Текст книги "Самозванцы. Дилогия (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Шидловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 41 страниц)

А он мало того что видел воочию. Этого маленького импульсивного человека нужно было спасать. Спасать не ради него самого, а во имя России, ее величия в будущих десятилетиях.

– Уходить отсюда надо, Владимир Ильич, – проговорил Крапивин, глядя, как по деревянному мосту замка проезжают военные грузовики и проходят небольшие отряды. – Ищут вас. Наверняка уже знают, что вы в Финляндии.

– Возможно, – буркнул Ленин. – Скоро пойдем.

– Хорошо бы. Слава Богу, у них жандармов на службе нет. Да и разведчиков новая власть не жалует. Уж я бы вас не упустил.

– Странный вы человек, Вадим, – проговорил Ленин, с аппетитом поглощая мясо. – С вашими воззрениями – и вдруг примкнули к нам, большевикам. Обычно разочаровавшиеся монархисты идут вначале к буржуазным либералам.

– Вы – единственная реальная сила нынешней России.

– Если бы мы были единственной реальной силой то сидели бы сейчас не здесь, а в Зимнем дворце, – усмехнулся Ленин.

– Я имею в виду конструктивную силу, – поправился Крапивин. – Я считаю, что только вы можете вывести Россию из тупика. Все остальные либо тянут ее назад, либо ведут к буржуазному разложению.

– Ах, как вы не любите буржуазию, – лукаво прищурился Ленин. – Впрочем, это не столь редкое явление среди российского офицерства. Куда реже встречается понимание того, что и монархии давно место на свалке. Но я вас разочарую. Мы боремся не за будущее России. Мы боремся за будущее всего мира. Понимаете меня? Для нас российская революция – это лишь начало мировой революции. Вопросы государственности нас не интересуют в принципе. Государство – это инструмент, созданный эксплуататорскими классами для подавления трудящихся масс. После победы мировой революции оно отомрет как таковое. Я вам больше скажу. По прошествии времени отомрет и такое понятие, как национальность. Все человечество сольется в единую коммунистическую нацию.

– Думаю, это далекое будущее, – мягко улыбнулся Крапивин. – Но вот, предположим, вы… вернее, мы берем власть в России. Но другие страны продолжают оставаться буржуазными. Что дальше? Ведь придется строить свое государство.

– Победа социалистической революции в одной стране неизбежно повлечет цепь революций по всему миру.

– А если в тех странах победит реакция?

– Тогда, боюсь, нам в России тоже не выжить.

Крапивин удивленно взглянул на собеседника:

– То есть вы хотите сказать, что если не победит мировая революция, построение социализма в одном отдельно взятом государстве невозможно?

– Разумеется. Мне кажется, вы не очень хорошо понимаете суть происходящего. Классовая борьба не имеет границ. Как только пролетариат всего мира увидит путь к свободе, он сразу поднимется на борьбу за свои права. Но и мировая буржуазия тоже прекрасно видит опасность социалистической революции. Она неизбежно обрушится на ту страну, где победит пролетариат.

– Вот эта страна и будет вынуждена защищаться от внешней агрессии.

– Да как вы не поймете, Вадим, – Ленин говорил тоном учителя, в десятый раз объясняющего бестолковому ученику прописную истину, – у мировой революции нет границ. Даже если мы победим только в России, здесь неизбежно будет еще долгое время ощущаться сопротивление представителей эксплуататорских классов. А в странах, где окажется сильна реакция, нас всегда поддержит пролетариат. Это будет мировая революция.

– Положим. Но вы можете представить ситуацию, когда в России победила социалистическая революция, а в других странах она подавлена? Может такое положение сохраниться в течение определенного времени?

– Ну, если так, – чуть помедлив, ответил Ленин, – в любом случае это будет очень короткий период. Вопрос о поражении не рассматривается вообще. Революция не прекратится до тех пор, пока пролетариат не одержит победу во всемирном масштабе. Конечно, мировая революция произойдет одновременно не везде. В течение какого‑то времени может сохраниться противостояние двух систем.

