Текст книги "Без названия"
Автор книги: Дмитрий Мамин-Сибиряк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)
IV.
Увлекшись своей работой на приисках, Окоемов пробыл в Красном-Кусту лишних два дня. Необходимо было закончить разведку, с одной стороны, а с другой – устроить заготовку разных материалов для будущих построек. Терять времени не приходилось. По совету Утлых, две артели плотников были наняты еще до отезда из Екатеринбурга. Одним словом, работа кипела, и время неслось стрелой. – Ужо надо как-нибудь к о. Аркадию сездить,– говорил Утлых.– Потерял он нас совсем... – Я сделал громадную ошибку, что оставил своих компаньонов в Екатеринбурге... Им здесь было бы веселее. Утлых отмалчивался. Он не верил в компаньонов Окоемова и был рад, что они, по крайней мере, не мешают серьезному делу. Про себя он считал их величайшим тормозом для всего предприятия. Окоемов одним ранним летним утром только-что собрался отправиться в Челкаш, как неожиданно появился сам о. Аркадий, приехавший спешно. По его лицу Окоемов догадался, что что-то случилось. – А я за вами, Василий Тимофеич,– торопливо говорил о. Аркадий.– Дело в следующем... Приехали из города две дамы. Да... – Какия дамы? – Одна из вашей компании, Варвара Петровна, а другая неизвестная... Совсем еще юница. Окоемову пришлось только пожать плечами: никакой юницы он не знал. Затем, только отчаянная решимость могла заставить княжну предпринять такое опасное путешествие, как поездка на лошадях. Вообще, что-то такое случилось и, как он предчувствовал, случилось что-нибудь скверное. Он писал уже два письма княжне и не получал ответа, а тут она вдруг свалилась, как снег на голову. – Значит, мы вместе и отправимся,– говорил Окоомов.– А Илья Ѳедорыч останется здесь... У о. Аркадия было скромное желание посмотреть работы, но Утлых воспротивился этому с угрюмой решительностью. Челканский поп все дело мог испортить... – Какой суеверный человек,– говорил про него о. Аркадий, когда они с Окоемовым пошли на озеро.– А еще благоприятель считается... Чего же ждать от других? Вот вам положение русскаго священника, которому приходится бороться с самыми невероятными предразсудками. – Да... Что делать, о. Аркадий,– машинально отвечал Окоемов; он думал совсем о другом, хотя и не решался откровенно спросить о. Аркадия, какая таинственная "юница" приехала с княжной. Смутно Окоемов догадывался, кто это мог быть, по это было так невероятно, что он не решался разспрашивать о подробностях. Очень могло быть, что княжна нашла какую-нибудь смелую компаньонку и явилась с ней. Когда поповский коробок бойко подкатил к поповскому домику, первое, что увидел Окоемов, была сама княжна. Она сидела на скамеечке у ворот, накрывшись каким-то темным платочком. – Что случилось, Варвара Петровна?.. – Что случилось? Я уже приехала к вам проститься... Я уже больше не могу. Как вы хотите, Василий Тимофеич, а я уже не могу... – Да в чем дело-то? – В чем уже дело? Вы знаете, как я вас люблю, но всему есть границы... Сергей Ипполитыч так ведет себя, что компрометирует всех. На нас скоро будут указывать пальцами... Достаточно уже сказать одно то, что он совсем не выходит из клуба и выиграл много денег, а вы знаете, что это за человек, когда у него много денег. – Только в этом и дело, милейшая Варвара Петровна? – Кажется, уже достаточно? Я не могу уже видеть этого ужаснаго человека... – Хорошо, хорошо, мы все это устроим... Прежде всего, успокойтесь. А Сережу мы выучим... Это спокойствие возмутило княжну. Последняя энергия ее оставила, и она расплакалась, как школьница, получившая дурной балл. – Вы лучше разскажите мне, как могли решиться одне на такое путешествие?– спрашивал Окоемов, чтобы отвлечь мысли княжны от ужаснаго человека. – Что же мне оставалось уже делать? Наконец... Она сделала жест, указывая на окно поповскаго дома. – С кем вы приехали, Варвара Петровна? – Вы уже знаете с кем... Она в ужасном положении и обратилась ко мне. Это чудная девушка... Она так одинока и так плакала... – Настасья Яковлевна? – Да, Настасья Яковлевна... Она сама лучше все вам разскажет. Сейчас только не тревожьте ее... Неудобно одно, что она убежала от своего дяди. – Позвольте, ведь она, если я не ошибаюсь, совершеннолетняя и может вполне располагать собой? Просто ушла и отлично сделала... Да что мы тут за воротами разговариваем – идемте в комнаты. Княжна повиновалась. Она как-то сразу успокоилась и даже посмотрела такими мило-виноватыми глазами, как напроказивший ребенок. – Юница у моей попадьи прячется...