Текст книги "Самозванцы. Дилогия (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Шидловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 41 страниц)

– Неглупо, – похвалил Чигирев.

– Еще бы, – самодовольно усмехнулся Крапивин. – Если не будет покушения, не будет и повода к войне.

– Положим, таких поводов может создаться еще много, – заметил Чигирев.

– В нашей ситуации несколько месяцев отсрочки – уже благо. Может, твой Распутин свое дело успеет сделать. Может, обстановка переменится. Да даже если армия хоть немного лучше подготовится, уже хорошо.

– Однако сегодня утром я прочел в «Биржевых ведомостях», что завтра начинается визит эрцгерцога Фердинанда в Сербию.

– Что?! – Чтобы не выдать своих эмоций, Крапивин прикусил нижнюю губу. – Ты уверен?

– Абсолютно.

– Странно, – протянул Крапивин. – Впрочем, может быть, они предприняли необходимые меры безопасности. Может, Гаврила Принцип и его группа уже арестованы.

– Я надеюсь на это.

– А что может быть еще? Как офицеры австрийской разведки могут подставить наследника престола под пули?!

– Могут. Если очень хотят, чтобы началась война. Возможно, там тоже идет своя политическая игра, в которой наследник – лишь разменная монета. У сербов тоже могут быть свои интересы. Не забывай, что совсем недавно окончились две балканские войны. Может, они хотят спровоцировать новую, перетянуть на свою сторону Россию и получить свои выгоды. Или ты думаешь, что только в России все общество стремится к войне? Если бы это было так, думаю, мировой войны не получилось бы. В конце концов, австрийская разведка и сербская полиция могут просто проигнорировать твои сообщения. Мало ли что говорит какой‑то офицерик в Петербурге.

– Надеюсь, что ты не прав. Впрочем, если это и так, то нам надо хотя бы максимально отсрочить вступление России в войну. Пусть хотя бы будет произведено достаточно оружия и подготовлена армия. Здесь твой Распутин может оказаться незаменим, чтобы оттянуть войну. Хотя, если честно, противно в эти игры играть. Да и «старца» этого шлепнуть побыстрее не мешало бы. Я ведь не шучу, когда говорю, что каждый день его пребывания при дворе подрывает основы престола.

Дверь тира скрипнула, и оба собеседника повернулись навстречу вошедшему. Перед ними стоял высокий статный кавалерийский генерал‑майор.

– Здравия желаю, ваше превосходительство, – откозырял ему Крапивин.

– Здравствуйте, – ответил на приветствие генерал. Он говорил по‑русски весьма четко, но с заметным акцентом. – Не вы ли штабс‑капитан Крапивин, наставник по стрелковому делу?

– Так точно, ваше превосходительство.

– Очень приятно. Я – Карл Густав Эмиль Маннергейм, командир лейб‑гвардии уланского полка, расквартированного ныне в Варшаве. Прибыл в Петербург по делам службы и зашел в академию повидать старых сослуживцев. Я здесь некогда верховую езду преподавал, знаете ли. Вот мне и рассказали, что появился некий преподаватель, поражающий всех невиданным искусством стрельбы. Не соблаговолите ли провести небольшую демонстрацию?

– К вашим услугам, ваше превосходительство, – Если я не вовремя, могу зайти попозже. – Маннергейм посмотрел на Чигирева.

– Что вы, ваше превосходительство. Ко мне просто зашел старый друг. Простите, что не представил его вам. Сергей Чигирев – профессор истории Санкт‑Петербургского университета. Однако он уже собирался уходить.

– Да, конечно, – засуетился Чигирев. – Мне действительно пора. Всего доброго.

Выходя из здания тира, Чигирев лихорадочно прикидывал, какие грандиозные возможности открывает знакомство с будущим президентом Финляндии и сможет ли Крапивин в должной степени воспользоваться ими.