– Как долго, по вашему мнению?

– Года три, максимум – пять. Но это будет состояние войны, Вадим. И в этот период страна, где победит социалистическая революция, будет жить по законам военного времени. Это будет военный лагерь восставшего пролетариата. И жить он будет по законам войны, а вовсе не по законам обычного государства, которое вы себе представляете.

– А можете вы представить себе такое противостояние, скажем, на протяжении лет семидесяти?

– Семидесяти?! Эк вы, батенька, хватили! Это, знаете ли, сугубо теоретические изыскания. Мы, большевики, – практики революции. Впрочем, если представить ситуацию гипотетически… Нет, семьдесят лет такое противостояние длиться не может. Ни одна система не выдержит напряжения военного времени в течение столь длительного срока. Столетние войны в периоды феодализма были, но они не меняли уклада государств. Противостояние же социалистического и капиталистического лагерей потребует максимального напряжения с обеих сторон. Десять лет. Ну, максимум пятнадцать. А после – либо мировая революция, либо реванш мировой реакции. Временный, разумеется. Общественный прогресс не остановить.

– Хорошо. Это если все время действительно будут продолжаться военные действия. А если они будут перемежаться перемириями? Ведь буржуазные страны тоже не могут постоянно держать свои народы в напряжении. Да и социалистическому государству могут потребоваться передышки. Что, если соперничество окажется мирным?

– Ну, удивили, Вадим, – весело рассмеялся Ленин. – Социалистическое государство – это же надо такое придумать! Право слово, в каламбуры записывать пора. Я же вам говорю, с победой мировой революции государство отомрет.

– А до победы?

– Ну ладно, допустим. Возможно, во время переходного периода пролетариату потребуются какие‑то формы государственности. Впрочем, если действительно представить себе раскол мира на два лагеря, социалистический и капиталистический… Нет, мирного сосуществования между ними не получится никогда. Это неизбежная война. Или буржуазное окружение нанесет удар, или пролетарское государство перейдет в наступление, чтобы завершить мировую революцию.

– А если, положим, будет изобретено оружие, которое сможет уничтожить целые страны и континенты? И если такое оружие окажется в руках у обеих сторон? Тогда ни одна из них не сможет начать войну из опасения полностью истребить человечество и будет вынуждена мирно соседствовать с другой.

– Ну и выдумщик же вы, Вадим, честное слово! – рассмеялся Ленин. – Вам бы фантастические романы писать. Ей‑ей, могли бы Жюля Верна переплюнуть. Ну а если действительно предположить возможность подобного развития событий, то победит тот, чья экономическая система окажется эффективнее. Здесь противостояние может длиться дольше. Лет двадцать, может, тридцать. Возможно, даже правительствам удастся протянуть агонию проигравшей системы еще лет на десять.

– С момента образования социалистического государства?

– Нет, с момента перехода в фазу экономического соревнования.

«Интересно, – подумал Крапивин. – Если началом экономического соревнования считать сорок пятый год, то получается семьдесят пятый. Плюс десять лет агонии – это по восемьдесят пятый. Начало перестройки!»

– А как вы считаете, кто победит? – спросил он.

– Капитализм – это эксплуатация человека человеком. Безусловно, трудящиеся массы, которые будут видеть, что их бессовестно обворовывают, восстанут против эксплуататоров. И это произойдет тем быстрее, если они будут видеть, что в социалистическом обществе обеспечены повсеместное равенство и справедливое распределение благ.

– А если социализм начнет соревнование в худших условиях? Скажем, экономика окажется разрушена в ходе войны с буржуазными государствами, а капиталистический мир будет поддерживать Америка, которая не пострадает.

– Это не имеет значения, – усмехнулся Ленин. – Социальная система, которая обладает наивысшей эффективностью, вполне в состоянии преодолеть подобное отставание в короткие сроки.

– А если при социализме справедливое распределение благ не будет обеспечено? Если в социалистическом обществе возникнет номенклатура руководителей, которая будет пользоваться благами, недоступными другим? Если государственная экономика окажется неэффективной? Если уровень жизни станет ниже, чем в буржуазных странах?

