Текст книги "Человек из очереди"

Автор книги: Дмитрий Притула

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

– Ништяк. Больше и выйдет.

– Так ведь прет, – повторил Кося.

– А мы будем кашу ложить в тарелку, а она пусть и дальше прет, – предложил Зуб.

Так и сделали.

Леша попробовал кашу.

– Нормально, Григорий!

– Отлично, Константин! – подхватил Зуб.

Леша оставил себе на завтра грамм тридцать масла, остальное разделил на три части.

– А давайте в кашу сахар, – предложил Кося.

– А на чай? – удивился Леша.

– Так ведь много.

– Губенку раскатал! А на утро мне? – возмутился Леша.

Косе стало стыдно за свое нахальство, и он сказал:

– Ладно, я чай без сахара.

И вот они, покрякивая от восторга, лупили кашу.

– А каша-то прет! – сказал Кося.

– Прямо как в сказке про кашу, – сказал Леша.

Но парни не откликнулись – они, видать, не слышали про такую сказку.

И они сделали второй заход, бросив в кашу остатки масла. Правда, того, что выделил Леша. И снова крякали и прихваливали, но уже скорее от восторга, что они вольны.

Ну, сидят в комнате, лопают от пуза, и никто им не мешает.

– А каша-то прет! – снова сказал Кося.

И тогда они вычерпали кашу до дна кастрюли и залили кастрюлю водой, так покончив с неисчерпаемой этой кашей.

И были сыты, без масла каша шла туго, но и бросать еду несъеденной было не в их правилах, и тогда Леша в порыве необъяснимой щедрости разделил на три части масло, оставленное на завтра.

– Ну, Ляпа, ты даешь! – восхитился Зуб.

– Это да! – подхватил Кося. Потом они отвалились от стола, пыхтя, с кухоньки перешли в комнату и плюхнулись на кушетку, не снимая обуви. Тут-то воля и чувствовалась особенно, что вот плюхнулись в обуви.

– Да, а чай! – вспомнил Зуб.

– Может, варенье какое есть, – вздохнул Леша.

– Губенку раскатал!

– А я видел банку из-под варенья, – заметил Кося.

– Точно. Стоит в углу, – обрадовался Зуб. – Мы водой зальем – отсохнет.

И они залили водой двухлитровую банку из-под прошлогоднего варенья, и Зуб болтал банку до тех пор, пока варенье не отлипло от стенок. И они пили чай с очень далеким привкусом клубники, и еще было по куску мягкой булки – ну, кайф, ну, кайф, ну, пир на весь мир.

А потом, очень уж довольные вечером и друг другом, расстались. Кося с Зубом легли на пол и уставились в голубой экран, а Леша пошел домой.

А дома-то сеструшка родная, Галинка ненаглядная!

– A-а, явилась – не запылилась, – поприветствовал ее Леша. И сразу пошел в наступление: – Ну, Галька, ну, гадина, ты чего трешку захоботила? Сама болтаешься черт знает где, а я крутись.

– Пенсия через три дня, – так это презрительно отбила наскок Галя.

– Мечтать не вредно!

– Наш срок через три дня, – уже зло сказала Галя.

– Мечтать не вредно! – повторил Леша. И сразу взвился: – А эти дни как вертеться?

Тогда Галя поковырялась в кошельке, достала рубль, смяла его презрительно в кулаке и запустила комочком в Лешу, норовя, зараза, в лицо попасть.

Леша полез под стол доставать закатившийся шарик. Ласково расправил его.

А Галя достала еще рубль и таким же манером, как и первый, запустила в брата. Но Леша был готов к броску и шарик поймал.

– Нормально, – сказал он удовлетворенно. – Вот все честно. Пенсия через три дня, – проворчал он, передразнивая сестру.

Хотя все правда – пенсия через три дня. Им за отца положено шестьдесят семь рублей семьдесят шесть копеек.

