Текст книги "Самозванцы. Дилогия (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Шидловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 41 страниц)

Чигирев понял, что Басов подкинул мужику приличную сумму «на чай».

Путешественники прошли в подъезд мимо угодливо склонившегося перед ними дворника. Басов наградил мужика еле заметным кивком головы.

– Как ты ухитряешься чувствовать себя в своей тарелке в любом времени? – негромко спросил Чигирев, когда они поднимались по широкой, устланной коврами парадной лестнице дома. – Я год в семнадцатом веке прожил и все никак привыкнуть не мог. А теперь еще здесь. Господи, Столыпин еще не убит, Николай Второй у власти. Сколько людей, которых мы знаем как исторических персонажей, все еще живы и не ведают, что случится вскоре.

– А мне плевать на всех этих персонажей и персон, – фыркнул Басов. – Я просто живу, чего и тебе желаю.

Он остановился на площадке третьего этажа и решительно дернул ручку звонка одной из квартир. Через некоторое время до Чигирева донесся лязг отпираемого засова, дверь отворилась. На пороге стояла молоденькая миловидная горничная.

– Здравствуйте, Игорь Петрович, – присела она в книксене.

– Здравствуй, Глаша, – ответил ей Басов, – Знакомься, это Сергей Станиславович. Отец Вани.

– Очень приятно, – Глаша почему‑то зарделась. – С выздоровлением, Сергей Станиславович.

Басов с Чигиревым прошли в невероятных размеров коридор. Глаша обогнала их, юркнула в дальнюю дверь, и вскоре Чигирев услышал ее голос: «Капа, неси скорее Ванечку. Батюшка его приехал». За дверью возникла суета, и из дверей гостиной вышла дородная женщина лет сорока с малышом на руках. Иван Чигирев был одет в длинное платьице и чепчик и сосредоточенно сосал большой палец правой руки. На мужчин он смотрел широко раскрытыми глазами, в которых читались удивление и испуг.

– Ай, посмотри кто приехал, – засюсюкала державшая его женщина. – Батюшка приехал!

Ребенок изумленно посмотрел на отца, потом на Басова и, протянув ручки к фехтовальщику, пролепетал:

– Дядя.

– Да, дядя Игорь Петрович пожаловал. А посмотри, кто с ним еще. Папенька!

Оно подошла к Чигиреву и протянула к ему малыша. Чигирев хотел взять сына на руки, но тот неожиданно прижался к няне и громко заплакал.

– Это ничего, ничего, – затараторила невесть откуда выскочившая Глаша. – Отвык. Скоро снова привыкнет, все будет хорошо.

Чигирев в полной растерянности смотрел на орущего уже благим матом ребенка. Только теперь он понял, насколько был не готов к этой встрече.

Они втроем сидели за обеденным столом и неспешно поглощали наваристый борщ и телятину с картофелем. Малолетний Иван спал в детской под бдительным присмотром няни. Глаша суетилась на кухне. За окном мирно цокали подковы извозчичьих лошадей да время от времени доносились крики мальчишек, торговавших газетами: «Последние новости! Последние новости! Загадочное убийство в доме статского советника Арефьева!»

– Хорошо, спокойно, – Басов откинулся на спинку стула. – Достаток и благоденствие. Так бы и не уезжал никуда.

– Так не уезжай, – Чигирев внимательно посмотрел на него. – Тебя‑то ведь вроде там ничего не держит.

– Да как тебе сказать, – Басов пожал плеча‑ми. – Во‑первых, на нас с вами, ребята, тяжкий крест. Мы знаем, что будет. Мне, положим, через несколько лет пятьдесят. В семнадцатом будет под шестьдесят. Ну и зачем мне, старому хрычу, это революционное лихолетье? Я лучше обоснуюсь там, где в ближайшие лет двадцать пять никаких неприятностей не предвидится. Оно, конечно, можно бы и в Швейцарию податься или в Северо‑Американские Соединенные Штаты. Но ведь Вадим сдуру там в канитель залез. Да и ты назад собираешься. Все одно его вытаскивать придется, так лучше уж базу иметь.

– Почему ты думаешь, что вытаскивать придется? – насторожился Чигирев.

– Потому что вы в политику решили полезть. Ничем хорошим это не кончится ни для тебя, ни для него.

