Текст книги "Самозванцы. Дилогия (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Шидловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 41 страниц)

Из леса на левый фланг русского войска выезжал большой отряд польских кавалеристов. Опытный полководец Жолкевский не собирался губить всю свою конницу в лобовой атаке. Он послал лучшую ее часть в обход, чтобы ударить русским в тыл, когда те сцепятся с основным польским войском.

Матюгнувшись, Крапивин развернул коня, спешно отправил гонца ко вступившим в бой частям с приказом изготовиться к круговой обороне и зычным голосом призвал свой резервный полк. Сейчас у него была только одна возможность предотвратить разгром левого крыла: лично возглавить атаку последнего резервного полка.

Сшибка была жестокой. Все пространство вокруг заполнили лязг железа, отчаянные крики людей, храп коней. Боевое превосходство польской кавалерии сказалось мгновенно. Шляхтичи теснили русскую конницу, нанося ей жестокий урон. Впрочем, и сами поляки теряли немало бойцов.

Крапивину с самого начала стало ясно, что опрокинуть отряд отборной конницы ему не удастся. Максимум, на что он мог рассчитывать, это задержать атаку, чтобы стрельцы могли изготовиться к обороне от удара в тыл, а Скопин‑Шуйский выслал на поддержку левому крылу резервный полк из центра. В запале рубки воевода даже не заметил, как оказался в окружении. Его люди были оттеснены назад, а сам он с трудом отражал выпады наседавших на него шляхтичей. В отчаянной попытке прорваться к своим воевода пришпорил коня. Он еще успел мощным ударом разрубить до седла попавшегося ему навстречу всадника, когда польская сабля, найдя брешь в его доспехе, вонзилась ему прямо под сердце.

Крапивин очнулся внезапно. Он лежал на краю поля, на обочине грунтовой дороги. Рядом стояли раздолбанные «Жигули» с включенным двигателем. Вышедший из них парень с простоватым лицом в потертом спортивном костюме и стоптанных кроссовках удивленно смотрел на распластавшегося на земле человека.

– Ё‑мое, мужик, ты как здесь очутился? – произнес он. – Да еще в таком прикиде. Ты чё, со съемок?

Крапивин сел на земле и осмотрел себя. На нем все еще была одежда воеводы, та, в которой он повел полк в свою последнюю атаку. Кольчуга слева была пробита, а на накинутом поверх нее кафтане все еще виднелась дырка со следами свежей крови. На боку висели пустые ножны. Однако самой раны Крапивин не ощущал. В голове все еще гремели звуки битвы, но стоявшая перед ним машина и простоватый крестьянский парень в спортивном костюме не оставляли сомнений, что полк, Скопин Шуйский, король Сигизмунд, гетман Жолкевский – все они остались где‑то в ином времени и пространстве.

– Мужик, ты вообще в порядке, или перебрал? – снова подал голос парень.

– Оставьте его, молодой человек, – сказал Басов выходя на дорогу.

На фехтовальщике был костюм‑тройка, белая рубашка, черный галстук и лакированные ботинки. – Ну, попал сюда человек из прошлого, что тут такого? Он, может, еще минуту назад с ляхами рубился, а вы ему «перебрал».

Парень затравленно посмотрел на Басова.

– Да ну вас к черту, психи какие‑то, – пробубнил он, быстро сел в машину и ретировался, извергнув сизые клубы зловонного дыма.

– Ну, каково тебе в мертвецах? – поинтересовался Басов, поворачиваясь к Крапивину.

Тот поднялся на ноги и изумленно осмотрелся.

– Игорь? Ты здесь? Каким образом? Тебя же…

– И тебя тоже, – усмехнулся Басов. – Аккурат саблей под сердце. Прикидываешь, в раю мы или в аду? Скорее второе. Мы на родине.

– Объясни, – потребовал Крапивин.

– Все просто. Когда меня снес залп стрельцов Федора, я очнулся на одном из дачных участков под Тулой, в две тысячи пятом году. Как раз в том месте, где меня сразил залп в том мире. Ну, а сейчас мы под Смоленском, тоже в нашем мире. Оказалось, что после смерти там нас просто выбрасывает в свой мир. Все ранения, полученные в том мире, исчезают. У тебя, кстати, даже шрам на брови прошел, который ты под Троице‑Сергиев монастырем заработал. Вот так‑то.