Лихач быстро довез Чигирева до дома. С тех пор как, воспользовавшись запиской Распутина, историк устроился в Петербургский университет, они с Янеком переехали на Васильевский остров. Так уж было заведено в здешнем Петербурге, что все, от разнорабочих до наиболее высокооплачиваемых специалистов, стремились селиться поближе к месту работы, экономя время и деньги на дорогу. Городской транспорт стоил дорого. Одна поездка на трамвае обходилась от десяти до пятнадцати копеек. Это при том что фунт копченой колбасы двадцать копеек стоил. Накладно. Проще было поменять жилье, чем каждый день добираться до работы и обратно на извозчике или трамвае. Благо проблем с арендой жилья любого класса здешний Петербург еще не ведал и, в отличие от других европейских столиц, не был разделен на районы престижные и непрестижные. Бедные люди селились на чердаках и в подвалах в самом центре, а инженеры и промышленники часто обосновывались на окраинах, поближе к заводам. По набережным Малой Невы, на Петроградской и Выборгской сторонах, рядом с бараками и частными домиками рабочих уже вовсю росли роскошные особняки хозяев и управляющих заводов, а в подвалах доходных домов на Невском, Литейном, Гороховой сушились портянки и пахло махоркой крестьян, пришедших в столицу на заработки.

Разумеется, с запиской Распутина Чигирев мог получить куда более значимый пост, устроиться в любом министерстве, занять видную государственную должность. Однако менее всего он хотел быть связан с режимом, доживающим свои последние годы. В отличие от Крапивина Чигирев считал, что империя обречена. Обречен ее устаревший бюрократический государственный аппарат. Более того, время, когда он мог бы быть реформирован, оказалось безвозвратно упущено. Революция неизбежна, считал Чигирев. Как и всякая революция, она не обойдется без крайностей, и представителям старого административного аппарата будет заказан путь к власти в новом обществе. А историк хотел власти. Он жаждал ее, но не из честолюбия. Он мечтал увидеть Россию демократической, сильной, богатой. Чигирев не верил, что старая, прогнившая имперская бюрократическая машина будет способна к каким‑либо кардинальным реформам. Внедряться в нее вдвойне бессмысленно. Сейчас это означало бы обречь себя на бесполезную борьбу с неповоротливой бюрократической машиной, которая работает лишь ради самосохранения. В будущем это означает клеймо приспешника старого режима. Нет, Чигирев не пойдет на это. Он сумеет дождаться своего часа.

Увидев записку Распутина, университетское начальство с чрезвычайной легкостью «поверило», что все документы об образовании потеряны Чигиревым вследствие несчастного случая, и зачислило его ассистентом на кафедру истории российского средневековья. Впрочем, историк даром времени не терял и за год с небольшим написал и с блеском защитил диссертацию по истории Смутного времени. Получив ученую степень, историк (опять же не без помощи Распутина) быстро добился профессорской должности и непринужденно вошел в круг либеральной интеллигенции.

«Африканские подвиги» были забыты, благо Чигирев сам разорвал отношения с большинством людей, которые принимали его полтора года назад как великого путешественника. Свои связи с Распутиным историк тоже не афишировал, поскольку это могло дискредитировать его в глазах либеральной общественности. Он исподволь готовил свою будущую политическую карьеру. Основной круг его общения сейчас составляли члены кадетской партии. Чигирев уже сумел наладить достаточно близкие дружеские отношения с несколькими депутатами Государственной Думы и был даже представлен лидеру кадетов – Павлу Николаевичу Милюкову.

Впрочем, все грандиозные планы по преобразованию России не стоили бы и медного гроша, если бы события пошли тем же путем, что и в мире Чигирева. Там либеральное правительство, на реформы которого так рассчитывал Чигирев, не выдержало напора большевиков и потеряло власть. Этого допустить было нельзя: жизнь показала, что гражданская война окончится не в пользу демократов. Конечно, Чигирев знал несколько поворотных точек в этой войне, с которых мог бы начаться отсчет иного хода событий, однако лучше всего было предотвратить саму войну. Таким образом, следовало предпринять все меры, чтобы буржуазная революция произошла в значительно более благоприятных условиях, чем те, которые должны были сложиться к февралю семнадцатого, В то, что войну удастся предотвратить, Чигирев не верил, но предпринимал все усилия, чтобы отсрочить ее. Теоретически это могло бы дать шанс для более успешного вступления в нее России. Уже это само по себе должно было предотвратить грядущие революцию и приход к власти большевиков. Шанс, конечно, был невелик, но его стоило использовать.