– предупредил о. Аркадий.– Не тревожьте ее сразу. В гостиной уже был готов самовар, и княжна заняла место хозяйки, что отвлекло ея мысли от главной темы. Она даже улыбнулась, заметив волнение Окоемова. Бедняжка, как он мучился, и как мучится она... Окоемов, действительно, вздрагивал от каждаго шороха и все оглядывался на затворенную дверь на половину попадьи. С другой стороны, ему не хотелось выдавать своего волнения. – Ну, как там у нас?..– говорил он, подбирая слова.– Я больше всего боюсь, как бы все не перессорились. – Нет, пока ничего. Представьте себе, Василий Тимофеич, в Екатеринбурге я познакомилась со своими лишними людьми. Все равно, как у нас в Москве... И какие все славные. Они откуда-то уже узнали о нашей компании и приходили, чтобы переговорить с вами. Два реалиста, некончивший студент, три учительницы, оставшияся без мест... Да, такия хорошия лица, и я так жалела, что вы не едете. – Вероятно, вы им наобещали больше, чем я могу сделать? – Положительно я уже ничего не обещала, а так... вообще... Куда же им деваться, в самом деле? – Хорошо, хорошо. Увидим... Мы здесь работали с Утлых за четверых. Кажется, дело пойдет, т.-е. есть основание так думать, хотя поручиться вперед и нельзя. Во всяком случае, я вас не отпущу больше в город, Варвара Петровна, потому что вы мне нужны здесь и очень нужны... – А если я уже собралась уезжать в Москву и даже все свои вещи запаковала? – Что касается запакованных вещей, то это очень удобно для перевозки их сюда. Вообще, вы это отлично сделали... да. А с Сережей я разсчитаюсь по-своему. Он, действительно, держал себя самым возмутительным образом... да. Вы знаете, какой он безхарактерный человек... – Пожалуйста, ничего мне не говорите об этом... этом монстре. Нужно было все мое хладнокровие, чтобы не сделать ему историю. Я уже делала такой вид, что ничего не вижу и не слышу... Этот разговор был прерван легким скрипом двери,– в ней появилась голова попадьи, делавшая таинственные знаки княжне. – Идите туда, на берег озера...– торопливо заговорила княжна Окоемову.– Она уже там и желает переговорить с вами. Действительно, Настасья Яковлевна сидела на берегу, на скамеечке, и ждала Окоемова. Издали она показалась ему такой маленькой, почти девочкой,– тоненькая, изящная, стройная, с маленьким бледным личиком. Быстрые шаги Окоемова заставили ее оглянуться. Она сделала такое движение, точно хотела убежать. Окоемов остановился, не решаясь даже протянуть руку. – Вы желали меня видеть, Настасья Яковлевна... – Да... Она первая протянула ему свою маленькую руку и проговорила, глядя прямо в глаза: – Вы на меня не разсердились, Василий Тимофеич? – Я? Что вы, Настасья Яковлевна... я так рад видеть вас... всегда рад... – Как видите, я воспользовалась вашим предложением... Я писала вам письмо, котораго вы, очевидно, не получили. А тут случайно встретила Варвару Петровну... Она такая добрая... да... – Я думаю, Настасья Яковлевна, нам лучше поговорить серьезно потом, когда вы немного успокоитесь... – Разве вам говорила что-нибудь Варвара Петровна? – Нет, но я позволяю себе догадываться... – Вы ошибаетесь: я могу переговорить совершенно свободно... Может быть, вам некогда, и я отнимаю у вас время? – Нет, нет, что вы... Вот сядемте здесь и переговоримте. Со мной вы можете быть вполне откровенны, как сестра с братом, т.-е. я не напрашиваюсь на откровенность, а если только вы хотите что-нибудь сказать... Они сели на скамью рядом. Девушка отодвинулась на самый край и молчала, собираясь с силами. Окоемову сделалось ея жаль, как родную сестру. Бедный ребенок так мучился, а он не имел права даже утешить ее, потому что был в ея глазах все-таки чужим человеком. – Я вас отлично знаю теперь, Василий Тимофеич,– заговорила она, опуская глаза.