Текст книги "Человек из очереди"

Автор книги: Дмитрий Притула

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

Глава 3
Праздник

В шесть часов за Лешей зашел Слава Кайдалов.

Солнце еще только начинало садиться, оно уже притомилось и не грело, зато сияло, как натертая медяшка, заливая небо вокруг себя желтоватым светом.

Часа полтора они погуляли по проспекту. Когда Леша ехал в лифте домой, он точно знал – дома мама, и у него в душе все клокотало от близкого счастья.

Не стал открывать дверь ключом, но дал свои звонки – два коротких и один длинный – и услышал короткое настороженное «Кто?», и, обожженный долгожданной радостью, отчаянно завопил:

– Да я!

Дверь открылась. Мама.

Она распахнула руки, чтоб обнять сына, и он тоже распахнул руки и влетел в ее объятия.

Жадно вдыхал материнские запахи – духов и какой-то отдаленной застойной кислинки – и он был счастлив узнаванием этих запахов, на мгновение отстранился, чтоб убедиться, что мама по-прежнему красива, вгляделся в нее, да, по-прежнему красива – тоненькая, стройненькая, в аккуратных брючках и кофточке и в маленьком передничке, и у нее была аккуратная короткая стрижка, мама улыбалась, и Леша снова влетел в ее объятия.

– Загулял мой мужичок, – ласково говорила мама. – Голоден?

– Ага! – радостно сказал он, унюхав плывшие с кухни веселые запахи.

– Ну, пойдем, мой мужичок, – и они в обнимку прошли на кухню.

Мама положила ему мясо с жареной картошкой, а потом блины с маслом, и, когда Леша все съел, он, конечно же, пофыркивая от сытости, захмелел. Галя и Маша на кухне не появлялись.

– Ты надолго?

– Навсегда. Больше уезжать не буду.

– А работа?

– Беру расчет.

– А чего это ты?

– Хватит – двадцать лет отмоталась. Да и мужичок растет.

– А дядя Юра?

– Нет дяди Юры, – тихо сказала она. – Забудь о нем. Теперь только дома. Всё!

Леша даже онемел от восторга – он даже и мечтать не смел, что мама перестанет ездить в город.

Он подождал, пока мама помоет посуду, а потом, что влюбленная парочка, обнявшись, они прошли в большую комнату. Галя и Маша смотрели телик. Видать, не очень-то и рады, что мама приехала – она укоротит их свободу.

Мама села на диван, Леша с нею рядом, и он положил голову на ее плечо, а она нежно гладила его волосы. Да, это и есть дом родной – где тепло, сыто и рядом мама.

– Ну, как школа, мальчик?

Ему не хотелось вставать, но было чем порадовать маму, и он как бы нехотя поднялся и поплелся в свою комнату за дневником. Шел обратно, едва переставляя ноги, – ну, надо же и скромность обозначить, и нехотя подавал дневник, а мама, увидя четверки и пятерки, сказала «Ай да сынок» и принялась тискать и целовать его.

– Так я еще год не начинал, – сказал Леша – ему сейчас точность была дороже скромности.

– Галя, дневник!

– Нету! – не отрываясь от телика, ответила Галя.

– А где он?

– Кротова взяла на проверку, – сказала Галя так зло, что было ясно – дневник она заныкала.

– Ты как с матерью разговариваешь! – прикрикнул на нее Леша.

– Подлиза!

– Что-о? – возмутился Леша, и в голосе его была угроза – вот я сейчас расскажу и про твои прогулы, и как ты меня чуть дяденькой не заделала.

Галя поняла угрозу и сразу подобрела:

– Нормально с учебой, мама. Дневники выдадут в понедельник.

– То-то, – сказал Леша, давая понять – ладно, живи покуда, брат на тебя не накапает.

– Девочки, почему пол такой грязный? – с легким раздражением спросила мама.

– А я Машке не нанималась мыть, – огрызнулась Галя, Маша медленно повернулась к ней, посмотрела на нее в упор, но вместе с тем и не видя ее вовсе – ты пустое место – и, не разнимая губ, уронила:

– Но я тоже не нанималась ей мыть, – и медленно же отвернулась к телику.

– Ты на работу устроилась, Маша?

– Завтра. Это будет завтра, – ответила Маша на манер придурка, поющего по телику программу на завтра, и показала большими пальцами за спину.