К слову, Борис Григорьевич, пробивая Леше талоны, спросил про пенсию. Леша сказал: столько-то рублей, столько-то копеек. Борис Григорьевич записал: 67 рублей. Но Леша добавил: и семьдесят шесть копеек. Тот внимательно посмотрел на Лешу и дописал: 76 копеек.

Да, так пенсию приносят на мать. И нужен ее паспорт. А матери может в этот день и не быть. Нужен обязательно Леша. Потому что женщина, разносящая пенсию, Леше доверяет деньги под документ матери, а Маше и Гале, нет, не доверяет.

Галя (справка)

Учится плохо, из класса в класс переползает с большим скрипом. Стоит на учете в детской комнате милиции – однажды попалась при облаве, дышала клеем «Момент». В школу ходит рывками: походит-походит, а потом на несколько дней пропадает. Матери побаивается и при ней ночует дома. Когда же матери нет, живет у своего дружка Гены, хоккеиста городской юношеской команды.

Вообще-то Галю Леша не очень-то любил. Нет, конечно, любил, но также и презирал – всегда плохо учится. Вот Машу – да, Машу Леша любил, он ею даже восхищался. Ну, говорил себе, когда Маша дома, то вроде и светлее становится. А потому что веселая и красивая. И брата любит. И за это он Маше все прощал – и то, что она не хочет учиться и работать, и то, что болтается неизвестно где.

А Гале – нет, Гале он ничего не прощал. Так ей всегда говорил – хиленькая, а туда же, тебе только и нужно, что хорошо учиться, ты ведь маленькая, трудную работу делать не сможешь, так выучись. Нет, туда же, школу мотает, на «Моменте» попалась. Ну, не дура ли – ростом чуть выше Леши, а травит себя «Моментом» и сигаретами?

К Маше он относился почти как к матери, а Галя была ему ровней. Он мог ее ругать, воспитывать и заставлять учиться.

Галя за Машей не признавала права указывать ей, а за Лешей признавала. Она его как бы и побаивалась. Оно и понятно: Маша и сама плохо училась и потому сестре не указка, Леша же – другое дело, укор всей семье. Он вон шестой класс кончил без троек. Да о таких отметках Галя и мечтать не смеет.

– Ты чего справку подделала? – спросил Леша.

– Эти уже ныли?

– А чего они будут с тобой чикаться! И вообще я не нанимался отбиваться за тебя. И вообще спецпутяга по тебе плачет.

– Ладно, ты еще! И так тошно, – отмахнулась Галя. – Ты как эти дуры.

– Дуры не дуры, а им тоже мало радости за тобой ходить. Они к тебе в няньки не нанимались. Активистки хреновы.

– Сами, что ли, пошли? Кротова их послала. А я тебя и защитить не могу. Ты вон какая – болтаешься, а Спица отличница.

– Да ладно, ты еще! – уж как-то надсадно сказала Галя.

И Леша почувствовал, что у нее что-то случилось.

С Генкой, что ли, поссорилась. Не из-за школы же она в самом деле. Прямо-таки места себе не находит. Вон программку на пол швырнула, даже телик не включает. Да, что-то случилось.

Ее надо было бы оставить в покое, но Леша не мог отстать от сестры, не повоспитывав как следует. Отвечает же за нее, а как же. Ему чего-то вдруг стало жалко сестру. Может, она, как и он, по маме скучает. Все ее тыркают и за человека не считают. И одевается она хуже всех в классе. Да и слабенькая – все у нее живот болит. То что-то с желчным пузырем находили, то желудок не в порядке. Он хотел бы пожалеть сестру, но не знал как. Не ахать же над ней: ты моя бедненькая, ты моя бледненькая, она его фуганет и так заржет над ним, что ой-ё-ёй.

И все же Леша спросил без издевки:

– Значит, ты своих баб встретила?

– Встретила. И даже помахалась.

– А на фиг?

– А гадины.

Дело, по ее словам, выглядело так. Галя шла домой, а троица гуляла по проспекту. Ну, с упреками к Гале, мол, ты, Ляпунова, мотаешь, а мы ходи за тобой. И своих дел навалом. Так это привычно разговаривают, вроде Гале одолжение делают.

