнадцатого предлагать их было уже поздно.

На экране появилось изображение многолюдного митинга перед храмом Христа Спасителя в Симферополе.

– А это первые свободные выборы президента в Крыму в пятьдесят пятом году – объявил Алексеев.

– Значит, они все же пришли к демократии! – воскликнул Чигирев.

– К либерализации, скажем так, – заметил Басов. – Здесь впервые была отстранена военная хунта, и у власти оказалась гражданская администрация. По‑настоящему демократический режим появился там только к концу шестидесятых. Здесь тоже своя логика. Нельзя быть наполовину свободным, а наполовину холопом. Если еще Врангель начал движение к рыночной экономике, значит, страна неизбежно должна была прийти к либерализации общественной жизни. Точно так же в СССР было с нэпом. При сохранении диктатуры он неизбежно должен был исчезнуть. При сохранении нэпа диктатура вынуждена была бы дать населению гражданские и политические свободы.

– А вот интересно, – проговорил Алексеев. – Визит московского цирка в Санкт‑Петербург в шестьдесят первом. Хрущев подписал с Британией соглашение о культурном обмене, под которое подпадал и Санкт‑Петербург. С этого момента начался активный обмен делегациями, а к концу шестидесятых – и туристами. Правда, советскими идеологами Петербург все равно рассматривался как плацдарм международного империализма, что, в общем, было правдой. Здесь размещались британские военные базы, работал советский канал радио "Свобода".

– А с Крымом подобного обмена не было? – спросил Чигирев.

– Что вы! – усмехнулся Алексеев. – С Крымом было полное взаимное непризнание. Все общение только через международных посредников. Даже на международных спортивных состязаниях советские делегации всегда отказывались состязаться с крымчанами.

Собравшиеся увидели изображение строящейся в южной степи многополосной скоростной дороги.

– В шестидесятых экономический бум добрался и до Крыма, – сказал Алексеев. – В ЕЭС[38] Крым вступать не стал, хотя его звали: ждал воссоединения с Россией после свержения там советской власти. Зато наладилось очень хорошее экономическое сотрудничество с балканскими странами. Конечно, до уровня западных стран крымской экономике было еще далеко, но если раньше Крым шел за Испанией и Португалией, то теперь существенно обогнал их. Кроме того, в Крыму очень быстро развивалась наука. Во времена хунты она работала в основном на задачи обороны, а в шестидесятых началась конверсия. Кстати, с конца пятидесятых годов Крым окончательно перешел на контрактное формирование армии. Его вооруженные силы считались самыми профессиональными и хорошо экипированными. Подготовка резервистов велась на базе Добровольческой армии.

На экране снова появилось изображение многолюдного митинга на Дворцовой площади. Было заметно, что настроение у людей приподнятое. Над толпой развевались флаги с гербом Санкт‑Петербурга. Люди были возбуждены и что‑то активно обсуждали.

– Вот интересные события, – сказал Алексеев. – К шестьдесят восьмому году крымчане погасили все долги: и царские, и белых армий, и по ленд‑лизу – и потребовали отказа британцев от аренды Петербурга. Последовали длительные переговоры, и в семидесятом году Британия была вынуждена отказаться от аренды. К этому моменту Петербург представлял собой мощнейший промышленный, финансовый и научный центр. Естественно, США не упустили возможности вмешаться в игру через ООН. Требование СССР передать ему Петербург было, естественно, отклонено. Но и Крым Питера не получил, под тем предлогом, что не сможет управлять этой оторванной территорией. Был проведен референдум среди жителей бывшей арендованной земли, и в результате появилось государство Санкт‑Петербург. Была учреждена парламентская республика, которая, к неудовольствию всех заинтересованных сторон, сразу объявила о нейтралитете и неприсоединении. Это привело в Петербург большие капиталы и превратило его в крупнейший международный финансовый центр. Котировки Петербургской биржи рассматривались наравне с Нью‑Йоркской, Лондонской и Токийской. СССР был вынужден признать Петербург в семьдесят пятом году в рамках политики разрядки. Кстати, выгода, которую получила Москва от экономического сотрудничества с Петербургом, была гигантской. Одни туристы принесли больше валюты, чем торговля.

