Текст книги "Без названия"
Автор книги: Дмитрий Мамин-Сибиряк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)
VI.
Пароход пришел утром, а поезд Уральской железной дороги отходил вечером, так что в распоряжении экспедиции оставался целый день. Впрочем, интереснаго в Перми решительно ничего не было, как и в большинстве русских губернских городов. Даже Потемкин не мог найти темы для какого-нибудь новаго проекта. Результатом целой дневки явился флакон одеколона, купленный Сережей. – Ну, город...– повторял фельдшер Потапов, качая головой. Экспедиция страшно скучала, сбившись на вокзале одной кучкой. Всех довольнее была маленькая Таня, обрадовавшаяся твердой земле. Девочка бегала по зале и с любопытством разсматривала публику. – Ведь это уж Сибирь, папа? – приставала она к отцу. – Почти Сибирь...– обяснял Иван Гаврилыч.– Вот поднимемся на горы, а за горами уже начнется настоящая Сибирь. – А там страшно, пана? – Ничего страшнаго нет... Такие же люди живут, как и в Москве. – Ну, уж извините, Иван Гаврилыч,– вступилась княжна, испытывавшая приступы глухой тоски по родине.– Посмотрите на эти лица... Относительно лиц княжна была нрава. Действительно, начали попадаться типичныя сибирския физиономии – скуластыя, широконосыя, узкоглазыя. Окоемов про себя любовался этими квадратными лицами, окладистыми бородами, недоверчиво-упрямыми взглядами – все говорило о сибирском упрямстве и промысловой хитрости. Это были отдаленные потомки новгородских землепроходцев. Сказывалась страшная боевая закваска, унаследованная, может-быть, еще от разбойничьих шаек новгородской вольницы. Впрочем, Пермь являлась на великом восточном пути только передаточным пунктом, и настоящие сибиряки здесь являлись в качестве проезжающих. Все вздохнули свободнее, как поезд отошел. Сережа даже принял воинственный вид, как человек, который приготовился к решительному шагу. Его поразило в публике, собравшейся на вокзале, почти полное отсутствие военных и, в частности, дворянства. Начиналось какое-то мужицкое царство. – Да, тут нужно держать ухо востро,– цедил Сережа сквозь зубы.– Какия-то разбойничьи физиономии... Сережу еще с Казани охватило какое-то недоверчивое чувство, и он подозрительно осматривал даже скамейку, на которой сидел. Вся экспедиция ехала в третьем классе. Вагон был просторный, светлый, и публики ехало сравнительно немного. После мертвой Перми приятное впечатление произвели на всех два бойких пункта – казенный пушечный Мотовилихинский завод и пристань Левшина. Последняя красиво занимала угол, образованный рекой Чусовой при ея впадении в Каму. Здесь чувствовалась жизнь, движение и бойкая работа. Княжна имела самый жалкий вид и молча сидела в уголке, как наказанный ребенок. Окоемову сделалось ея жаль. – Надеюсь, вы здоровы, Варвара Петровна?– заговорил Окоемов, подсаживаясь к ней.– У вас такой несчастный вид... – Чему же радоваться?.. Уже завезли меня на край света. Все чужое... Чужия лица... Мне даже страшно делается. – Ничего, привыкнете помаленьку. Вы только посмотрите, какая здесь природа. Как легко дышится... Когда я уезжаю из Москвы, у меня является такое чувство, точно я снимаю с себя какую-то тяжесть... Окоемов действительно чувствовал себя прекрасно, как никогда. На его бледном лице даже выступил бледный румянец. Он, чтобы развлечь приунывшую княжну, разсказывал ей историю колонизации Сибири, причем Урал являлся роковым порогом, задерживавшим исконную тягу русскаго племени на восток. В коротких словах Окоемов разсказал несколько биографий знаменитых сибирских землепроходцев, проявивших изумительную энергию, хотя и направленную иногда не по надлежащему руслу. Вообще Сибирь стоила русскому племени страшной затраты сил, а результаты еще в будущем. – Вся Сибирь в будущем,– говорил Окоемов, воодушевляясь.