– Маша, я в твои годы уже три года работала. Уже считалась специалистом.

Маша медленно подняла глаза к потолку и смиренно покачала головой – пойте ваши песни, мы их с удовольствием послушаем.

– Но это правда, Маша.

Мама (справка)

Да, это была правда Анна Владимировна Ляпунова из своих тридцати семи лет двадцать отработала кондитером в большой столовой на Васильевском острове. Почему так долго? А к ней там хорошо относятся. Ну и при продуктах человек. Иначе как на небольшую зарплату растить троих детей?

После смерти мужа два года ходила к Жоре с автопредприятия, но он, выпивши, отчаянно лупил ее. Пять лет назад встретилась с механиком-моряком Юрой, у него однокомнатная квартира в Ленинграде, и теперь жизнь Анны Владимировны как бы сезонная – когда Юра плавает, она живет дома, а когда Юра в отстое – у него. Разумеется, иной раз приезжает к детям – деньги привозит, продукты.

– А ты чего так долго не приезжала? – спросил Леша.

– Я болела, сынок. Неделю отвалялась, температура была под сорок. На работе у нас молодые телки, ну, вроде Маши, и им все время жарко. Я взмокну у печи, а тут сквозняки. Но это все, сынок. Больничный сдам и на расчет. Зовут в нашу «Волну». Думаю, оформят переводом. Есть у них совесть или нет?

Леша лежал, уткнувшись лицом в мамино плечо, руками обхватив маму за шею, и ему было так тепло и спокойно, что он на диванчике и заснул.

Да, это были дни счастья. Нетерпеливо ждал конца уроков, чтобы бежать домой. Даже делая уроки и не видя маму, он ощущал – она дома. Но счастье не бывает долгим.

Вечером вся семья смотрела телик. Вдруг раздался звонок. Маша пошла открывать дверь.

В прихожей мелькнула милицейская форма. И как же мама испугалась. Она вскочила с дивана, заметалась, хотела бежать в другую комнату, но тут узнала хозяйку формы – инспектор детской комнаты, шумно перевела дыхание и сразу успокоилась.

– Ну, напугали, Нина Анатольевна, – сказала она. А инспектор была очень красивая женщина – высокая, стройная, с румянцем на щеках. И форма ей шла – юбка там, сапоги хорошие.

– А почему я вас напугала?

– Ну, милиция не приходит вместе с нами передачу смотреть. Значит, что-то случилось.

– Да, случилось. Я хочу о Маше поговорить.

Мама усадила инспектора, даже чаю предложила, но та отказалась.

– Тут неприятное дело, Маша. Тобой заинтересовалась куратор из Ленинграда. Ты на работу устроилась?

Маша забилась в угол дивана, кротко сложила руки на коленях, и во взгляде ее было бескрайнее уважение.

– Завтра, Нина Анатольевна, вот честное слово. Уж вы поверьте мне, Нина Анатольевна, – затараторила Маша, чуть подсюсюкивая и изображая испуг, – ну, то есть она совсем еще ребенок.

– Значит, тобой заинтересовалась куратор из Ленинграда, и, если завтра ты не устроишься и не принесешь справку, будем оформлять в спецПТУ. А оттуда дорога одна, и ты это знаешь.

– Я знаю, Нина Анатольевна. Спасибо. Я устроюсь. Правда, правда, Нина Анатольевна, – все лепетала Маша.

Тут штука в том, что восемнадцать Маше исполнится через два месяца, вот она и сюсюкает перед красивой инспекторшей, чтоб та дала ей эти два месяца протянуть.

– Только не делай, как в прошлый раз. Устроишься, возьмешь справку, а на работу не выйдешь. Пойми, сейчас этот номер не пройдет – дело взято под контроль.

– Вот что с ней делать, Нина Анатольевна? Она же большая. Почему такая ленивая? – встревоженно спрашивала мама. – Что с ней делать? В кого она? Я работаю с пятнадцати лет. И на Доске почета висела. И грамоты всякие.

И Маша, видя, что ее детское лепетанье не прошло, подкатила глаза к потолку, мол, завела долгую пластинку, ну, играй-играй свое танго.

– Ну, не хочет она работать. Куда ни посылала, нигде не хочет. Вот ей бы продавцом устроиться, дефицитными тряпками торговать.

– Это правда, Маша? Может, мы поможем?

– Но ей же обязательно хочется работать в Гостином или Пассаже.