– Да, знаю... Варвара Петровна мне так много разсказывала о вас. – Виноват, я перебью вас: Варвара Петровна очень хорошая, безконечно добрая и чудная женщина, но она часто ошибается в людях. Мир для нея делится на два разряда людей: с одной стороны – безусловно хорошие люди, с другой – безусловно дурные... Я пока состою в первом разряде, и поэтому Варвара Петровна, вероятно, не поскупилась на похвалы, и мне вперед неловко, потому что вы можете очень заблуждаться. – О, нет, нет!.. Знаете, есть такия вещи, в которых женщины не ошибаются, как и я в данном случае, хоть меня и вас разделяет целая пропасть... Сделав паузу, она проговорила с милой улыбкой: – Вас, вероятно, удивляет самый язык, которым я говорю с вами? Мне это заметила Варвара Петровна... Вы ожидали встретить совсем необразованную девушку, выросшую в глухой раскольничьей среде. Да? Нет, я кое-чему училась, хотя и не была в гимназии или институте... У меня была одна тетка, кончившая гимназию. Я жила у ней, и она занималась со мной, читала и рекомендовала книги для самостоятельнаго чтения. Теперь даже в нашей раскольничьей среде вы встретите немало женщин с средним образованием, которыя вносят в свои семьи и свет, и знания, и другие взгляды на жизнь. – Я встречал таких женщин, Настасья Яковлевна. – Да, моя тетка была таким именно человеком, и с ея смертью я потеряла все. Если бы она была жива, мы не сидели бы здесь и не разговаривали. В жизни вообще много роковых случайностей. Помните, как мы с вами встретились в первый раз? Могла ли я предполагать, что мне придется обратиться к вам за помощью, вернее, за советом... – Мне остается только поблагодарить вас за это доверие. – Затем вы говорите такими книжными фразами? Я простая девушка и отлично понимаю, какое разстояние нас разделяет. Притом я навязываюсь к вам с своей особой в самое неудобное время... Но мне хотелось одного, именно, чтобы вы знали, с кем имеете дело. Она просто и сжато разсказала свою несложную биографию. Родилась она на степных промыслах в очень богатой семье золотопромышленников и помнит только отца,– от матери она осталась ребенком. Потом отец умирает, и ее увозят в Москву к тетке, у которой она прожила до тринадцати лет. Это было самым счастливым временем в ея жизни. Но тетка умирает, и она попадает к дяде, попадает в самый неудобный момент, когда промысловыя дела пришли в полный упадок и разорение пошло вперед быстрыми шагами. Как в большинстве раскольничьих семей, имущество было общее, братья не делились между собой, и поэтому и разорение сделалось общим. Оставалось только громкое имя в своей промышленной среде. Дядя Марк Евсеич человек не хуже, не лучше других. – Вы его считаете дурным человеком...– предупредила девушка немой вопрос Окоемова.–Он просто несчастный человек, подавленный мыслью, что это он разорил всех, а главным образом разорил меня, как сироту. Вероятно, об этом ходят слухи, и они доходят до дяди и отравляют ему жизнь. У него развилась подозрительность, недоверие, скрытность. Например, наше случайное знакомство доставило ему массу неприятностей, хотя прямо он ничего и не говорит. Он заподозрел в вас одного из тех женихов, которые ловят богатых невест и которому он должен будет дать полный отчет в моей доле наследства. Мои воображаемые женихи вообще доставляют массу неприятностей, и в первое время я на вас тоже сердилась именно за это... Девушка разсмеялась, а потом заговорила с печальной серьезностью. – Зачем вы тогда в Москве так упорно желали встретиться со мной, Василий Тимофеич?.. Потом, вы наводили справки, разузнавали, и я ненавидела вас, потому что все это ухудшало мое положение в чужой семье. Я знаю, что вас ввели в заблуждение нелепые слухи о моем невольном затворничестве, о похищенных у меня несметных сокровищах, и мне было обидно, что вы... – Сейчас, Настасья Яковлевна, я не могу обяснить вам, почему я все это делал... Мы еще слишком мало знакомы. Могу только пожалеть, что причинил вам столько неприятностей совсем невольно... – Я скажу больше: благодаря вам, дядя потащил меня на Урал, чтобы здесь выдать поскорее замуж за кого-нибудь из своих раскольников. С моим замужеством у него свалилась бы гора с плеч. Одним словом, я должна была на время исчезнуть, чтоб избавиться от этого удовольствия. Вы теперь знаете все подробности, почему я решилась приехать сюда, Василий Тимофеич... – Лучшаго вы ничего не могли и придумать, Настасья Яковлевна, тем более, что я, действительно, начинаю чувствовать себя до известной степени виноватым. Впрочем, знаете что: вы можете вступить в число членов нашей компании, и тогда ваше пребывание здесь не покажется никому странным... Девушка посмотрела на него и проговорила одну фразу: – Зачем обманывать?..
V.