– Тогда это будет не социализм, а дерьмо, – резко бросил Ленин. – Социализм тем и отличается от капитализма, что обеспечивает наивысшую социальную справедливость при максимальной эффективности общественного производства. То, о чем вы говорите, – это не социализм, а рабовладельческий строй какой‑то. Конечно, он проиграет экономическое состязание с капитализмом. И давайте прекратим этот никчемный разговор. Этих «если бы» да «кабы» очень много придумать можно. Я же надеюсь, что уже к тысяча девятьсот двадцать пятому году социалистическая революция осуществится во всемирном масштабе, и мы с вами будем обсуждать совсем другие вопросы.

– Надеюсь, Владимир Ильич, – мягко улыбнулся Крапивин. – Вы уже доели, я смотрю. Так давайте уходить отсюда. Небезопасно здесь. Я угрозу нутром чую, поверьте.

– Вечно эти ваши страхи, Вадим, – недовольно фыркнул Ленин, вставая из‑за стола. – Прямо как бабка деревенская: чувствую да мнится. Большевик должен рационально мыслить.

– Если бы не мои предчувствия, Владимир Ильич, я бы тут перед вами живой не стоял, – заметил Крапивин.

– Ладно, не обижайтесь, – примирительно проговорил Ленин. – Идемте, раз чувствуете.

Вместе они спустились по лестнице и вышли на улицу.

– Вы идите направо, я – налево, – неожиданно остановился Крапивин. – Встретимся на вокзале через час. Или в Гельсингфорсе[33] на явке.

– Это почему еще? – удивился Ленин.

– Я так чувствую. Интуиция.

– Ну, смотрите, – недовольно фыркнул Ленин.

Он повернулся и пошел прочь. Крапивин проводил его взглядом и быстро зашагал по улице. Вскоре он свернул в ближайший переулок… и наткнулся прямо на военный патруль.

– Гражданин, предъявите документы, – преградил ему дорогу прапорщик.

Крапивин протянул ему свой паспорт.

– Так, Васильев Ефим Алексеевич, – прочитал прапорщик и повернулся к одному из солдат: – А что, Пахом, похож ведь на того, про которого говорили.

– Так точно, гражданин прапорщик, – ухмыльнулся стоявший за его спиной солдат средних лет и взял винтовку наизготовку. – Рост – шесть с половиною футов, волос светлый. Да и держится, как полковник армейский. Все сходится. А где второй…

Крапивин не дал ему договорить. Перехватив винтовку за ствол, он ударом ноги опрокинул солдата, прикладом уложил второго и с ходу всадил штык в потянувшегося за револьвером прапорщика.

«Ну, Серега, – думал он, убегая по улице, – вычислил все же. Ничего. Не тебе со мной тягаться. Мы еще поквитаемся. Главное, чтобы Ленина не поймали».

ГЛАВА 19Пилсудский

Пилсудский поправил на себе мундир и повернулся перед зеркалом.

– Вам идет военная форма, – заметил Янек.

– Военная форма идет любому шляхтичу, – самодовольно улыбнулся Пилсудский. – Главное, чтобы это был польский мундир.

– И все‑таки я не понимаю, отчего вы решились воевать за Австрию,[34] – проговорил Янек. – Все же это одно из государств, разделивших нашу Польшу.

– Они согласны на существование польского государства в составе Австро‑Венгерской империи. Они создали польский легион. А вот немцы такую возможность отметают начисто.

– Но русские тоже обещали автономию Польше после победы в войне.

– Обычный прием, чтобы заставить поляков умирать за интересы России, – фыркнул Пилсудский.

– Но сейчас в России большие перемены. Царь свергнут. У власти демократическое правительство.

– Что может изменить русских? – резко повернулся к Янеку Пилсудский. – Они всегда желали зла Польше. Они всегда желали подавлять ее. Царь там или республика, русские навсегда останутся рабами и будут пытаться превращать в рабов покоренные ими народы. У них это в крови. Они просто не представляют себе иную жизнь, кроме как под сапогом у хозяина. И, конечно, именно так они считают нужным управлять всеми народами, входящими в их империю.

