Текст книги "Самозванцы. Дилогия (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Шидловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 41 страниц)

– Хотелось бы заметить, полковник, что вы, таким образом, вышли за рамки задач разведки, – строго сказал адмирал. – Впрочем, высказанные вами замечания вполне резонны. Как вы понимаете, в меру сил мы боремся с негативными проявлениями в Белом движении.

– Боюсь, ваше превосходительство, что нам вряд ли удастся изжить их в ходе гражданской войны. Они, так сказать, врожденные, достались нам в наследство от старой системы. Если победим, дай Бог нам лет за десять – двадцать изжить их.

– Так и в чем же дело? – сухо спросил Колчак. – Стоит ли причитать, как бабка у разбитого корыта, если сделать все равно ничего нельзя?

– Очень хочется выиграть войну. И очень не хочется становиться к стенке в чекистском подвале или заканчивать свои дни таксистом в парижской эмиграции.

– Тогда извольте предлагать реальные меры, – резко потребовал Колчак.

– Нам нужны союзники. В одиночку мы можем проиграть войну и потерять Россию.

– Есть у нас союзники, – криво усмехнулся Колчак. – Сами знаете, только и ждут возможности ограбить Россию и порвать ее на части. И они уж точно не допустят, чтобы Россия возродилась сильной державой.

– Я не об Антанте и Японии. Я о других союзниках, ваше превосходительство. Печальные события последних лет подарили полякам и финнам независимость. Ее они расценивают как высшую ценность. И главная сила, которая угрожает лишить их независимости, – это большевики. Мы естественные союзники Маннергейма и Пилсудского.

– Да вы с ума сошли! – бросил яростный взгляд на собеседника Колчак. – Как могут быть нашими союзниками люди, которые рвут нашу родину на части?! Вы критиковали нас за непредрешенчество. Так вот, лозунг, который предельно четко написан на наших знаменах: "Русь единая, неделимая". Финляндия и Польша являются ее частями. Соглашаться на их отделение – это большевизм. Только Ленину могло прийти в голову провозгласить право наций на самоопределение.

– Потому он и выигрывает в ситуации, когда должен был бы проиграть, – печально улыбнулся Крапивин. – Вспомните восемнадцатый год. Тогда офицерская рота одним своим появлением обращала в бегство сотни и тысячи красноармейцев. Нашим главным препятствием оказались латышские стрелки, китайские части, бывшие пленные немецкие солдаты и офицеры, перешедшие на сторону большевиков. Интернациональные бригады остановили нас. И это произошло благодаря Ленину и его демагогии. В итоге ваша ставка сейчас в Омске, а не в Москве. Боеспособные части, укомплектованные русскими красноармейцами, появились совсем недавно, я разведчик и знаю, что говорю. Зато на месте бывших национальных окраин империи стали образовываться отдельные государства, лидеры которых понимают, что большевики со своими разговорами о всемирном пролетарском обществе – их злейшие враги. Это реальная альтернатива большевизму для инородцев, которые в нашем непредрешенчестве видят угрозу попрания своих прав. Лучше поступиться частью, чем потерять все. Если мы сейчас не признаем права на самоопределение нерусских, то потеряем свою собственную страну. Чем вас так раздражают Пилсудский и Маннергейм? Тем, что борются за независимость своих народов? Так ведь и с точки зрения русского, за свою землю сражаться – высшая доблесть. Только вот для нас Дмитрий Донской, Минин и Пожарский – герои, а Тадеуш Костюшко – предатель. Может, пора признать за другими народами право жить своим умом?

– Да я вас за такие слова под арест, под суд! – рявкнул Колчак.

– Да хоть расстреляйте на месте, – устало посмотрел на него Крапивин. – Я же не о финнах с поляками пекусь, а о нас, о русских. Я хочу, чтобы русские офицеры и дворяне, деятели культуры, промышленники не оказались в эмиграции. Чтобы хоть кусок родной земли остался свободен от красной чумы. Для этого нам надо всего лишь согласовать весенне‑летнее наступление с поляками. Красные уже двинулись на запад. В декабре они заняли Минск, в январе Вильно и Ковно.[36] Их столкновение с поляками – это лишь вопрос времени. Но если мы не согласуем наши действия, красные смогут воевать против нас по отдельности. Начнут мирные переговоры с Пилсудским и перекинут войска против нас; отбросят нас и примутся за поляков. А вот если мы атакует одновременно да еще убедим Маннергейма ударить с севера, для Советов это будет смерть.