– Так что, мы вернулись в свой мир?

– Слава богу, не навсегда. Алексеев оказался на редкость толковым мужиком. Он следил за мной. А когда узнал, что я исчез, сразу предположил, что меня выбросило в наш мир. Впервые мы заподозрили, что так происходит, уже после того как «испарился» труп Селиванова.

– Так значит, этот подонок жив?

– Увы, такие люди бессмертны, – усмехнулся Басов. – Так вот, Алексеев нашел меня там, и мы вместе перешли в мой любимый тысяча девятьсот двенадцатый год. Попытка же вернуться в тысяча шестьсот десятый ничем хорошим не кончилась. Меня снова стали разрывать мушкетные пули, и я очутился в две тысячи пятом. Так что для того мира мы умерли. Попытайся вернуться туда – и ты снова труп. Правда, ненадолго. Но умирать – дело препохабное, это я тебе точно скажу.

– И что теперь?

– Для начала предлагаю убраться отсюда. А то, неровен час, припрется доблестное МВД и начнет требовать документы и проверять нас на предмет связей с чеченскими террористами. Вон там, на опушке леса, «окно».

Крапивин кивнул, и они зашагали прямо через распаханное весеннее поле. Однако, пройдя пару сотен метров, Крапивин вдруг встрепенулся:

– Погоди. А мои ребята, которых убили в первой экспедиции? А Артеменко? А группа прикрытия, которая шла со мной под Киев? Они все погибли в том мире, но вовсе не переместились в наш и не ожили тут.

– На тот момент действовало «окно» между нашим миром и тем, – ответил Басов. – Очевидно, это как‑то объединяет миры. Все это надо еще изучать, но иного объяснения у нас нет. Вообще с этой алексеевской машиной столько чудес, что я просто счастлив, что мы закрыли эту треклятую форточку и забрали инженера у генералов и политиков. Еще неизвестно, какие фокусы она способна вытворять. Впрочем, одно мы знаем точно. При отсутствии активного «окна» с нашим родным миром процессы старения в наших телах прекращаются.

– Что?! – Крапивин даже споткнулся на подвернувшейся под ноги кочке.

– Именно. Биологически нам сейчас столько же лет, сколько было, когда мы закрывали «окно» на спецобъекте и похищали Алексеева.

Крапивин тихо присвистнул:

– Интересная картинка получается.

– Очень интересная. Выходит, что мы в любом из десяти, то есть уже из девяти открытых Алексеевым миров можем жить практически до бесконечности. Главное только – не связываться с родным миром. Если нас убьют, то мы всего лишь возрождаемся у себя на родине. Главное, чтобы нашелся кто‑то, способный переместить нас в любой из оставшихся в нашем распоряжении миров. Но есть непонятные пока вещи. Сын Чигирева, которого я поместил в другой мир, растет и развивается, как и положено в его возрасте. Я ведь не знал еще об этих вещах, когда посылал его туда. То ли в младенчестве не возникает привязки к своему миру, то ли организм настойчиво требует развития и побеждает те силы, которые тормозят его. Все это надо еще изучать. Алексеев, по крайней мере, с этой работой неплохо справляется, хотя вопросов еще море.

– Он и агентурной работой овладел, – усмехнулся Крапивин. – Явился ко мне в Москве под видом православного монаха и давай уговаривать меня из того мира уйти. Твоя последняя воля, говорит.

– Действительно последняя, – согласился Басов. – Я же и впрямь в том мире умер. Чигиреву он то же самое говорил. Так парень увидел меня целого и невредимого и сразу в крик ударился, что мы его обманули. Насилу угомонили.

– Кстати, с твоих слов Алексеев напророчил мне смерть. Ты что, знал, что меня убьют в этой битве?

– Нет, – покачал головой Басов. – Я думал, тебя убьют во время переворота.

– Какого переворота?

– Когда Скопина‑Шуйского будут свергать.

– Как свергать? Почему?

