Текст книги "Человек из очереди"

Автор книги: Дмитрий Притула

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

Вдали, на погосте

Андрей Федотович увидел, что дети во дворе на манер мушкетеров сражаются бедренными костями, черепа же человеческие они надевают на палки и, подняв кверху, размахивают ими.

Андрей Федотович, прямо-таки обезумев от такой картинки, как был – в майке и шлепанцах, выскочил во двор. Как вы можете, шуганул он детей, хулиганы прямо тебе – и откуда такое безобразие. Ну, виданное ли дело, чтоб в центре районного городка дети играли человеческими костями.

А дети, ничуть не боясь Андрея Федотовича (а чего его бояться, если он всегда права качает, да к тому же сейчас в майке и шлепанцах) сказали, что вчера, играя в войну, они забрались в яму, разрыли ее, и вот там этого добра полно, да сами гляньте, дяденька, так что мы выбирали кости поцелее, остальные же старые и рассыпаются, если их ударить о камень.

Это же люди, захлебнулся тихой яростью Андрей Федотович, они же погибли от вражеских пуль. Дети малость вроде смутились, драться перестали, однако костей из рук не выпустили, терпеливо ожидая, когда этот дядька умотает домой.

И вот Андрей Федотович, даже не позавтракав, надел рубашку, летние брюки, белые туфли и заспешил в исполком – мириться с безобразиями, а в данном случае безобразиями вопиющими, он не мог.

День обещал быть тихим, но раскаленным жарой. От парка плыл по городу тополиный пух.

Люди здесь стояли насмерть, а вот теперь вместо святой памяти происходит надругательство. Никто не виноват, это понятно, мало ли неизвестных могил, мыслимо ль все счесть, но вот вам братская неизвестная могила, так красных следопытов сюда – и выяснить поименно всех полегших в этой земле. И это была прямая обязанность Андрея Федотовича.

Да и право, если угодно. Андрей Федотович – член Совета ветеранов, ведет большую общественную работу. Хоть по возрасту он прихватил только сорок пятый год, но какой же это был год, и медали за Берлин и за Прагу дали ему законно.

Два года назад Андрей Федотович вышел на армейскую пенсию – это сто семьдесят – жена Тамара Федоровна работает, детей вырастили, дав им должное воспитание – сын офицер Советской армии, дочь вышла замуж за мичмана, живут дети в других городах, лишь в отпуск привозя старикам внуков.

В пятьдесят три года Андрей Федотович хоть и несколько тяжеловат, но тугой, не рыхлый, вполне здоров, живет в двухкомнатной квартире, имеет материальный достаток и потому работает только зимой. Он прошел общевойсковое звено и потому какой-либо конкретной мирной специальности не имел. Год проработал инкассатором, но там сезонность не прошла, и тогда Андрей Федотович устроился на лыжную базу. Он осуществляет общее руководство, доверяя трем старушкам пенсионеркам работу непосредственно с отдыхающим людом.

А летом – да! – общественная работа. Тут и пионерские лагеря, и спортивные площадки – это забота о нравственном воспитании молодежи, ну, чтоб не прервалась эстафета славных дел и чтоб дети наши, смена наша, не выросли бы грачами не помнящими родства.

В исполкомовском коридоре Андрей Федотович – вот удача! – встретил председателя Совета ветеранов Вяземцева, круглого, с головой Фантомаса – бритый череп, прижатые маленькие уши.

Андрей Федотович, задыхаясь от справедливого гнева, рассказал все, и Вяземцев потянул его к Федосееву, заместителю мэра города.

Хоть часы были неприемные, секретарша, сразу поняв дело героев страны, поколыхалась к шефу, и сразу к ним вышел Федосеев, молодой, тощий, верткий.

– Будьте спокойны, выясним! – сказал Федосеев, выслушав торопливое возмущение ветеранов.

– Как же так, передовая-то была дальше, – вдруг задумчиво сказал Вяземцев.

– Это выясним, будьте спокойны, – снова заверил Федосеев.

– Вроде захоронений здесь не было.

– Выясним! – жестко уже сказал Федосеев, давая понять, что дело взято под контроль и почти улажено. А товарищи, соответственно, могут идти по своим делам.