– Ах, вот ты о чем, – протянул Чигирев. – Снова меня отговаривать решил?

– Никто тебя не отговаривает. Хочешь в годуновскую Московию, скатертью дорога. Если помощь будет нужна, как найти меня, расскажу. Но я тебя просто предупредить хочу. Если плохим политиком будешь, совесть замучает, хорошим – убьют.

– Так прямо и убьют.

– Да нет, могут и в острог сослать. Это как повезет.

– Почему?

– Потому что, если тебе удастся действительно провести прогрессивные реформы, ты как кость в горле станешь у тех, кто хорошо жил при старом порядке. Они сделают все, чтобы тебя убрать.

– Но ведь будут и те, кому новые времена принесут свободу и достаток.

– Они будут слишком заняты, Сережа, – печально сказал Басов. – Так уж мир устроен, что хорошие люди всегда по горло загружены. Они домом занимаются, творят, мыслят. А подонки только властью и деньгами озабочены. У них на это время уходит. Поверь, если ты станешь им по‑настоящему опасен, тебя ничто не спасет.

– Но я чувствую долг перед тем миром, – настойчиво проговорил Чигирев. – Я знаю, как ему помочь. Я могу помочь. Я не имею права не помочь.

– Хорошо, что ты мне напомнил о долге, – звонко щелкнул пальцами Басов. – Я давеча в английском клубе Первушину пятьдесят рублей проиграл, да так и не отдал. Надо бы заехать, расплатиться.

– Игорь, о чем ты? – с укоризной проговорил Чигирев.

– О долгах. У меня, собственно, других и нет. А то, что ты на себя взвалил, твоя проблема. Действуй, если приспичило.

– А ты что мне предлагаешь? – запальчиво спросил Чигирев.

– Уютный дом где‑нибудь под Стокгольмом или Лозанной. Хочешь здесь, хочешь в тридцать пятом или семидесятом. Ты будешь скупать для меня соль и перец, а я буду сбывать их в Кенигсберге и Риме века тринадцатого. Это сверхприбыльный бизнес. Будем как сыр в масле кататься. Твой сын получит хорошее образование. Даст бог, ты найдешь себе новую спутницу жизни. Чем плохо?

Чигирев на мгновение задумался.

– Вы прямо как змей искуситель, Игорь, – заметил молчавший до этого Алексеев. – Этакий демон соблазна.

– А почему нет? – усмехнулся Басов.

– Дела демонов и ангелов – не дела людей. Простите, если бы вы были таким эгоистом, каким хотите казаться…

– То что? – Басов внимательно посмотрел в глаза Алексееву.

– Вы бы действовали иначе. И вам бы не требовалось искушать Сергея… Да и Вадима. Вы ведь тоже предлагали ему безбедное существование в разных уголках мира в разные времена. Но вы прекрасно понимаете, что они не из тех, кто сделает целью жизни семейный уют и прибыльный бизнес.

– Я просто хочу, чтобы их выбор был осознанным, – возразил Басов.

– Я осознаю, через что мне предстоит пройти, – мрачно произнес Чигирев.

– Ни черта ты не осознаешь, – резко осадил его Басов. – Ты пока только в подьячих ходил, и то стонал от интриг. Ты хоть понимаешь, какая драка идет у трона, там, где делятся тонны золота и земли с тысячами крепостных? Тебе там не выжить.

– Выживу! – вспыхнул Чигирев. – Вот увидишь, я добьюсь своего.

– Чего? – Басов склонил голову набок и с интересом посмотрел на Чигирева. – Ты знаешь, как развивалась история у нас. Даже если тебе удастся где‑то изменить ход событий, дальше ты будешь иметь дело с новой реальностью. У тебя больше не будет преимущества в виде знания истории. Да и чего ты вообще хочешь добиться своими потугами?

– Я хочу ускорить темпы развития Московии, – быстро проговорил Чигирев. – Я хочу сделать ее нормальным европейским государством. Я хочу предотвратить многовековое крепостничество, которое в конце концов приведет к катастрофе семнадцатого года.

– Ну‑ну, – усмехнулся Басов. – Флаг в руки. Так это ты Годунова решил просвещенным политиком сделать?