– Так ли уж велики их войска? – презрительно бросил Колчак.

– Суммарная численность белых армий на данный момент не превышает двухсот пятидесяти тысяч. Это включая части Деникина и Юденича. Стоит ли нам презрительно относиться даже к небольшим армиям соседних государств? Польская армия стремительно формируется. Туда идут офицеры, служившие раньше в русской, австрийской и немецкой армиях. Польское население безоговорочно поддерживает восстановление независимости своей страны. Воодушевленный народ под руководством грамотных офицеров – это серьезная сила. Что же касается Маннергейма, то весной прошлого года он очистил свою страну от красных. Я имел честь встречаться с ним до войны. По‑моему, это честный офицер, он всегда был беззаветно предан монархии и любил Россию. Обстоятельства сделали его президентом Финляндии, но я убежден, что он не откажет нам в помощи…

– Если мы признаем независимость Финляндии, – прервал его Колчак.

– Очевидно, рано или поздно, нам придется признать свершившийся факт, – развел руками Крапивин. – Так давайте сделаем это сейчас, чтобы превратить Финляндию и Польшу в союзников. Экономическая зависимость от России, которая сформировалась у них, пока они были частью империи, еще долго позволит оказывать на них сильное влияние.

– А потом и вновь присоединить, – добавил Колчак.

– Возможно. Но это уже дела будущих лет. Сейчас давайте выиграем гражданскую войну, ваше превосходительство.

Колчак тяжело опустился в кресло и забарабанил пальцами по столу. Пауза затягивалась.

– Мы планировали решить все внутренние вопросы России только после нашей победы в гражданской войне, – проговорил он наконец.

– Если мы не обозначим свою позицию хотя бы по основным проблемам, то эти вопросы будут решать другие, – возразил Крапивин.

– Признание независимости Польши и Финляндии может заставить отшатнуться от нас многих союзников.

– Только тех, кто не в состоянии реально оценивать ситуацию. Новые же союзники могут оказаться значительно сильнее.

– Ладно. – Адмиральская рука застыла на крышке стола. – Поезжайте в Варшаву, затем в Гельсингфорс. По крайней мере оставлять вас в разведке фронта с такими настроениями я не намерен. Проведите рекогносцировку, начните переговоры. Выясните, каковы требования Пилсудского и Маннергейма в случае признания независимости их государств и что они готовы дать взамен. Возможно, сам факт проведения переговоров заставит их активнее сотрудничать с нами. Конечно, мы не будем торопиться признавать их независимость, но поманить их этим можно. Координация их действий с нашими действительно не помешала бы. Естественно, нашим главным условием является вступление в войну на нашей стороне. Будем думать, может быть, вы и правы. Может быть, – подчеркнул он последние слова.

ГЛАВА 33Переговоры

В дверь номера постучали. На всякий случай Крапивин изготовил к бою пистолет. Большевистские шпионы работали в Варшаве очень активно, и факт переговоров колчаковского офицера с руководством Польши не мог пройти мимо их внимания. Конечно, Москву беспокоила возможность союза между белыми и поляками. И устраняли причины своей обеспокоенности большевики обычно вместе с теми, кто был им опасен. Еще по прибытии в Варшаву Крапивин заметил за собой плотную слежку и теперь опасался и покушения.

– Войдите! – крикнул он, укрывая пистолет под разложенной на столе газетой.

Дверь открылась, и на пороге появился Янек в польской военной форме.

– Господи, Янек! – воскликнул Крапивин. – Какими судьбами?

– Только сегодня прибыл из Вильно. – Янек прошел в комнату, пожал руку полковнику и уселся напротив него. – Узнал, что вы здесь, и сразу пошел к вам.

– Погоди, а какое у тебя звание? – поинтересовался Крапивин, разглядывая погоны Янека.