На следующий день во двор Андрея Федотовича вкатили «Волга» и «москвич» – тут тебе и Федосеев, и Вяземцев, и горвоенком, и другие люди. И они прошли к яме. Ну, Андрей Федотович поспешил присоединиться к комиссии, и его представили как человека, от которого и поступил сигнал.

– Нет, нет, здесь захоронения не было, такое дело – суетливо говорил молодой очкастенький шпенделек. – У нас все учтено, документы имеются, ведь охраняем, такое дело.

Андрей Федотович вопросительно посмотрел на Вяземцева – это еще что за птаха.

– Директор Краеведческого музея, – тихо пояснил Вяземцев.

– Да разве все учтешь, – протянул Андрей Федотович.

– Но не было, не было, – испуганно даже сказал очкастенький шленделек.

– Это не времен войны могила. Это не менее пятидесяти лет, – уверенно сказал какой-то молодой круглолицый парень.

– Эксперт, – пояснил Вяземцев, – толковый мужик этот Федосеев, все предусмотрел.

– И сохранилось, – удивился Федосеев.

– Песок, – сказал эксперт. – Это Гражданская война. Заключение, разумеется, предварительное. Подробный документ после экспертизы.

– Добро! – сказал Федосеев. – Ищите! – обратился к директору краеведческого музея. – Кто! В принципе! Поименно тяжело, понимаю. Сколько лет! Вижу простой, строгий обелиск. Найдете имена, высечем имена. Все! Спасибо! – сказал Федосеев и крепко пожал руку Андрею Федотовичу.

И машины отчалили.

И несколько дней Андрея Федотовича не покидала радость – он хорошо исполнил свой долг. И, если разобраться, оно еще и лучше, что здесь полегли герои Гражданской войны. Потому что не будет агитации нагляднее – вот вам преемственность поколений, нет, ребятки, не прервалась связь, вот герои войны Гражданской, прадеды ваши, там, за горизонтом, могилы героев войны Великой Отечественной, это деды ваши, а отцы – они сейчас повсеместно украшают жизнь, так и вы учебой своей, делами юными будьте достойны дедов и отцов. И не будет мальчика, уверен Андрей Федотович, который не посуровел бы, слушая такую речь ветерана войны. Тут не надо будет и нажимать, тут материал готовый.

Однако вышло не так, вышло по-другому.

Через несколько дней в квартиру Андрея Федотовича позвонил директор Краеведческого музея. С ним был сухонький старичок.

– Мне дали ваш адрес, – сказал директор музея. – Мы сейчас осматривали ваш двор. И сразу к вам. Послушайте, что говорит Иван Федорович.

Они прошли в квартиру, и старичок сразу рассказал, что сам видел, как здесь расстреливали людей. Так это, словом, не красные герои, а мятежники из Крепости.

– Сколько тебе лет, отец, – строго спросил Андрей Федотович.

– Шестьдесят девять. Помню, они еле плелись, и их тащили. Ну, в бинтах они грязных. Друг друга поддерживали. Тут вот, где дом ваш, картошку раньше сажали, ну, изгородь была, их к изгороди и приставили. Ну а мы, мальчишки, через дорогу сидели, как раз в парке.

– Днем, что ли? – удивился Андрей Федотович.

– Так а чего чикаться, – криво усмехнулся старик. – Враги же.

– Ну да, ну да, – торопливо согласился с ним Андрей Федотович.

А когда они ушли, долго не проходило сожаление – не будет обелиска, наглядная агитация всего доходчивее. И зря, выходит, суетился. Но ведь кто же знал, что дело повернется так вот. И тогда даже злорадство появилось: они хотели нас придушить, но вышло иначе. Верно поется – «Там вдали на погосте стынут белые кости». Вот именно – стынут. А потому что нельзя идти против своего народа. И верно сказано – народ всегда прав.

Через несколько дней кости вывезли в лес, и там их закопали. А двор залили асфальтом.

– Ну вот, чище стало, – сказал по этому поводу Андрей Федотович своей жене Тамаре Федоровне. – Не зря беспокоился – детям теперь удобнее играть.