То, что Чигирев услышал сегодня от Крапивина, чрезвычайно порадовало его, но все же на сердце у историка было неспокойно. Приближался роковой день, когда в Сараево должны были прозвучать выстрелы, положившие начало всеобщей бойне.

Расплатившись с извозчиком, Чигирев взбежал по лестнице на третий этаж. Появившееся еще утром чувство тревоги почему‑то стремительно нарастало в нем. Впрочем, теперь уже ему казалось, что плохое предчувствие связанно не с предстоящими грандиозными историческими событиями, а с какой‑то иной опасностью, куда более близкой, грозящей ему лично. Отмахнувшись от назойливого внутреннего голоса, Чигирев нажал на кнопку звонка своей квартиры. Дверь открыла горничная. Ее лицо было бледным, а в глазах застыл ужас.

– Сергей Станиславович, – с трудом выдавила девушка, – у нас полиция. Комнату Янека обыскивают.

– Что?! – Историк ринулся в комнату сына.

Там его глазам предстало ужасающее зрелище: в углу, вжав голову в плечи, стоял дворник Пахом, разглядывая, как двое грузных жандармов перерывают личные вещи Янека, а жандармский поручик, усевшись за стол мальчика, с интересом изучал какие‑то бумаги.

– Что здесь происходит? – насупив брови, спросил Чигирев.

– Если не ошибаюсь, профессор Чигирев? – поднялся ему на встречу поручик. – Ян Гонсевский ваш племянник?

– Именно так. С кем имею честь беседовать?

– Поручик Спиридонович, – жандарм отдал честь, – имею предписание на обыск личных вещей вашего племянника. Извините, что не дождались вас до начала обыска. Вы слишком долго отсутствовали, а дело срочное.

– По какому праву?

– Видите ли, профессор, ваш племянник арестован на явочной квартире польской боевой подпольной организации.

– Помилуйте, поручик, какая еще боевая организация?! – вскипел Чигирев. – Он же всего лишь гимназист.

– Насчет организации можете не сомневаться, – усмехнулся поручик. – Вот, извольте полюбопытствовать, если читаете по‑польски, – устав боевой организации «Армия крайова», найденный в бумагах вашего племянника. А вот пособие по террористической деятельности. Вот револьвер со спиленными номерами и двумя десятками патронов.

Чигирев подошел к столу, словно в тумане отстранил рукой револьвер и взял в руки листки, исписанные латинскими буквами. «Мы, члены Армии крайовой, – прочитал он по‑польски, – поклялись бороться с поработителями нашей родины…»

– А насчет молодости вашего племянника мы бы и рады были сделать послабление, господин профессор, – прозвучал над его ухом голос поручика, – но, к сожалению, в момент ареста он оказал сопротивление. Более того, голыми руками несколько минут удерживал полицию на пороге квартиры, что позволило его сообщникам уничтожить списки членов организации. На его счастье, у нас был приказ не применять оружие и взять всех живыми. А мальчишка, однако, прыткий оказался. Трем чинам жандармерии серьезные увечья нанес. Одному даже весьма серьезные, с переломом ключицы и ребер. Насилу его два дюжих жандарма скрутили. Так что при всем к вам уважении, профессор, мерой пресечения избран арест. Да и на простое порицание в качестве наказания можете не рассчитывать. Племянник ваш всю вину на себя принял и объявил себя главой организации.

– Поручик, я прошу вас временно приостановить обыск, – упавшим голосом произнес Чигирев. – Я должен сделать один очень важный звонок.

– Воля ваша, профессор.

Мысленно проклиная свою недальновидность и Крапивина с его преподаванием рукопашного боя, Чигирев выскочил в коридор, сорвал трубку телефонного аппарата и выкрикнул телефонистке цифры номера, словно код спасения. Когда на другом конце провода ответили, историк уже с трудом выдавил из себя:

– Говорит профессор Чигирев. Григория Ефимовича, пожалуйста. Срочно.