– Капитан, – с гордостью ответил тот.

– Ого! Сколько тебе лет?

– Двадцать два.

– Да у тебя, брат, карьера!

– Благодаря вам. Хорошо учили.

– Не преувеличивай. Ты где пропадал? Я тебя с четырнадцатого года не видел.

– Сначала в ссылке сидел…

– Где Сталина пристрелил?

– Откуда вы знаете?

– Твой отец рассказал.

– Жалеете?

– Нет. Пожалуй, ты правильно сделал. Кстати, отца давно видел в последний раз?

– В ноябре. Перед тем как он уехал к Маннергейму.

– Он у Маннергейма?

– Да, советником.

– И как вы встретились?

– Поссорились, как всегда, – печально ответил Янек. – Он все еще хочет, чтобы я защищал интересы России, а у меня свои планы.

– Он тебе рассказывал обо мне?

– Да, сказал, что вы служили в охране российского императора. Потом он потерял вас из виду.

"Ну и слава Богу", – подумал Крапивин.

– Значит, скоро в Финляндии можно ожидать перемен, – заметил он.

– Уже. – Янек довольно улыбнулся. – Сегодня утром финская армия перешла советскую границу. Маннергейм объявил войну советскому правительству.

– Что?! – Крапивин вскочил со своего места.

– Не беспокойтесь. Против России у Маннергейма ничего нет. Он объявил, что вступает в войну по просьбе какого‑то Стокгольмского комитета русских эмигрантов и не имеет территориальных претензий. В его заявлении говорится, что единственная цель Финляндии в войне – борьба с мировым коммунизмом.

– Понятно. Значит, Сергей хорошо отработал.

– Еще как! То, как Маннергейм атаковал красных, похоже на немецкую стратегию во Второй мировой войне.

– Только неплохо было бы согласовать это выступление с нами.

– А по‑моему, они правильно сделали. И колчаковский, и деникинский штабы просто напичканы красной агентурой, а белые генералы все равно не признают Финляндию.

– Ну не скажи. Я же приехал сюда, чтобы договориться о взаимном признании. Я очень многое сделал, чтобы мы стали союзниками.

– Я знаю. Но это сделали вы. Разве без вашей помощи Колчак согласился бы на переговоры?

– Возможно, нет. Но я же убедил его, значит, теперь мы имеем дело с новой реальностью. А вот Пилсудского, скажу тебе, переубедить сложнее. У него слишком большие амбиции. И в русских он видит только врагов.

– Согласитесь, не безосновательно. Вспомните, что может произойти в тридцать девятом.

– Значит, и ты считаешь, что Россия – враг Польши.

– Нет, я считаю, что Польша должна стать сильной уже сейчас. Значительно сильнее, чем в нашем мире.

– И что же ты хочешь для этого сделать?

– Я много думал, есть ли возможность избежать разгрома в тридцать девятом. Как ни крути, а удара с двух сторон Польша не выдержит… если не станет Речью Посполитой. В нашем мире, в девятнадцатом, Пилсудский подставил под удар красных Петлюру. Он думал, что Красная армия ослабит украинцев, и они легко подчинятся Польше. В итоге Украина попала в руки Советов. Пилсудский захватил Вильно и поссорился с литовцами. Если бы этого не произошло, могла быть создана Речь Посполитая как федерация Польши, Литвы и Украины. Сейчас эта идея здесь очень популярна, и не только у поляков. Я общался с литовцами и украинцами, они мечтают о федерации. Согласны даже сделать столицей Варшаву. Если мы объединимся, у нас будет государство с хорошим промышленным потенциалом, богатое хлебом, с многочисленным населением. Оно сможет противостоять давлению и с востока, и с запада.

Крапивин удивленно посмотрел на Янека:

– Не ожидал от тебя таких выкладок. Ты серьезен не по годам.

– Когда есть великая цель, взрослеешь быстрее. Я хочу спасти Польшу и больше ничего. Дядя Войтек… то есть дядя Игорь, когда приходил ко мне, сказал, что у Польши есть шанс. Я много думал, что это за шанс, и понял, что она может спастись от раздела и оккупации только в союзе с другими странами Центральной Европы.