Конец 1970-х – начало 1980-х

Мрачный Трескунов

Да, сердитый человек Андрон Трескунов. Оно и понятно: какое, блин, время стоит, ты хочешь проявить себя и помочь перестройке, но никак не удается. Есть от чего сердиться.

И Андрон использовал любой повод, чтоб поругаться, то есть как-то проявить себя, поклокотать, так проявляя активность в окружающей жизни.

Пример? А вот он: воскресный день, праздник в парке, по пруду плавают лодки, и в них моряки из духового оркестра наяривают старинные вальсы.

Нет, чего там, красиво: солнышко ярко светит, золотится купол старинного дворца, небушко голубое-голубое, и моряки в лодках наяривают старинный вальс «Амурские волны». Ну, словно бы тебе показывают кино из давней жизни. Только вместо цыган в лодках моряки. Нет, правда, красиво. И людишки довольны: буфеты с прохладительными напитками, концерты в парке, карусели крутятся, и ко всему этому оркестр играет старинный вальс «Амурские волны». Это же плакать хоца. Воскресенье, день трезвости, а ты весел, как в будень.

Весело всем, но только не Андрону Трескунову. Козлы, ну, какие, блин, козлы, лодки-то должны плыть рядом, впритирку, а они куда их разогнали, ну, блин, козлы вонючие. Я бы им изобразил. Чтоб служба медом не казалась. Не моряки, блин, а шпана и панки. Люберы хреновы. И играют старую хренятину. Металлисты вонючие.

Да, человек находил любой повод, чтобы поругаться. Словно бы его постоянно что-то точит. Хотя вот именно точит: тоска по армии и по выпивке. Андрон двадцать два года отгудел в армии. Сверхсрочником. Макаронником, привычно говоря. Долгие годы был ротным старшиной. Порядок любил, это точно. Закалять любил солдат, тоже точно. Гонял, конечно, парней. Чтоб служба-то медом не казалась. Сам не раз вспоминал, как устроил похороны окурка.

Ну, нашел за батареей окурок. Совсем обнаглели. Окурок в подразделении! Подъем. Всей роте. Носилки в руки. Марш-бросок до леса. Шесть кэмэ. Захоронение. Торжественный митинг: клянемся, это последний окурок в подразделении. Марш-бросок обратно.

Все нормально. Веселые комбаты ведут своих орлят. Чтоб служба медом не казалась. Когда поют солдаты, спокойно дети спят.

Да, но однажды влип в ЧП. Какой-то сопляк, салага принялся палить на стрельбище. Но что характерно, не по фанерным мишеням, а в него, в прапорщика Трескунова. Не попал, но однако дознаний – в чем дело. Сопляк признался, что палил в прапорщика Трескунова – он издевается над солдатами и все такое. Спасло то, что на стрельбище было только батальонное начальство, и дальше полка дело не пошло. Оно и понятно – кому охота звенеть на всю дивизию. Да, но от греха подальше надо было Трескунова сплавить. Да, но ведь осталось несколько годков до пенсии? Надо дать человеку их дослужить? Надо. Кто-то из старых знакомых устроил ему теплое место в одном институте на военной кафедре. Ну, старшим – куда-пошлют.

Нет, студентов Андрон не любил (презрительно называл их шкубентами) – службы ни хрена не знают, а на военную кафедру смотрят как на дело десятое, забываете, козлы, что она одна и не дает вам понюхать военную портянку. Любил на студентов погаркать, это было. За это студенты дали ему прозвище – Рыло. Козлы какие, да? Человек для их же пользы старается, а они – Рыло. Хотя надо сказать, что это самое рыло у Андрона имелось. Но, понятно, не только рыло. Он и весь такой крупный и тугой мужчина. Загривок так это, живот, грудь – нет, тугой мужчина. На пляже одежды сбрасывает – отпад, ой, бабоньки, какие, оказывается, самцы на воле бродят. Да, такой тугой мужчина, словно бы его однажды накачали и разом заткнули все отверстия.

Службу в институте Андрон Трескунов не любил. Однако – терпел: надо же доскрипеть до пенсии.