– Замечательно, – щелкнул пальцами Чигирев. – Я об этом и мечтал. Питер должен идти вперед быстрее остальной России. Он должен показывать ей путь, быть мостом на Запад. Даже лучше, если это произойдет при самостоятельности города: его не будут тормозить…

– Ты дальше смотри, – прервал излияния историка Басов.

На экране замелькали картины из жизни Петербурга и Крыма семидесятых годов.

– Если не смотреть на тексты вывесок и реклам, можно подумать что это Западная Европа или Северная Америка, – заметил Чигирев.

– Тебя это удивляет? – спросил Басов.

– Нет, радует, – ответил историк.

– А мне очень нравится крымская архитектура, – заявил Алексеев. – Посмотрите, какие дома они понастроили. Красивые и эргономичные. И никакого упрощения и штамповки. Великолепные проекты.

– А это приморские отели? – спросил Чигирев. – Ну, прямо Акапулько.

– Да, в семидесятые Крыму удалось стать международным курортом, – подтвердил Алексеев. – А вот это уже восьмидесятые.

– Ничего не поменялось! – воскликнул Крапивин. – Только модели автомобилей другие.

– Да, автомобили‑то стали побогаче, – заметил Чигирев.

– По уровню жизни Крым сравнялся с Францией, а Петербург – со Швейцарией и Швецией, – сообщил Алексеев. – Кстати, Петербург явно пошел по шведской модели социализма. Правда, деловая активность в городе оказалась так высока, что и притормозить ее стало не грех. Зато уровень социальных гарантий там один из самых высоких в мире. А Крым пошел по другому пути – поддержал частную инициативу и снижение налогов. Зато заорганизованности здесь было меньше, чем в странах Евросоюза, и экономика росла быстрее.

– А вот сейчас самое интересное, – объявил Басов. – Посмотрите, какие мины замедленного действия вы заложили.

На экране промелькнула фигура Горбачева на трибуне, а потом понеслась череда митингов с лозунгами: "Перестройка", "Гласность" и "Конец всевластию КПСС".

– Перестройка пошла своим ходом, – комментировал Алексеев. – Но на позиции сторон очень большое влияние оказали независимость белого Крыма и Санкт‑Петербурга. Для многих эти страны из‑за высокого уровня жизни казались примером для подражания. Советские люди хотели объединения с этими государствами. Коммунисты грозили "белым потопом", а демократы призывали воссоединиться с оторванными частями станы.

– Ну и что? – спросил Крапивин.

– Воссоединиться, а не разъединиться, – поднял палец Басов. – Возобладала центростремительная тенденция, а не центробежная. Отделиться хотели только прибалтийские республики, но здесь, думаю, комментарии не нужны, слишком большая разница в мировоззрении. Они никогда в полной мере не входили в СССР, так, колючей проволокой были прикручены. Проволоку ослабили – они и выскочили.

– СССР признал Южно‑Российскую Республику в восемьдесят девятом, – сообщил Алексеев. – А в девяносто первом к власти пришел Ельцин, который выдвигал лозунги воссоединения с Крымом и Петербургом. И заметьте, он пришел к власти в Советском Союзе. О развале Союза не было и речи.

– Разумеется, Ельцин конъюнктурщик, – фыркнул Чигирев. – Для него главное – власть. Он хватается за самую популярную в массах идею, чтобы с ее помощью подняться на вершину. В начале двадцатого века он был бы социалистом, в середине – националистом. А в конце пришлось становиться демократом.

– Да и бог с ним, – махнул рукой Басов. – Главное, что здесь выбор народа был иным, чем в нашем мире.

– К девяносто второму году СССР был преобразован в Евроазийский Союз, – снова заговорил Алексеев. – Туда не вошли только Литва, Латвия и Эстония. В Крыму и Петербурге тоже хотели воссоединения.

На экране попеременно начали появляться картинки из жизни постсоветской России, Крыма и Петербурга.