– Ну, Украина‑то больше тяготеет к союзу с Россией.

– А вам не приходило в голову спросить об этом украинцев? За годы пребывания в России они насытились по горло русским империализмом.

– Но, кажется, из Речи Посполитой они тоже с боем уходили. Имя Богдана Хмельницкого тебе ни о чем не говорит?

– Говорит, – поморщился Янек. – Мы были неправы тогда. Надо уважать всех, кто живет с тобой под одной крышей. Поляки тогда попытались сделать украинцев людьми второго сорта и потеряли Украину. Старых ошибок повторять нельзя.

– Насколько я знаю, в Польше до тридцать девятого года украинцам тоже было несладко. По крайней мере многие из них искренне радовались присоединению к СССР.

– Я же сказал, мы не должны повторять старых ошибок. Ни Украине, ни Литве в одиночку все равно не выжить. Россия и Германия разделят нас и разобьют. Только сильное государство в центре Европы может противостоять им, и Пилсудский понимает это…

– Только не хочет и слышать о союзе, – усмехнулся Крапивин. – Он готов лишь подавлять. Речь Посполитая в границах тысяча семьсот семьдесят второго года – только о том и говорит. Но он не склонен к компромиссам и переговорам. Поклоняется лишь силе.

– Откуда вы знаете?

– Я недаром провел с ним уже три дня в переговорах. С опытом начинаешь понимать людей.

– И каково ваше мнение?

– Как бы то ни было, мы обязаны наладить взаимодействие. Поодиночке нам с красной чумой не справиться.

– Пожалуй, – согласился Янек. – А где гарантии, что, победив красных, белые оставят в покое Польшу?

– Ты прямо как твой Пилсудский. Те же вопросы.

– А у вас есть ответы?

– Для тебя – да. Ты прекрасно знаешь, что таких гарантий дать никто не может. Глупость человеческая безгранична. Но ты знаешь и о том, что красные уже в ближайшее время попытаются захватить Польшу. Вот эта опасность куда более реальная, чем реваншизм белых.

– Поэтому Пилсудский и разговаривает с вами. А красные уже начали наступление. Вы же знаете, как только немцы проиграли войну, красные сразу захватили Минск, Вильно и Ковно и создали Литовско‑Белорусскую Социалистическую Республику Советов. Дальше, в Польшу, они не пошли только потому, что мы к этому моменту уже сформировали достаточно боеспособные части и дали понять, какой "теплый" прием ожидает здесь коммунистов. Да и ваши белые армии поднажали на них с юга и востока. Но поляки, которые жили в Литовско‑Белорусской республике, в полной мере ощутили прелести коммунизма: и чрезвычайки, и реквизиции, и расстрелы. Они создали комитеты самообороны, и мы, конечно, не оставили соотечественников без помощи. Сейчас апрель, и мы уже очистили от большевиков Новогрудков, Барановичи, Лидо и Вильно. Все, как и в нашем мире. Потрясающе быть участником этих событий!

– А я думал, что польско‑советская война начнется только в двадцатом.

– Это вы в Советском Союзе учились, – самодовольно заметил Янек. – Мы, в Польше, знаем, что это не так.

– Послушай, а как будут развиваться события дальше? Вернее, как они развивались у нас?

– Скоро красные начнут с нами переговоры, потому что им потребуются войска для боев с Колчаком и Деникиным. Эти переговоры провалятся к августу. Тогда польская армия перейдет в наступление и возьмет Минск и Бобруйск. Но еще до этого наши войска подоспеют на помощь Петлюре. Как раз в этот момент идея польско‑украинско‑литовской федерации станет популярна как никогда.

– Насколько я понимаю, действовать вы с Петлюрой будете так, чтобы красные могли разгромить Деникина?

– Что делать, русский империализм пугает здесь людей не меньше, чем коммунизм. Впрочем, Пилсудский подставит и Петлюру. К октябрю он снова начнет мирные переговоры. Под нашим контролем к этому моменту будут большие территории на Украине, в Белоруссии, Литве и Латвии. Переговоры продлятся до декабря, за это время красные успеют разгромить и Деникина, и Петлюру. Этот разгром я и хочу предотвратить. Думаю, как раз по осени можно будет создать федерацию и поддержать Деникина, если он, конечно, признает нас.