– Григорий Ефимович в отъезде, – ответил ему женский голос. – На родине, в селе Покровском. Будет через неделю‑другую.

Рука историка, державшая трубку, бессильно опустилась вниз.

ГЛАВА 10Спасение утопающих

– Прошу вас, передача для Янека Гонсевского, – положил Чигирев узелок на стол перед жандармом, Тот неспешно разобрал содержимое передачи, – Ничего недозволенного нет, – наконец степенно произнес он. – Передача принята.

Чигирев немного помялся, потом как бы невзначай выложил на стол несколько серебряных монет.

– Вы не скажете, как он там?

– Кто? – с прищуром посмотрел на него жандарм.

– Племянник мой, Гонсевский.

– Ах, этот. – Жандарм покосился на монетки. – Грубит, ваше благородие. Сообщников не выдает. Всю вину на себя принимает. За Польшу, говорит, свободную жизнь отдам. А насчет содержания будьте покойны, ваше благородие. Тюрьма, она, ясное дело, не Минеральные Воды, но содержание у нас приличное. Так что на этот счет не извольте беспокоиться.

Чигирев тяжело вздохнул.

– Вот так‑то, ваше благородие. – Жандарм насмешливо посмотрел на чудака‑профессора, который не сумел разобраться с собственным племянником. – Распустили! Пороть надо было смолоду, чтобы мысли дурные в головы не лезли. А теперь, видишь, в революционеры пошли, молокососы. Теперь полиции разбираться надобно. Вам бы раньше строгость проявить, так нет же, либеральничали. Ну а инородцев этих уж точно к ногтю надо. Иначе они нам на шею сядут.

– А может, перепороли? – Чигирев строго взглянул на жандарма. – Может, оттого за револьверы и хватаются, что не ждут от нас понимания?

– Никак нет, ваше благородие, – ухмыльнулся жандарм. – Я вот своих сызмальства лупил, так они теперь в люди вышли. Один в приказчиках, двое, как я, на службе царю и отечеству. А кто смолоду не порот, тот уж точно в революционеры пойдет, потому как страха в нем не будет.

– А без страха нельзя? Так, чтобы люди сами друг другу вред причинять не хотели?

– Не бывало так, чтобы без страха порядок был. Человек без страха, он, ясное дело, другого обокрасть да обидеть норовит. Вон те же революционеры. Службу государю императору им справно нести не хочется, через это и бунтуют, чтобы власти и добра чужого прибрать. А инородцев, их уж точно в ежовых рукавицах держать надо. Иначе в одночасье к врагам переметнутся.

– Может, оттого и переметнутся, что в ежовых рукавицах держали?

– Так иначе же с инородцами нельзя, – искренне удивился жандарм. – Им волю дай, они такого сотворят. Они от века России враги.

– Так, может, отпустить их? Пусть живут, как хотят.

– Да как же так можно? – возмутился жандарм. – Почто же деды наши их воевали?

– Может, оно и так, – пробурчал Чигирев и двинулся к выходу.

«Ну вот, два классических типажа этого времени, – думал историк, проходя по коридорам тюрьмы. – Первый – Янек. Подавай скорее революцию. „Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем…“ Кровью умоются – и ничего больше. С другой стороны – жандарм. Пороть, душить, не пущать – вот и вся философия. Философия здешней власти. Как говорит Басов, каждая проблема имеет простое, доступное для понимания неправильное решение. Проще заставить, чем уговорить или убедить. Конечно, в ответ на насилие возникает ответная реакция. Зреет революция. Вроде все просто. Прекрати давление, и проблема снята. Ан нет. За столетия народ так привык не доверять власти, что любое ослабление нажима воспринимает как ее слабость, как возможность начать бунт. Котел уже доведен до такой стадии кипения, что человек, который отважится открыть клапан, будет неизбежно обварен кипятком. Но и не открывать клапан нельзя. И уж тем более противопоказано усиливать давление. Тогда произойдет взрыв, который погубит всех. И что же делать в такой ситуации? Ясно, что в стране нужно проводить реформы. Но как только их начнешь, сразу спровоцируешь революцию. Становиться на сторону радикалов нельзя. Это путь к гражданской войне и хаосу. Да, прав Басов, с экстремизмом надо завязывать. Больно уж последствия пагубные получаются. Значит, реформы. Медленные и постепенные, при сохранении стабильности. Но стабильность здесь – это тот самый жандарм, для которого решение всех вопросов – шпицрутены. И как реакция – усиление позиций радикальных революционеров. Где же выход? Опять Распутин? Другого не дано».