Не доскрипел. Сорвалось. Тут так. Андрон иной раз не стеснялся выпить. Особенно в последние годы. Понятно, в условиях исключительно стационарных. Нет, понятно, мог он и как иные офицеры недавнего времени – после службы заскочить в «капельницу» хватить сто пятьдесят коньяку и сто шампанского и по домам, но любил все же основательно засесть. Ему надо, чтоб к водке все было в лучшем виде. Чтоб мясо и сало. Чтоб грибки обязательно. Чтоб рассыпчатая картошечка. Это другое дело. В таких условиях Андрон мог и литр засадить. И не раскисал, что удивительно, но исключительно наливался злой какой-то силой. Так это глазами зыркнет, плечами поведет, и желваки свирепо играют, при этом туманно намекнет, мол, он такое в жизни понимает, что другим ни на нюх. Мол, пока помалкиваю и коплю силы, но время придет – и я кое-что скажу, а заодно и сделаю.

Однажды он укатил в отпуск в деревню и пил безостановочно. То ли там с мясом было не так хорошо, то ли причина иная, а только Андрон сломался. Утром вернулся домой, а вечером стал гоняться с топором за супругой своей Ниной, громко крича, что она американская шпионка. Все вообще норовят Родину предать, всех надо пересажать, да нет в отечестве сильной руки. Всех, однако, хуже Нинка – она агентка ЦРУ и резидентка Рейгана. У нее в прическе (Нина на голове носила башенку времен своей молодости) запрятан радиопередатчик.

Ну, мужчину упекли. Сумели внушить – ни-ни. Иначе совсем ум потеряешь. И всё! Навсегда завязал.

Да, но из армии турнули, это конечно. Андрон своим диагнозом позорил честь службы. Да, но из-за недобора календарных лет пенсия вышла маленькая.

Зато текущая жизнь у Андрона в полном порядке. Двухкомнатное жилье. Нина – повар в столовой, женщина в теле. Скрипит иной раз, что Андрон какой-то мрачный, но ведь он ни на нюх, а за это можно все простить. И к бабам чужим не липнет, что очень важно.

Сын их Николай пошел путем отца – училище кончает. Да, вроде радуйся жизни – жилье, семья, сын – всё в порядке, да и сам не вполне старенький.

Но в том-то и дело, что Андрон не мог радоваться, потому что постоянно в душе что-то зудело, копошилось и поднывало. Это, знал Андрон, ему каждую минуту хоца выпить, и каждую минуту приходится бороться с таким позорным желанием. Но что удивительно – боролся успешно.

Это да. Но от этой борьбы он уставал и потому был мрачен. И всё ему, зараза, не так, и всё эти людишки не то делают.

Причем не бездельничал, нет. То устроился инкассатором. Все нормально – опасная работа, пистолет. Но его донимала начальница, шмакодявка, совсем девочка. Как Андрон выйдет из графика, так ему втык с визгом. А ты разве все учтешь? К примеру, баба в магазине ошиблась, ноль, можно сказать, не туда вписала, так пока она бумажку перепишет – это время или это не время?

Год терпел Андрон свою начальницу. Но однажды, когда был особенно мрачен, тихо так поиграл желваками да и выдал все, что думает про эту посикушку, И ушел. Нет, дверью не хлопал, очень тихо ее прикрыл.

Нашел другую работу. Спасательная станция на заливе. Будка, мотор, суточное дежурство. Работы немного, но и денежка соответственная.

Да, но если человеку только сорок три, то ведь рано ему в старики записываться, верно? Особенно если прежде был в гуще жизни и занимался настоящим делом. Укреплял порядок в боевом подразделении. Учил парней уму-разуму, прививал им любовь к дисциплине на всю жизнь. То есть прежде человек был в самой гуще жизни, а теперь не у дел. Нет, на станции он, конечно, нужен, но ведь это больше домино, чем спасательной работы.

И иной раз накатывало на Андрона Трескунова отчаянное такое желание как-либо проявить себя, активность свою показать. Особенно в наше, такое важное и переходное время. Когда от каждого требуется гражданская активность, о чем говорят по радио и пишут в газетах. Пусть Андрон не во всем согласен с этим временем, пусть.