– И даже страшно подумать об этом будущем, настолько оно грандиозно, начиная с неисчерпаемых сибирских сокровищ. Где теперь живут 5–6 миллионов населения с грехом пополам, будут жить сотни миллионов. Поверьте, что я не преувеличиваю... И мы с вами являемся в своем роде пионерами, хотя и с очень скромной задачей. Грандиозныя дела и не делаются вдруг... Посмотрите, какой особенный здесь народ, сравнительно с коренной Россией. Вообще хорошо... По крайней мере я себя так чувствую. – А я уже не понимаю...– грустно ответила княжна.– Напротив, мне кажется, что я такая уже маленькая и никому ненужная. – Ничего, скоро привыкнете... Сережа вслушивался в эту беседу и недоверчиво улыбался. Ему казалось, что и мелькавшия по сторонам дороги ели и пихты не настоящия, а что-то в роде замаскированных сибирских разбойников. Эх, что-то теперь делается там, в Москве?.. Сережа даже закрывал глаза, стараясь вызвать дорогия картины бойкой столичной жизни. У него являлось даже малодушное желание просто бежать... И зачем он едет, в самом деле, и какой он главный управляющий золотых промыслов? Нет, положительно, было бы недурно улизнуть из этого прекраснаго далека... Окоемову хорошо: он привык шататься по белу свету. Спускались быстрыя летния сумерки. Поезд летел по слегка всхолмленной равнине, ничего не говорившей о близости могучаго горнаго кряжа. Окоемов часто выходил на площадку вагона и любовался открывавшейся далью, хвойным лесом, редкими деревушками,– чем-то спокойно-строгим веяло от этой картины уральскаго предгорья. Чувствовалась какая-то сила, о которой можно было догадываться. – Хорошо...– шептал Окоемов, вдыхая чудный воздух. Собственно горы начались только со станции Чусовой, где железная дорога легким мостом перекинулась через реку того же названия. Это было уже ночью. Окоемов видел реку, подернутую туманом, правый гористый берег, какой-то завод, дымивший десятками труб сейчас за мостом,– вот начиналось то новое, о чем он мечтал столько лет. Это был еще первый настоящий уральский вид, полный своеобразной дикой поэзии. Уральская железная дорога делала от Чусовой очень крутой подем, взбираясь по гребню одного из отрогов. С каждым шагом вперед горная панорама делалась все суровее. По сторонам высились каменныя громады, чередуясь с глубокими падями. Дорога извивалась лентой по горным откосам, врезывалась в толщи камней и забиралась смело все выше и выше. Смешанный лес остался далеко позади, около Чусовой, а теперь неслись мимо стройные ряды елей. Высота подема чувствовалась даже на деревьях – густо-зеленая, мохнатая ель сменилась тонкой, вытянутой, обросшей бородатыми лишайниками. Растительную жизнь здесь точно глушила какая-то невидимая рука. Исключение представляли только сибирские кедры – это могучее дерево стояло такое зеленое, пышное, красивое неувядающей красотой. И какая чудная, нетронутая глушь... Поезд несся по горной пустыне, оглашая вековой покой радостным гулом, точно летел сказочный Змей Горынич. Окоемов стоял, смотрел и не мог оторвать глаз. Очень уж хорошо... Кажется, еще никогда он не чувствовал себя так хорошо. Его возмущало, что его спутники спали самым безсовестным образом. Разве можно спать в такую ночь, среди таких картин вечно-юной природы... Одиночество Окоемова было нарушено каким-то стариком в полушубке и зимней шапке. Он сел где-то на промежуточной станции и тоже вышел на площадку. – Хороши Камешки,– проговорил старик с мягким уральским акцентом.