– Формально Крым и Петербург вошли в Евразийский Союз с девяносто пятого года, – продолжил повествование Алексеев, – но на особых условиях. Там сохранились свои законы и своя валюта. Унификация проходила постепенно. Но самое главное, постсоветская Россия не пошла тем извилистым путем, что в нашем мире. Во многом она переняла развитое проработанное законодательство Крыма. Не было такой грабительской приватизации, денационализация была проведена разумно: сначала граждане получили возможность выкупать небольшие магазины, кафе, коммерческий транспорт, и только потом началось акционирование крупных предприятий. Соответственно не было столь резкого обвала рубля и падения уровня жизни. Не было популяризации коммунизма. Крым предложил свою альтернативу развития и очень помог как финансами, так и консультациями. Удалось избежать и чеченской войны, поскольку не было такого ослабления центральной власти, как у нас в девяносто первом году. Международное влияние Евразийского Союза стало куда выше, чем у России в нашем мире. В девяносто шестом году президентом Евразийского Союза был избран крымский миллионер Набольсин, который начал весьма толковые реформы. Не было дефолта девяносто восьмого года, к двухтысячному евразийский рубль обрел стабильность, а в две тысячи втором стал свободно конвертируемой валютой. В Балканских странах, скажем, его брали даже охотнее, чем доллар и евро. Крым и Петербург перешли на него в две тысячи третьем. Уровень жизни в Евразийском Союзе оказался существенно выше, чем в постсоветской России в нашем мире. К две тысячи пятому Крым и остальная Россия уже полностью унифицировали свои экономические и юридические системы. А вот у Петербурга особый статус сохранился. Фактически он остался самостоятельным государством с более развитой социальной системой, стал мощным финансовым, промышленным и научным центром.

– Что ж, это неплохой вариант, – заметил Чигирев. – Население Петербурга очень отличается от всей России по образу мыслей. Это было заметно даже в нашем мире, после семидесяти лет советской власти. А здесь он те же семьдесят лет самостоятельно развивался, прогрессировал. Отсутствие особого статуса могло бы привести к очень плохим последствиям. В Петербурге мог бы возобладать сепаратизм…

– Ну, это уже совсем иная история, – прервал его Басов. – Подведем итоги. История изменилась, это факт. Притом изменилась не в худшую сторону. Погибло меньше людей, меньше судеб оказались сломанными; удалось сохранить ту часть русской культуры, которая была утрачена в нашем мире. Жить сейчас в той России гораздо лучше, чем в нашей. И все это за короткое время сделали вы трое, хотя никто из вас не располагал большими капиталами и не занимал ведущих постов в правительстве.

– Двое, – поправил его Янек. – Мои действия на ход истории почти не повлияли.

– Не расстраивайся, – покровительственно сказал сыну Чигирев. – Первый блин комом. У нас сначала, в другом мире, тоже не очень получилось.

– А я и не расстраиваюсь, – передернул плечами Янек. – Я своего добился. Просто уточняю.

– Справедливо, – понимающе улыбнулся Басов. – Итак, все это сделали за короткое время два человека. Вы пробыли в том мире всего‑навсего восемь лет, к тому же первые четыре ушли на адаптацию. Два следующих года вы потратили на бесплодные попытки вмешаться в историю. Практически то, что мы увидели, – это результат двухлетней деятельности. Однако великий перелом, которого вы хотели, все же произошел. Много позже, но вы добились своего. Великолепно!

– Вообще‑то хотелось изменить историю более кардинально, – заметил Крапивин. – Все равно были коммунистические чистки и разгром сорок первого года.

– Большие системы имеют большую инерцию, – возразил Басов. – Для того чтобы кардинально изменить историю такой страны, как Россия, надо вмешиваться как минимум лет за тридцать – сорок до того момента, который вы хотите изменить. Я вам говорил об этом, еще когда мы только приехали в Петербург.

– И все‑таки я недоволен, – проворчал Крапивин. – Болтался между разными лагерями. Все себя никак найти не мог. То у монархистов, то у большевиков… Да я просто отработал программу, которую вы мне с Чигиревым подсунули, даже не понимая, к чему это ведет. Сумбурно как‑то все получилось.

– Как у меня в прошлый раз, – усмехнулся Чигирев.

– А вы не поняли почему? – спросил Басов. – Ты, Сергей, сторонник гражданского общества и свободы. Начало семнадцатого века – это время, когда подобные идеи еще не получили распространения. Вот ты и не мог найти ни понимания, ни сторонников. А ты, Вадим, у нас человек военный, привык подчиняться команде. Вполне монархическое сознание. Поэтому тебе было уютно в семнадцатом веке, а для начала двадцатого это уже анахронизм. Вот ты и метался между теми, кто предлагал жесткие схемы.

– Так что же я, вымирающий бронтозавр? – скорчил печальную мину Крапивин.