Он, к примеру, не согласен, что народишку надо отдать все права, Андрон, к примеру, знает, что народишко до этих прав не дорос, и когда дорастет, неизвестно; и нельзя с народишком ласковые разговоры вести, а понимает он лишь твердый, решительный голос – делай вот так и без вариантов; а когда дают человеку варианты, он выбирает один – ни хрена не делать; и нужна ему твердая, а лучше всего железная рука. «Мы держим руку на пульсе времени». Не на пульсе времени надо держать руку, а на горле подчиненного. И этот подчиненный должен знать – чуть что, и горло сдавят так, что кишки полезут. И без вариантов. А это ляляканье оставьте для пионеров и школьников.

Да, но он ведь гражданин, Андрон Трескунов, и делать что-то надо – совсем ведь народишко распустился. Должен ведь и Андрон внести свой, пусть скромный, вклад в перестройку. Должен он как-то проявить себя. Прошлое прошлым, но ведь живем в настоящем и исключительно для будущего, верно?

Да, а лето как назло было холодным и дождливым, ни один придурок не собирался тонуть, так что на работе совсем не приходилось энергию тратить, и она скапливалась и скапливалась, и скопилась в количестве прямо-таки взрывоопасном. Да, непременно должен был Андрон как-то проявить себя; я человек, и я еще что-то стою. Ну, вот хоть выпей. Но нельзя. Да, но энергия-то скопилась, и надо было хоть пар выпустить, а то ведь так и весь котел взорвется к чертям свинячьим.

А то как-то особенно распирало его от желания проявить себя, ну, то есть никакого терпения нет. И по телику, как назло, жвачку тянули, ну там общественное мнение, все такое, общенародный педсовет. Такая злость заклокотала в Андроне, что он пожалел, что бросил инкассаторскую работу, так бы, блин, и выпустил обойму в лоб болтуну.

Да, а ужин-то был о-хо-хо. Супруга Нина кабачков нажарила да мяса хорошего, и помидор было от пуза. То есть еда хорошая, на улице дождь, по телику жвачка, и от всего этого очень уж охота было проявить себя.

Бросил супруге – пройдусь, силы застоялись, надо их равномерно по всему телу разогнать. И вышел.

А дождь такой занудный, что ну вот никогда не кончится.

Вот если разобраться: должен или не должен проявить себя человек, если энергия у него скопилась в количестве взрывоопасном? Должен. Но ведь не с женщинами же якшаться, если живешь в маленьком городе, имеешь супругу и завязал? И не с друзьями. Если опять же завязал. Все понятно.

Да, а на улице как назло пусто: дождь, серый вечер августа, и на улице ни рожи.

Ну хоть кто-нибудь был бы. И чтоб безобразие творил. Драка там, или грабил, или чтоб хулиганы к женщине приставали.

Но никого. А на безлюдье как проявишь себя?

Андрон пошел по скверику, втиснувшемуся между библиотекой и общагой строителей. И тут сердце радостно екнуло – в конце скверика появился человек, и человек этот шатался – вот от чего сердце радостно екнуло.

Андрон подобрался, и был он сейчас прямо тебе сгусток энергии. А человек между тем в сумерках и в нудности дождя выявился вполне – тощий мужчина, в расхристанной куртке и вельветовой кепочке с пуговкой на макушке. И такая злость накатила на Андрона, что его чуть не вытошнило. Ну, навстречу ему шел прямо какой-то блевотный мужчина. Вот, вот кто виноват в расхлябанности, пьянстве и всеобщем развороте.

И когда мужчина поравнялся, Андрон молча взял его за ворот куртена, встряхнул и, крякнув, рубанул кулаком.

И тут же опустил ворот. И человек, как куль с дерьмом, шмякнулся на скамейку.

Да, но в чем ведь штука: когда кулак уже летел к роже мужика, Андрон в свете фонаря разглядел, что это и не мужик вовсе, а какой-то пацан. Ну, из путяги, видать. Рост нормальный, но лицо-то детское.

И этот пацан лежал на скамейке и чего-то всхлипывал. А потом сел и жалобно посмотрел на Андрона – то ли ожидая нового удара, то ли желая узнать, за что вы меня, дяденька.

Андрон развернулся и торопливо ушел. Он долго мыл руки, и все не проходило ощущение, что правая рука в слюнях этого пацана.