Дальнейшия события понеслись с особенной быстротой, так что пребывание Настасьи Яковлевны в Челкане никому не бросалось в глаза. Экспедиция распалась на два лагеря: женщины пока оставались в Челкане, а мужчины поселились в Красном-Кусту. У последних сразу появилось необходимое дело, и никто не оставался без работы. Потемкин заведывал постройками в качестве главнаго инженера, студент Крестников служил штейгером, наблюдавшим за приисковой работой, Сережа открыл "главную контору" и возился целые дни со своими гроссбухами. Кстати, появление Сережи на прииске было обставлено очень печальными обстоятельствами: он проигрался в пух и прах, так что не на что было приехать на прииск. – Для начала недурно,– язвил его Окоемов. – А я не виноват, что не хватило двадцати пяти рублей,– оправдывался Сережа совершенно серьезно.– Если бы были эти несчастныя деньги, я не только отыгрался бы, но и всех других обыграл... Один адвокат меня подвел. – Очень жаль, что он этого не сделал раньше... Сережа, когда же мы наконец исправимся? Кстати, как у тебя дела с княжной? Последний вопрос каждый раз приводил Сережу в смущение, и он делал малодушный вид, что ничего не слышит. Вообще же он скромно прятался от княжны или отсиживался у себя в Красном-Кусту. Кроме княжны, в Челкане Сережу возмущал сам г. поп, как он называл о. Аркадия. Одним словом, неприятностей было достаточно, и Сережа предпочитал отсиживаться со своими гроссбухами. Теперь он свел знакомство с Потемкиным, и вдвоем они просиживали целые вечера у себя в конторе или где-нибудь у огонька на берегу Кулижки. Изобретатель всецело был поглощен новым открытием, которое должно было перевернуть в основе все понятия о ценности. – Вы только представьте себе, Сергей Ипполитыч,– говорил Потемкин, делая неуклюжий жест: – вы представьте себе, что золото вздор, а с ним вместе и наши общепринятыя понятия о богатстве... Да. И это заблуждение прошло через тысячелетия... Одни алхимики чего стоили, отыскивая секрет приготовления золота искусственным путем. Впрочем, они с своей точки зрения были правы, и новейшая наука неудержимо идет к их мировоззрению... Ведь все силы уже сведены к одному движению, и только вопрос времени, когда так называемыя в химии простыя тела тоже сведутся к одному общему знаменателю. С некоторой гадательностью и сейчас можно представить себе это "прототело", т.-е. его химические признаки, физическия свойства и общую формулу. Я давно думал об этом и пришел к заключению, что искусственное приготовление золота вполне достижимо, но едва ли когда-нибудь будет выгодным. Да... Такое искусственное золото будет дороже добытаго обыкновенным способом в готовом виде из земных недр. А вот другое дело, если мы добьемся до того, когда будем добывать золото не из розсыпей и жил, а прямо из первоисточника, т.-е. из первозданных пород, как граниты, и, главным образом, из воды. – Из воды?– удивлялся Сережа, делая большие глаза.– Чорт возьми, это интересно... Ну-с, продолжайте. – В природе мы встречаем золото в двух видах, именно: в форме коренных месторождений, когда оно залегает в кварцевых пропластках – это жилы, или во вторичной форме, происшедшей благодаря разрушению первой – это золотоносныя розсыпи, как продукт разрушения кварцевых жил. В том и другом случае, как теперь уже доказано, главным деятелем является вода, которая выносит из земных недр тончайшие растворы золота и осаждает их в форме жильнаго золота, и эта же вода потом разрушает такия жилы в песок. Весь вопрос в том, что мы принимаем этот процесс образования жил и розсыпей как завершившийся факт, а между тем это грубая ошибка – и сейчас вода производит ту же работу, как и тысячу лет тому назад. Мы имеем дело с омертвевшими формами, а нужно обратиться прямо в лабораторию, где происходят эти образования. Ведь вся видимая природа – это одна грандиозная лаборатория, которою только нужно уметь воспользоваться. До сих пор, например, мы сумели отчасти только воспользоваться работой теплоты, а скоро будем пользоваться работой холода. Конечно, холод – понятие расхожее, а в существе дела есть только одна теплота, и в ея минимальных дозах мы еще не умеем ею пользоваться. Все это связано с неистощимой работой воды при разных температурах, под разными давлениями и при разных химических комбинациях. – По вашему мнению, значить, запасы золота в природе неистощимы? – Да... Настолько неистощимы, что, если мне удастся осуществить свои опыты, золото упадет в цене процентов на восемьдесят... Я уже подсчитал возможныя комбинации. И вы представьте себе положение торговли, промышленности и всего нашего экономическаго уклада, когда золото будет обезценено и станет на ряду с другими металлами. Трудно даже приблизительно подсчитать все, что может произойти... Я иногда просыпаюсь даже по ночам и все думаю. Эти сны наяву не нравились только Окоемову, потому что Потемкин не воспользовался своим пребыванием в Екатеринбурге и очень мало сделал для своих насосов. Пока он оставлял его в покое, выжидая, когда бред пройдет сам собой. Жаль было, конечно, напрасно потеряннаго времени, но Потемкин успел занять совершенно особенное место и жил на своем особом основании "придворным изобретателем", как окрестил его Сережа – Ну что, как наши насосы?