– Благодать... – Почему ты в шубе, дедка? Болен? – Я-то? И то болен... На восьмой десяток давно перевалило, так своя-то кровь не греет. Они разговорились. Старик оказался старым приисковым волком и сейчас возвращался "с севера", с каких-то разведок на одном из притоков реки Вишеры. – Лет с пятьдесят около этого самаго дела околачиваюсь,– обяснял он, улыбаясь.– Еще при казне заразился, да так и пошел... – Что же, жить можно? – С умом отчего не жить... Дело самое правильное. – А Барышниковых знаешь? – Еще старика Барышникова помню... Как же!.. А после него остались Яков Евсеич, он уже помер, потом Прокопий Евсеич, Андрей Евсеич, Гаврила Евсеич – тоже помер. Богатые люди были, т.-е. Яков-то Евсеич нажил, ну, а братья около него. – А теперь как у них дела? – Кто их знает... Сказывают, на Москве живут. У них сейчас Марк Евсеич руководствует всем... А денег не должно быть. Так, на прожиток разве что осталось. – Говорят, у Якова дети остались? – Как же, есть: парень Григорий да девушка Настасья... Как же, помню. Так, семья распалась, капитал разделился, и все на нет сехало. – А здешние промыслы как? – Да в ренду сдают... Так, из-за хлеба на квас. Хорошаго мало... Выработались промыслы-то еще при Якове Евсеиче, а теперь крохи подбирают. Как и подозревал Окоемов, барышниковские капиталы оказывались легендой. Он даже был рад этому и с какой-то тоской подумал о чудной девушке-раскольнице, которая сейчас была для него вдвое дороже. Ему нравилось думать о ней среди этого дикаго горнаго приволья, где все дышало еще нетронутой силой. – У нас завсегда так,– продолжал старик, передвигая шапку на голове.– Редко богатство удержится... Родители наживут, а детки все спустят. Богатство, как вода, переливается с рук на руки. По своей золотопромышленной части старик оказался очень сведущим, и Окоемов долго его разспрашивал, удивляясь разумным ответам. Чувствовался промысловый сибирский человек, далеко опередивший своего брата, разудалаго расейскаго мужика. – Вот теперь, мы как перевалим через Камень, все другое пойдет, барин,– обяснял старик.– Точно в другое царство приедем... Там беднота останется, к Перме, а здесь богатство разсыпалось. Что заводов, что промыслов, рудников, всякаго угодья – не сосчитаешь, пожалуй. И все новое открывается... И народ другой. Насмотрелся я по промыслам всячины. А вы-то дальний будете? – Почему ты так думаешь? – А слова не наши, разговор другой. Нашибает на московскаго купца... – Около того. – То-то я смотрю на вас, что не здешний будете. Окоемов простоял на площадке до утренней зари, когда восток заалелся и горы покрылись предразсветной молочной мглой. Он заснул хорошим, молодым, здоровым сном, как уже давно не спал. Его разбудил какой-то шум. – Станция Кушва!– кричал голос под окном.– Поезд стоит семнадцать минут... Станция Кушва... На платформе происходила настоящая давка. Не проснувшийся хорошенько Окоемов не вдруг мог сообразить, где он и что такое происходит. – Здесь народ как вода в котле кипит,– обяснил ему проходивший мимо с мешком вчерашний старик.– До свиданья, барин... В Кушве в первый раз пахнуло тем промысловым духом, который был так дорог Окоемову. Какое движение, какия оригинальныя лица! Действительно, начиналось другое царство. Знаменитая гора Благодать, заключающая в себе несколько миллиардов пудов лучшей в свете железной руды, виднелась только своей верхушкой. Сравнительно, это была даже не гора, а маленькая горка, но это не мешало ей быть рельефным доказательством несметных уральских сокровищ. За Кушвой начались уже другия красоты. Суровый горный пейзаж сменился более мирными видами,– красивым бордюром выступал смешанный лес, зеленели покосы, попадались изредка пашни. Природа здесь точно сразу отмякла. – Да, недурно,– заметила княжна, любуясь горною цепью, продавленной линией замыкавшею горизонт справа.
VII.