– Но восточные народы в Российской империи управляются не насильно.

– Потому что они еще большие рабы, чем русские. Цари просто запугивали или подкупали восточных ханов и баев, а уже те управляли своими народами. А вот мы, поляки, – вольный народ. Нам с русскими под одной крышей не жить.

– А немцы? Такие уж они либералы?

– Немцы – то же самое. Вольность им не свойственна. У них, правда, другой характер. Они вояки. Они любят строй. Их несвобода – это не преклонение раба перед хозяином, а подчинение солдата фельдфебелю. Но они, как никто другой, считают себя нацией господ, призванной повелевать остальными народами. Так что с Германией Польше тоже не по пути. Вот Австро‑Венгрия – другое дело. Это империя, которая нахватала столько, что уже не в состоянии обеспечивать приоритет только одной нации. Она неизбежно будет вынуждена давать все больше и больше прав входящим в нее народам. Кроме того, австрийцы – католики. В отличие от лютеран немцев и православных русских.

– По‑моему, все они одинаковы – оккупанты.

– Вы молоды, подпоручик, и я понимаю ваш пыл. Сам был таким когда‑то. Конечно, хотелось бы разом ударить по всем врагам Польши. Но мы знаем, чем это заканчивается. Даже несгибаемый польский дух не в состоянии одержать победу, когда на страну с трех сторон наседают мощнейшие державы. Надо уметь играть на противоречиях противников.

– Однако австрийская армия не очень хорошо показала себя в этой войне, – заметил Янек. – Можно ли на нее полагаться? Если бы не Германия, русские уже два года назад могли бы войти в Вену.

– Тем лучше, – надменно вскинул голову Пилсудский. – Тем больше Вена будет зависеть от Войска польского. Тем больше наших требований о независимости Польши они выполнят.

– Они‑то выполнят. Только немцы все это одним ударом разрушить смогут. Все‑таки нам надо опасаться германского Генштаба.

– Вряд ли. Они сейчас союзники австрийцев.

– Сейчас не четырнадцатый год. Уже всем ясно, что Германия ведет войну практически в одиночку. Австрияки – так, пушечное мясо. Без немцев они не выстоят и месяца. Вене куда больше нужен Берлин, чем Берлину Вена, и если немцы захотят уничтожить Войско польское, то австрийцы только утрутся. Немцы давно точат на вас зуб.

– Глупо уничтожать солдат, которые сражаются на твоей стороне. Тем более когда твои собственные позиции незавидны.

– Но можно просто устранить главнокомандующего.

– Без меня наши солдаты вряд ли будут сражаться как прежде.

– Возможно, для немцев это не так страшно, как возрождение независимой Польши. Вы же сами говорили, что они вояки. На нашу помощь они не очень рассчитывают…

– Послушай, Янек, – раздраженно прервал юношу Пилсудский, – я не собираюсь праздновать труса из‑за того, что немцам может не понравиться существование Войска польского.

– Я все же отвечаю за вашу безопасность, пан генерал.

– А я отвечаю за возвращение независимости Речи Посполитой. Притом в границах тысяча семьсот семьдесят второго года, не менее.

– Что вы имеете в виду, когда говорите «не менее»? – удивился Янек.

– Я имею в виду, что Речь Посполитая должна стать центром Европы и географически, и политически. Это должна быть великая держава от моря до моря. Нам нужно не просто объединить все земли, где исторически проживают поляки. Нам нужно стать единым государством с Литвой, как это было заповедано нашими предками. Но мы не должны забывать и о том, что «Украина» – это польское слово, обозначающее окраинные земли. Польские земли! Мы должны их вернуть. Одесса и Смоленск тоже должны быть польскими городами.

Янек чуть не поперхнулся.

– Но они же не входили в Речь Посполитую. Там живет очень мало поляков.