– А скажи, Маша, на что ты живешь? Ну, мама работает. Но есть еще брат и сестра. Тебе не стыдно бездельничать?

– Стыдно, ой как стыдно. Но братика и сестричку не объедаю, не бойтесь, – Маша говорила уже без детских ноток, у нее в голосе и легкая осиплость появилась.

– Вот, и я о том же. Весной тебя задержали у «Советской». Несовершеннолетняя со взрослым мужчиной.

– А я не нанималась дома сидеть. Имею право повеселиться.

– Вот, я смотрю, у тебя сережки.

– Да, сережки.

– Не железки, нет?

– Не железки.

– А откуда они у тебя? Ведь и пробы небось неплохой.

– Да уж неплохой.

– Так откуда они?

– Нашла, подарили, да какая разница? – начала заводиться Маша.

– Это называется антиобщественное поведение. И не забывайся!

– А вы меня за руку поймали? За ногу вы меня держали? И всё!

– Значит, если завтра…

– Ясно, Нина Анатольевна, ясно. Не повторяйте. Я запомнила.

Когда Нина Анатольевна ушла, Маша набросилась на маму:

– Ты как неродная. Та «ля-ля», а ты уши развесила. Да еще и подпеваешь.

– Бездельница! Ведешь себя как проститутка.

– А чего ты задергалась, когда ментура пришла? Думала, в окно сиганешь.

– Испугалась.

– А чего тебе пугаться? Обэхээс? Или банк грабанула? Или пырнула кого ножом? – издевалась Маша.

– Да, пырнула, – вдруг тихо сказала мама.

– Ой-ё-ёй!

– Да, ударила человека ножом, – тихо повторила мама.

– Врешь!

Но, вглядевшись в побледневшее потерянное лицо матери, поверила.

– Юру, что ли?

Мама молча кивнула.

– Ну и дела. То-то я смотрю, ты эти дни какая-то притруханная. И что теперь будет?

– А что теперь будет? Тюрьма будет, доченька.

Она упала на диван, дважды вздрогнула и разрыдалась. Галя, Леша и Маша стояли перед ней на коленях и, перепуганные, успокаивали ее.

Леше-то вообще казалось, что это все шутка, мама и сестра договорились испугать его и вот пугают. Ему даже и стыдно было: он совсем тупой, бревно бревном. Словно бы не его маму собираются забрать, а чужую тетку. Ну, совсем тупой.

А мама рывком села на диван, и что-то она бессмысленно искала, и вот нашла – схватила Лешу и прижалась лицом к его груди: «И что же я наделала, как ты будешь без меня, сыночек!..»

– Хватит! – крикнула Маша. – Да хватит же, – она даже ногами затопала.

Этот крик подействовал на маму, и она затихла.

– Поддатая была? – допрашивала Маша.

Мама кивнула. Она сейчас казалась старенькой девочкой с размазанной по лицу краской.

– А Юра?

Снова кивок.

– А нож чего хватала?

– Он очень меня обидел, доченька.

– Нож кухонный?

– Да. Был под рукой – и схватила.

– В грудь?

– Да.

– И где он?

– В больнице.

– В какой?

– Не знаю. Сама и вызвала скорую. Увезли, а куда, не знаю. Всё, деточки. Теперь только сидеть и ждать, когда заберут.

– А ты о Гальке подумала? – снова закричала Маша. – Ты о Лешке подумала? Я их теперь буду тянуть?

– Да уж не ты, – всхлипнула мама, промокая глаза платком.

– А кто, я тебя спрашиваю, кто?

– Да уж не ты.

То были несколько дней постоянного страха. Все понимали, что маму могут забрать в любой момент. Она даже на улицу не выходила: боялась, что за ней придут и возьмут прямо во дворе. Ну это же стыд.

Сестры стали тихими, даже не ссорились. Галя исправно ходила в школу и даже подолгу делала уроки. Маша утром отправлялась на поиски работы. Как-то она сказала, что в молочном магазине нужна фасовщица, вот туда она и думает прибиться.

Глава 4
Спаситель

Да, все эти дни на Лешу постоянно накатывал темный и холодный страх. Ну, все время что-то ныло и ныло, однако стоило ему представить, как приходит милиция, уводит маму, и он остается один, – и сразу накатывал этот темный и холодный страх. Ну, как если тебя во время сна бросят в черную и холодную воду.