– Станция Тагил... Поезд стоит тридцать минут! Тагил, или Нижне-Тагильский завод, с вокзала кажется по крайней мере вдвое больше Перми. Видимо, громадное селенье растянулось по течению какой-то реки или заводскаго пруда. Это самый большой завод на Урале и по количеству жителей самый населенный пункт. Вместе с Выйским заводом в нем насчитывается до сорока тысяч жителей. Красиво вытянулись широкия улицы, белеют каменные дома, а на самых высоких пунктах красуются церкви. Вообще вид совсем не заводский, а городской. – Где же Высокая гора?– спрашивал Окоемов жандарма.– Это вон та, с башенкой? – Никак нет-с, это Лисья, а Высокая подальше... Вон желтеют отвалы, а наверху лес. Высокая гора еще знаменитее Благодати, потому что в ней, по приблизительным вычислениям, содержится до 35 миллиардов пудов прекраснаго магнитнаго железняка. Окоемов так и впился глазами в эту знаменитую гору, хотя издали она ничего особеннаго и не представляла и казалась совсем маленькой по сравнению с теми горами, которыя за ней теснились такими грузными синими валами. – Да, это завод...– согласился даже Сережа, не доверявший уральской природе вообще.– Внушительный вид. На вокзале самым интересным была толпа рабочих. Это был совершенно особенный тип заводскаго мастерового. Народ все такой рослый и здоровый – настоящая рабочая гвардия. Рядом с такими богатырями какой-нибудь московский фабричный покажется несчастной мелюзгой. Окоемов все время любовался этой живой рабочей силой, сформировавшейся здесь целым рядом поколений. Да и что могли делать на тяжелой "огненной работе" слабосильные и малорослые? – Молодцы!– вслух похвалил Окоемов, когда все садились в вагоны. Следующим интересным пунктом был Невьянск, самый старейший завод на Урале и колыбель всего заводскаго дела. Здесь жили первые Демидовы, прославившиеся какой-то неукротимой энергией. Их работа являлась далеким эхом могучей царской работы. Сейчас Невьянск, как железный завод, не имеет никакого значения, и главная его деятельность сосредоточивается на добывании золота. Еще когда поезд подходил к станции, по сторонам дороги начали попадаться пробныя ямы, заброшенные шурфы, канавы, свалки; там и сям виднелись пестрыя кучки рабочих, копавших землю, отвозивших ее на двухколесных тачках к вашгердам, где шла промывка золотоносных песков ручным способом. – Мы теперь едем по золоту,– обявил Окоемов. – Как по золоту?– изумился Сережа. – А вот золото моют рабочие... – Так это и есть прииск?.. – Да, в маленьких размерах. Собственно то, что вы видите, так называемые отрядные рабочие, или кустари, если хотите. Им отводятся заводоуправлением небольшия делянки, они намывают золото и сдают его за известную плату. – Где же золото?– спрашивала княжна. – Золото? Прииск считается очень богатым, если на сто пудов песку очистится 50–60 долей золота... – Только-то? Да это не стоит того, чтобы перерыть столько земли... Сидевший недалеко господин купеческой складки засмеялся над этим наивным восклицанием ничего не понимавшей барыни и проговорил: – Ежели бы, сударыня, Господь послал нам с нами такую нестоящую благодать, так мы не поехали бы в третьем классе... да-с. Совсем особенное-с дело. Теперь мы по этому самому золоту вплоть до Екатеринбурга покатим, значит, целых сто верст. А здесь самый развал... Везде золото. В Невьянске в огородах его добывают, улицы роют, со дна речного ищут... Тут дальше будет завод Шурала, так там даже заводский пруд спустили и как есть все дно перерыли. Большия тысячи народу тут бьются над золотом и все сыты, а вы изволили сказать: нестоящее дело-с. Не из здешних местов? – Да, я из Москвы... – Так-с... Бывали, как же. Всем городам город... А вы, смею спросить, по какой части? На выручку смутившейся княжне подоспел Сережа. Он посмотрел на купца злыми глазами и заявил: – Она от монастыря на послушание послана... Должна собирать деньги. – Так-с,– согласился купец.– Что же, дело невредное-с... Весь вагон теперь наполняло одно слово: золото. О нем говорили и громко и тихо, и прямо шептались, передавая какие-то секреты. Ѣхали все приисковые люди, интересы которых сосредоточивались на своем приисковом деле. Окоемов не предполагал, что золото захватывает такую массу людей, и прислушивался с большим интересом к общему разговору. Да, это было другое царство и другие люди, сравнивая даже не с коренной Россией, а просто с Приуральем. Там медленно катилась мирная жизнь, а здесь все кипело ключом. Его захватывала висевшая в воздухе золотая лихорадка. – Какое нынче золото,– громко жаловался здоровенный мужчина с окладистой рыжей бородой.