Да, ты понимаешь, в том и дело, что несколько дней, блин, тру руки, а чувство, что измазался чужими соплями, никак, блин, не проходит.

Конец 1980-х

Прогулка

Нет, хорошая все-таки штука – дружба. Друг и в беде поможет и от какого необдуманного поступка удержит. К примеру, нахамят тебе в транспорте или в магазине, ты накалишься до такой степени, что плюнь на тебя, и ты зашипишь, и ты готов шандарахнуть обидчика чем-либо тяжелым. Супруга твоя, узнав о таком намерении, скажет зло: ты человеку голову разнесешь, а нам потом носи тебе передачки, нет, не пойдет. Друг же – совсем иное дело: он скажет, к примеру, да брось ты на людишек сердиться, они не сами по себе такие хамовитые, это их сделала такими окружающая жизнь. Да, это совсем иное дело. Если окружающая жизнь – совсем иное дело.

Саша Афанасьев и Витя Саленко были неразлучными друзьями. Прямо тебе близнецы. И обычную школу вместе закончили, и музыкальную, и в музучилище вместе поступили. И только тут их пути маленько разошлись.

Дело понятное: армия. После первого курса Сашу забрали в армию, а Витю – нет, здоровьишко подвело. Нет, так-то он здоров и крепок, и шустрый довольно-таки паренек, но в детстве он долго с коленом маялся, ему и операции делали, но не очень удачно – в общем, правая нога плохо гнется в колене. А так-то здоровый. Но раз правая нога все время прямая, как палка, то в армию не взяли – это понятно.

Оба переживали, что расстаются, тоже понятно. Но, пожалуй, переживали по-разному: одному было обидно, что уходит, а другому, что остается.

Ну, Саша отгудел два года, вернулся на второй курс, а ближайший друг уже на финишную прямую вышел.

Потом Витю услали по распределению, и он не сопротивлялся. Не будешь, в самом деле, отговариваться, что неохота с другом расставаться. Да и жилья своего не было. То есть было, но не жилье, а так – место прописки. Витя жил с матерью в однокомнатной квартире. Мать взяла да и замуж вышла (видать, имела в виду, что сына ушлют по распределению), и отчим поселился у них. Нет, так-то отчим – мужик хороший, тихий и непьющий, но ведь чужой дядька. И на мать чего обижаться: одна сына вырастила, выучила, можно поближе к старости и о друге подумать. Нет, какие тут обиды. И Витя, не дергаясь, поехал куда послали – в дальний райцентр, пять часов езды. Дали там ему комнату. Хор вел в Доме культуры, и в детском доме хор, вообще много работал. Но не в работе дело. А в том, что раз в месяц он приезжал в Фонарево. Останавливался у матери, но вообще-то приезжал повидаться с другом, то есть с Сашей Афанасьевым.

Саша же после окончания училища остался дома – его запросил фонаревский Дом культуры – Саша на последнем курсе начал вести духовой оркестр. Женился. Наташа такая худенькая до прозрачности, легкая, что былинка, но красивая – это да. Их семьи путем сложных обменов выклевали им однокомнатную квартиру. В ней они, понятно, и живут: Саша, юная его жена и их дочка – трехлетка Вера.

Вот такой семейный расклад у закадычных друзей. Да, а Витя холост. То ли он из-за ноги девушек стесняется, то ли вовсе не стесняется, но время жениться не подошло – не в этом дело.

И вот несколько лет привычный порядок не меняется: раз в месяц Витя приезжает в родной город. Он приезжает в пятницу часов в шесть, забегает домой и сразу летит к другу. Весь вечер проводят вместе. Мог бы и переночевать у друга, но неохота обижать маму. Нет, хороший парень – неохота обижать маму. Утром Витя снова приходит к Саше, и они, взяв, понятно, Наташу и Веру, до обеда гуляют по парку. Потом обедают и расстаются. Вторую половину субботы Витя проводит с матерью. В воскресенье утром он уезжает.

Да, Витя сообщает заранее, когда он приедет. Ну, чтоб люди планы составляли соответственные.

Обещал приехать в эту вот пятницу и не подвел – приехал.