Ну, Галя говорит Спице, мол, если у тебя такие бананы, так не фиг возбухать (это понять можно: в своих латаных голубых вельветах, обносках после Маши, Галя не особенно красиво смотрелась рядом с одноклассницами). И вообще, ты – Спица. Ну, Спица толкнула Галю. А та ее, дело понятное. Тогда еще одна девка, покрупнее, Мазаева, толкнула легоньку Галю так, что та села в клумбу. И всё. И разошлись по домам.

– A-а, нормально, – сказал Леша – Тоже мне помахались.

– Как взглянуть! – хитро сказала Галя. Она, видать, что-то придумала и потому сразу повеселела.

– А как ни смотри – ты ее толкнула, она тебя. Тьфу и разотри.

– Я-то разотру, а они вот нет. Их трое, а я одна. Я не пойду в школу и скажу, что они меня избили. И вот пока их не накажут, в школу ходить не буду.

– Кротова поверит им, а не тебе. Спица – отличница, а ты кто?

– Я скажу – они сговорились. Избили, а теперь говорят, что мы толкнули друг друга по разу.

– Я тебе не пойду в школу, я тебе не пойду, – взвизгнул Леша. – Ну, Галька, ну ты и гадина. Зря они тебя не избили.

– Ой-ё-ёй. Да они бы тут у меня на коленях ползали. Вместе с Кротовой. Я написала бы директору – отказываюсь ходить в школу.

– Да, Галька, гадина ты! У Кротовой мать парализовало, ей только с тобой и возиться. Все! Чтоб завтра в школу!

– Мечтать не вредно!

– И сходи к Мазаевой, хоть узнай, что на завтра задано.

– Губенку раскатал!

– Ладно, давай спать. Утром не отстану, пока не подниму. У тебя талоны есть?

– Нет.

– На. Вот на завтрак и на обед. Все! Спать.

Глава 2
Облава

Утром, как Галя ни отбивалась, ни уговаривала и ни ругалась, Леша все же ее поднял. Правда, пришлось сдирать с нее одеяло и угрожать вылить стакан холодной воды. Они выпили чаю с батоном и пошли в школу. На прощание Леша сказал, что будет проверять Галю после первого и третьего уроков, а после второго и четвертого ждет ее в столовой.

– Гони талоны обратно, – так была уверенность, что голод удержит Галю в школе.

И сдержал обещание – после первого и третьего уроков заглядывал в кабинеты, где сидел Галин класс, а после второго и четвертого уроков ждал Галю в столовой со стоящей на столе едой.

После уроков Леша разрешил Гале два часа поваляться дома, а сам сгонял за продуктами. Галя предлагала сходить сама, но Леша не пустил ее – во-первых, может удрать, а во-вторых, вместо чего-нибудь стоящего купит сигарет.

Он зашел в «стекляшку». Продавщица мясного отдела, видя такого вежливого паренька (а он нажимал на вот это «скажите, пожалуйста» и, кивая головой, ронял подбородок аж на грудь), выделила ему полкилограмма мякоти. И Леша объяснил, почему покупает мясо – мама, знаете, придет с работы голодная и усталая, – и он еще раз уронил подбородок на грудь, и достал, вполне достал материнское сердце продавщицы, так что она с умилением смотрела вслед этому славному мальчугану.

В других отделах он, конечно, так не старался. Сто грамм масла, батон за восемнадцать копеек, четвертинку хлеба, триста грамм сахару и три килограмма картошки ему отпустили без излишней вежливости с его стороны, и, когда он положил мясо и масло в холодильник, даже потер руки от удовольствия: а дом-то становится местом обжитым и даже местом обжорства.

Галя валялась в своей комнате, а Леша у себя почитал Брэдбери.

Да, квартира у них как раз большая – три комнаты. Семиметровка у Леши (единственный мужчина и вообще надежда семьи), затем большая гостиная (там телик и мамин диван), а потом восьмиметровка Гали и Маши.