– спрашивал иногда Окоемов. – Ничего, все будет готово, Василий Тимофеич,– невозмутимо отвечал Потемкин: – вот только немножко проверить одну камеру, где должно образоваться безвоздушное пространство. – Да, да, пожалуйста, не очень увлекайтесь своим золотом... Работа на прииске кипела по всем пунктам. Приисковыя постройки росли по дням, и Окоемов часто любовался дружной работой двух вятских артелей. Хорошо работали, хоть американцам впору, да еще с песнями, как уж нигде в свете не работают. По вечерам прииск представлял самую оживленную картину, точно громадный цыганский табор. Весело горели огни, слышался говор, песни, пиликанье гармоники. Недавно пустынное место сделалось неузнаваемым. Первой строилась приисковая контора и склады для провианта и разной приисковой снасти. Вчерне эти здания должны были быть готовы уже в июле. Разведка на прииске приходила тоже к концу. Вся площадь была разбита на несколько участков, которые по приблизительной смете могли выработаться лет в десять. Быстрой выработки всей розсыпи Окоемов не домогался, в чем серьезно расходился с Утлых. – Вот тоже ошибка, Василий Тимофеич, что вы такия здания строите,– говорил сибиряк; – не век вековать на Кулижке... – Ничего, и здания пригодятся, Илья Ѳедорыч. Окоемов сам разработал подробный план выработки розсыпи, разсмотрев который, Утлых только качал головой. Получалось совсем не то, что он привык видеть на уральских промыслах. – Видите ли, дело в чем,– обяснял Окоемов: – нельзя изрыть землю да так ее и бросить... А мы сделаем вот что: из турфов устроим громадную плотину, а когда розсыпь выработается – на ея месте будет прекрасный пруд. Здесь вообще воды недостает. – Для чего же нам пруд, Василий Тимофеич? – А мельницу поставим... Если сами не воспользуемся, то краснокустские мужики скажут нам спасибо. Окоемов не договаривал главнаго, именно, что выработанный прииск обратит в опытную сельскохозяйственную станцию, причем землю будет арендовать у башкир. Странно, что эти планы каким-то чутьем понимал один фельдшер Потапов. Он теперь был поглощен пчеловодством и собрал целую коллекцию медоносных степных растений. – Будет пчелка вестись, Василий Тимофеич,– убежденно говорил фельдшер.– И какой мед будем собирать, не чета нашему липовому расейскому. Степной цветочный мед, душистый... Сказывали мне, что в горах у башкир еще лучше – там с горных трав еще приятнее мед. Дельце не маленькое, ежели его обмозговать... Женщины оставались пока в Челкане и помаленьку приспособлялись к новым условиям. Хохлушка Анна Ѳедоровна училась у попадьи разной сибирской стряпне и приходила в восторг от деревенскаго пшеничнаго хлеба, который выпекался из свеже-смолотой на простой раструсочной мельнице пшеницы. Это было что-то необыкновенное. Хлеб получался пышный, душистый, хотя и не имел белизны настоящей крупчатки. Вообще, хозяйки-сибирячки хорошо умели готовить всевозможное "сибирское тесто". Потом хохлушка занялась пробной варкой варенья из поспевшей степной клубники и земляники. Ягод было много до безсовестности. На башкирских пустовавших землях можно было собирать их действительно прямо возами. – Да тут можно открыть целую фабрику варенья!– ахала хохлушка, когда осматривала степные ягодники.– И пастилы, и сухсе киевское варенье, и консервы всякие... Нет, это что-то невероятное, и все это пропадает зря. Калерия Михайловна занялась огородом и скотным двором. Она любила только свое домашнее хозяйство, как настоящая великорусская женщина. Каких телят можно было здесь выращивать, сколько домашней птицы развести, и все это под рукой, дешево и удобно. Сено, например, стоило баснословно дешево, а также и всякий другой корм. Да, тут уже начиналось настоящее сибирское приволье, которому недоставало только рук. В урожайные года сено продавалось иногда по 80 копеек воз, а овес по 20 копеек пуд. Калерия Михайловна видала хозяйство в помещичьих именьях средней России и могла оценить но достоинству новую обстановку. – Там вы воза соломы у мужика не купите ни за какую цену,– разсказывала она о. Аркадию,– потому что соломой, главным образом, кормят скот... Мужики покупают сами эту солому у помещиков и богатых арендаторов. Скотина пасется по межам... Сено является какой-то драгоценностью. Ах, как можно здесь жить, о. Аркадий... Одно молочное хозяйство чего стоит. Вообще в Калерии Михайловне проснулась домовитая русская хозяйка, которая почувствовала под ногами твердую почву. Она теперь бодро смотрела на своо будущее и знала отлично, что заработает свои хлеб. Сколько будет на прииске одних служащих, а ведь их надо прокормить. Затем, можно устроить дешевую столовую для рабочих, иметь запасы, даже устраивать заготовки для вольной продажи. В хозяйстве ничего не пропадает и каждое лыко идет в строку. А главное, такой хороший, здоровый труд, который вполне обезпечивает и отгоняет прочь щемящую мысль о куске хлеба: будет день – будет хлеб. – У вас здесь совсем неизвестно огородное хозяйство,– разсказывала она попадье с увлечением.