А Саша его уже ждал. Ну, радость, ну, похлопывания друг друга по спине, разные возгласы, все такое. Нет, это, видать, очень приятно – встречаться с верным другом после некоторой разлуки. Ну там ты как? Ну а ты как? Всё слава богу, и нет перемен.

А нет перемен – это вот что такое. У Саши духовой оркестр – это, значит, основная работа. А по совместительству у него ВИА в одном клубе. Ребята играют на танцах, и их очень любят в городе. Некоторые ходят только их послушать – вот купят билет на танцы, но не танцуют – парней слушают. Солистка у них хорошая. Она пошла бы и дальше провинции, да произношение шипящих подвело. Ребята могут играть всё, и, когда кто-нибудь вопит «Даешь металлическую тему!», они уходят со сцены, надевают черные жилеты, черные перчатки в заклепках и отвороты, тоже в заклепках, и врубают инструменты в полную силу, под общий визг, что понятно. Вот вам металлическая тема! Да, это здоровская тема. Да, это мужественная тема.

А у Вити «нет перемен» – это так. Хор «Голубка» – раз. Хор в детском доме – два. Это то, что разрешено по справке. Но ребята ни от чего не отказываются, за все хватаются. К примеру, больница или фабрика хотят на каком-нибудь смотре блеснуть самодеятельностью, нанимают по договору человека, и он занимается с женщинами, насколько у них терпения хватит.

Нет, хорошие трудовые ребята. Работникам культуры известно какие денежки платят, так парни ни от чего не отказываются, чтоб все-таки прокрутиться, исключительно трудовые доходы. Это понятно.

Да, а как твоя «Голубка», не переименовал? Это у них шутка такая.

Витя принял хор вместе с названием у старушки, видать, большой поклонницы Клавдии Ивановны Шульженко.

Ну а как твоя металлическая тема с учетом местной почвы? Здоровская тема? – мужественная тема.

Да, а Витя был пареньком не без странностей, с некоторым даже поворотом. Он, к примеру, все нынешние беды детей объяснял тем, что детишки наши мало заняты. А занимать их нужно до предела, И лучше всего – музыкой. Вот если бы в каждом классе, при каждом ЖЭКе был хор или оркестр, то детям не хотелось бы хулиганить. Потому что – и это самое главное – у музыки есть одна особенность: она любого человека делает лучше. А человека не потянет на злодейства во взрослой жизни, если в детстве он занимался музыкой.

Нет, придурком Витя не был, и, понятно, такие речи он не мог вести с первым встречным, но Саше, лучшему другу, мог высказать главное убеждение своей жизни. Нет, все-таки некоторый поворот в его голове был. Да, но зачем тогда друг, если не поделиться с ним своими надеждами.

Нет, правда, хорошие ребята. Даже как-то и не верится, что не все такие ребята вывелись, есть же, значит. Ну вот если человек всерьез верит, что музыка может спасти пацанов, даже если их родители пьют напропалую. Как бы она, музыка, вместо папы и вместо мамы. Смешно-то это смешно, но ведь радует, что хоть у кого-то эти надежды водятся. Вот, говорят, молодежь только и думает, как бы половчее устроиться в жизни, потеплее занять местечко, попространнее одеться и послаще набить брюхо. Но вот же не все, вот эти пареньки не такие, а как же. Пусть их остались единицы, но ведь еще они есть! Да!

А потом они пошли погулять по парку – такой многолетний порядок. Наташа с Верой придут в полседьмого, Наташа приготовит ужин, а парни как раз часам к восьми и подгребут.

Да, а в парке! Это же не пережить, до чего красиво! Седьмой час, золотая осень, все покуда сияет, потому что легкие сумерки лишь начали покруживать где-то в вышине, не прибиваясь пока к земле, и людишек мало, и ни ветерка.

Нет, правда, если стоит золотая осень, если тихо и безлюдно, то парк так хорош, что душу твою ну совсем выкручивает от невозможного прямо-таки счастья, и тебе бы лечь на скамейку да и тихо помереть – все равно большего счастья не будет. Закрыть бы глаза, и все! И милости просим. Но недостижимо.