Нет, ничего лишнего в квартире нет – мебели там, или ковров, или книг. Книги – штук десять – есть только у Леши – это или Слава Кайдалов подарил, или библиотечные (записан в двух библиотеках).

Украшения есть только в комнате Маши и Гали – там все оклеено кинозвездами, ансамблями и обертками от колготок – ну, девушки примеряют колготки. Красиво, чего там, такой жилой вид.

В четыре часа Леша дал Гале команду садиться за уроки, и Галя перешла за стол в большой комнате, и они два часа честно оттрудились.

Потом пришел Слава Кайдалов и позвал Лешу погулять.

Ну, Леша бросился обуваться, но сразу замедлился, он рад приходу Славы, но надо ведь и показать, что не собирается выворачиваться наизнанку. Хотя, понятно, привычно гордился, что Слава заходит именно за ним. Вот в классе сколько парней, а Слава выделил именно его, а что он, Леша, такое, чтоб его выделил первый номер класса. Потом прошел в большую комнату и еще раз велел Гале из дома ни ногой.

– Приду – поужинаем и посмотрим телик. В семь сорок хорошая картина.

Они медленно шли по длинному, два года назад проложенному к новым домам проспекту. Прохожих не было – все ходят дворами, так быстрее. Справа тянулись сараи, гаражи, зеленый деревянный забор воинской части. Было тепло, хотя солнце, растворяясь в туманной дымке, светило тускло. Вдоль тротуара росли молодые деревца, и новый, плотного асфальта тротуар устлан желтыми и красными листьями.

Шли они, значит, медленно, сцепив руки сзади (тут Леша подражал Славе – вот это – сцепив руки сзади и внимательно глядя под ноги – и понимал это). Со стороны-то – два маленьких старичка решают невозможные мировые проблемы. Леше потому и нравилось при ходьбе по проспекту подражать Славе, что со стороны, значит, казалось, что два маленьких старичка решают невозможные мировые проблемы.

Слава рассказывал «Марсианские хроники». Первую историю он закончил, когда они дошли до конца проспекта. Разом развернулись (и, несомненно, старались, чтоб именно разом развернуться) и пошли обратно.

– Мы уже договаривались говорить друг другу правду, – вдруг сказал Слава. – Пусть врут взрослые. А ты скажи мне, Леша, как ко мне относятся в классе. Только, конечно, правду. Как и договаривались.

– Не понял, – сказал Леша.

– Ну, вот как относятся. Шкала большая. Любят. Ненавидят. Презирают. Боятся.

Леша понял, что обязательно надо говорить правду. Соврет Леша – Слава поймет, тогда все, дружбе конец.

– А чего тебя бояться? Ты никого не цепляешь. Любят? Не знаю. Нет, наверное. Любят Андрона. Вот это точно.

– Но он шут.

– А его любят. Он неделю болел, а когда вышел, вон как все обрадовались.

– Понял. Мне бы так не радовались. Что же осталось у нас? Надеюсь, не презрение?

– Нет. Ты понимаешь, всем кажется, что ты как бы весь из себя. Ну, вот, мол, я книги вообще читаю, вот я в астрономии вообще кумекаю. Ты с ними играл в «бутылочку»?

– Нет.

– А звали?

– Звали. Но я не пошел.

– А меня и не звали. Про тебя, конечно, сказали – выстебывается.

– Понял, – сказал Слава, и некоторое время они шли молча.

Ох, как же хотелось Леше спросить, а как к нему относятся в классе. Но побоялся. Слава скажет правду, а правда эта такова, что к Леше никак не относятся. Да, он словно бы место пустое. К примеру, никто не звал его на день рождения. Правда, и он никого не зовет. Но он-то не зовет по простой причине – день рождения у него в июле и Леша всегда в лагере, так что за последние годы вообще никто ни разу не вспомнил про его день рождения. Но это ладно. А вот они собираются у кого-нибудь потанцевать Его хоть раз звали? Нет. Или купят пепси и балдеют. Его зовут? Нет.