– Ведь одного картофеля до четырехсот сортов, а капуста, огурцы – да мало ли что найдется. Главное, чтобы все было свое, не покупное... Иногда оно бывает даже дороже купленнаго и все-таки выгоднее, потому что затраты делаются постепенно и незаметно. Наконец здесь совсем не умеют делать сыра домашним способом, коптить рыбу, делать колбасы, свиное сало. Одним словом, все быстро входили в курс дела, осваиваясь с новой обстановкой, и приготовлялись к будущей деятельности. Каждый начинал чувствовать себя дома – это великое чувство, которое дает смысл жизни. Исключение представляла только одна княжна, которая не умела приспособляться ни к чему: хозяйства она не любила, домашней работы не понимала, а главное – совсем не интересовалась будничным вопросом ежедневнаго обихода. Не все ли равно, что есть или как одеться? Ея единственный интерес всегда составляли люди с их горем, заботой и нуждой, а в деревне она решительно терялась, как и куда пристроить свой капитал. Здесь все жили слишком по-своему, и эта жизнь меньше всего напоминала столичную или, вообще, городскую жизнь. Мужиков и баб в первое время она просто боялась, как боялась лошадей, коров, свиней, пауков и мышей. Если что ее интересовало, так Настасья Яковлевна, которая с таким вниманием присматривалась к новым для нея людям. Да, это был совершенно неизвестный мир и такой далекий от той обстановки, среди которой она выросла. Просыпаясь утром, она каждый раз протирала глаза и с удивлением осматривалась кругом, точно больной, очнувшийся от какого-то тяжелаго забытья. Княжне нравился больше всего сдержанный и ровный характер этой милой раскольницы. Все у нея выходило как-то с весом и по-своему. – Вам скучно здесь?– спрашивала княжна. – Как это скучно? Я не умею скучать... Княжна следила за отношением к ней Окоемова и ничего не могла заметить. Он часто приезжал в Челкан и держал себя с Настасьей Яковлевной, как и со всеми другими. Между ними установились какия-то товарищеския отношения. «Нет, он ее не любит,– решала княжна про себя.– И она тоже... А в сущности, я уже ничего не понимаю. Если мужчина полюбит, он уже потеряет голову»... Княжну искренно огорчало то, что исчезла всякая романическая обстановка в отношениях Окоемова к Настасье Яковлевне. А какая же любовь может быть без этого? Нужны ожидания, страх, слезы, страдания, препятствия и так далее, как это происходит, например, в операх или в настоящих хороших романах. Одним словом, никакой обещающей обстановки. Раз княжна не вытерпела и в упор спросила девушку: – Скажите откровенно, Настасья Яковлевна, вам нравится Окоемов? Девушка сначала не поняла вопроса: как нравится? Что он сделал, чтобы не нравиться? А потом ответила совершенно спокойно: – Да... Княжна теперь знала, что раскольница не любит,– любящия девушки так спокойно не отвечают.
VI.
Вчерне приисковыя постройки были кончены к началу августа, настолько кончены, что можно было переехать и жить по-походному. Как по сказочному веленью, вырос целый городок. На первом плане вытянулось длинное деревянное здание приисковой конторы. Одна часть была отведена собственно под контору, а другая была разбита на отдельныя комнаты, соединенныя общим коридором. У каждаго была своя комната и, кроме того, общая зала, столовая и запасная комната для приезжих. Собственно, Окоемов предпочитал отдельные флигельки, что было удобнее во многих отношениях, начиная с опасности от пожара, но пока пришлось ограничиться общей казармой, потому что время было дорого. Рядом шла кухня, помещение для прислуги, баня, амбары, конюшни, навесы, сеновалы – одним словом, целый деревянный городок. Казарма для рабочих заканчивала эти постройки. Недавняя полянка превратилась в громадный двор. Переезд на новоселье составлял настоящее торжество. Особенно рады были женщины, что наконец могли иметь свой угол, чувствовать себя дома и никого не стеснять. Из посторонних на этом торжестве присутствовал один о. Аркадий. За своим собственным первым обедом все чувствовали себя необыкновенно хорошо, а Сережа сказал приличный случаю сказ. – Господа, мы собрались здесь своей маленькой семьей и празднуем начало новой жизни, а всякое начало велико уже само по себе. Пройдет много лет, мы будем постепенно умирать, уступая место новому поколению, но последний, оставшийся в живых, не забудет этого знаменательнаго дня и поднимет бокал за всех нас... Умирают отдельныя личности, а хорошее дело никогда. – Сережа, не вдавайся в большое красноречие...