А если еще и друг с тобой рядом, то есть ли что лучше на белом свете? А нету.

О, вдруг вспомнил, Витя, с каким человеком я познакомился. Старый учитель пения, живет в маленьком городе, у него свои методы обучения, и я тебе скажу, потрясающие результаты. Я к нему ездил, теперь начну работать со своими ребятами его методами. Он заставляет делать вот такие-то дыхательные упражнения, а звук нужно выдавать вот так-то и в таком примерно духе.

Тут дело, конечно, странное: человеку платят три копейки за то, что он с сиротами бьется, так он еще и новыми методами интересуется. Но что еще более странно: Саша слушал внимательно и даже не пытался вот так впрямую спросить, а на фига тебе новые методы, если платят три копейки. Понимал, видать, что друг устроен так, что возился бы с детьми, если б ему и одну копейку платили. Нет, хорошо все-таки иметь друга, который понимает тебя и никогда не спрашивает, а на фига тебе это нужно.

Нет, хорошо они гуляли. Главное – было безлюдно. Всего одну пару и встретили. Им навстречу шли два капитана – один первого, другой второго ранга. Шли они медленно и молча думали о чем-то, видать, очень важном.

Ну, то есть круглая земля – или она на трех китах. Когда они поравнялись с Сашей и Витей, капитан при трех звездах (у него была красивая бородка) сказал своему собеседнику, мол, я думаю, и он помолчал, чтоб одеть свои мысли в точные слова, так я думаю, что ЦСКА завтра врежет «Спартаку».

Ребята наши переглянулись, ну, как обманчива внешность, и собственные заботы им показались отчего-то более важными, чем результат очередного футбольного матча.

Нет, чего там, хорошая получалась прогулка, говорилось свободно и легко, сумерки между тем опустились пониже, да, хорошая прогулка, и это понятно: близкий вечер, и вспыхнувшие на шоссе огни, и тишина душу выкручивает, и друг рядом, и он что-то такое важное пытается решить, вот сирот лучше обучать так или эдак, и впереди маячит вернейший ужин, и целый вечер вместе, а сумерки, значит, и вовсе уже опустились, нет, что ни говори, а хорошо все-таки жить на белом свете. Особенно когда у тебя есть хорошее дело, и рядом друг, и ты идешь не мимо мусорных свалок, а по старинному парку. Нет, хорошо!

Вдруг они увидели забавную картину. Рядом с Японским дворцом росли огромные, почти трехсотлетние дубы, и вот за одним дубом девушка в белом подвенечном платье отчаянно целовалась с пареньком в коричневом костюме. Они целовались так, что, как говорится, дубы сотрясались.

Да, а за Японским дворцом красивый пруд, а за прудом небольшое здание, которое и прежде называлось Японской кухней, теперь же там ресторанчик с красивым названием «Уют». И вот в сумерках видно было, что подле «Уюта» мечется некто в черном и судорожно кого-то ищет. Тут разгадка была простая: жених ищет драгоценную невесту, а она дарит своими поцелуями или друга жениха, или кого-то из гостей, сотрясая при этом многовековые дубы.

Неслабо, заметил Витя. Образцовая будет семья, подхватил Саша.

Они обогнули пруд и прошли мимо «Уюта», оставалось выйти на главную аллею да идти к дороге. Тут заметили официантку, которая, пользуясь, видать, паузой в свадебной мясорубке, прислонилась к дереву и курила.

Женщина бегло взглянула на наших ребят, а потом вдруг как обрадуется, как засуетится, сигарету бросила, ой, Александр Васильевич, я вас и не признала, а так уж хотела встретить, мой вам всё приветы передает, он сейчас в музыкальном взводе, думала, совсем пропадет, но как начал у вас играть, переменился, он после армии снова будет музыкой заниматься. Спасибо вам.

Ну, Саше приятно, что его так хвалят. Да еще при друге. Все понятно. Но надо и скромность обозначить – помалкивает.

Тут женщине пришло в голову толковое соображение: а давайте я вас угощу. У нас исполкомовская свадьба. Бухгалтер ихний, что ли, замуж выходит. И пойдемте угощу. Ну, те отнекиваться, мол, мы – чужие люди да дома ужин ждет.