– Скажи, а у тебя бывает такое вот, что ты идешь по этому проспекту, мимо этих домов, а кажется тебе, что ты впервые здесь идешь. Ну, как космонавт, который впервые попал на незнакомую планету? – спросил Слава.

– Нет, так у меня не бывает, – признался Леша. Его, понятно, тянуло присвистнуть покрасивее, но удержался – договорились ведь говорить правду.

– А бывает у тебя совсем другое? Вот мы идем по городу. И я спрашиваю, бывает у тебя то, бывает другое. Я же тебя впервые об этом спрашиваю. А кажется, что мы уже вот так точно шли и раньше, и я задавал вот точно такие вопросы.

– Такое бывает!

– Нормально! – успокоился Слава. – А то я думал, что у меня легкое оборзение.

– А вот у тебя бывает такое, что вот ты засыпаешь и тебе кажется, что ноги вытягиваются, и пробивают стену, и перегораживают проспект?

– Это я понимаю. Так бывает, когда человек в рост попер.

– Но я-то не попер.

– Значит, в ближайшее время попрешь.

– Да, но дальше так. Тело становится как длинная-длинная глиста, и вокруг нее летает плоская, как блин, рожа.

– То есть это как?

– Ну, сплющенная рожа. Словно бы по ней проехал асфальтовый каток. Она кривит рот, и подмигивает, и трясет ушами. Но главное: она летает вокруг тебя.

– Как спутник, что ли?

– Да, и обороты наматывает не вдоль тебя, не от головы к ногам, а поперек, ну, как провод на электрической катушке. И ты спутан и не можешь пошевелиться.

– Здорово. У меня такого не бывает. А ты не врешь?

– Нет.

– Здорово. Очень красиво.

– А у тебя бывает, что ты никому не нужен?

– Это как?

– Ну, вот никому не нужен. Ни в классе, ни во дворе, ни дома. Что ты есть, что тебя нет – всем без разницы.

– Понял. Наверное, временами это у всех бывает. Но у меня вот какой счет. Да, в классе – никому. Но всегда знаю – я нужен отцу. В этом вот я уверен. Всегда знаю – он в экспедиции, но помнит обо мне.

Это Леша понимал хорошо. Будь у него такой отец, как у Славы, Леша бы тоже не ныл, что вот никому не нужен. Тут все понятно. И он бы не пудрил себя соображениями, мол, отец погиб за правое дело. Сейчас Леша знал точно – отец утоп по пьянке. И даже успел разозлиться: ну, чтоб ему погибнуть на Гражданской войне, или под Сталинградом, или вот испытывая самолет, так нет же – утоп по пьяному делу.

Они дошли до своего двора и расстались. Привет! Привет!

Леша увидел, что к восьмому дому идут дружинники – четверо женщин, двое мужчин. Вроде бы ничего особенного – люди с повязками идут к опорному пункту. Но без всякой причины Леше стало вдруг так тревожно, что он побежал домой.

И пока взлетал в лифте, в голове вертелось – только бы Галька была дома.

Но ее как раз дома и не было, и тогда Леша вылетел и побежал к четырнадцатому дому.

А уже опустились сумерки, от леса полз туман, плыл он низко над землей, цепляясь за кусты во дворе и за избушку на курьих ножках. В тумане Леша разглядел ехавшую к опорному пункту милицейскую машину, так называемый мусоровоз, или же мусоршмитт, или же ментовоз. И за машиной еще одна. Много дружинников, две машины – значит, будет облава.

И Леша ускорился к четырнадцатому дому. Почему именно к четырнадцатому? А там самый любимый подвал. Так-то подвалов много, оно понятно. Где парням собираться? Не в избушке же на курьих ножках. Значит, обживают подвалы. Ну, к примеру, если кто из жильцов выбросит старую мебель, парни тащат ее в подвал. Кто-нибудь притащит в подвал маг – можно музыку послушать, побалдеть. Или ребята постарше могут вина выпить, побалдеть. Или, если народу немного, с девочками почикаются. Правда, почикаться можно и днем. С урока уйдут, почикаются и вернутся в школу продолжать образование. А в последний год пошла мода дышать клеем «Момент». Их так и зовут – «моментисты». Надышатся и балдеют.