– А если не признает?

– Проиграет.

– В нашем мире белые так и не признали Польшу, даже после разгрома.

– Посмотрим. Я все же думаю, что белых лучше поддержать. Коммунизм страшнее.

– Это ты так думаешь. Для Пилсудского, похоже, белые и красные одним миром мазаны.

– Я постараюсь его переубедить. Через некоторое время он ненадолго уйдет в отставку и вернется к власти в ходе военного переворота. При необходимости его можно будет и не допустить к власти во второй раз.

– Кажется, ты разочаровался в своем кумире. В четырнадцатом ты говорил о Пилсудском совсем иначе.

– Да, когда узнаешь великих поближе, оказывается, что они просто люди.

– А иногда оказывается, что они велики только своей жестокостью. Хорошо, а если тебе не удастся изменить ход истории? Что будет вслед за разгромом?

– В январе генерал Рыдз‑Шмыглый вместе с литовскими войсками возьмет Двинск[37] и передаст его Литве. В марте он еще дальше продвинется по Белоруссии. В апреле мы заключим новый союз с Петлю‑рой, а в мае возьмем Киев. Потом красные начнут контрнаступление, и мы будем вынуждены отступать. В июле двадцатого красные подойдут ко Львову. Мы потеряем Гродно и Вильно, а в августе красные выйдут на Вислу.

– Тухачевский, если я не ошибаюсь.

– Да. Тогда вся Польша мобилизуется. Красные объявят, что Варшава для них только промежуточная цель на пути к Берлину. Но в августе‑сентябре произойдет то, что мы назовем чудом на Висле. Красные будут разбиты, и к октябрю мы снова встанем под Минском.

– Неудивительно. Тухачевский разорвет фронт и уйдет далеко от тылов. Мы изучали эту операцию как классический пример неграмотного руководства войсками.

– Как бы то ни было, мы отбросим его. В октябре заключим перемирие, а в марте двадцать первого – мирный договор. Естественно, Украину к этому моменту мы потеряем. А потом Пилсудский заберет у литовцев Вильно и поссорится с ними – с этого момента разгром Польши в тридцать девятом будет неизбежен.

– Ты хорошо знаешь историю.

– Я всегда думал над тем, как можно предотвратить катастрофу тридцать девятого.

– Прямо как твой отец. Ты, кстати, не думал о том, чтобы помочь русским избавиться от коммунизма?

– Думал. Отец мне все уши прожужжал. Но, кажется, этим занимаетесь вы с ним. А я хочу помочь Польше. Разве я не имею права? Вы‑то заботитесь о своей стране, а я вырос в Польше и считаю себя поляком.

– Хорошо. Твое право, ничего не скажешь. Но нам ты хотя бы мешать не будешь? Ты сам только что сказал, что в нашем мире поляки не поддержали белых. И ты прекрасно знаешь, что произойдет, если это повторится здесь.

– Знаю, – кивнул Янек. – Я, как и вы, считаю коммунизм и фашизм самыми опасными болезнями двадцатого века. Не только для Польши, для всего мира. Я сделаю все, чтобы большевики потерпели поражение.

– Хорошо, – кивнул Крапивин. – Ты поможешь мне убедить Пилсудского помочь нам?

– По мере возможностей. А вы что собираетесь делать, когда закончите переговоры?

– Вообще‑то я хотел возвратиться к Колчаку… Но теперь думаю, что мне стоит посетить Петроград.

ГЛАВА 34Господин мэр

Пули пробили стекло автомобиля. Две из них прошли буквально в нескольких сантиметрах от головы Чигирева. Осколки поцарапали щеку, и теперь историк прикладывал к ней платок. Поблагодарив водителя, проворство и быстрая реакция которого позволили им вырваться из засады на Миллионной улице, Чигирев вышел из машины, миновал двор и вступил под своды Мраморного дворца. Именно здесь он как глава временной администрации Петрограда счел возможным оборудовать свою резиденцию после гибели хозяев здания. Впервые попав сюда, Сергей был пленен изяществом и великолепием постройки. Впрочем, ему было приятно осознавать и то, что его резиденция располагалась в доме, который у него на родине был отдан музею В.И. Ленина.