При этом он как-то уж очень подробно видел приход милиции. Молоденький мильтон говорит: «А мы за вами, Анна Владимировна», мама затравленно смотрит по сторонам, вдруг она срывается с места, чтоб убежать, но молоденький мильтон этого только и ждет, и он ловко прихватывает руку мамы и заводит заученным движением за спину. «Попалась, птичка», – довольно говорит он.

И вот когда Леша видел эту сценку, все переворачивалось у него в груди, и накатывала такая тоска, что он готов был завыть.

А вот дядю Юру Леша как-то не очень жалел. Он был сейчас как бы посторонним человеком, и если Леша представлял его себе, то без подробностей. Вроде того, что лежит человек в больнице и лежит, и его не ножом ударили, а так, к примеру, он слегка загрипповал.

Правда, за себя Леша боялся, вот это точно. Во-первых, все будут знать, что его мать посадили в тюрьму. И все станут говорить, что у Ляпы отец был пьяницей, а мать уголовница. Да, этот страх – страх позора – был очень сильным.

А во-вторых, Леша видел, как его отправляют в детский дом. И вот он сидит в какой-то холодной и темной комнате (причем видел эту комнату во всех подробностях – и какая там мебель и какие плакаты на стенах), и он каждый вечер плачет, и зовет маму, и просит, чтоб она поскорее вышла из тюрьмы и забрала его.

Он так и не смог привыкнуть к порядкам детского дома, и парни запихали его в ящик и выбросили в окно, и Леша ощущал, как он летит в ящике, и как ему не хватает воздуха, и как каждый миг он ожидает шмяканья ящика о землю. Да, за себя боялся, но все же страх за маму был сильнее.

Когда картинка, как приходит мильтон и крутит маме руки, примелькалась, он увидел другую картинку.

Мама уже в тюрьме, и Леша ходит под окном в надежде хоть мельком увидеть маму, он даже уж как-то догадывается, где мамино окно, он все ходит и ходит и машет рукой. При этом точно знает, что мама его видит, даже и окликает его, но он-то не видит и не слышит ее.

Так прошло три дня. На четвертый день, когда он делал уроки, ему неожиданно пришло в голову простое соображение – надо ведь что-то делать. Какое он тупое бревно, маму скоро заберут в тюрьму, а он сидит сложа руки. Он, видишь, уроки делает, он боится бабан схлопотать. Да, тупое бревно.

Но только что он может сделать? А ничего. Чтоб успокоиться, Леша взял лист бумаги и начал рисовать. И он нарисовал ящик, а в нем человека, который скорчился от ожидания шмяканья ящика о землю. На другом листе он нарисовал дом с зарешеченными окнами, а напротив него еще дом. И вот из верхних этажей этих домов два человека тянутся друг к другу, но их рукам не соединиться, потому что мешают решетки.

Он отбросил карандаш; вскочил и заметался по комнате – да, надо что-то делать. Но что от него зависит? В том-то и дело, что ни-че-го. Но нетерпение было такое, что Леша и секунду не мог посидеть за столом. Присядет и вскочит, и прыгает по комнате, что блоха. Или же мечется, как зверь в клетке. Или же как заключенный в камере-одиночке перед судом.

Остаться в своей комнате он не мог, потому что непременно следовало как-то проявить себя, и, схватив куртку, он выскочил из комнаты.

– Куда? – крикнула из кухни мама.

– К Славе, – ответил он. – Алгебра не получается. Да, он вдруг решил сгонять к Славе. Зачем и почему – непонятно. Надо было как-то себя проявить, с кем-нибудь словом перекинуться, и Леша не мог ничего придумать, как вот сбегать к Славе.

Но в лифте он малость очнулся – а чего это он прет к Славе. Да еще вечером. И днем-то не ходит, а тут девять часов. Если бы хоть повод какой был – ну, алгебра не получается, но повода-то не было. Мать Славы посмотрит удивленно – чего этот клоп приперся на ночь глядя. Леша считал, что мать Славы очень и очень не поощряет дружбу сына с Лешей. А не пара. И чего только от этих голодранцев не наберешься.

Но уговоры не помогали, и Леша все-таки пришел к Славе.

– Привет! – удивленно сказал Слава.

– Посидим? – предложил Леша.

– Проходи.

– Нет, во дворе.