– И по губам не помажет!.. Так, одно название осталось... Хорошия-то места захвачены все, а новыя еще поищи с огнем. Только и свету в окне, что казенныя дачи. Вот платина – это другое дело. Харч, ежели кто с умом... – Я помню, как платину-то по десяти копеек продавали золотник,– вмешался седенький благообразный старец неопределеннаго типа.– Продавали, и никто не покупал... – Это значит по четыреста рублей за пуд? Х-ха... То-то дураки. Вы уж извините меня: прямо дураки. Помилуйте, сейчас платина стоит семь тысяч рубликов пуд... Вот вам бы тогда запасти пудиков десять на всякий случай, ну, а сейчас и получили бы за свои четыре тысячи все семьдесят. Процент хороший. – А кто же его знал...– уныло ответил старик и сокрушенно вздохнул. – Что же, и сейчас можно покупать платину и выжидать цену,– вмешался в разговор Окоемов.– Сейчас платина стоит, как вы говорите, семь тысяч, золото – около двадцати, а будет так, что платина будет дороже золота, и тогда с десяти пудов можно будет нажить около полуторых сот тысяч рублей. Это заявление заставило всех оглянуться. Послышался недоверчивый шопот. – А почему вы изволили так полагать, господин, извините, но знаю, как вас назвать? – По двум причинам: раз, месторождение платины во всем свете только одно, именно на Урале, а второе – спрос на нее будет подниматься с каждым годом, потому что она везде нужна. Эдиссон, знаменитый американский изобретатель, уже обращался в Россию с запросом относительно месторождений платины... – Да-с, это точно... Оно умственно,– согласился рыжебородый купец.– Это вы правильно, господин, а все-таки, кто его знает. А вдруг господа ученые изобретут другой металл – вот и сядешь со своей-то платиной. Эти разговоры сблизили публику. Завязался оживленный разговор, причем Потемкин изложил новый план добывания золота и платины. – Вместо того, чтобы пески промывать и терять мелкое золото, снесенное водой,– говорил он убежденно,– вместо этого нужно сначала просушивать эти пески и веять, как зерно. Золото и платина отвеются чище и лучше, чем при промывке. Затраты самыя небольшия: башню, вышиной сажени в три, можно деревянную, затем сверху будет падать струя песку, а ее будет разбивать струя воздуха. Все золото и падет у самой башни, а песок отнесется дальше... – Не годится эта музыка, барин,– сказал какой-то приисковый человек в суконном картузе.– Крупное золото, это точно, может упасть у башни, а мелкое дальше песку воздухом унесет, потому оно как пыль или в роде листочков. Мелкое-то золото водяной пеной иногда сносит... Нет, не годится. Да и сушить песок дорого обойдется, да еще его надо истолочь в пыль... Окоемов опять любовался уральским бойким людом. Какия все смышленыя лица, какая сметка и какой наконец свободный разговор, с совершенно незнакомыми людьми. Только привольный богатый край мог создать такое население. Простой рабочий выглядел здесь завтрашним богачом, и это придавало ему совершенно особенную складку. Затем, все эти штейгера, нарядчики, десятники и вообще причастный к приисковому делу люд не походили ни на купца, ни на барина, ни на мужика, а представляли собой совсем особенный класс людей, живших действительно своими средствами. Именно эта сфера выдвигала из себя смелых предпринимателей, наживавших из ничего миллионы и предупредивших задолго калифориское золото. С таким народом можно будет работать. Вообще, чем дальше, тем больше нравился Окоемову этот благословенный уральский край, и он чувствовал себя так легко и свободно, как в дни далекой юности. Остальные члены экспедиции переживали как раз обратное настроение, с каждым шагом вперед чувствуя себя все больше и больше чужими. Сережа совсем приуныл и безучастно смотрел по сторонам, где мелькали новыя работы, какая-то непонятная приисковая городьба, горы промытаго песку и залитыя водой ямы. Что тут хорошаго находит Окоемом? Просто мерзость... Изроют землю – и только, а потом все бросят. Даже с точки зрения политической экономии от такой работы государству один убыток: казна получит за испорченную навсегда десятину земли всего один рубль казенной пошлины. Хорошо, что земли много – вот и портят ее без зазрения совести. По этому поводу Сережа припомнил где-то прочитанную им газетную заметку, именно, что в Китае воспрещено законом извлекать руды из земных недр, и мысленно согласился с этим. В нем смутно сказался бывший помещик, главное богатство котораго составляла земля, как производительница хлеба. Сережа все это высказал бы открыто, если бы не стеснялся Окоемова, подавлявшаго его своим фанатизмом. – А пусть попробует...