Тут уж милиция забеспокоилась по-настоящему. Устроят облаву, «моментистов» заберут, подвал разорят и заколотят. Так неугомонные оборудуют новый. Но вне конкуренции все-таки подвал четырнадцатого дома. Уж сколько его заколачивали, а парни все туда лезут. Ну, что тараканы. Им побалдеть охота.

Леша торкнулся в дверь подвала, но дверь была заперта на щепочку. Он разбежался, толкнул дверь и влетел в подвал. Пошел наощупь, рукой придерживаясь за бетонные стены. Из узких окошек сочился жидкий свет. Увидел вдали огонек, услышал Тото. Толкнул дверь и вошел в обжитую подвальную комнату. Не ошибся – «моментисты» во всей красе. Сразу увидел Галю – она ждала своей очереди, поторапливая Таньку из соседнего подъезда, чтоб та отдала ей мешочек.

Леша привык к тусклому свету и разглядел картинку, не очень-то красивую. В подвале было грязно, валялись полиэтиленовые мешки, захватанные, заляпанные. На полу валялись пустые тюбики. Кого-то в углу рвало. Стоял спертый кислый запах клея и блевоты.

Не надышались только Галя и Гоша Захариков из соседнего дома.

Леша подскочил к Гале и рванул ее за руку.

– Гадина! Ты мне чего обещала?

– Вали ты! – зло сказала Галя и замахнулась на брата – видать, очень хотелось подышать.

– Облава! Гоша, слышишь, ментура сюда спешит!

– Отсос Харлампиевич! – зло сказал Гоша, прилаживаясь к мешку, который взял у отвалившегося Бура из четырнадцатого дома.

– Хрен с тобой! Галька, за мной! Облава, говорю.

Угроза облавы наконец подействовала на Галю – второй привод в детскую комнату, позора нахлебается – и она заспешила за братом.

Наконец вырвались наружу. И какой же там был чистый воздух!

Только успели отойти к другому подъезду, как у входа в подвал остановилась милицейская машина, за ней другая, и из машин выскочили милиционеры и дружинники.

– Рвем когти! – сказала Галя.

– Нет, сядем на скамейку. И ты посмотришь, как они загремят.

Их выводили, поддерживая с двух сторон. Они сами не могли идти. Громко и матерно ругались. Танька что-то запела из Тото, но у самой машины ее вырвало. Вынесли хилого Бура. Гоша Захариков возмущался, что он и надышаться-то не успел.

Женщина-дружинница брезгливо несла грязные мешки – вещественные доказательства. Двери захлопнули, и машины уехали.

– Насмотрелась? – спросил Леша. Галя молча кивнула.

– И ты туда же. Ну, будь ты дылдой, здоровой бабой – это одно. Но ты же слабая и желудок больной. Не понимаю я тебя, Галя: каким надо быть придурком, чтобы дышать, курить и пить. Вот ответь: о чем ты, Галя, думаешь?.. А какой бы крик в классе подняли! И Кротова и активистки. Особенно Спица. Больше в школу не пошла бы.

Что и понятно: дышать – это самый позор.

– Да, Лешка, ты меня спас.

– Ладно. А подвал забудь.

– Конечно. Только, Лешенька, – начала примазываться Галя, – ты уж никому не говори. Особенно Машке. Убьет. Не скажешь?

– А в школу ходить будешь?

– Буду.

– А уроки учить?

Галя согласно кивнула – она сейчас готова была обещать что угодно, только бы Леша ничего не рассказал Маше и маме.

– А в подвал ходить будешь?

– Да ты чего! Какие дела! – возмущалась Галя так искренне, словно бы несколько минут назад Леша не ее тащил именно из подвала.