– Ошибаетесь, юноша. Смоленск был нашим с тысяча шестьсот одиннадцатого по тысяча шестьсот шестьдесят восьмой. И Рига была польским городом. А Одесса… Тогда эти земли принадлежали татарам. Почему бы нам не взять их? В конце концов, там хороший порт.

– Но такая политика восстановит против нас соседей!

– Кого? – презрительно выпятил губу Пилсудский. – Русские – извечные враги Польши. Они всегда будут воевать с нами и стремиться поработить нас. Значит, мы всегда будем воевать с ними. Сейчас, когда Россия ослабла из‑за внутренних неурядиц, мы должны отобрать у нее как можно больше. Если мы откажемся от претензий на Смоленск, ситуацию это не изменит. Пока есть Россия и есть Польша, между ними будет вражда. Украинцы – это вообще не нация. Так, народец, обитающий на периферии больших стран. Когда‑то они сбежали от нас к москалям и попали в такое рабство, какое не могли и представить, находясь под Речью Посполитой. Пора им возвращаться в состав Польского государства и из рабов у русских становиться слугами у поляков. Свое государство они никогда не смогут создать. Латыши и немцы, живущие в Прибалтике, – это тоже не сила. Когда‑то их захватили русские, потом мы, потом шведы, потом снова русские. Кто еще? Австрийцы смирятся с потерей Польши, как смирились с потерей Италии. Если мы обещаем им дружбу и союз, то они признают нашу независимость. В конце концов, польские гусары уже спасали Вену от осман. Если мы пообещаем императору, что будем оберегать его интересы на Балканах от российских притязаний, он согласится с независимостью Польши и не будет возражать против наших приобретений на востоке. Немцы? Ну, у немцев сейчас полно проблем. Любому, кто хоть немного смыслит в стратегии, ясно, что они выдохлись. Длительная война на два фронта не для них. Думаю, в ближайшее десятилетие они и не вспомнят о Польше. А потом уже им останется только признать свершившееся.

– Однако времена меняются. Если мы пойдем по пути давления на соседей, не приведет ли это к изоляции? Положим, сейчас Германию разобьют, и Польша обретет независимость. Но рано или поздно Германия возродится и нападет на нас. Понятно, что от России помощи ждать не приходится, скорее всего, она ударит нам в спину. Если мы создадим великую державу, о которой вы говорите, и если держава будет единой, то, пожалуй, мы сможем защититься. Но если мы будем подавлять украинцев, презирать, отмахиваться от чехов, то окажемся один на один с врагом. Если уж Германия не может выдержать войну на два фронта, то мы и подавно не выдержим.

Пилсудский надменно взглянул на собеседника:

– Подпоручик, я выделил вас за меткий глаз, прекрасное владение джиу‑джитсу, боевую удаль и верность делу освобождения Польши. Но мне не интересны ваши геополитические построения.

– Прошу простить, пан генерал, – вытянулся по стойке «смирно» Янек. – Я просто хотел понять, с какой точки зрения нужно рассматривать наших соседей.

– Хорошо. – Пилсудский смягчился. – У Польши нет друзей, кроме ее собственной армии. Поляки – это вольный народ, призванный играть доминирующую роль в центре Европы. По своим качествам они превосходят все соседние народы и потому не нуждаются в союзниках. Мы сами возьмем, что нам нужно. Те, кому это не понравится, получат по зубам. Все остальные будут вынуждены подчиниться нашей силе и признать нашу власть. Вам ясно?

– Так точно, пан генерал.

«Вот, кажется, это и обеспечит наш разгром через двадцать два года», – добавил он про себя.

В дверь постучали. Расстегнув кобуру, Янек направился открывать.

– Кто там? – крикнул он по‑польски.

– Откройте представителям германского командования, – последовал ответ на немецком языке.

Янек резко повернулся к командующему.

– Это арест, – бросил он.

Пилсудский подошел к окну и выглянул на улицу, потом метнулся к телефону и схватил трубку.