Дверь квартиры Распутина Чигиреву открыла уже знакомая ему женщина.

– Григорий Ефимович только что из Царского прибыл, – заговорщическим тоном сообщила она. – Расстроен очень. Вы бы в другой день зашли.

– В другой день никак невозможно, – умоляюще проговорил Чигирев. – Вы бы ему доложили обо мне. А уж он пусть сам решает, примет меня или нет.

– Ну ладно, побеспокою, – после непродолжительных колебаний ответила женщина.

Она скрылась в кабинете «старца» и через несколько секунд распахнула дверь перед Чигиревым:

– Проходите. Григорий Ефимович ждет.

Чигирев решительно вошел в кабинет. Распутин в расслабленной позе сидел на диване у дальней стены.

– Явился! – недовольно буркнул он. – Что‑то редко ты у меня бываешь. Брезгуешь? А сейчас, видать, хвост подпалили.

– Что вы, Григорий Ефимович! – Чигирев опустился на стул рядом со «старцем». – Вы же знаете, дел много.

– Знаю, – усмехнулся Распутин. – Всем вам от меня что‑то надо, но всем вам стыдно показать, что ко мне бегаете.

– Но вы же знаете, Григорий Ефимович, что я не ради себя стараюсь, а за Россию радею. Если бы я захотел, я бы в Америку уехать мог и жить там в свое удовольствие. Но у меня ведь за Россию душа болит. И насчет своего племянника я в первый раз за полтора года обратился.

– Да, это верно, – согласился Распутин. – С племяшом‑то твоим дело плохо. Полиция в него вцепилась. Он же людишкам ихним бока намял. Прыткий, видать, мальчонка. Вот они и взъелись. Я уж Джунковского[30] просил. Тот взялся вроде. Но племянник‑то твой на каждом допросе про свободу полякам кричит. А жандармские‑то генералы, они, сам знаешь, недруги мне. Докладную Папе составили да слух пустили, будто мы с Джунковским этих поляков против государя поддерживаем. Тьфу, твою мать. И угораздило же тебя сестру за католика выдать. Теперь не отмоешься. Так что вытащить твоего племянничка не получится. Но ты не тушуйся. Ни тюрьмы, ни каторги он не получит. Мал еще. Сошлют куда‑нибудь на пару лет – и дело с концом. Пусть там ума‑разума наберется.

– Ясно, – приуныл Чигирев. – Ну, в любом случае, за заботу спасибо.

– Бог с тобой, – отмахнулся Распутин. – Не в том наша с тобой беда нынче.

– Государь все же решил объявить мобилизацию? – встрепенулся Чигирев.

– Сегодня объявят. Доконали Папу родственнички. Да и сам он, по‑моему, войны хочет.

– Зачем ему‑то? – тяжело вздохнул Чигирев. – Вы же сказали ему, что за войной революция придет.

– Слабый он, – развел руками Распутин.

– Я понимаю, великие князья на него давят, но императрица‑то против. Неужели императрицу он не послушает, коли и вы на ее сторону встанете?

– Да я не про то. Коль человек слаб, так он во всех горестях своих других винит. И вот мнится ему, что если обстоятельства по‑иному сложатся, то все его слабости силой обернутся. Вот Папа с Думой совладать не может, с великими князьями в разладе. Так мыслит, что коли войну зачнет, то все по‑иному сложится, как он хочет. Так‑то.

– Значит, шансов нет. – Чигирев откинулся в кресле.