– Над теорией можно, конечно, смеяться, – заметил Басов. – Но если теория правильная, то она неизменно подтверждается на практике. Так вот, если моя теория верна, то смута могла закончиться не раньше двенадцатого года. Просто народ до этого момента не был готов к самостоятельным действиям. Да и после изгнания интервентов он смог только поклониться новому самодержцу. До того, чтобы отстаивать свободу и права, контролировать власть, русское общество еще не созрело. Вот и получается, что на века вперед вся политика Московии – непрерывная цепь интриг и заговоров. Скопин‑Шуйский неизбежно должен был проиграть на этом поле. Он воин, а не интриган. Я послал Алексеева в тысяча шестьсот четырнадцатый год, чтобы узнать там твою судьбу. Он разыскал Федора, и тот рассказал ему, что с тобой приключилось. После этого я направился сюда.

– А как сам Федор? – поинтересовался Крапивин.

– После смерти Скопина…

– Смерти?!

– Его убили в тринадцатом, – спокойно пояснил Басов. – К власти пришел клан Романовых в лице Михаила Федоровича. Они ведь мастера подковерных интриг и сумели объединить вокруг себя боярскую партию. К тому же сложился заговор воевод из благородных семейств. Эти оказались недовольны тем, что Скопин продвигал на командные посты худородных выскочек. Состоялся банальный военный переворот, традицию которых вы с Федором, собственно, и основали в Московии. Ну, не было у Скопина готовности рубить головы налево и направо, как это делал Иван Грозный или Петр Первый. А без этого олигархическую структуру, вроде кремлевских бояр, победить невозможно.

– А как сам Федор?

– Ему повезло. В день переворота его не было на Москве, и он не погиб. Новый царь сослал его воеводой в Орешек Все вернулось на круги своя.

– Значит, все было напрасно, – вздохнул Крапивин.

– Вовсе нет. Во‑первых, вы действительно пустили последние три года смуты по менее кровавому сценарию. Не было польской оккупации Москвы. Все вылилось в уничтожение остатков войска тушинского вора и разгром банд Лисовского и Яна Сапеги. Ну, и романовский переворот – последняя точка в смуте. Собственно, и в нашем‑то мире они пришли к власти, подкупив казаков и некоторых дворян, когда ополчение Минина и Пожарского разошлось по домам.

– Значит, мы все же выиграли ту битву, в которой меня…

– Да. Разгромить польское войско вам не удалось, но Сигизмунд был вынужден отступить от Смоленска. После военные действия развивались в районе северских городов. Но, главное, Москва не присягала королевичу Владиславу. Следовательно, у Сигизмунда не оказалось юридического основания продолжать войну за Московское царство, как это было в нашем мире. Думаю, она закончится значительно раньше. Так что свою задачу ты выполнил. Хотел, чтобы крови было меньше, и добился. Поздравляю. Но, главное, у тебя теперь есть бесценный опыт. Ты знаешь, как не надо действовать, исправляя историю. А опыт, по сути, – самое ценное в жизни. Чигирев, надеюсь, усвоил, что национальные интересы никогда нельзя забывать, даже в угоду прогрессу. Да и я получил неплохой урок. Не стоит выглядеть колдуном перед окружающими. Можно получить залп в спину.

– И что теперь? – спросил Крапивин.

– Вот «окно», – указал Басов на возникший рядом с ними проход в пространстве. – Перед нами еще девять миров.

ЭПИЛОГ

Они сидели в столовой варшавской квартиры Басова. Сюда фехтовальщик привез друзей, чтобы передохнуть после пережитых перипетий. Кроме того, Чигиреву предстояло увидеть сына, но на семьдесят лет позже. На дворе было рождество тысяча девятьсот двенадцатого года.

Крапивин, впервые попавший в Варшаву, был совершенно покорён этим городом, который под снежным покровом казался сошедшим со страниц сказок Ганса Христиана Андерсена и Шарля Перро. Были в нем очарование, претензия на столичный шик и упорное нежелание считаться провинцией. Этот город не портили ни городовые в униформе русской полиции, ни офицеры русской армии, расквартированные в Варшаве, ни двуглавые орлы на кокардах чиновников и гимназистов: здесь во всем читалось желание «быть Европой», желание утереть нос великой восточной империи, захватившей добрый кусок Польши, но так и не сумевшей сломить ее гордый дух. Крапивин сразу ощутил эту атмосферу, еще на вокзале. Особым контрастом она выглядела после сонного, захолустного, уездного Смоленска, где они с Басовым сели в вагон первого класса скорого поезда Москва‑Варшава.