– Обложили, как медведя в берлоге, – процедил он. – Связь отключена. Открывай. И без глупостей. Их здесь не меньше роты. Наших уже разоружили. Все равно не отобьемся. Если сможешь, доберись до австрийского командования и попробуй убедить… Хотя пустое. Открывай.

– Мы еще возьмем свое, пан генерал, – произнес Янек и открыл замок.

Немедленно комната наполнилась вооруженными немецкими солдатами. Янека прижали к стене и обезоружили.

– Генерал, – немецкий майор шагнул к Пилсудскому, – согласно распоряжению немецкого командования вы арестованы. Вы обвиняетесь в заговоре против кайзера Германии, направленного на отделение от империи земель с польским населением. Прошу вас сдать оружие и следовать за мной.

ГЛАВА 20Октябрь

Чигирев стоял, опершись на подоконник, и смотрел, как дыбится свинцовыми водами Нева. На улице уныло завывал ветер. Сумерки медленно накатывались на город.

«Вот так же неумолимо накатываются и сумерки эпохи, – подумал Чигирев. – Сколько им длиться, этим сумеркам? А сколько продлится тьма, если сейчас не предотвратить большевистского переворота? Семь десятилетий! Почти никто из живущих здесь не увидит рассвета. Да и что это будет за рассвет: тяжелое пробуждение от глубокого похмелья или приход в себя после нокаута?!»

Он с силой оттолкнулся от подоконника и шагнул к Керенскому:

– Александр Федорович, все, о чем вы говорите, – полумеры. Это не предотвратит большевистского переворота. Ситуацию надо менять в корне. Большевики используют самые глубокие инстинкты масс. Они виртуозно играют на чувствах простых людей. Всё, что мы говорим об Учредительном собрании, о глубоких либеральных реформах и решении земельного вопроса после окончания войны, воспринимается положительно только либеральной интеллигенцией. Крестьяне и рабочие всего этого просто не понимают. Они уже четвертый год кормят в окопах вшей, а их семьи пухнут с голоду в тылу – и только это имеет для них значение. Они хотят мира немедленно. Давайте посмотрим правде в глаза. У нас нет сил, чтобы продолжать войну, провал июньского наступления в Галиции – тому свидетельство. Вспомните, что кричали тогда наши министры: «Успех на фронте будет свидетельствовать о силе новой демократической власти и укрепит ее!» Укрепили, дальше некуда! Более отвратительно подготовленной операции не было за всю войну. Сохранившийся профессиональный офицерский корпус – монархический в своей основе. Вы не доверяете ему и сковываете его действия. В итоге армией командуют непрофессионалы. Низшие чины совершенно не хотят воевать. Помните, что я вам говорил в феврале? Вы утверждали, что русский солдат с удвоенной силой станет сражаться, когда к власти придет новое демократическое правительство. Теперь‑то хоть вы убедились, что время общественной ломки – это худшее время для внешнеполитической активности? Знаете, что говорят пленные офицеры противника? Все твердят как один: «Это не те русские, что год назад». Да какой там год! Вспомните: моральное состояние армии в шестнадцатом году оценивалось как катастрофическое. Во многом именно это позволило нам прийти к власти в феврале. А потеря Риги! Мы оборонялись и потеряли восемнадцать тысяч человек, из них восемь тысяч – пленными. А общие потери немцев не превысили четырех тысяч. Б наступлении! Это при том, что, согласно военной теории, потери наступающей стороны должны быть втрое больше, чем у обороняющейся. Продолжение войны невозможно. Оно погубит Россию.

– Ах, Сергей Станиславович, – Керенский поднял печальные глаза на собеседника, – да понимаю я все, о чем вы говорите. Но подумайте, что скажет Антанта, если мы заключим сепаратный мир, как предлагаете вы? Какой вид мы будем иметь в Европе? Мы же все‑таки великая держава и не можем заниматься исключительно внутренними проблемами. От нас отвернутся все союзники. Да и на каких условиях мы можем сейчас заключить мир? Немцы обязательно затребуют от нас Прибалтику, Польшу, возможно, даже Финляндию, не говоря уже о значительных репарациях. Ведь после взятия Риги они чувствуют себя победителями.