– Нет, – Чигирев энергично замотал головой. – Годунов – битая карта. Мы опоздали. Да и не готова та Россия принять выборного царя. Они все ждут царя «природного», помазанника божьего. Поэтому годуновское правление столь непопулярно. Голод, разбойники – это все повод. Народ не принял Годунова как «природного» государя и будет цепляться за любую его неудачу, а его успехи так и останутся незамеченными. Теперь я сделаю ставку на Отрепьва. Я постараюсь войти к нему в доверие. Если нам удастся предотвратить его свержение, то Россия может пойти по западному пути…

– А он нужен ей, этот западный путь? – уточнил Басов.

– Игорь! – вспыхнул Чигирев. – И ты это говоришь, зная кровавую историю Руси до конца двадцатого века? Зная, чего добьются за это время западные демократии?

– Хорошо, – Басов поднял руку, словно отгораживаясь от напора историка. – Выведем мы тебя к Отрепьеву, и поступай как знаешь. Только подумай, как поступишь с сыном? Он ведь у нас на руках. Ты, как я понимаю, решил поучаствовать в предстоящей резне. Ребенок для тебя будет обузой.

– Да, в поход ему нельзя, – согласился Чигирев. – Может, пристроить в хорошую школу? Например, к иезуитам в Польше. Ведь у тебя есть связи, Игорь. Ты поможешь? У них хорошее образование. Я бы хотел, чтобы он вырос человеком с западным образованием и менталитетом.

– Я займусь этим, – вздохнул Басов.

– Спасибо. Я рад, что вы мне помогаете. Значит, возвращаемся в семнадцатый век. В тысяча шестьсот четвертый год. Когда доберемся до Речи Посполитой, я отправлюсь во Львов. Там Отрепьев формирует свое войско. Где будем делать «окно»? На Ильинке нельзя, там при Годунове…

– Зачем нам Ильинка? – усмехнулся Басов. – Что я, дурак неделями на лошадях через леса таскаться да еще границу пересекать? Сядем здесь на поезд, доедем до Варшавы, это город Российской империи. Там и откроем канал. А мне оттуда до Кракова уже верхом дня три. Ну а ты до Львова сам добирайся. В семнадцатом веке и Варшава, и Краков, и Львов – это Речь Посполитая, так что через границу тайком пробираться не придется.

Басов поднялся и зычно позвал Глашу. Когда девушка вошла, он сказал:

– Голубушка, сделайте одолжение. Закажите нам на послезавтра купе в скором до Варшавы. Уезжаем.

Часть 3САМОЗВАНЦЫ

ГЛАВА 20Перед битвой

Отсветы костра играли на снегу, ежесекундно образуя причудливые фигуры. Крапивин осмотрелся. Огромная армия расположилась в поле под Новгородом‑Северским. Люди сидели у костров небольшими группами, негромко переговариваясь. А в отдалении горели другие костры. Там стояла армия самозванца Гришки Отрепьева, дерзнувшего провозгласить себя царевичем Дмитрием. Там, наверное, люди также сидели у костров и о чем‑то разговаривали. Для офицера, привыкшего к войнам конца двадцатого века, находиться в лагере пятидесятитысячной армии и видеть перед собой пятнадцатитысячную армию противника было странно. За всю свою жизнь Крапивин ни разу не встречал такого скопления войск на небольшом пятачке.

Теоретически, конечно, все было обосновано. Оружие двадцатого века позволяло истребить всю собравшуюся здесь массу людей одним артиллерийским залпом или заходом эскадрильи штурмовиков. Крупнокалиберный пулемет и пушка простейшего БМП дала бы возможность вести убийственный по своей эффективности прицельный огонь по войскам самозванца. Но при существовавшем в семнадцатом веке оружии лучшая тактика заключалась в том, чтобы собрать как можно больше войск и максимально приблизиться с ними к противнику. И все же бывшему подполковнику, а ныне десятнику Вадиму Крапивину было непривычно наблюдать такое скопление народу.

В отдалении послышались шаги. Вскоре из темноты к костру вышел сотник Федор, непосредственный начальник Крапивина. Вадим автоматически вскочил по стойке «смирно», но потом, опомнившись, поклонился командиру в пояс. Отвесили сотнику поклон и остальные стрельцы его десятка.