– шепнул оратору Окоемов.– Гусей по осени считают. О. Аркадий попросил слова и заявил с своей стороны: – Дело в следующем, господа... Есть евангельская притча о работниках, вышедших на работу в разные часы дня. Притча заканчивается поучительными словами, что рабочие, вышедшие и в "девятом часу", получили ту же плату. Вы и пришли в этом девятом часу, и я от души желаю, чтобы на вашем примере еще лишний раз оправдалось заключение евангельской притчи. – Не дурно...– ворчал Сережа.– Именно, в девятом... Другие стеснялись говорить, и Окоемову пришлось обяснить то, что занимало всех. – Господа, я уже достаточно подробно обяснил вам раньше весь план нашего предприятия, так что считал излишним его повторять. Я поклонник силы, личной энергии, предприимчивости, неустаннаго труда... Все это прекрасно, и без этого ничего не может быть. Открывать новые пути промышленности, давать работу и хлеб тысячам рабочих рук, наконец чувствовать себя не лишним человеком – все это хорошо, но отец Аркадий указал на то, что вышедшие на работу в девятом часу вышли не за одной только заработной платой. Я раньше намеренно ничего не говорил об этом, потому что в нашей среде слишком легко циркулируют хорошия слова и, как мне кажется, большинство совершенно удовлетворяется только этими хорошими словами... Я стою за живое дело, за работу, которая одухотворена определенными идеями, а иначе не стоит жить. Впрочем, я плохой оратор, и каждое дело должно показать само, чего оно стоит... Утлых не умел говорить и только про себя ухмылялся. Он выпил пять рюмок водки и заметно размяк. Из всей компании он уважал только одного Окоемова, а всех остальных не ставил ни в грош, особенно женщин. Бабье дело у себя дома, а тут наехали какия-то "фри" и только будут мешать. Хитрый сибиряк только щурил глаза. Посмотрим, дескать, что изо всей этой музыки выйдет... Темным пятном всего праздника было то, что пришлось "выставить" ведро водки рабочим, как ни сопротивлялся этому Окоемов. Он предлагал вместо водки выдать деньги, но никто об этом и слышать ничего не хотел. – Уж такой порядок, Василий Тимофеич,– настаивал Утлых, встряхивая головой.– Что им деньги... – Да ведь это же безобразие, Илья Ѳедорыч, и меня огорчает, что именно вы настаиваете на водке... – Какой же праздник без водки?– удивлялся Утлых, в свою очередь. Скрепя сердце, Окоемову пришлось согласиться. Начало получалось грустное. Сейчас рабочие делились на три разряда: плотники и каменщики, потом специально промысловые рабочие и наконец вспомогательные рабочие, подвозившие бревна, камень, песок, глину, известь. Вспомогательныя работы велись главным образом краснокустскими мужиками, плотники и каменщики были из Вятской губернии, а промысловый народ набрался с бору да с сосенки. Этот последний разряд был особенно интересен. Окоемову эти промысловые напомнили бурлаков. Все это был народ, отбившийся от своего дома и погибавший в скитаниях по промыслам,– настоящий бродячий пролетариат. Впрочем, это явление повторяется везде – и в Калифорнии, и в Южной Африке, и в Австралии. Уральский промысловый рабочий был не хуже и не лучше других. Вот свое дело они знали отлично, и Окоемов часто любовался их умелой дружной работой. К этим разновидностям прибавилась еще четвертая группа, самая странная из всех – приехали человек десять башкир и приняли в празднике самое деятельное участие, точно они Бог весть какую работу сделали. – За что же мы их будем угощать?– возразил Окоемов.– Ведь ни одного башкирца на работе не было... – Ничего, пусть их поедят,– успокаивал Утлых.– Вон тот кривой башкир за пятьдесят верст приехал, чтобы пообедать... Знаете русскую поговорку: брось хлеб назад, а он впереди окажется. Придется и с ними дело иметь. – Я не желаю прикармливать их, чтобы потом обмануть чем-нибудь... Если что будет нужно, я заплачу деньги, как всем другим. – Деньги деньгами, Василий Тимофеич, а честь честью... Вон у нас десять лошадей, украдут живо, и к ним же придется итти выкупать. Да мало ли что случиться может. Эти башкирники тем и живут, что ждут, где бы поесть на даровщинку. Окоемову ничего не оставалось, как только пожать плечами. Хорошо, что башкиры, по крайней мере, водки не пили. С другой стороны, было скверно то, что они будут приезжать потом и высматривать даровые куски. Всего удивительнее было то, что в числе этих непрошенных гостей оказался один влиятельный башкирский старшина, слывший на сто верст кругом за перваго богача. Это дитя природы сначала угощалось с рабочими, а потом заявилось в контору. – Здырастуй...– коротко рекомендовался он, протягивая руку Оисоемову.– Хорошо живешь?.. – Спасибо... На Окоемова произвело неприятное впечатление это степное нахальство, и он не знал, что ему говорить. Выручил Утлых, который мог обясняться по-башкирски. – Он предлагает землю в аренду,– обяснил Утлых.