– Простому человеку безразлично величие державы, – продолжал наседать Чигирев. – Он хочет обеспеченной, спокойной и мирной жизни. Тамбовскому крестьянину и тверскому мещанину безразлично, входит ли в состав России Польша и контролируем ли мы проливы.

– Но вы же не крестьянин, не мещанин! Вы же понимаете, что статус великой державы обязывает нас быть активным игроком на внешнеполитической арене.

– Я‑то это понимаю. Но и вы поймите: если не поступиться малым, можно потерять все. Чего вы боитесь? Польша и Финляндия уже давно созрели для формирования собственных государств. Если мы их не отпустим, они выйдут сами. Так подарите этого троянского коня кайзеру. Пусть он теряет силы и престиж, стремясь удержать убегающие провинции. Пусть Россия наконец перестанет быть тюрьмой для поляков, финнов и прибалтов. Если они обретут независимость в соответствии с тем планом, который предлагаю вам я, мы на десятилетия вперед обретем в их лице нейтралов. Если же они выйдут самостоятельно, против нашей воли, то еще долго будут считать Россию своим врагом. Что касается репараций… Положим, нас обяжут выплатить какую‑то сумму. Мы ее выплатим. Не торопясь и затягивая процесс. Будем торговаться. Время играет сейчас против немцев. На западе давят союзники. В войну вступила Америка со своими огромными ресурсами. Дни Гер‑мании сочтены. Единственный способ спасения для неё – мир на востоке. Пока армия еще не развалилась окончательно, мы сможем выторговать для себя приемлемые условия. Вспомните, какие незначительные уступки сделала Россия Японии после поражения в пятом году.

«Знал бы ты, на каких условиях через пару месяцев будет заключать мир Ленин, ты дара речи лишился бы», – добавил Чигирев про себя.

– Вот именно, дни Германии сочтены. – Керенский вскочил с кресла и нервно заходил по кабинету. – Мы можем не предпринимать больше активных наступательных действий и тем сохранить жизни наших солдат. Может, нам придется еще оставить несколько городов, но мы останемся верны союзническому долгу. Мы оттянем на себя часть сил противника. А потом, когда западные союзники все же дожмут Германию, мы сможем перейти в наступление и Участвовать в разделе немецкого пирога. И тогда уже мы будем получать репарации и требовать территорий. Но, главное, тогда история новой демократической России начнется не с позорного поражения, а с победы. Победив, мы сможем приступить к осуществлению социальных и экономических реформ. Сколько времени еще продержится Германия? Ну, до лета. Максимум до следующей осени.

– Да нет у нас времени до следующей осени, – устало произнес Чигирев. – И до лета нет. Сегодня двадцать третье октября. По моим данным, Ленин уже в Петрограде. Гарнизон и флотские экипажи готовы перейти на сторону большевиков. Нас будут защищать только юнкера петроградских училищ и женский батальон. Остальные части либо выступят против нас, либо останутся в стороне.

– Вот поэтому я и отдал распоряжение отправить части гарнизона на фронт. – Керенский вернулся в свое кресло. – Пусть лучше воюют, чем мутят воду здесь.

– И тем окончательно передали их в руки большевиков. Они не хотят на фронт, они хотят мутить воду и грабить винные склады. В нашем распоряжении только два дня. На улицах уже патрули Советов. Послезавтра они пойдут на приступ Зимнего дворца.

Керенский удивленно посмотрел на собеседника:

– Меня всегда удивляли ваши предсказания. Они столь необычны, неожиданны… и невероятно точны. Если бы это сказали не вы, я бы мог и не поверить. Конечно, опасность существует. Хотя сегодня, когда я ехал в машине по городу, никто не пытался меня остановить…

– Это как раз и свидетельствует о том, что мы имеем дело со спланированным заговором, а не со стихийным выступлением. Они начнут действовать по команде. Займут телефон, телеграф, мосты. А потом пойдут на приступ дворца.