– Ишь как вскочил, – усмехнулся Федор, глядя на Крапивина. – Твои бы люди столь проворны были, когда я «пли» командую!

Крапивин молчал, исподлобья глядя на командира.

– Ну, чего уставился? – фыркнул сотник. – На мне грибы не растут.

Стрельцы заржали, но сотник тут же окоротил их яростным взглядом.

– Пойдем поговорим, что ли, десятник.

Крапивин покорно двинулся за своим командиром. Вскоре они вышли на границу лагеря. Под ногами хрустел снег да слышалась в отдалении перекличка часовых. Собеседники с трудом различали друг друга в отсветах костров.

– Скоро битва, – неспешно произнес Федор. – Не боишься, десятник?

– Чего там боятся, не впервой, – усмехнулся Крапивин.

– Боец ты знатный, – спокойно подтвердил Федор. – И разведчик, каких я прежде не видывал. Эк ты в самый стан самозванца пролез да казака ихнего живого нам на допрос притащил! Хвалю. Только в большом деле, где бы такие армии сходились, ты ни разу не бывал. Сам ведь сказывал.

– Смерть везде одна. Или ты мне не про страх толкуешь?

– Верно, не про страх. Ребята‑то твои все вразнобой ходят. Залп разом дать никак не могут. Ладно, сам знаю, что молодняк тебе дал. Так ты ведь строю их и не учишь совсем.

– Как же не учу? – возмутился Крапивин.

– Да маршируют‑то они у тебя как немцы, спору нет. Только к бою в строю они у тебя вовсе не готовы. Не понимаешь ты, вижу, зачем строй в бою нужен. Видать, вы там у себя, в Сибири, каждый вразнобой бьетесь. С тамошней мордвой, может, так и можно. Но здесь‑то ляхи.

– А что ляхи?

– А то, – с укоризной проговорил Федор, – что я уж двадцать пять годов воюю. И свеев бил, и татар. А батька мой, тот еще с ливонцем повоевать успел. Но и он говорил: нет ничего страшнее ляшской конницы в атаке.

– Ужель страшнее нашей? – спросил Крапивин. Разговор явно приобретал интересный оборот.

– Куда как страшнее. А наша конница, она тьфу, – Федор сплюнул на снег. – Завсегда, когда с ляхами и татарами бьемся, только мы, стрельцы, выручаем. А мы на поле сильны строем да единым залпом. Только так от конников отбиться можно. Одиночный выстрел супротив кавалерийской лавы – что комара укус. Отдельно стоящему стрельцу голову с плеч мигом снесут. А вот как встанет полк, аки стена, да залп единый даст, вот тут‑то ляху и тяжко будет. Уразумел?

– Уразумел, – с вызовом ответил Крапивин. – Ты скажи лучше, почто стоим да на самозванца наступать боимся? Пятьдесят тысяч здесь, а у него‑то только пятнадцать. Три дня друг против друга стоим и в бой не идем. Мнишек, вон, над нами потешается. Он татарский отряд, что на службе у государя, разгромил, а мы стоим как ослепли. Али так страшных ляхов испугались? Так не много их там. Тот пленный, которого я приволок, сам сказал: поляков тысячи полторы конных шляхтичей, да пехоты польской тысячи три. Остальное казаки малоросские да беглые от московского царя. Авось как справимся.

– А ты себя умнее воеводы нашего, боярина Мстиславского, числишь? – резанул Федор.

– Не числю, – огрызнулся Крапивин. – Я понять хочу. У нас более чем трое на одного. В чем дело?

– Ладно, не злись, – вдруг смягчился Федор. – Мстиславский и впрямь воевода умом не сильно крепкий. Но ты боец справный, да далеко от Москвы, видать, жил. Ты хоть башкой своей подумай, почему все города окрест самозванцу присягнули.

– Испугались, – неуверенно проговорил Крапивин.

– А раньше не боялись? Ляхи от века сюда ходят. Сколь раз бывало, что и городки штурмом брали. Но завсегда пограничные ратные люди здесь насмерть стояли. Коль города теряли, в леса шли и оттуда урон ворогу наносили. А кто изменял, тех по пальцам перечесть. Из Москвы больше люду к ляхам переметнулось, чем из Смоленска да здешних городов. А тут вдруг город за городом спужались? Сам‑то помысли, могло ли так быть? Стало быть, признали они Дмитрия природным царевичем.