Из ванной выглянула мать Славы – она была в цветном халатике и распаренная – видать, стирала белье.

Леша поздоровался с ней очень вежливо и так это несколько раз мелко-мелко поклонился – да, очень вежливый мальчик, умеет себя вести в хороших домах – не прет в квартиру в обуви и кланяется здороваясь.

Она вопросительно взглянула на сына – куда это он намылился так поздно.

– Кое-что придумал, – сказал Слава, постучав себя костяшками пальцев по лбу, одновременно прицокивая языком.

Они вышли во двор. Было тихо. Сели на скамейку перед девятиэтажным домом. Небо было плоским и черным. Звезды зыбились, чуть перемещались, оставляя на прежнем своем месте едва различимые закруты. Неживым светом пылала белая луна.

– А я вот что придумал, – сказал Слава. – Вот, смотри, американский лунный модуль. А я делаю так, – и Слава веточкой принялся что-то рисовать на земле.

Леша слушал вроде бы внимательно, только он ничего не понимал. А потому что думал – а правда, на фиг он пришел, у каждого ведь свои заботы. У Леши, к примеру, как бы это маму спасти от тюрьмы, у Славы – как бы это половчее высадиться на другой планете.

Слава увлеченно рассказывал о близкой высадке, а Леша неожиданно для себя вдруг бухнул:

– А мою маму скоро посадят.

Именно неожиданно для себя бухнул. Вроде бы собирался сохранить тайну. С другой же стороны, а зачем было приходить.

– А за что? – спросил Слава, дорисовывая свой модуль.

– Она своего друга ножом ударила.

И снова это он выпалил неожиданно для себя. Надо было что-нибудь покрасивее придумать. То же самое, но покрасивее.

– А за что она его?

– Не знаю. Поддатые были. Поссорились, она его и ткнула. А просто так, я думаю. Сейчас, конечно, жалеет.

Ну, вот тут-то никто за язык не тянул. Чего в подробности влезать? Ну, ударила, ну, случайно, или, может, оборонялась, мало ли что можно придумать. Нет, тянет его уточнять.

А Слава продолжал себе рисовать модуль, словно Леша ничего ему и не говорил.

Но вдруг отбросил веточку, стер рисунок и торопливо заговорил:

– Вот ты скажи, Леша, почему взрослые такие гады? Им же на нас наплевать. Отец вот только приехал, так она сразу запела, мол, я больше не могу, мы чужие и все такое. Будто бы он не делом занимался, а водку жрал. А также вроде бы у нее друг, они вместе работают, и он прямо замечательный человек. Отец сидит, и вид у него виноватый – ну, ему стыдно, что она при мне эту пластинку завела. Я тогда и говорю – очень жаль, мама, нам с папой будет очень не хватать тебя. Она в слезы – жестокий мальчик, я для тебя все, а ты! Пусть теперь повертится. И посмотрим, для кого она живет – для нас или для себя. Леша молчал. Он был просто ошарашен. Потому что уверен был: уж кто-кто, а Слава-то человек счастливый. Оно и понятно: отец – геолог, мать – врач. Он хотел как-то утешить Славу, но в голову ничего не приходило. А был туп. Вернее, умен, как электровеник. Да и что станешь говорить? Что все взрослые гады? Он очень жалел Славу.

Себя же он в этот момент не жалел вовсе. А что ему? Он ведь привык, что отец был вот таким-то замечательным человеком, а сестры – круглые отличницы и самого примерного поведения. Леша к этому привык и смирился с этим. Как и с тем, что никому он не нужен.

А Славе-то сейчас каково? Для него эти семейные выкручивания – впервые. Он-то еще к этому не привык. То есть Леша сейчас понимал: если бы он хоть чем-то мог помочь Славе – ничего бы не пожалел.

И еще Леша впервые в жизни почувствовал, что он хоть кому-то нужен. Вот хоть Славе, к примеру. И Леша не сомневался, что свою тайну Слава может доверить только ему. В этом он был даже уверен. Единственный друг, получается.

Он старался придумать, чем можно помочь Славе. И придумал: а он всегда будет верным другом. И они всегда будут вместе. Они даже без жен обойдутся. Потому что на фиг жены, если есть на свете такие верные друзья.

Более того, он знал, что когда совершит какое-то важное дело и все люди разом станут счастливыми, Слава будет очень гордиться своим другом.