Крапивин помнил, как войдя в подъезд дорогого доходного дома постройки прошлого века, он тихо сказал Басову:

– Шикарный город. Но какой‑то весь не русский. Как Таллинн в Советском Союзе никогда не был советским.

– Шикарный, это точно, – подтвердил Басов. – И жить ему осталось тридцать один год и восемь месяцев.

Семикомнатная квартира Басова поражала своим великолепием. Массивная дорогая мебель, картины на стенах, хрусталь и фарфор в сервантах красного дерева, целая коллекция элитных вин в специальном шкафу. Прислуга состояла из трех человек: горничной, чрезвычайно миловидной женщины, которая, как понял Крапивин, питала к Басову нежные и, очевидно, не безответные чувства, кухарки и пожилого мажордома.

– Не много ли для одного любителя красивой жизни? – спросил Крапивин, осматривая квартиру. – Ты же здесь вроде почти и не жил.

– В самый раз, – заверил его Басов. – И жил я здесь достаточно. Чуть не четыре года накрутил. Я в других мирах и попутешествовал, и жильем обзавелся, и репутацию приобрёл. С аппаратом Алексеева можно год прожить в другом мире, а потом вернуться в ту же минуту, из которой ушел в этом. Главное, чтобы не было постоянного «окна». Кстати, этот мир мне пока милее всех остальных.

– Чего же ты при Сигизмунде ошивался?

– А что было делать? – развел руками Басов. – Два дурака полезли в политику семнадцатого века. Ясно было, что их придется спасать, и что если этого не сделать, то потом позору не оберешься. Вот и бегал я за вами, как мамаша за нерадивыми чадами.

Крапивин тихо матюгнулся и стал смотреть в сторону.

– Здесь я обосновался в Варшаве, потому что и там жил в Речи Посполитой. Так удобнее, – продолжил Басов. – Здесь я покупал соль и специи, которые переправлял в основном в четырнадцатый век. Там я тоже пару лет намотал. В тысяча двести сороковом году у меня свои дома были в Кракове и в Праге. Там я основал немалую торговую фирму. Через Чехию вожу специи в Германию и далее, через ганзейские города, по всей Европе. Мой Парижский филиал поставляет соль и пряности даже ко двору французского короля. Они‑то думают, что я все это прямо из Индии караванами таскаю. Рентабельность – несколько тысяч процентов. На хлеб с маслом хватает. Не люблю себе отказывать в маленьких радостях жизни, знаешь ли.

– И что ты собираешься со всем этим делать?

– Переводить в другое место, – с полной серьезностью ответил Басов. – Первая мировая война – не лучшее время для ведения бизнеса.

Вскоре пришли Чигирев и Алексеев. Как выяснилось, они путешествовали в начало двадцать первого века по четвертому каналу – в тот мир, где действовали в семнадцатом веке. Увидев Крапивина, историк чрезвычайно удивился, а когда Басов поведал ему быль о героической гибели воеводы левого крыла, спасшего своей смертью войско Скопина‑Шуйского, поздравил спецназовца со счастливым спасением и вознамерился было рассказать, что там случилось дальше. Но Басов решительно пресек эту попытку. Он заявил, что чрезвычайно голоден и не намерен слушать ни слова об исторических казусах и параллелях, пока ему не подадут достойный ужин. Только после того как стол был накрыт, друзья смогли выслушать рассказ историка.

Впрочем, ничего принципиально нового они не услышали. Подробнее всего Чигирев рассказывал о событиях, происходивших между воцарением и свержением Скопина‑Шуйского. После этого, как выяснилось, все события развивались в полном соответствии с историческими реалиями родного мира собеседников.

– Выходит, нам не удалось ничего изменить, – грустно сказал Крапивин.

– Так вы и не меняли ничего по сути, – заметил Чигирев. – Заменили одного царя на другого, а толку‑то? Менять надо в основе сам социальный уклад, образ мыслей. Вот тогда его история изменится в корне.