– Возможно, стоит вызвать войска, стоящие за городом. Американцы предложили мне помощь, на случай если придется тайно покидать Петроград.

– Кажется, в посольстве Северо‑Американских Соединенных Штатов понимают обстановку лучше, чем в Зимнем дворце. Поймите и другое, Александр Федорович. Вы не можете опираться на военную силу. У нас просто ее нет. Либеральная интеллигенция и буржуазия, которые нас поддерживают, не представляют реальной силы в возможной гражданской войне. Армия против нас. Солдатская масса выступает за большевиков, офицерство хочет военной диктатуры и реставрации. И для тех и для других мы – враги. Для большевиков – проклятые буржуи. Для монархистов – предатели, изменившие царю. И те и другие хотят нас уничтожить.

– Значит, вы тоже считаете, что мы не напрасно подавили мятеж Корнилова? – рассеянно спросил Керенский.

– Да. Правый переворот или левый – разница небольшая. И то и другое уведет Россию от демократии на многие годы. И то и другое отрывает ее от Европы и лишает надежды на свободу. Опасность монархического переворота мы предотвратили. Теперь мы должны не допустить левый переворот. Вспомните, тогда, в сентябре, у нас тоже не было войск, чтобы остановить зарвавшегося генерала. Мы разбили его идеологией. Сейчас тоже нет иного пути. Выбейте почву из‑под ног большевиков. Еще не поздно. Подпишите бумаги, которые я подал вам еще в начале сентября.

Чигирев решительно подошел к письменному столу и пододвинул к Керенскому кожаную папку. Тот машинально открыл ее и начал перебирать листы.

– «Декларация о мире», – прочитал он. – Хорошо, это мы обсудили. «Декрет о немедленном созыве Учредительного собрания». Положим. «Декрет о земле»: «…полная государственная собственность на землю с последующей безвозмездной передачей ее крестьянству в равных долях по числу едоков и в соответствии с земельным кадастром. На пять лет объявляется мораторий на отчуждение земельных наделов, после чего земельные наделы могут становиться предметом купли‑продажи и залога по банковским ссудам». Однако же большинство партий требует общинного пользования землей и полного запрета отчуждения.

– Двадцатый век – не девятнадцатый, Александр Федорович. Если не ввести земли в коммерческий оборот, мы не сможем привлекать туда капитал и использовать достижения технического прогресса.

– Зачем же тогда пятилетний мораторий?

– Чтобы избежать злоупотреблений и спекуляций на начальном этапе. За пять лет наша власть укрепится в достаточной степени, чтобы бороться с преступлениями и коррупцией в этой области. Кроме того, крепкие хозяева смогут скопить средства и привлечь кредиты для скупки наделов у разорившихся соседей. Если же разрешить отчуждение сейчас, возможна массовая скупка земли финансовыми спекулянтами.

– Положим. Но, однако же, не стоит ли отложить этот вопрос до созыва Учредительного собрания?

– Времени нет, Александр Федорович, – отрезал Чигирев. – Чтобы сохранить демократию, иногда надо становиться диктатором.

– Ладно, что у нас дальше? «Декрет о правах народностей России». Это бомба, Сергей Станиславович. Вы понимаете, какую бурю поднимете? Вы хотите дать невероятные права народностям России. Это скандал. Никто не спорит с тем, что Россия должна быть федеративной республикой. Но вы же фактически соглашаетесь с созданием отдельных государств. Я еще понимаю ввести местные языки в школьную программу. Но вести на них преподавание, сделать их «вторыми государственными» в границах национальных образований – это, знаете ли, слишком. Что же у нас, Киев, мать городов русских, по‑украински заговорит? А Эстляндская республика? А Латвийская республика? Как вы такое выдумали? Таких стран в помине никогда не существовало! Я еще понимаю – Польша и Литва. Но ведь если им дать права, которые вы предлагаете, они же сразу соберут свои сеймы и провозгласят независимость. А корейское население Приморья? Россия позволяет им жить на своей территории! Что же, им еще в ноги за это кланяться прикажете?