Охранники взяли на караул, и Чигирев прошел в свои апартаменты.

– Сергей Станиславович, – метнулся к нему секретарь, – опять покушение? Вы ранены?

– Ерунда, царапина. – Чигирев брезгливо кинул окровавленный платок в мусорную корзину. – Оставьте меня на полчаса. Мне надо переодеться, я немного отдохну. Потом принесите сводки с фронтов, доклад комиссии по расследованию злодеяний большевиков и бумаги на подпись.

– Слушаюсь. – Секретарь кротко поклонился и вышел.

Чигирев прошел в библиотеку, остановился у окна и тяжело облокотился на подоконник. Перед ним простиралось Марсово поле, уже освобожденное от могил революционеров, снова пригодное для парадов. Если, конечно, будет повод праздновать победу.

"Какую победу? – подумал вдруг Чигирев. – И кто ее будет праздновать? Я спас этих людей от большевиков, а вместо благодарностей – только проклятия. Для левых я, видите ли, слишком жестко обошелся с большевиками, попавшими в плен. Для правых – слишком мягко. Для славянофилов я предатель, потому что пригласил финнов, а по мнению западников не должен был пускать в город армию Юденича. Все против меня! Господи, да я же просто спасаю их от красной чумы! Я делаю все возможное, чтобы улучшить их жизнь. А они, как только риск получить пулю в подвале чрезвычайки прошел, сразу стали требовать от меня реализации именно их идей и прожектов. Притом хотят, чтобы все делали за них, а они бы наслаждались радостями бытия. И почти никто не поддерживает, только критика со всех сторон. Да получится ли у меня выполнить задуманное?"

Чигирев подошел к ближайшему шкафу и взял первую попавшуюся книгу наугад. Он любил так гадать, а книжный шкаф еще никогда не подводил его, все время давая совершенно неожиданные, но точные подсказки. "Омар Хайям, – прочитал он и добавил: – Кстати".

Раскрыв книгу посередине, он прочел:

В этом мире не вырастет правды побег.

Справедливость не правила миром вовек.

Не считай, что изменишь течение жизни.

За подрубленный сук не держись, человек!

– Вот обрадовал! – Историк со злобой отбросил книгу. – Черт с ним, все равно до конца пойду.

Он решительно прошел в соседнюю комнату, распахнул дверь и застыл на пороге. Там на золоченом стуле, за чайным столиком сидел Крапивин – в парадной форме колчаковского полковника с погонами и всеми знаками отличия.

– А охрана‑то у тебя дрянная, – усмехнулся Вадим. – Можно входить и выходить сколько угодно. Неудивительно, что в тебя стреляют прямо под окнами резиденции. Кстати, те, что стреляли из револьверов, попались охране. А вот стрелок с винтовкой благополучно скрылся.

– Ты видел?

– Да, в окно. Работали, конечно, не профессионалы. Я бы тебя уложил, не сомневайся.

– Не сомневаюсь. А сейчас ты…

– Нет. Я хочу поговорить. Садись.

Чигирев прикинул, что если бы Крапивин хотел убить его, то наверняка уже сделал бы это. Историк подошел к столику и сел напротив Вадима.

– Это большевики в тебя стреляли? – спросил тот.

– Думаю, монархисты. Это уже третье покушение. Большевики пока заняты боями с Юденичем. Им не до меня, по крайней мере пока… Если, конечно, тебя не прислали из Москвы.

– Монархистам‑то ты чем не угодил?

– Я же провозгласил, что по окончании войны передам власть администрации, назначенной демократическим правительством России. А для монархистов иной власти, кроме государя, нет. И любой, кто этого не признает, – предатель.

– Тогда понятно.

– Слушай, хотел тебя спросить. Газеты какой‑то бред пишут про Ипатьевский дом в Екатеринбурге, про гильзы от оружия неизвестной системы… Что случилось? Это не твоя работа?