– Так что же, Мстиславский войску своему не верит? – удивленно спросил Крапивин. – Так тем паче стоять нельзя, а то изменники против тебя обратятся. Наступать надо или отходить.

– Может, и не верит, – негромко произнес Федор, – а может, и сам сомневается.

– В самозванце?

– Кто ведает, самозванец он или царь наш природный? Не может же господь на Русь так осерчать, что без природного государя нас оставить. Может, все же было чудо и спасся царевич Дмитрий Иоаннович.

Федор перекрестился.

– Так ведь Борис‑то Годунов всем народом избран, – заметил Крапивин.

– Дурак ты, – ощерился Федор. – Это у вас, в Сибири, атаманов кругом избирают. А царь на Руси – он природный, богом данный. Власть его от господа, а не от людей. Право его на престол от рождения, а не от людского хотения.

Крапивин был изумлен. Он вдруг понял, насколько велик разрыв между его оценкой событий и тем, как смотрели на вещи люди, живущие здесь. А еще у него возникло одно неприятное чувство – ни с чем не сравнимое, которое он испытал лишь однажды, в тысяча девятьсот девяносто шестом, в Грозном. Тогда он прибыл со своим отрядом для выполнения задания в расположение грозненского гарнизона и был поражен атмосферой, царившей там. Нет, там не было какого‑то особого разгильдяйства или бардака, превышавших обычные для Российской армии конца двадцатого века. Гарнизон жил своей обычной жизнью, караулы, блокпосты и части были расположены в соответствии с уставами, Но было нечто, что заставило Крапивина забеспокоиться. Он понял: никто из находившихся тогда в Грозном военных не хотел воевать. Им было плевать на бойню, в которую их втянули нефтяные короли «новой российской демократии». Они не видели смысла в войне. А чеченцы воевать хотели, и Крапивин это знал. И именно тогда подполковник понял, что если чеченцы ударят, то, несмотря на отсутствие превосходства в технике, возьмут город. И он не ошибся: все, что он предвидел, сбылось ровно через месяц. И ничего нельзя было сделать. Дело заключалось не в количестве войск и наличии техники, не в диспозиции частей. Дело было в глобальном нежелании российских солдат воевать.

«Но там хоть было четкое деление: «наши» – «не наши», – подумал Крапивин. – Перед нами были чеченцы, другой народ. Каждый знал: предать он может, но чеченцем не станет никогда. И те ненавидели русских, считали нас оккупантами, неверными. А здесь все свои, русские. Спор идет, по сути, за престол. Для этих людей решается вопрос, какой царь «природнее». Любой может перебежать к противнику и стать там «своим». Пока они колеблются. Но что будет дальше? Вот она, смута! Нет, прав Игорь, смута не в делах. Смута в головах. И она уже началась. Войско не готово сражаться. И если нас завтра атакуют, то побьют непременно».

Федор по‑своему истолковал молчание подчиненного.

– Ты не тушуйся, – пробасил он. – Не нашего это ума дело. Про то пусть воеводы мыслят, идти ли на сечу, али ожидать. А самозванец тот али нет, мыслю я, знамение нам будет. Не оставит нас господь без помощи.

– Так, а пока знамения нет, что делать? – спросил Крапивин. – Мы же люди ратные. Как же воевать, если в свое дело не веришь?

– А ты воюй, – спокойно ответил Федор. – Ляхам да казакам малоросским завсегда урон нанести к пользе. Спокон веку они окраинные земли наши разоряют. А вред государю природному допустить Господь не позволит. Ладно, много слов говорим. Я тебя за одним звал. Запомни, в бою все должны действовать как один. Что я скажу, то и делайте. Тем сильна армия московская, что воевод своих слушается.

– От чего же тогда в войне Ливонской ляхам да шведам уступили? – Крапивин решился выжать из командира максимум информации. – Ужель воин русский тамошним воинам уступает?

Федор исподлобья посмотрел в глаза десятнику. Хоть Крапивин и был на голову выше своего командира, но чувствовалось, что сотник в полной мере ощущает над ним свое превосходство.