– Жизнь циклична. Можно спорить, являются те или иные взгляды устаревшими или прогрессивными. Но лучше жить, чем погибать за какие‑то идеалы. А вы оба пытаетесь заставить мир жить по вашим правилам. Это всегда плохо заканчивается. Каждый из нас в какой‑то момент был убит из‑за того, что слишком выделялся, диссонировал с окружением.

– Положим, Янек погиб на фронте, – заметил Чигирев.

– Положим, его сослали туда, после того как он поссорился с командующим, – передразнил его Басов, – Не следует идти против течения. Если ты видишь и знаешь чуть больше, чем остальные, показывать это можно только тем, кто поймет и оценит. Иначе попадешь под перекрестный огонь, как я в прошлый раз.

– И все же я недоволен, – настаивал Крапивин. – Я не добился того, чего хотел, ни в прошлый раз, ни в этот.

– А я тобой доволен, – заявил Басов, – и очень рад за тебя. Ты понял, что такое человечность. Это главный опыт, который ты вынес из прошедших событий. Ты не перешел грань, за которой во имя идей льются реки безвинной крови. Ты стал защищать и спасать, а не насаждать и подавлять. Вот теперь можешь называть себя воином, а не просто сильным бойцом. Что же касается твоих попыток изменить общество… Понимаешь, Вадим, ты пытаешься строить страны, как дома, из крепких строительных блоков, спаянных цементом, на прочном фундаменте. Вроде все логично, но упущен один нюанс: государство – это не железобетонная конструкция, люди – не кирпичи. Общественные структуры – живые системы. Они развиваются. Люди – мыслящие существа. Они ищут, кидаются в крайности, меняют свои взгляды. И, что самое неприятное, общественный прогресс всегда неоднороден и неравномерен. Представь себе здание, образованное живыми растениями, каждое из которых растет с разной скоростью и по своей особой логике. Такой дом долго не простоит. Так вот, общественная система – это не здание. Это сад. Он создается по другим законам. И работа по развитию человечества – это труд не архитектора или строителя, а садовника. Здесь нужно не вытягивать растения, а давать им возможность развиваться. Удалять сорняки и гниль, подрезать, подвязывать, удобрять. И при этом надо уважать законы естественного развития, а не пытаться форсировать события. По‑настоящему красивый сад – естественный сад. Но об этом мы еще сможем поговорить. Между прочим, чтобы не быть голословным, хочу показать вам еще один мир. А то вы можете сказать: вот‑де умник, всех критикует, а сам ничего не делает. Дурной пример заразителен. Вот я и решил вмешаться в историю одного из открытых нами миров. Я пошел по тому каналу, который вел в семидесятые годы девятнадцатого века. И вот результат моей работы.

Он сделал знак Алексееву, тот снова включил изображение. Собравшиеся увидели заснеженную Конюшенную площадь в Санкт‑Петербурге. По правую руку от них находилось здание, в котором Чигирев и Крапивин узнали императорский гараж. Правда, по кучам лошадиного навоза перед входом можно было предположить, что сейчас это все еще конюшня. По улице ходили люди, одетые старомодно даже для первой половины двадцатого века. В отдалении вышагивал городовой.

Ракурс изменился. Теперь зрители наблюдали картину как бы с берега Екатерининского канала. Им сразу бросилось в глаза, что здесь еще даже не приступали к строительству церкви Спаса на Крови. Решетка Летнего сада шла строго параллельно набережной.

Из‑за угла Михайловского дворца выехала золоченая карета. Ее сопровождали конные казаки и небольшой возок, в котором ехали несколько человек. Один из них был одет в мундир жандармского генерала. Карета на полной скорости промчалась по набережной, пересекла мост, пронеслась по площади и скрылась в направлении Зимнего дворца.

– Вот! Каково?! – Басов с довольным видом откинулся на спинку дивана.

– Не понял, что в этом такого? – удивленно спросил Крапивин.

– Это, кажется, был царский кортеж? – В голосе Чигирева звучал неподдельный интерес.

– Совершенно верно, – подтвердил Басов. – Карета проехала. В нее никто нее стрелял, не бросал бомб. Это же прекрасно!

– Ты хочешь сказать, что это было первое марта тысяча восемьсот восемьдесят первого года?! – воскликнул Чигирев.