– А точно кайзер войну объявит? – сумрачно взглянул на нею Распутин.

– Объявит, в ответ на мобилизацию, – А коли ты знал, как оно содеется, отчего же молчал? Ежели известно тебе было, что серб ентот в Фердинанда стрелять будет, отчего же не упредил? Или все на меня надеешься, а сам в кусты?

– Нет, Григорий Ефимович. Я предупредил австрияков о готовящемся покушении. И сербов предупредил. Но не сделал никто ничего – то ли не поверили, то ли сами войны хотели. Если страны хотят начать войну, то поссорятся обязательно. Один повод устранишь, они другой найдут. У меня вся надежда была на то, что мы сможем отсрочить вступление России в войну. Послушайте, Григорий Ефимович. А может, у нас есть последний шанс? Может, вы представите меня при дворе? Может, если я расскажу государям о том, какое будущее грозит стране, они одумаются?

– Пустое, – буркнул Распутин. – Не поверят они тебе. Они как в золотой клетке живут, жизни не ведают. То, что ты мне о будущем поведал, и в страшном сне им не пригрезится. А коли пригрезится, так за неправду сочтут. И в то, что ты из будущего, не поверят. Не для их это ума. Не услышат тебя.

– Но вы же поверили.

– Я‑то ведаю, что мир не таков, каким его себе люди рисуют. Хоть не знал я, что люди сквозь время ходить умеют, а почуял в тебе человека не от мира сего. Но я‑то душой живу, сердцем вижу, а не головой измышляю. А Папа с Мамой от ума живут. Они и видят то, что хотят увидеть или готовы увидеть. Не поверят они тебе, Сергей. Правду говорю.

– Жаль. – Чигирев начал подниматься. – Что ж, не смею больше отнимать вашего времени, Григорий Ефимович.

– Постой, – окликнул его Распутин. – Не все еще обговорили. Скажи мне, моя кончина точно в декабре шестнадцатого случится?

– Было так.

– А убийц‑то ты точно знаешь? – Цепкие глаза Распутина впились в Чигирева. – Правду мне скажи, Что с того, что ты мне день назвал. Вон про Фердинанда ты и убийцу знал, ан не вышло у тебя ничего. Ты мне скажи. Может, у меня что получится. Мы же с тобой, Сергей, сейчас одной веревкой связаны. Куда я, туда и ты. Без меня пропадешь.

Под пронизывающим взглядом Распутина Чигирев чувствовал себя очень неуютно.

– Возможно, это были Феликс Юсупов и Пуришкевич, – произнес он наконец. – Говорили, что к убийству мог быть причастен и великий князь Дмитрий Павлович. Но это слухи…

– Ясно, – оборвал его Распутин. – Завтра же они из Петербурга уедут. Не боись, гноить их не буду. Но береженого Бог бережет.

ГЛАВА 11Провал

Утро выдалось ясным. Отодвинув штору, Чигирев с наслаждением наблюдал, как ласковые солнечные лучи освещают уже сильно пожелтевшие кроны деревьев. На улице по случаю воскресного дня народу почти не было. Лишь дворник лениво подметал мостовую, собирая опавшие листья в небольшие кучки у тротуара.

«Тишь, гладь да божья Благодать, – подумал Чигирев. – Скоро это все изменится. Выстроятся очереди у хлебных лавок, по улицам пойдут демонстрации. И все это будет только началом большой и кровавой смуты, которая растянется на годы. Я должен это предотвратить. Любыми средствами. Впрочем, и средств‑то у меня – один Распутин. Хотя и это немало. Если удастся хотя бы немного изменить ход военных действий в пользу России, то революционный взрыв можно будет как минимум отсрочить или ослабить. Здесь мне нужно два человека: Крапивин с его знанием военной истории и трезвым анализом положения на фронтах и Распутин, через которого мы сможем проводить назначения нужных генералов и внушать царю нужные решения в военной сфере. Ничего, мы еще поборемся».

Из прихожей донесся звонок. Чигирев быстро накинул халат и вышел в гостиную. Тут же впорхнула горничная.