– Будь на твоем месте другой, – сухо заметил он, – били бы тебя уже батогами. И впредь укороти язык. Негоже простым воям на людях дела царей и бояр обсуждать. Но нынче я тебе скажу. Скажу, как сам мыслю. Сильны они каждый в своем. Но на их силу у нас своя сила есть. Ляхи и татары, положим, в конной атаке сильны. Так на то у нас строй и залп есть. Шведы огненным боем сильны, так мы их в сече взять завсегда можем. Духом воинским мы никому не уступаем. Только знаю я один обычай у ляхов. Ежели гетман в битве неумело рать повел, не водить ему больше войска. У татар, ежели мурза дурь на ратном поле показал, удавит его хан. Ежели свейский полководец дураком себя проявит, так король его из армии изгонит, а может, и казнит. Воевод в этих царствах по умению их и разуму назначают. А у нас по родовитости. Ты‑то в Сибири воевал. У вас в атаманы тех, кто поспособнее, выкликали. А здесь, ежели еще при Иване Третьем кто из Мстиславских в каком походе верховным воеводой был, а кто из Басмановых при нем воеводой правого или левого крыла, так и нынче не бывать никому из Басмановых начальствующим над Мстиславскими. И будь нынешний правнук Мстиславского дурак дураком, а Басманов воеводой от бога, рать поведет Мстиславский. По обычаю так. Вот и бывает, что их воевода нашего проворнее да сметливее оказывается. А про Ливонскую войну, ежели знать хочешь, там и иная причина была. Грозен был царь Иван. Многих воевод, толк в битвах знающих, он в измене объявил да казнил. Не ведаю я, была ли там измена, али ошибся государь, только остались при дворе одни трусы да наветчики, – он понизил голос. – Вон, как Бориска Годунов. Тот ведь тоже к престолу не ратными подвигами, но лестью и холопством приблизился. Через дочку свою, которую за царевича Федора в жены выдал. А рать вести некому было. Сам Иван от Батория бегал, татарам на разорение Москву отдал. Не того он боялся, что слабее его воинство, а того, что свои воеводы предадут. От того и извел всех сильных. И нынче на Москве потомки не тех, кто бился, а тех, кто наветами себе мошну набивал. Служил я на Москве пять лет, видел бояр многих, люд служилый. Так я тебе скажу: нет, почитай, среди них больших и сильных. Душонки мелкие одни. Всех, кто воевать годен, на пограничье сослали, под татарские да ляшские сабли. Ты почему думаешь, украинские города, как один, ему присягнули? – Федор махнул рукой в сторону лагеря Отрепьева. – Не из страха. Просто ведают, что при Борисе им хода в чины нет. А государь природный, он, глядишь, истинных‑то бойцов заметит и приблизит.

– Так Иван Четвертый сам, говоришь, знатных воевод истребил, – возразил Крапивин. – Природным ведь царем был.

– Так, видно, чары колдовские на него кто навел, – огрызнулся Федор, – али Господь за грехи нас через него покарал. Уж не знаю, за что такая напасть на Русь, что холопья душа в палатах боярских да в приказах государевых поселилась. Только одного человека я помню кто удаль молодецкую на Москве показал. Да и тот, как ты, из Сибири. Мы тогда палаты боярина Романова брали, а он среди боярских людей был. Сховался он от нас, а когда двое из моих с сенной девкой озорничать стали, из хорона‑то вышел да с саблей на них пошел. Знал ведь, что на верную смерть идет. Да стрельцы мои от него побежали. Не потому утекли, что он в сабельном бою искуснее был, а потому, что силою духа он их превзошел. Великая это вещь, сила духа, в бою – главная. Я не стал убивать его тогда. Его потом царь миловал да в приказные люди произвел. Я когда про это узнал, сразу понял: пропал парень. К себе бы я его взял, среди приказных ему не место. Прям он духом, а в приказах людишки‑то все с душонками лисьими. Знал, не простят они ему прямоты. Как в воду глядел. Снова брать мне его пришлось, когда он бузу в приказе затеял. Что с ним нынче, не ведаю. Казнили, видать. А больше я таких, как он, и не встречал на Москве. И скажу тебе прямо: не по нраву мне это, не по нутру. Когда в царских палатах кривда, когда люди приказные да воинские лестью да наветом, а не верной службой выдвигаются, не будет от того добра.

– Но ведь ты‑то на Москве служил, – заметил Крапивин.