Луна то светила ярко, то заходила за низко висевшие облака. Но вот вылетел на чистое небо краешек ее, тонкий серп, и, прорываясь сквозь облака, луна полетела вскачь, все быстрее и быстрее, и вот, полностью свободная от облаков, вспыхнув невозможным ярким накалом, она внезапно остановилась.

– А ты что собираешься делать? – спросил Слава.

– Не знаю.

– Ну, как это делается? Тюрьма там, суд?

– Не знаю. Вот боюсь – придут и заберут.

– Ну, там тоже ведь люди. Чего они будут ее забирать. Она же не шпионка и не собирается убегать.

– Не знаю.

– Так узнай!

– А где я узнаю?

– Пойдем к нам. Посоветуемся с отцом.

– Нет. Не могу.

– А чего?

– Не могу и все. Слава чуть подумал.

– У тебя есть знакомые в милиции?

– Знаю тетку из детской комнаты.

– Нормальная?

– Вроде бы. Не вопит. И ногами не топает.

– Ты сходи к ней. Узнай, что к чему. Как это делается, когда забирают, и все такое.

– Да! – сразу согласился Леша. – Нормальная тетка. Завтра и схожу.

Днем сгонял в милицию, узнал, когда работает капитан Соколова Н. А. Ага, прием сегодня вечерний.

Он не очень и понимал, что ему надо от инспектора. Но уговорил себя: с кем-нибудь ведь надо посоветоваться. И потом – он не состоит на учете и тетка не станет на него кричать.

Пришел к восьми часам. А у детской комнаты толпа. Леша забился в уголок и замолк на долгое время – а пока инспектор Нина Анатольевна не примет всех и не останется одна. Чтоб, значит, никто ее не дергал. Чтоб она целиком переключилась на Лешу.

Да, а толпа перед дверью состояла из парней четырнадцати-пятнадцати лет, попавшихся вчера на «Моменте», и их родителей. Что удивительно – Леша никого из парней не знал. Город вроде маленький, думал, знает всех, а вот на тебе. И сколько же их развелось, этих «Моментистов».

Сейчас они шумно валили друг на друга, выясняя, кто кого тащил в подвал, да кто покупал «Момент», да кто за кем был в очереди на мешочек.

Рядом с Лешей сидел мальчик лет девяти, совсем хилый, глиста глистой, и мать туркала его все время – не шмыгай носом, не болтай ногами – ты в милиции, а не дома. А пацан сидел затурканный, готовый в любой момент разреветься.

Леша почувствовал себя уверенно – всех сюда вызвали, а он пришел сам. Все ждут втыка от товарища Соколовой Н. А., он же может в любой момент принять независимый вид да и отвалить. Свободный человек. Сам пришел, сам и уйдет.

Понятно, уходить он не собирался. Более того, дал себе обещание дождаться конца приема. Нужно ведь что-то делать. Так что сидеть будет до упора.

Толпа помаленьку рассасывалась. Наконец остался только затурканный, шмыгающий носом парнишка со своей мамашей.

Когда вышел последний «моментист», вошли в кабинет они. Мамаша не до конца закрыла дверь, и Леша слышал, о чем говорят в кабинете.

Оказывается, этот пацан – клоп-клоп, а какой шустряк – постоянно убегает из дому. То он в электричке ночует, то милиция поймала его в депо. А вчера спал в электричке, которая была на ночном отстое.

– Ты почему убегаешь?

Молчание. Лишь легкое сопение.

– Тебе дома плохо?

– Хорошо.

– Так почему убегаешь?

Молчание.

– Плохо ему дома! – раздраженный голос матери. – Двухкомнатная квартира. Телевизор. Игрушки. Не в бараке живем. У него отдельная комната. Плохо ему дома!

Следовало понимать: не как мы в его возрасте. Хотя паренек, возможно, и придурок: есть у него отец-мать, а он убегает.

– Вы выпиваете? Сперва легкое замешательство от прямоты вопроса, потом возмущение:

– Какое там! Если праздники или день рождения. Или гости.

– Понятно. А муж?

– Какое там! Ну, бывает иногда. Но как все.

– Понятно. Это все надо прекратить. Иначе потеряете сына. Больше занимайтесь с ним – он плохо учится. И следите, чтоб вовремя приходил домой.

– Но у нас же работа.

– Конечно, конечно, работа. Но у вас и сын. Запомни, Сережа, еще раз убежишь, будем оформлять в интернат.