– ворчал он, хмуря брови. Дамы испытывали страшную усталость после целой недели путешествия. Их нетерпение возрастало еще от ожидания близившагося конца,– в Екатеринбурге предполагалась другая стоянка. Столичные нервы давали себя чувствовать... С другой стороны, оне решительно ничего не понимали в происходившем около них разговоре и начинали себя чувствовать совершенно чужими. Про себя, кажется, дамы начинали раскаиваться в этой рискованной поездке и только стеснялись откровенно высказать тяготившия их сомнения. – Ах, как хорошо, как хорошо!– восхищался Окоемов, любуясь все новыми и новыми работами, особенно обставленными на широкую ногу, где дымились паровыя машины и промывка шла в чанах Комарницкаго. Какой неистощимо-богатый край! Это была сказка, сон наяву... Поезд продолжал мчаться по золотоносной почве, и даже балласт железнодорожнаго полотна был устроен из золотоносных песков. Вообще что-то невероятное, как сон. Это и не здесь только, а по всему восточному склону Урала, который в буквальном смысле насыщен золотом, этим величайшим из всех двигателей, как на него смотрел Окоемов со своей точки зрения. И это на разстоянии целой тысячи верст... Остается к этому прибавить другия сокровища, как железо, леса, двигательную силу в форме горных рек, благодатную башкирскую степь, рыбныя озера и т. д., и т. д. Да, именно здесь можно было лучше всего приложить свои силы и добиться известных результатов. Природа все давала с безумной щедростью, и оставалось только пользоваться ея дарами. Наконец-то его заветные планы осуществятся и послужат живым примером для других. Да, для этого стоило жить, работал, волноваться и еще раз жить... – Верх-Нейвинск... поезд стоит десять минут!.. И тут промысла и работа и движение. – Какая тут работа,– точно ответил на его мысль рыжебородый купец.– Мы все время едем по заводской земле: Демидовская, Яковлевская, Верх-Исетская. Заводчики лучшия розсыпи сами обрабатывают, а другим только отдают крохи. А вы посмотрите на казенныя дачи – там настоящая работа будет, а особенно в степи, где казачьи земли. Что там делается... Купец безнадежно только махнул рукой. "Неужели и здесь есть лишние люди?– думал Окоемов.– Ведь вот все, которые едут в одном вагоне со мной – все они на своих местах, у всякаго какое-нибудь свое дело, и никто не чувствует себя лишним..." Прибавьте к этому еще то, что большинство этих предприимчивых и энергичных людей полуграмотны и не могут воспользоваться в интересах своего дела никакими указаниями, почерпнутыми в специальных книгах. Между прочим, рыжебородый купец сообщил Окоемову интересный факт: – На что нам образованных, когда мы и без них управимся. Конечно, есть горные инженеры, которые понимающие, а все-таки никто из них своего дела еще не завел. Легче ведь готовое жалованье получать двадцатаго числа, а наше дело черное... Инженер-то в белых перчатках приедет на прииск, выкурит папиросу и сейчас домой чай пить. Вот и орудуем своим умом... Мы свое-то жалованье из своего же кармана получаем.
VIII.
Оставалось немного времени до последней станции. Вся экспедиция была несколько взволнована. Что-то будет... Вот прогремел железный мост через реку Исеть. Лес поредел. Там и сям показались полевыя дорожки. Все говорило о близости большого жилого центра. Вот и последний сосновый бор, и поезд с победным грохотом вылетел на открытую равнину,– вдали забрезжился громадный город с белыми шахматами каменных построек, с расплывавшимися зелеными пятнами садов и десятками красивых церквей. – Вот это так город: Москвы уголок!– резюмировал общее впеиатление неизвестный голос.– Наша уральская столица... – Да, город... Даже зараженный скептицизмом Сережа утвердительно кивнул головой и пожевал губами, предвкушая некоторыя удобства специально-городского существования. Он чувствовал непреодолимое тяготение к большим центрам, и почему-то первая мысль Сережи была о бильярде: есть или нет бильярд в Екатеринбурге? Может-быть, даже и сардинки найдутся и даже сигары... – Станция Екатеринбург!.. Окоемов в окно видел только то, что на платформе слишком много народа для уезднаго города. Затем ему показалось, что в этой толпе мелькнуло знакомое женское лицо... Он даже протер глаза, точно хотел проснуться от какого-то сна наяву. – Уже приехали?