– Сергей Станиславович, к вам Вадим Васильевич пришли.

– Проси, конечно.

Крапивин был подтянут и явно в приподнятом настроении. Поздоровавшись, он скороговоркой выпалил:

– Извини, никак не мог вчера к тебе вырваться. Служба. Чем закончился процесс над Янеком?

– Ссылка на три года.

– Жаль. Я надеялся, что обойдется.

– Ничего страшного. Думаю, через полгодика я вытащу его оттуда.

– Интересно, как?

– Не догадываешься?

– Через Распутина? – Крапивин почему‑то погрустнел.

– Конечно. Главное, чтобы Янек за это время новых дров не наломал.

– Ну и каких таких дров он может наломать в медвежьем уголке?

– Да уголок‑то уж больно специфический. Туруханский край. Ничего не напоминает?

– Вообще‑то нет, – пожал плечами Крапивин.

– Ну да ладно. Я с тобой поговорить хотел… Да, кстати, а что это ты ко мне в такую рань?

– Да вот, попрощаться пришел.

– Как попрощаться? – опешил Чигирев.

– Отбываю в действующую армию. На Юго‑Западный фронт, под командование Брусилова.

– Ах, Вадим! – Чигирев тяжело опустился на стул. – Как это тебя угораздило на фронт попасть?

– Спроси лучше, какого черта мне здесь делать. Там я попробую создать специальные диверсионно‑разведывательные отряды, по образцу моего «Граната». Думаю, это сыграет свою роль.

– Жаль, – приуныл Чигирев. – Вообще‑то ты мне нужен здесь. Конечно, спецназ – вещь хорошая. Но еще больше ход войны изменится, если мы с тобой через Распутина будем влиять на назначения толковых генералов. Я не успел через него снять Ренненкампфа и предотвратить разгром Самсонова. Все произошло слишком быстро, а царь не хотел менять генералов в первые дни войны, даже под давлением Александры Федоровны и Распутина. Но теперь, после разгрома в Восточной Пруссии, он точно прислушается к нам. Впереди еще много работы. Целая война еще впереди. И здесь мне очень нужен ты, со своим знанием положения на фронтах и оценкой каждого из генералов.

– Гм, об этом я не подумал, – еще больше помрачнел Крапивин. – Конечно, можно было бы сыграть неплохую партию. Впрочем, ты знаешь, мне все равно претит распутинщина. Может, конечно, ты и смог бы продвинуть толковых генералов. А может, и нет. Может, действительно немецкая разведка взяла бы под контроль Распутина. Об этом недаром говорят в офицерской среде. Сам понимаешь, дыма без огня не бывает. Да и само присутствие Распутина при дворе ведет империю к гибели. В нашем‑то мире Гришка не сильно в войне помог.

– Распутин – это наш единственный шанс повлиять на ход истории, – возразил Чигирев.

– Чего уж теперь говорить. Что сделано, то сделано. Авось не пропадем. – Крапивин любовно погладил кобуру своего пистолета. – Прости, у меня очень мало времени.

– Ну, раз так, удачи тебе. – Чигирев поднялся и обнял Крапивина.

– И тебе удачи.

Когда Крапивин ушел, в комнату вошла горничная с утренними газетами.

– Тут почту принесли, – сообщила она каким‑то странным голосом.

– Хорошо, положи на стол, пожалуйста.

– Сергей Станиславович, вы слышали? Распутин застрелился.

– Что?!

Чигирев схватил одну из газет. Буквы запрыгали перед глазами: «Вчера ночью, в своей квартире на Гороховой улице из револьвера застрелился крестьянин Тобольского уезда Г.Е. Распутин. По словам очевидцев, самоубийство произошло около двух часов ночи. Сбежавшиеся на звук выстрела постояльцы квартиры посторонних людей в комнате покойного не обнаружили. Рядом с телом был найден револьвер системы „наган“, из которого и был произведен выстрел. Несмотря на то что ни один из очевидцев не видел раньше оружия у застреленного, полиция в качестве основной версии случившегося рассматривает именно самоубийство…»

Чигирев швырнул газету в дальний угол.