– Только с этими господами нужно быть очень осторожными... Они обыкновенно сдают одну и ту же землю за-раз нескольким арендаторам. Старик обиделся. Зачем он будет обманывать, когда у него все есть? Одной земли больше ста десятин, табун лошадей, три работника и т. д. Этот богач однако кончил тем, что при прощаньи отвел Окоемова в сторону и проговорил шопотом: – Прощай... Дай мне чаю на заварку. Бульна у тебя чай хорош... Эта наивность разсмешила Окоемова до слез. Старшина смотрел на него и тоже смеялся каким-то детским смехом. Возмущена была одна Калерия Михайловна, которая уже вступила в управление хозяйством и высчитывала каждую копейку. – Это какое-то вымогательство, Василий Тимофеич... – Пожалуйста, дайте ему фунт... – Ни за что!.. Калерия Михайловна завернула сама в бумажку чай и молча подала вымогателю. Башкир только улыбнулся и спрятал подачку в глубине своей пазухи. На празднике присутствовала Настасья Яковлевна и все время оставалась молчаливой наблюдательницей. Она не отходила от княжны и, кажется, заразилась от нея глухой ненавистью к Сереже. По крайней мере, Сережа это чувствовал и старался не встречаться с этими суровыми девицами. Когда праздник закоичился, Окоемов подсел к Настасье Яковлевне и заговорил: – Мне интересно знать, Настасья Яковлевна, какое впечатление вы вынесли из всего, что видели? – Я не умею хорошенько обяснить вам всего, Василий Тимофеич, потому что многаго не понимаю... Мне кажется, что все, что делается кругом меня, какой-то сон. – И мне уже то же кажется,– ответила княжна, присутствовавшая при этом разговоре.– Я тоже не понимаю... – Вы просто соскучились о своей Москве, Варвара Петровна... Княжна вдруг заплакала. Окоемов угадал... Она, действительно, ужасно скучала, и ей даже казалось, что она непременно умрет в этой проклятой степи. Самый праздник говорил ей то, что она здесь лишняя и никому ненужная. У всех есть какое-нибудь дело, а она должна есть чужой хлеб даром, как вот этот башкир, который выпросил сейчас заварку чаю. – Я уже ненавижу сама себя,– повторяла княжна, всхлипывая по-детски. – Пустяки, дорогая Варвара Петровна... Именно вы-то и нужны здесь, нужны, может-быть, больше других. Вон послушайте, что разсказывает отец Аркадий про башкир, как они вымирают целыми деревнями. Дети до четырнадцати лет даже зимой ходят голыми, как девочки, так и мальчики, мужчины уезжают и уходят, куда глаза глядят, а дома остаются только дряхлые старики, старухи, женщины и дети. Ведь это ужасно, когда на глазах вымирает целое племя... Наконец, по крови вы не чужая им, Варвара Петровна. – Что же я могу сделать для них?– безпомощно спрашивала княжна. – Сделать можно многое, было бы только желание... Вот займитесь этим и, право, стоит похлопотать. Кстати, и Настасья Яковлевна вам может помочь... – А если я их боюсь, вот этих башкир?– заявляла княжна.– Они такие страшные. Потом... Потом мы собрались с Настасьей Яковлевной ехать в Москву. – Вот тебе раз!– изумился Окоемов.– Этого еще недоставало... Это какой-то бунт. Потом, какой вы пример покажете другим?.. – Это я виновата,– обяснила Настасья Яковлевна.– Мне, действительно, нужно уехать в Москву... Дело в том, что я теперь одумалась и нахожу неудобным продолжать свое укрывательство. Я бежала от дяди сгоряча, в минуту отчаяния... А нужно увидеть родных и обяснить все начистоту. Дурного я ничего не сделала и могу располагать собой по усмотрению... – Вас я, конечно, не могу удерживать,– согласился Окоемов.– И, по-моему, вы совершенно правы... – А как же я отпущу ее одну?– вступилась княжна.– Бог знает, что может быть с ней... Она так неопытна, а все родные просто ужасные люди. Нет, я не могу ее отпустить одну... Ее схватят и увезут куда-нибудь в скиты. Я уже не согласна... Она такая славная. Эта наивная похвала заставила Настасью Яковлевну даже покраснеть, и она молча поцеловала княжну. – Когда же вы думаете ехать?– спрашивал Окоемов. Этот вопрос не был еще решен, и девушки вопросительно посмотрели друг на друга. – Дело вот в чем...– заговорил Окоемов.– Раньше августа я вам не советую уезжать,– я могу только советовать. Устраивая все, я совершенно упустил из виду очень важную вещь... Догадайтесь, какую? Княжна не знала, а Настасья Яковлевна ответила за нее: – Нет больницы... – Вот именно!.. И как это случилось, сам не понимаю, тем более, что и по закону я обязан иметь небольшую больничку, хотя этот закон в большинстве случаев и не исполняется... Так вот вы, Варвара Петровна, мне и нужны для устройства больницы. Это будет входить в круг ваших обязанностей, как главнаго инспектора по медицинской части. И потом, это совсем не страшное занятие... – А фельдшер? – Фельдшер будет помогать вам. Вы должны сездить в земскому доктору и посоветоваться предварительно с ним. У них есть специальные планы я сметы таких больничек...