– Моя и Басова.

– Что с государем? Что с его семьей?

– Все живы.

– А где они?

– Басов вывел их в другой мир.

– Что ж, пожалуй, так лучше всего, – подумав, сказал Чигирев. – А что это за гильзы?

– Штатные автоматы отряда "Гранат". Басов, оказывается, собрал их, как и другое оружие.

– Представляю, как вы вломились в дом особого назначения! Да уж, оставили вы следующим поколениям задачу.

– Ничего, ломают головы над НЛО и исчезновениями в Бермудском треугольнике, поломают и над этой.

– Странно, что Басов вдруг вмешался.

– Не вдруг. Я наконец понял его логику. Он спасает отдельных людей, но никогда не вмешивается в политику.

– Тебе не кажется, что за то время, пока мы знаем друг друга, у него было очень много возможностей спасти отдельных людей, но он очень редко вмешивался. А вот в политике он участвовал достаточно активно. Притом именно с целью пресечь нашу с тобой деятельность. Нелогично как‑то получается. Я давно думаю о нем. Мне кажется, он действует исходя из какой‑то своей, особой логики. Мы не знаем, к чему он стремится, но цели у него есть, я уверен. Я хочу его понять. Интересно было бы расспросить Алексеева. Они много времени провели вместе.

– Да, пожалуй. Но Алексеев замкнутый тип, а перед нашим отъездом в Петербург в четырнадцатом вообще ушел в себя" Слова из него было не вытянуть.

– Я тоже заметил. Ладно, о них потом. Ты о себе расскажи. Ведь когда мы с тобой виделись в последний раз, ты с большевиками был. Сейчас вроде у Колчака. Или это камуфляж?

– Не камуфляж. Я ушел от большевиков.

– Почему? Стали невыносимы реки крови? Странно для тебя.

– Скажем так, я понял, что те, кто готов уничтожить столько людей, кто наплевательски относится к чувствам, вере и элементарным правам простых людей, никогда не построят достойного общества. Может, некоторые из них и верят, что ведут страну в рай, но на самом деле они тащат ее в ад.

– Слава Богу, понял.

– То, что я увидел, пока пробирался в Москву из Эстонии, просто убило меня. Продотряды, грабежи, зверство. Нельзя же так со своим народом!

– А с чужим можно?

– И с чужим нельзя. Но это же свои! Я должен перед тобой извиниться. Я помешал тебе предотвратить все это, когда еще было возможно. Я был неправ.

– Да ладно, чего уж теперь. – Чигирев отвел глаза. – Значит, ты теперь у Колчака?

– Да. Всю эту вакханалию надо остановить. Хоть как‑то.

– И для этого ты пошел к белым?

– Хоть как‑то, Сергей. Белые, по крайней мере, не будут устраивать такую мясорубку, какую устроили большевики. А потом можно повлиять на новое правительство, убедить…

– Блажен, кто верует, – усмехнулся Чигирев.

– Но надо же что‑то делать. Я не могу стоять в стороне, когда творится такое!

– Пожалуй. А в Петроград ты как попал?

– Я убедил Колчака, что надо вступить в переговоры с Пилсудским и Маннергеймом. Но вот с Маннергеймом ты меня опередил.

– Да, большой прогресс. Но с Пилсудским времени лучше не трать. Он убежденный русофоб. Белых он поддерживать не будет. Разве только на словах.

– Я это уже понял, без малого месяц в Варшаве проторчал. Кстати, видел Янека.

– Как он?

– Великолепно. Высоко летает. Кстати, пытается поменять историю Польши.

– Я знаю. Конечно, послать его в Польшу было моей ошибкой. Басов сыграл со мною злую шутку. Вот уж действительно, самое жестокое наказание – это когда тебе помогают осуществить мечты. Что же касается планов Ванечки поменять историю… Вряд ли у него получится.

– Почему?

– Польское общество еще не готово идти на компромиссы с соседями. Оно придет к этому только после Второй мировой и сорока лет коммунистического режима. Я был в Польше, я видел их.