– Эх, Вадим, – тихо произнес он. – Воин ты невидимка. Ниндзя проклятый. Твои это штучки. Больше некому. Перед отправкой на фронт решил одним ударом все проблемы решить. Вернее, одним выстрелом. Если бы все было так просто. Ну кто тебя просил? Все мои планы теперь пошли прахом. Война началась. Повлиять на ее ход я не могу. Впереди годы экономических неурядиц, великое отступление и миллионы убитых и искалеченных. Страна не простит этого венценосцу. Она идет прямым ходом в революцию. Все. Мой последний шанс – поддержать Временное правительство. Монархию уже не спасти.

ГЛАВА 12Поворот

– Все же я решительно не согласен с вами, Янек. – Локтаев поправил очки. – Вы видите решение всех проблем в отделении Польши. Конечно, Российская империя – тюрьма народов. Многие общественные язвы порождены именно имперскими амбициями России. Но ведь не все. Вот отделитесь вы, положим. Допустим, вам даже удастся создать демократическую по форме систему. Вроде тех, что существуют в Северо‑Американских Соединенных Штатах или, положим, в Англии. Но сохранится главная причина социального неблагополучия – эксплуатация человека человеком. Знаю, что вы скажете. Эксплуатация человека государством не лучше, чем эксплуатация частным собственником. Но ведь это только в случае, если речь идет об эксплуататорском, буржуазном государстве. Я же вам говорю, что социалистическое общество никого не эксплуатирует. Оно является объединением равноправных тружеников. Да и само государство с приходом социализма должно отмереть.

– Кто это вам сказал? – фыркнул Янек.

– Ну, это же ясно как день. Это основа марксистской доктрины. Государство – это инструмент подавления трудящихся эксплуататорскими классами. Социализму оно не нужно. Те ужасы, о которых вы рассказываете мне уже без малого год, не более чем плод вашей больной фантазии. При социализме ни тирания, ни… как вы это называете, концлагеря невозможны. Что же касается религии, то я совершенно уверен, что по мере повышения грамотности народов люди сами откажутся от этого пережитка мрачных веков. Никаких гонений на церковь не будет. Я вообще не понимаю, откуда в вашем воображении взялись столь мрачные картины будущего.

– Это у вас чрезвычайно развито воображение, Василий, – возразил Янек. – С чего вы взяли, что все состоится так легко и просто? Почему вы думаете, что, как только отнимете собственность у промышленников, все проблемы решатся сами собой?

– Конечно, обобществления средств производства недостаточно. Нужно еще просвещение народа. Но как только давление эксплуататорского государства будет устранено, как только люди, оболваненные религией, смогут узнать правду, они обязательно поймут свою выгоду. Поймите, после уничтожения эксплуататорской системы дальнейшее насилие не потребуется. Народ сам осознает, что социализм – это общество, созданное на благо человека. Конечно, практики строительства социализма еще не было. Все это лишь теория…

– Почему же не было? – усмехнулся Янек. – А коммуны Оуэна и других социалистов‑утопистов? Все они распались. Притом по внутренним причинам. Никто из представителей эксплуататорских государств не чинил им препятствий. Просто сами коммунары перессорились. И заметьте, в итоге все эти коммуны разорились. Это к нашему разговору о том, что социализм прогрессивнее с точки зрения экономики. По вашей логике, эти коммуны должны были оказаться значительно прибыльнее частных ферм и фабрик. Уровень жизни коммунаров должен был стать существенно выше, чем у наемных рабочих. Потом окружающие, поняв свою выгоду, сами должны были начать объединяться в коммуны, а частные собственники неизбежно разорились бы. Никаких революций! Победа социализма сугубо экономическими методами. Но ведь все вышло с точностью до наоборот.

– Не преувеличивайте, Янек, – поморщился Локтаев. – Эксплуататоры так просто свою власть не отдадут. Вот почему мы, социалисты‑революционеры, стоим за то, чтобы сначала свергнуть власть буржуазии. Потом, в ходе революции, ликвидировать частную собственность как основу эксплуатации, а уже потом строить социалистическое общество.