– А ты представляешь себе, каких затрат требует изменение социального уклада? – спросил Басов. – Одно дело, когда сам народ уже созрел для этого, и ему мешает лишь некий сдерживающий фактор. Тогда все просто: устранил неугодного политика или, напротив, предотвратил убийство реформатора – и вот тебе, пожалуйста, новое процветающее государство. Только это максимум на десяток‑другой лет приближает неизбежное, не более. Ну а ты‑то народ хотел об колено ломать. Когда из Гришки‑расстриги реформатора сделать не получилось, пошел поляков на Русь звать. Ты хоть понимаешь, к чему бы это привело? Все равно против тебя встал бы весь народ. Сопротивление усиливается – и твои реформы воспринимают как часть оккупационного порядка. Тебя бы просто смели. А уж крови… страшно подумать.

– Неужели народ восстал бы против отмены крепостного права? – запальчиво возразил Чигирев.

– Он восстал бы против иностранной оккупации. И по праву, – возразил Басов. – На практике так и произошло. Может, я бы и не вмешался, будь ты уроженцем этого мира. Но ты‑то пришелец и пытаешься установить собственные порядки. За волосы хочешь втащить людей в тот порядок, который считаешь идеальным. Это в истории бывало уже не раз и никогда ничем хорошим не заканчивалось. Одно дело помочь, когда тебя просят об этом, другое – навязывать свои идеалы. Это и называется быть самозванцем.

– Я не мог видеть, как люди холопствуют, – вздохнул Чигирев.

– Может, им нравится, – пожал плечами Басов. – Ты видел в них хоть одну попытку освободиться? Им это было не надо. Для холопа призыв перестать быть холопом означает лишь одно: надо менять хозяина. Другого он просто не поймет. А когда народ созреет до понимания важности свободы, самоуважения, научится принимать на себя ответственность за собственные поступки… Тогда наша помощь ему не потребуется. Он освободится сам. Что ты можешь сделать – это терпеливо объяснять, почему считаешь свой образ жизни лучше, чем их. И если они не услышат тебя, значит, еще не готовы. Это их выбор. По крайней мере, на тебе не будет чужой крови. Надо все же понимать ответственность за собственные поступки. Кстати, твое навязчивое желание не быть холопом – тоже холопство в своем роде. Привязка, которая не позволяет тебе непредвзято смотреть на вещи. Тебя, Вадим, касается. Конечно, хочется помочь своей стране выиграть войну. И нашествие татар отбить, и крымскую войну выиграть, и катастрофу сорок первого года предотвратить. Только глобальные поражения происходят не от силы противника, а от собственной слабости. А ты все иноплеменных врагов сокрушать тут и там пытаешься. Тащить пулеметы в семнадцатый век бессмысленно. Они или не помогут, или обратятся против своих же.

– Оно, конечно, правильно, – вздохнул Крапивин. – Только я военный человек. Дело моей жизни – родину защищать.

– А может, лучшая защита родины, – это научиться строить свой дом по уму? – предположил Басов.

– Пожалуй, ты прав, – согласился Крапивин. – Так и Советский Союз из‑за внутренней гнилости погиб. И годуновская Русь, как мы теперь знаем. И эта Российская империя. Кстати, я здесь всего пару дней, и ты знаешь…

– Хочешь спасти, – завершил за него фразу Басов.

– Да, хочу. Особенно если знать, что будет дальше. Революция, полный развал армии, террор. Потом все эти партийные задницы, которые снова великую страну погубят. Ведь все это сейчас еще можно предотвратить.

– Да, пожалуй, – поддержал его Чигирев. – Сложно, но можно. Ведь большевизм в какое‑то время держался на волоске. Здесь как раз тот случай, о котором ты говорил, Игорь. Всего одно небольшое событие может повернуть весь ход истории. И не надо мне говорить, что здешняя Россия не готова к демократии и рыночным отношениям. Готова! Она уже двинулась в этом направлении. Просто молодой растущий организм более всего подвержен всякой заразе. Для России этой заразой оказался коммунизм. Мы можем предотвратить почти семьдесят лет изоляции и отставания.