– Ладно. Никому не скажу. А теперь пошли домой жарить мясо.

А дома-то Маша, Манечка, Маняша!

Она выкладывала из сумки на кухонный стол продукты, а Леша ходил возле нее и приговаривал: «Маша, Манечка, Маняша!» А также: «Ты наша красавица, ты Маша-резвушка».

Да, конечно, красавица. Рослая, крепкая, хорошо одевается. И все ей идет. Даже вот эта цыплячья прическа с двумя торчащими пучками волос, и то идет. Сделай такую прическу Галя, и будет она как мокрая курица-задрипка. А Маша – красавица. И тени, которые она натирает, и легкий румянец на щеках, тоже натертый, и щипанные в ниточку брови – все ей идет. Ну, точь-в-точь кинозвезда на обложках журналов.

Маша взъерошила Леше волосы и спросила:

– Ну, как ты тут жил?

– Нормально.

Да, она любит брата. Он, пожалуй, единственный человек в семье, кого она любит. С мамой постоянно ссорится, а Галю просто затюкала.

– Мать не заходила?

– Нет.

– Ну, дает. Вот о чем человек думает?

– Не надо, Маняша. Может, она заболела.

– Может быть. А вы тут сносно жили. Думала, совсем доходите. А у вас мясо, картошка, масло. Эй ты, иди сюда! – крикнула она Гале.

Галя пришла на кухню.

– В школу ходила?

– Ходила, – буркнула Галя.

– Врешь?

– Ходила.

– Ночевала дома?

– Дома.

– Врешь?

– Дома.

– Ладно. С тобой разберусь потом. А сейчас будем готовить ужин. Профессор, что бы ты хотел поесть?

Лешу в семье стали звать Профессором после того, как он пятый класс кончил без троек.

– Ну, это… – замялся Леша.

– А грибной суп?

– Это да!

– Тогда вот рубль и сгоняй за сметаной.

Он сгонял, а когда пришел, суп уже варился, и по квартире ползли живые запахи настоящей еды, он подошел к кастрюле, нюхнул грибной запах и даже зажмурился.

– Ну, Маняшечка, ну, вообще!

– А картошку как хочешь – пюре или жареную?

– Жареную, Маняшечка, жареную. И, жаря картошку, Маша рассуждала:

– Завтра или послезавтра пенсия. Это мы дотянем. Но она-то на что рассчитывала?

– Ну, правда, может, заболела, – то есть Леша как бы уговаривал Машу ничего плохого не говорить про мать.

– А что с мясом делать? – Маша поняла желание брата защитить свою любовь к матери и пожалела его, и Леша был благодарен ей за это. – А что? Съесть его.

– Хорошо сказано, мой мальчик, – голосом опытного сыщика сказала Маша. – А в каком виде?

– А в простом.

– Точно. Мы его располовиним. На сегодня и на завтра.

А Леша с восторгом (чуть, конечно, преувеличенным) нюхал то кастрюлю с супом, то жарящееся мясо, то картошку. И глаза закатывал – ну, не могу. И слюни сглатывал (тут не преувеличивал – слюни его давили).

Они ели суп со сметаной (да какой! за рубль семьдесят, густой и неразбавленной), а потом дошла очередь и до второго. И как же золотились ломтики картошки, ровненькие, один к одному. А мясо было мягким, из него вытекала горячая кровь, и Маша дала Леше большой красный помидор, и блестел его глянцевитый бок, и был помидор так туг и красив, что его было жалко резать. Но когда Леша его все-таки разрезал, вернее, развалил, то помидор не брызнул соком, потому что мякоть его была туга, и она лоснилась от белого налета спелости.

Вместо чая Маша поставила на стол тарелку винограда (прятала в холодильнике, сюрприз, значит), и ягоды были крупные и почти белые. Они были покрыты едва заметным бархатистым налетом. И прозрачные, так что в тумане желтоватой мякоти угадывались коричневые косточки.

И после каждой ягоды Леша жмурился и закатывал глаза аж куда-то к затылку и прицокивал языком.