– Ты говоришь почти как Басов. Но ведь и ты сам хочешь поменять историю.

– Я верю, что Россия созрела для демократии. Не могу не верить. Я ведь живу здесь с четырнадцатого года. Пусть только часть столичной интеллигенции, пусть небольшая часть мещан, но они уже готовы. То, что произошло в нашем мире, могло быть только случайностью. Я должен дать здешним людям шанс.

– А если ты ошибаешься? Если они не готовы?

– Все равно я постараюсь дать им шанс. Если они не воспользуются им… значит, не время. Но я сделаю все, что от меня зависит. Моя совесть будет чиста.

– Что ж, давай попробуем.

Чигирев удивленно посмотрел на Крапивина:

– Ты хочешь мне помочь?

– Почему бы и нет? Я хочу остановить бойню Гражданской войны. Ты тоже. Вместе у нас больше шансов, чем порознь.

– Но ведь я хочу построить демократию, гражданское общество, дать либеральные свободы. Ты же всегда презирал либералов.

– Пусть так. Это все равно лучше, чем диктат. По крайней мере еще никто не доказал, что если страна демократическая, то она обязательно должна быть слабой и в ней должен царить бардак. Кажется, Черчилль сказал, что демократия – отвратительная форма правления, но человечество не придумало ничего лучше.

– Скажет, – поправил его, широко улыбаясь, Сергей. – Ты сильно изменился.

– Кто не меняется под влиянием опыта, тот живет зря. Глупо упрямый – упрямо глуп, – Я рад, что ты пришел ко мне, – улыбнулся Чигирев. – Давай постараемся работать вместе. С чего начнем?

– Начнем с организации твоей личной охраны. Она у тебя отвратительная.

ГЛАВА 35Чай с добавками

Крапивин вошел в кабинет Чигирева.

– Ну что, готов? – встретил его вопросом историк, – Всегда готов, – усмехнулся Крапивин. – Ты здесь, главное, держись.

– Да уж, постараюсь. Охрану ты мне отлично организовал, с этой стороны бояться нечего. Хотя, если честно, надоели телохранители, вечно все заранее знать хотят.

– Терпи, ты теперь публичный политик. Зато за последние полгода предотвратили целых пять покушений. В тебя только однажды стреляли, с тех пор как я занимаюсь твоей охраной. Но не обольщайся. В истории много примеров того, как ошибалась даже самая хорошая охрана. Стопроцентную безопасность тебе никто не гарантирует.

– Знаю. Давай лучше еще разок о прогнозах. Ты убежден, что с большевиками нам не справиться?

– Нет, время упущено. Сейчас ноябрь девятнадцатого, а не май восемнадцатого. Общая численность белых армий сейчас триста тысяч человек. Это учитывая, что только в Петрограде и окрестностях Юденичу при нашей поддержке удалось сформировать пять дивизий. Впрочем, Юденич основательно завяз под Новгородом. Фрунзе навязал ему позиционную войну, и прорвать фронт нет никакой возможности. Общая численность Красной армии перевалила за три миллиона и уже получила боевой опыт. Поляки все‑таки начали с Москвой мирные переговоры и позволили большевикам спокойно бить Петлюру, Деникина и Колчака. Ничего у нас с Янеком не получилось: Варшава боится победы белых не меньше, чем красных.

– Да, а через год численность Красной армии достигнет пяти миллионов. Так, по крайней мере, было в нашем мире.

– Если бы мы смогли собрать такие армии полтора года назад, когда власть большевиков висела на волоске; если бы Маннергейм взял Петроград в мае восемнадцатого и позволил Юденичу захватить арсеналы и мобилизовать здесь части…

– Если бы да кабы, – развел руками Чигирев. – Ты же знаешь, что не было такой возможности, немцы не давали. На западе война шла. Русскую армию практически разогнали, офицеров перестреляли, а оставшиеся ушли в подполье. Пока они собрались на юге да сформировали части… Не было такой возможности.

– А ведь когда об этом в книге читаешь, кажется, что шанс был. В ближайшем рассмотрении все не так оказывается, – печально улыбнулся Крапивин.