– Да не буду я ничего говорить, – тяжело вздохнул Басов. – Поезжайте, предотвращайте, раз приспичило. По четвергам здесь проходит скорый Париж‑Берлин‑Варшава‑Петербург. Замечательный поезд. Я обычно на нем езжу. Садитесь на него и вперед. Денег я вам дам. Легенду разработать помогу. Надеюсь, старых ошибок вы не совершите и, самое главное, наконец‑то будете работать вместе над одной задачей. Хоть это приятно..

– Погоди, а ты разве с нами не поедешь? – спросил Крапивин.

– Я не любитель исправлять историю, – покачал головой Басов. – Я дождусь, пока поезд пойдет назад, и поеду в Париж. Все же последний предвоенный год лучше проводить в этом городе.

Чигирев и Крапивин переглянулись.

– Все же не хотелось бы расставаться, – вздохнул Чигирев.

– Это еще почему? – усмехнулся Басов. – Мы с вами настолько разные люди, что объединяет нас только общая проблема: мы попали в чужой мир. Любая попытка совместных действий сразу разведет нас в разные стороны, как и в прошлый раз. Вот, вас хоть объединила идея сохранить Российскую империю, вернее, предотвратить большевизм. Ну так и флаг вам в руки. Завтра я помогу тебе, Сергей, найти сына и умою руки. Что делать дальше, решайте сами.

– Ну раз так, – протянул Крапивин, – хотя мне очень жалко, Игорь.

– Жаль, конечно, – согласился Чигирев, – но раз уж ты так решил, делать нечего. В любом случае, спасибо за все, что ты сделал для нас.

Остаток ужина прошел в молчании. Когда наконец Чигирев и Крапивин разошлись по своим комнатам, Алексеев сказал:

– Я вот все думаю, Игорь, почему каналы открылись именно в эти миры и в эти отрезки времени.

– Случайность, – пожал плечами Басов и отхлебнул.

– Вот интересная вещь, – продолжал Алексеев. – Все исторические периоды, которые открываются нам, предшествуют либо смуте, либо большой войне.

– Ну а царствование Ивана Третьего? Войны были, но не столь уж глобальные. А конец царствования Александра Второго? А семидесятые годы двадцатого века? Если вы имеете в виду нашу смуту начала девяностых, то до нее тоже еще порядочно времени.

– Возможно, это точки, когда смута или война могут быть предотвращены, – предположил Алексеев. – нас всё время выводит на поворотные точки в истории России… Не знаю, как насчёт остального мира, но России – да, это так. Я хотел обсудить это с вами наедине.

– Почему, собственно?

– Потому что, мне кажется, на практике вы сыграли куда большую роль в произошедших событиях, чем хотите показать. Ведь, по сути, вы постоянно контролировали процесс и вторгались в него. Вы предотвратили множество событий, инициаторами которых были Вадим и Сергей. Фактически вы устранили Селиванова, хоть и руками Чигирева. Вы могли предотвратить бой. В конце концов, именно вы дали толчок заговору против Василия Шуйского. Вы подробно рассказали Крапивину о предстоящих событиях и сформировали программу действий, которую он потом подсказал Скопину.

Басов ничего не отвечал, спокойно наблюдая, как в камине догорают еловые поленья.

– Знаете, Игорь, – после продолжительной паузы продолжал Алексеев, – за время использования аппарата я пришел вот к какому выводу. Я думаю, только вы сможете оценить эту информацию по достоинству. – Он замялся. – Я много наблюдал, проверял, сомневался. Но теперь я уверен…

– Да, говорите, не смущайтесь, – ободрил его Басов.

– Я не управляю переходами во времени, – решился наконец Алексеев. – Открытие «окон» так же не является следствием действия аппарата. Вернее, он играет определенную роль, но скорее как средство запроса. То есть это звонок на двери, а никак не ключ. А пропустить нас или нет и куда пропустить, решает некто посторонний. Это абсолютно разумная сила. Она ведет нас по мирам и историческим эпохам, преследуя какую‑то свою, абсолютно неведомую мне цель. И все феномены, связанные с переходами во времени и открытием «окон», – плод ее целенаправленного вмешательства.

Басов хитро улыбнулся:

– Понял наконец.