А потом, откинувшись на табуретке, спиной налег на стену и руки бросил в изнеможении – а все, напитался, и он был почти пьян. Понимал – вот это и есть нормальная еда.

– Ну, все, пузо набили, – сказала Маша. – А что там по телику?

– Сейчас посмотрим, – сказала Галя.

– А кто посуду помоет?

– Я! – охотно вызвался Леша.

– Давай! А мы там. Сестры ушли в большую комнату, чтоб поговорить, и прикрыли кухонную дверь, чтоб Леша, значит, не мог слышать их разговор. Но Леша как раз хотел слышать, и он дверь открыл, и уменьшил воду, чтоб не мешало постороннее журчание.

– Ты чего такая притруханная?

– Ничего.

– Не ври. Тут некоторое молчание. Это Галя, видать, раздумывает, говорить сестре правду или нет. Тут послышался плач Гали, даже надсадное рыдание, вот с этим вывертом подвывания – ы-ы-ы!

– Что за дела такие, Галя? – в голосе Маши строгость.

Молчание.

– Уж не залетела ли ты, подружка?

Молчание.

– И сколько?

– Три.

– Недели?

– Нет, дня.

– Ну, не реви. Может, и ничего. Ты все-таки хилая глиста. И кто? Генка?

– Не знаю, Маша.

– Ну, ты, Галина и б…., – убежденно сказала Маша. Этой несправедливости Галя не могла выдержать и протянула:

– Ой-ё-ёй!

Маша (справка)

Вот это «ой-ё-ёй» следовало понимать так, что от кого бы и слышала такой упрек, но только не от тебя.

Нет, дело не в том, что Маша плохо и со скрипом училась, а в том, что неполных пятнадцати лет Маша бегала из дому и болталась по судам (морским, понятно). Нет, не плавала, а прибивалась к какому-нибудь пареньку, чье судно стоит на ремонте. Когда паренек уплывал, она прибивалась к другому пареньку.

И она проявила чудеса изобретательности, чтоб только не учиться и не работать.

Однажды Маша сказала матери, что устроилась в городе учиться на повара И поскольку мать всю жизнь работает в городе, они полгода каждый день ездили вместе на электричке шесть сорок. Вместе входили в метро, и только мать втыкалась в вагон, Маша разворачивалась и ехала домой досыпать.

– А ты не ой-ё-ёйкай! – строго сказала Маша. – Надо ведь на плечах иметь голову, а не сундук с клопами. Что думаешь делать?

– Ну, Маня, – жалобно проныла Галя, мол, ты старшая сестра, вот и помоги, а иначе я тебе фиг бы сказала что.

– Ну, что делать? Тебе ведь даже пятнадцати нет.

– Ну что – мне теперь под электричку лезть, как Анна Корейкина? Не возьму ребенка – и всё!

– Это понятно. А до того?

Леша, хоть и не до конца осознал, что грозит их семье, не выдержал и крикнул:

– Бутылку водки – и все дела!

– Да иди ты! – огрызнулась Галя.

– Да она же от бутылки загнется, – сказала Маша. – Постой дергаться, Галина. Может, и проскочит. Хилая ты все-таки. Значит, так. Вот тебе три таблетки. Глотни сразу. Не жуй – они горькие, подавишься. Да налей горячей воды в ванну и сиди, пока не сваришься. А потом на поясницу горчицу. Исполняй.

Галя лежала в ванне, а они смотрели приключенческий фильм «Следователь Можайкин – это я».

Галя вышла из ванны усталая, бледная.

– Ну? – спросила Маша.

– Все болит, – жалобно сказала Галя.

– Это хорошо. Обложись горчицей и смотри, как следователь Можайкин ловит бандита. Он три дня сидит под водой, а в сумке у него бриллианты.

Утром Леша растолкал Галю, но она отказалась подниматься.

– Пронесло, – спросонок сказала Маша. – Пусть сегодня лежит. Скажи в школе, что заболела. Тебе поверят.