– Служил, – хохотнул Федор. – Потому как я до того двадцать лет в ратях бился. А кто из тех сынков опричных да детей боярских знал, как караулы в крепости ставить? Они‑то только девок портить умеют. Хорошо хоть нашелся один, додумал меня в стражу забрать. Всё секреты у меня выпытывал, а нынче решил, что научился уж всему, и меня подальше отослать изготовился. Мешал я ему, потому как ведаю ратное дело более, чем он. Так бумага уже была, чтобы меня на свейскую границу в Орешек‑крепость отослать. Не объявился бы у порубежья… – он запнулся, – самозванец, гнил бы я уже в болотах на Нево‑реке. Не будет порядка в нашем государстве, доколе на престол природный государь не сядет. А как сядет, так мужей храбрых да мудрых привечать станет, а льстивых наветчиков от себя отдалит.

– Так может, государя по уму и отваге избирать надобно, а не по роду? – заметил Крапивин.

– Государь над прочим православным людом стоит и кого карать, а кого миловать избирает, – строго посмотрел на него Федор. – Так и Господь над государем стоит и кому на царстве быть решает. И то не людской промысел, а Божий.

– А в иных государствах королей избирают, как в Польше. А в иных парламенты, дума сиречь, власть королевскую ограничивают, чтобы мужей славных, как Иван делал, без вины не казнили.

– Так басурмане ведь, промысла божьего не ведают, – сплюнул в сторону Федор и тут же прикрикнул: – Ты, десятник, не забывайся! Не по чину тебе о делах государевых рассуждать. А завтра чтоб все твои люди, как один, в строю шли. Иначе батогов отведаешь. Уразумел?

И, не дождавшись ответа, пошел прочь, хрустя снегом и позвякивая саблей.

ГЛАВА 21Битва

Утро выдалось пасмурным. Низкие тяжелые тучи нависли над заснеженным полем, на котором выстроилось две армии. Крапивин быстро оглянулся назад. Там, на небольшом холме, под прикрытием их стрелецкого полка, стоял золотой стяг с ликом Христа, под которым располагался шатер воеводы – боярина Мстиславского. Дородный боярин изволил завтракать. К его шатру то и дело подбегали слуги с различными блюдами.

– И что же, сегодня опять целый день простоим? – нерешительно спросил юный, еще безусый стрелец из десятки Крапивина.

По тону, которым говорил юноша, бывший подполковник понял, что парень как раз очень бы хотел целый день простоять и не вступать в битву, и приготовился было сказать нечто ободряющие и одновременно высмеивающее струхнувшего юнца, но тут заговорил пожилой стрелец из десятка, стоявшего перед ними:

– Долго стоять не будем. Если наши замешкают, так ляхи скоро в бой пойдут. Народ они такой, подолгу на месте стоять не умеют.

– Так ведь мало их, – жалобно проговорил юноша. – Нас‑то втрое больше.

– Да им без разницы, – буркнул в ответ стрелец. – Им лишь бы саблей помахать.

– Кто там лясы точит? – донесся до них окрик стоявшего во главе сотни Федора.

Стрельцы затихли. И тут Крапивин услышал, как на правом фланге противника надрывно и протяжно запели боевые трубы. Сразу же правофланговая польская конница двинулась вперед. Кони медленно набирали скорость, переходя с шага на рысь, а потом в галоп. Гигантский рост позволял Крапивину прекрасно видеть завораживающую картину кавалерийской атаки. Вот уже опущены длинные пики, и сверкают над головами конных поднятые вверх сабли, а над полем катится раскатистый боевой клич, перекрывающий топот копыт. Казалось, никакая сила в мире не может остановить эту летящую во весь опор лаву.

«Эх, пулемет бы туда крупнокалиберный, – подумал вдруг Крапивин. – Всего один».

Но у стоявших на левом фланге стрельцов не было пулемета. Их строй окутался редкими дымами выстрелов, нестройных, каких‑то испуганных. Ухнула пушка, и где‑то в центре строя атакующих ядро вздыбило землю.

«Ядро! Почему ядро? Надо же картечью! – в отчаянии подумал Крапивин. – Почему не стреляют залпом? Почему молчит остальная артиллерия?»