– Я так и думал, что вы знаете об этом, – сказал Алексеев. – Я только не понимаю, догадались ли вы уже в ходе эксперимента или… знали все с самого начала.

Басов снова промолчал.

В камине догорали дрова.

Великий перелом

Самозванцы – 2

ВЕЛИКИЙ ПЕРЕЛОМ

ПРОЛОГ

Полицейские микроавтобусы выскочили из‑за поворота и перегородили улицу. Толпа подалась чуть назад, встала плотнее. Оказавшийся в первом ряду Янек поднял повыше плакат с красно‑белой надписью «Солидарность» и что есть силы закричал:

– Убирайтесь прочь, коммунистические свиньи!

– Граждане, приказываю вам немедленно разойтись, – раздался жесткий скрежещущий голос из динамика, установленного на одном из микроавтобусов. – Демонстрация запрещена администрацией Варшавского воеводства. Лица, не подчинившиеся приказу, будут арестованы, и на них будет наложено взыскание.

Демонстранты ответили незримому оратору шквалом проклятий. И тогда полиция пошла в атаку. Ловко орудуя дубинками, полицейские пробили бреши в толпе и принялись вырывать из нее отдельных демонстрантов и тащить их к автобусам с металлической сеткой на окнах.

К Янеку подскочил один из полицейских, вырвал у него из рук плакат и бросил на землю. Озверевший Янек тут же нанес нападающему мощный удар ногой в живот и со всей силы ударил рукой по пластиковому щитку, закрывавшему лицо. Бронежилет и шлем выдержали, но не ожидавший такого отпора полицейский повалился на спину.

Драчуна заметили. Мгновенно трое полицейских из отряда специального назначения окружили парня. Он еще успел достать одного из нападающих боковым ударом ноги, когда удар дубинки заставил его колени подогнуться.

Янек упал на мостовую. Полицейские тут же подхватили его, заломили руки за спину. На запястьях щелкнули наручники. Кто‑то несильно ударил парня в солнечное сплетение: мол, остынь.

– Этого в третий автобус, – распорядился оказавшийся рядом капитан.

– Ты, московский прихвостень! – задыхаясь, крикнул ему Янек. – На коммунистов работаешь, песья кровь.

– Что?! – Капитан со всей силы влепил Янеку оплеуху, так что у парня зазвенело в голове. – Этого, белобрысого, ко мне в кабинет. Я ему объясню, кто московский прихвостень.

Когда его ввели в кабинет капитана, Янек заложил руки за спину и, изображая бойца Армии крайовой на допросе в гестапо, надменно воззрился на сидевшего перед ним офицера.

– Та‑а‑к, – протянул капитан, заглядывая в лежащий перед ним листок. – Ян Чигинский. Пятнадцать лет. Родители неизвестны. Принят на воспитание семьей Гонсевских, проживающих: Варшава, улица. ну это не важно. Активный участник акций профсоюза «Солидарность». Неоднократно замечен на запрещенных демонстрациях. Восемь задержаний, в том числе за распространение листовок, содержащих клевету против ПОРП[26] и правительства Польской Народной Республики. Так это ты меня московским прихвостнем назвал?

– А кто же вы такой? – презрительно усмехнулся Янек. – Вся Польша за независимость от Москвы встала. Только вы с вашим Ярузельским в коммунистическое болото тянете.

Капитан встал и нервно походил по кабинету.

– Ты шестьдесят седьмого года рождения, – произнес он. – Стало быть, шестьдесят восьмого года не помнишь.

– А что шестьдесят восьмой? – усмехнулся Янек. – Мы‑то не чехи. Это их австрийцы гнули, как хотели, Гитлер оккупировал без боя. Советы танки ввели, а они лишь утерлись. Польша за свою независимость всегда сражалась.

– Да, черт побери, сражалась! – Капитан рявкнул так, что у Янека зазвенело в ушах. – И теряла своих лучших сынов. Ты думаешь, Советы разрешили бы нам выйти из‑под своего контроля? Ты думаешь, они остановились бы перед тем, чтобы ввести сюда танки? Ты думаешь, они побоялись бы залить всю Польшу кровью? Ты думаешь, Запад поможет нам хоть чем‑нибудь? Ты думаешь, я хочу, чтобы Польша стала вторым Афганистаном? Может, тем, что генерал Ярузельский ввел военное положение, он как раз и спас польскую независимость. Подумай об этом, мальчик.