Басов кивнул.

– Александр Второй не был убит?!

– Да, – ответил Басов. – Кстати, обратите внимание. На набережной стоял мальчик – уличный торговец. Во время покушения он должен был погибнуть, а здесь выжил. Это в произошедшем мне нравится больше всего. А вечером того же дня император подписал первую конституцию России. Это привело и к последующим изменениям.

– Чью конституцию? Твою? – спросил Крапивин.

– Ту, которая была подготовлена и в нашем мире, – ответил Басов. – Моя роль свелась к предотвращению покушения.

– Как ты это сделал? – не унимался Крапивин. – Перебил террористов или сдал их полиции?

– Сдал полицию террористам, – рассмеялся Басов.

– Объясни, – потребовал Крапивин.

– С убийством Александра Второго дело обстояло несколько сложнее, чем кажется. Не удивительно ли, что его убили как раз в тот день, когда он намеревался подписать конституцию? В истории очень редки подобные совпадения. Я подумал, что смерть императора была значительно выгоднее консерваторам, чем революционерам. Как говорится, ищите заказчиков убийства среди тех, кто в нем более всего заинтересован. Когда я узнал, как была законспирирована "Народная воля", то понял, что грамотный сыщик должен был бы вычислить всю подпольную сеть в два счета. Так оно и оказалось. Сложнее всего было вычислить основных игроков. Здесь нам понадобился аппарат Алексеева. С его помощью мы могли наблюдать за происходящим в императорском дворце и кабинетах чиновников. Мы выяснили, что полиция действительно быстро раскрыла замыслы народовольцев и подсунула им своих провокаторов. Но во главе полиции стояли люди, которым либеральные реформы государя, мягко говоря, не очень нравились. Их поддерживали некоторые весьма влиятельные персоны из окружения императора. Когда они узнали, что его величество собирается подписать конституцию, то поняли, что могут потерять свою власть. Лучше всего было убрать императора руками народовольцев – это оправдало бы гонения на либералов. Так и было сделано. Блистательная операция монархистов… которая через тридцать шесть лет привела монархию к гибели. Любая система, если ее не реформировать в соответствии с требованиями времени, идет к смерти кратчайшим путем. Соответственно попытка зафиксироваться в каком‑то состоянии – это прямой путь к гибели. Увы, реакционеры это редко понимают.

– И как же ты предотвратил заговор? – Голос Чигирева дрожал от волнения.

– Я же сказал: сдал полицию революционерам. Я внедрился в подполье и помог народовольцам вычислить провокаторов. Провокаторы, когда их взяли за жабры, признались, кто заслал их. Естественно, народовольцы вскипели праведным гневом и решили отомстить. Я расширил их списки и ввел туда всех участников заговора. Пришлось долго убеждать этих ребят, что короля играет свита, и в первую очередь надо уничтожать сановников, а не самодержцев.

– И что было дальше? – нетерпеливо спросил Чигирев.

– В течение нескольких месяцев в стране бушевал террор. Произошел целый ряд убийств, которые обезглавили заговорщиков‑монархистов. Во главе жандармского управления встал провинциальный генерал, который понятия не имел о существующем заговоре. Честный служака, верный царю. Он в два счета вычислил революционное подполье и накрыл его. Волки пожрали волков, ну а я со спокойной совестью вернулся сюда, домой.

– А в том мире что было дальше? – снова спросил Чигирев.

– Александр Второй процарствовал еще семь лет, – ответил Басов. – Повторно женился, был счастлив в браке и в конце концов скончался от воспаления легких. За это время были благополучно созваны две Думы, законодательство претерпело серьезные изменения. Когда к власти пришел Александр Третий, правительство в России избиралось уже Думой. Царский двор попытался реставрировать самодержавие, но у императора хватило ума отмежеваться. В итоге у абсолютистов ничего не получилось. А вот Николай Второй оказался глупее. В тысяча восемьсот девяносто восьмом году он предпринял попытку распустить Думу и ликвидировать конституцию, но в итоге был низложен, а на престол взошел Михаил. Японскую войну Россия провела так же неудачно, но, не в пример нашему миру, это дало импульс к реформам и не вызвало революции. В итоге Первую мировую Россия встретила с куда более боеспособной армией и развитой экономикой. По окончании войны она усилила свои позиции в мире.