Это было рассчитано на испуг малолетнего бегуна – откуда у них места для этих малолетних лягушат-путешественников. Да если родители прав не лишены. Но товарищ Соколова Н. А. дело свое знает – надо ведь чем-то напугать пацана.

Когда они собрались выходить из комнаты, Леша изготовился. Он должен был взять инспектора на жалость и потому вовсе забился в угол, ну, сирота, для верности взъерошил волосы и поднял воротник куртки – ну, то есть совсем несчастный ребенок.

Юный беглец и его мамаша ушли, следом за ними вышла красивая инспектор в красивой же форме, она уже вставила в дверь ключ, но тут заметила забившегося в угол мальчика в старой школьной куртке и со всклокоченными волосами.

Легкое недоумение мелькнуло, кого вызывала, обслужила, а тут еще и маленький доброволец. Но досаду погасила – добренькая тетенька-милиционер.

– Ты ко мне, мальчик?

Леша кивнул:

– Тогда проходи.

Леша вошел в кабинет. Она чикнула свет.

– Ляпунов? Леша? – удивилась инспектор.

Чего ж не понять ее удивление – он на учете не состоит, чего ж добровольно приперся?

– Случилось что-нибудь?

Леша кивнул.

– Пришел узнать, устроилась Маша на работу или врет.

– Устроилась. Фасовщица. Молочный магазин. Завтра и выходит на работу. Есть справка. И в этот раз я Маше верю – выйдет.

Тут дверь кабинета распахнулась, и заглянула взмыленная запыхавшаяся женщина.

– Ой, Нина Анатольевна, хорошо, что застала вас, – чуть подсюсюкивая, затараторила она.

Нина Анатольевна показала на Лешу – мол, у меня посетитель.

Но женщина не стала чикаться с такой малой букашкой, как, например, посетитель Леша.

– Я только на минутку. Только на минутку. Я от родительского комитета. Третий класс, пятая школа, – а сама уже вплыла в кабинет и, упершись кулаками в стол, нависла над Ниной Анатольевной.

– Хорошо, я слушаю, – покорно согласилась красивая инспектор.

– У нас в классе есть девочка, она всех лупит. Даже мальчиков. И очень зло лупит. И старается ударить побольнее. И руками и ногами. Да все норовит под дых, и по почкам, и в пах. Поговорите с ней. Это просьба родительского комитета. Только обязательно в форме.

– Хорошо. Я завтра буду в вашей школе. Фамилия девочки.

Женщина назвала.

– И обязательно в форме.

– Хорошо, – грустно усмехнулась Нина Анатольевна. – В форме.

Женщина ушла.

Нина Анатольевна села на стул и молча устало смотрела на Лешу. Нет, не торопила, мол, вываливай, что еще у тебя там случилось. А сидела и смотрела. Вот именно – усталая и грустная; Леша подумал, что у нее, пожалуй, дети есть и они ждут ее, она же разбирается с «моментистами» и терпеливо ждет, чего ж это хорошенького скажет ей Леша.

И тогда он решил не задерживать женщину, не пудрить ей мозги чепухой, а сразу все и рассказать. И рассказал. Ну, как мама ударила дядю Юру и как Леша боится, что ее заберут, а его отправят в детский дом, и вот что-то нужно делать. Только он не знает, что именно. Вот и пришел посоветоваться. Потому что больше не с кем.

– Для начала ты успокойся, Леша. До суда ее забирать не будут. У нее же дети.

Это уже была радость, и Леша облегченно перевел дыхание.

– Я не слышала, чтобы был сигнал, что Анна Владимировна ударила человека. Мне бы сказали. Но ты посиди, я схожу к дежурному.

Она вышла и через несколько минут возвратилась.

– Нет, такого сигнала не поступало. Понимаешь, есть положение: если рана тяжелая, то дело возбуждается в любом случае, а если легкая, то по заявлению пострадавшего. То есть как раз дяди Юры.

И Леше сразу стало ясно, что нужно делать – уговаривать дядю Юру не подавать заявление. Если, понятно, рана легкая.

– А как мне его найти?

– Ты мыслишь правильно. Ты знаешь, когда Анна Владимировна его ударила?

– Знаю.

– А вот куда увезли, не знаешь.

– Не знаю.