Польская конница вломилась в строй обороняющихся, и атакующий клич сменился криками отчаянной рубки.

– Господи Иисусе, строй сломали! – выдохнул пожилой стрелец. – Сколько ж народу нынче погубят!

– Товсь! – взревел Федор, указывая вперед, туда, где на строй царских войск медленно наступала пехота самозванца.

Стрельцы быстро изготовились к стрельбе. С холмов грянули пушки.

Противник приближался медленно, очень медленно, маршируя, как на параде, с развернутыми знаменами и хоругвями. Немного не дойдя до дистанции, с которой они смогли бы открыть огонь, полки неожиданно остановились.

– Чего ждут? – невольно вырвалось у Крапивина.

– Вон чего, – хлопнул его по плечу невесть откуда взявшийся рядом Федор и указал назад и чуть влево.

Повернувшись, Крапивин увидел, как на холм, где располагался шатер воеводы, стремительно взлетают десятки польских кавалеристов. Очевидно, они прорвались через смешавшиеся полки левого фланга и теперь стремились захватить самого командующего царскими войсками.

– Черт, с тыла обошли! – выругался Крапивин.

– А ну, братцы, бегом на холм, воевода в беде! – рявкнул Федор.

Сотня неслась на холм со всех ног, но все же гораздо медленнее, чем требовалось. Бойцы изо всех сил пытались удержать строй, но всё‑таки линия была нарушена. Впрочем, это мало беспокоило Крапивина. «Как могло такое получиться? – лихорадочно соображал он. – Пропустили удар, как дети! Это либо крайняя тупость командования, либо измена. И больше похоже на второе. Черт, что делать‑то?»

Впрочем, вскоре ему стало не до размышлений. Уже через несколько минут бешеного бега в гору все поняли, что поляки достигнут шатра раньше стрельцов. Очевидно, поняли это и на холме. Было видно, как воевода подзывает к себе двух слуг и те не без труда помогают дородному боярину вскарабкаться на мощного, но явно неповоротливого коня. «Не успеет! – с необычайной отчетливостью понял Крапивин, глядя на стремительно приближающихся польских кавалеристов. Эх, была не была. Будь Мстиславский трижды идиотом и дважды предателем, нельзя допускать, чтобы главнокомандующий в плен попадал. Флаг врагу отдавать нельзя».

И резко прибавив хода, он заорал изо всех сил:

– А ну, ребятушки, у кого силы еще есть, поднажми!

Строй окончательно сломался. Следом за Крапивиным смогли поспеть еще человек двадцать. Остальные отстали безнадежно.

И все равно они опоздали. Влетевшие на холм поляки мигом опрокинули два десятка дворян, охранявших воеводу. Мстиславский попытался было спастись бегством, но один из шляхтичей настиг его и ударом копья выбил из седла. Кто‑то подрубил золоченый стяг с изображением Христа, и тот повалился на землю.

В этот момент Крапивин с еле поспевавшей за ним группой взбежал на холм. Не снижая хода, он ринулся на шляхтича, развернувшего коня, чтобы добить Мстиславского, и с силой воткнул ему саблю под кирасу. Шляхтич охнул и свалился с коня. На десятника, подняв над головой саблю, уже несся другой кавалерист. Инстинктивно увернувшись от удара, Крапивин присел и подрубил коню ноги. Всадник кубарем полетел на бердыши стрельцов.

– А ну, ребятушки, не посрамим оружия русского! – взревел Крапивин, бросаясь вперед.

Под ногами что‑то зашевелилось. Ах да, Мстиславский.

– Воеводу оттаскивайте, – коротко приказал Крапивин, отражая атаки наседавшего на него кавалериста.

Вокруг стало тесно. Холм стремительно заполнялся стрельцами, теснившими поляков. Те кружили, стремясь вырваться из смыкавшегося вокруг них кольца, однако было ясно, что удержать холм им не удастся. Все пространство заполнил звон оружия, храп и ржание коней, В воздух поднимался пар от разгоряченных тел. Крапивин, нанося яростные удары, прорывался к тому месту, где валялась срубленная хоругвь. Он уже видел ее, когда молодой шляхтич подъехал к лежавшему на утоптанном снегу знамени, подхватил его и принялся разворачивать коня, явно намериваясь вырваться с этим трофеем из окружения.