Янек стоял потупясь. Что‑то в словах капитана смущало его. Нет, Янек точно знал, что во всем прав Лех Валенса, что коммунистов надо гнать из Польши поганой метлой. Но все же червь сомнения зашевелился в его душе. Капитан спецотряда полиции, только что разогнавшего митинг, и не думал читать арестованному лекцию о светлом будущем Польши под руководством ПОРП. Это был такой же патриот, как и Янек, только благо своей страны он понимал несколько иначе. И что было самое удивительное, капитан, кажется, серьезно обиделся на «прихвостня Москвы». Вот это были действительно чудеса!

– Здравствуйте, пан капитан, – раздался голос от входной двери.

Янек вздрогнул и съежился. Этой встречи он никак не ожидал. Как дядя Войтек оказался в полицейском участке в этот злополучный день? Да еще и капитан спецотряда его откуда‑то знал.

– А, пан Басовский, рад вас видеть, – откликнулся офицер. – Заходите.

– А что это у вас за подпольщик на допросе? – усмехнувшись, спросил дядя Войтек, остановившись перед Янеком.

Он был по своему обыкновению одет в элегантный костюм и пальто из дорогой материи. На ногах у него красовались начищенные до блеска туфли. Лицо дяди Войтека обрамляла ухоженная эспаньолка.

– Да вот, оказал сопротивление при задержании, – пояснил капитан.

– И что, сильно сопротивлялся?

– Да уж, одного моего повалил. Спасибо, тот хоть в снаряжении был, а то травмы были бы серьезные. Этот, похоже, карате занимается.

– А ты его, значит, правилам применения карате в условиях социалистического общества обучаешь? – снова усмехнулся дядя Войтек.

– Да нет, – скривился капитан, – он меня московским прихвостнем еще обозвал.

– Абсолютно несправедливо, – сочувственно произнес дядя Войтек. – Что же ты такими оскорбительными словами ругаешься, Янек?

– Так вы его знаете, пан полковник?..

Капитан тут же осекся под жестким взглядом Басовского.

– Я друг семьи его приемных родителей, – сухо ответил пан Басовский. – Собственно, я и сюда приехал по их просьбе. Пани Гонсевская крайне обеспокоена пропажей своего пасынка и просила меня найти его. Посмотрев новости, я сразу понял, куда ехать. Вы позволите, я заберу его? Думаю, что внушение в семейном кругу будет эффективнее, чем административные меры.

– Разумеется, пан Басовский. Как прикажете, – засуетился капитан. – Бумагам я хода не дам.

– Это будет благородно с вашей стороны, – улыбнулся Басовский. – Идем, Янек.

– Значит, пан полковник! – произнес Янек, когда они вышли на улицу. – А я думал, что вы в Министерстве внешней торговли работаете, дядя Войтек.

– Да, теперь это внешней торговлей называется, – как‑то рассеянно ответил Басовский.

– А пана капитана вы откуда знаете?

– Несколько лет назад я проводил у них семинары по рукопашному бою. Они ведь тоже в системе госбезопасности. – Дядя Войтек распахнул перед Нальчиком пассажирскую дверь своего «мерседеса», – Садись, революционер.

Пан Басовский сел за руль и завел двигатель. Автомобиль медленно поехал по варшавским улицам. Сколько помнил себя Янек, у пана Басовского всегда были великолепные западные машины: чаще всего «мерседесы», но бывали случаи, когда он «отвлекался» на БМВ, а однажды даже приобрел огромный, как корабль, «кадиллак». Рядом с микроскопическими польскими «фиатами» и даже советскими «Ладами» и «Волгами» его автомобили всегда выглядели монстрами, пришедшими из другого мира. Пан Басовский работал за границей, по линии внешней торговли. Так, по крайней мере, до сих пор думал Янек. Дядя Войтек не бывал в Варшаве по году и более и каждый раз приезжал к дому Гонсевских на новом авто и с кучей всевозможных подарков «с Запада».