– Это нам как раз сейчас скажут. – Нина Анатольевна потянулась к телефону, но сразу отвела руку. – Да, но ведь ты не знаешь его фамилию и адрес.

– Почему не знаю? Знаю. Мама оставила мне и фамилию дяди Юры и его адрес. Ну, на всякий случай. Если у нас что случится. Вот! – и он протянул Нине Анатольевне смятую бумажку.

Нина Анатольевна нашла в листке под тяжелым стеклом нужный телефон, набрала номер и спросила, где сейчас такой-то, его увезли по скорой тогда-то, с такого-то адреса. И для верности, чтоб те не вздумали возникать, Нина Анатольевна скромно назвалась – капитан милиции Соколова.

Те ответили.

– Где это? – спросила Нина Анатольевна и записала на бумажке адрес больницы. Протянула бумажку Леше.

– Езжай завтра туда. Дядя Юра в удовлетворительном состоянии, – и она рассказала, как добраться до больницы.

Попросил маму разбудить его на полчаса раньше – завтра политинформация.

Утром поднялся сразу, без повторных напоминаний, резво сделал зарядку, резво же позавтракал и выскочил из дому.

Никому не сказал, куда едет. Ни маме, ни сестрам. Маша впервые сегодня встала с ним вместе – первый трудовой день в магазине – все понятно. Как говорится, долгая и честная трудовая жизнь впереди – это тоже понятно. На свете нет прекрасней красоты, чем красота кипящего металла, как раз пели по радио. Это, значит, про нашу Машу.

Ничего не сказал и маме – а чтоб она зря не дергалась. А то захочет сама ехать и уговаривать потерпевшего. А ведь вовсе неизвестно, как пострадавший ко всему этому отнесется. Может, он при виде мамы рассвирепеет. Может, он и не думает подавать заявление, а увидит виновницу его беды – и как раз заявление накатает. Так может быть? А почему нет? А вот Леша как раз все и уладит. В этом Леша не сомневался.

Да, выходя из дому, он отчего-то был уверен в успехе. Даже взведен был этой уверенностью. Уж как ему удастся уговорить дядю Юру – вопрос другой. Тут все средства хороши. На жалость будет брать – ну, не хочет гудеть в детский дом, ныть будет, хныкать, надо – так в ногах валяться, а только непременно уговорит. Потому что расчет здесь простой: лучше сейчас полчаса поныть и поваляться в ногах, чем потом годами ожидать, что мама заберет его из детского дома.

Да, расчет был простой, и Леша не сомневался, что выиграет. Такой сейчас в нем был напор. Прямо тебе таран, прямо тебе танк, который прет на деревянные сараи и заборчики.

Вообще-то Леша не мог бы внятно объяснить, как он относится к дяде Юре. Нет, мужик он неплохой, моряк и все такое, научил Лешу делать физзарядку, деньги как-то привозил, когда мама заболела, – нет, мужик вроде бы неплохой. Но только не мог он нравиться Леше, не мог – и все тут. Потому что не к кому-то, а именно к нему мама уезжает и подолгу не возвращается домой. Будь дядя Юра хоть самый раззолотой, он все равно бы не нравился Леше.

Он вышел во двор. На небе висела пустая оболочка луны. Да, утренние заморозки, и земля как бы звенела от упругости. Блестел каждый обмытый хрусткий лист. Трава во дворе была колкая и неподатливая. Всюду – на травах, на деревьях – блестел нежнейший иней. За деревьями виднелась малиновая полоса восхода, и небо над этой полосой ярко зеленело, над головой же оно было бледно-голубым и как бы замерзшим. Плыло легкое облачко, и тот край его, что ближе к солнцу, был нежно-розовым, дальний же – белесовато-серым.

И эти заморозки, и это раннее утро добавили Леше уверенности, что он победит. Он даже фигу показал неизвестно кому: а вот фигу вам он позволит, чтоб от него отняли маму, и фигу вам он расстанется с единственным другом, и фигу вам он пойдет в детский дом. Да, танк и нечто иное – этот Леша Ляпунов.

В электричке его ждало первое испытание. Вот пробиваемый он или нет – такое испытание. А контроль. Тут так: если человек ни разу в жизни не брал билет, то почему ни с того ни с сего он должен изменять своим привычкам. Тем более что за билет принято платить деньги. Туда и обратно – почти рубль. А у Леши, и это уже известно, нет станка для печатанья дензнаков.