– спрашивала княжна, потерявшая всякую веру, что когда-нибудь и куда-нибудь они приедут. – Да, Варвара Петровна, приехали... У Сережи опять произошел взрыв энергии, когда дело коснулось получения багажа. Он бегал, суетился, разспрашивал и вообще проявил большия боевыя качества. Когда ему обявили, что придется подождать, Сережа даже упал духом и трагически заявил Окоемову: – Что же мы будем делать, Вася? – Что делать? А будем чай пит, голубчик... Торопиться некуда. Этот простой ответ разсмешил Сережу, и он проговорил с добродушнейшей улыбкой: – А знаешь, Вася, я открыл в себе талант, настоящий талант... Из меня вышел бы прекрасный денщик. Экспедиция разместилась за одним столом, куда был подан чай, сервированный по-московски. Пахнуло чем-то родным... Дамы отнеслись к этой подробности почти равнодушно и с какой-то заботой смотрели на суетившуюся толпу, инстинктивно отыскивая знакомыя лица. Всех кто-нибудь ждал, всех кто-нибудь встречал, и только до них никому дела нет. А между тем в этой толпе, может-быть, уже есть и будущие враги и будущие друзья... И публика какая-то особенная: не то интеллигенты, не то купцы. Не было только военных, чиновников и дворянских красных околышей. Одним словом, своя публика, жившая своими интересами и имевшая так мало общаго с далекой коренной Россией. Из дам только одна Таня чувствовала себя прекрасно и с аппетитом ела пирожное. Окоемов пил чай, исподлобья поглядывая на быстро убывавшую толпу. Его вывел из этого настроения Сережа, таинственно толкнув локтем. – На два слова, Вася... – Что такое случилось?.. Сережа питал некоторую слабость к таинственному, и поэтому Окосмов не обратил особеннаго внимания на его "два слова". – Видишь ли, в чем дело...– вполголоса заговорил Сережа, отводя Окоемова в сторону и оглядываясь на буфет.– Я сейчас подходил к буфету выпить рюмку водки... Только взял рюмку, а около меня какой-то купец прицелился вилкой в селедку... Смотрю, что-то знакомое, т.-е. этакое знакомое в роже. Ба! да я его где-то видал... Вглядываюсь, ба! да это тот самый купец, который с тобой тогда сидел в ресторане на Воробьевых горах. – Не может быть!.. – Да вон он у буфета стоит и жует бутерброд... Окоемов отправился прямо к буфету. Купец стоял спиной, продолжая жевать так, что шевелились уши. Это был он, Марк Евсеич Барышников. – Позвольте мне рюмку финь-шампань,– проговорил Окоемов, делая вид, что не замечает купца. Тот оглянулся, сузил глаза и слащаво проговорил: – Кого я вижу!.. Василий Тимофеич, голубчик! Вот неожиданность... Не даром говорится, что только гора с горой не сходится. – Ах, это вы, Марк Евсеич... Они пожали друг другу руки, как старые приятели. – А я уж здесь недели полторы болтаюсь,– сообщал Барышников.– Человек, рюмку английской горькой. Да, полторы... Думаю на-днях в Москву удирать. Так, напрасно приезжал... А вы своего намерения не оставили? – Да, думаю сделать попытку. – Что же, дело невредное-с... Все от счастья, Василий Тимофеич. А вы где думаете остановиться?.. – Право, не знаю... Да это решительно все равно. Я не один, а нас целая компания приехала. – Так-с... Знаете, я вам посоветую остановиться в Американской гостинице. Самая приличная... Я там же остановился. Ведь я тоже не один здесь... Кстати, вы, кажется, знакомы с моей племянницей, Настасьей Яковлевной? – Да... – Она здесь... – Где здесь? – Да вон у столика сидит и чай пьет... Барышников пристально наблюдал, какое впечатление произведет на Окоемова эта неожиданная новость, и, кажется, разочаровался. Лицо Окоемова осталось таким же, и он даже не взглянул в ту сторону, куда ему указывал Барышников. Это было своего рода испытание. – Да что мы тут стоим?– торопливо заговорил Барышников, вытирая губы рукой.– Вероятно, ждете багажа? Пока что присядемте к нашему столику, а то племянница уже соскучилась... Знакомых нету, ну и сидит одна... Идемте... Столик, за которым сидела Настасья Яковлевна, был по другую сторону залы, так что Окоемов не мог его видеть со своего места. Девушка, действительно, сидела одна. Перед ней стыла чашка чая. Одета она была в простенькую летнюю накидку и в самое простое шерстяное платье. Широкая летняя соломенная шляпа покрывала тенью верхнюю часть лица. Да, это было то самое лицо, которое давеча мелькнуло на платформе. Девушка оглянулась на шум шагов и остановила на Окоемове испуганно-вопросительный взгляд. – Вот, Настенька, наш родной москвич,– рекомендовал Барышников, выдвигая вперед Окоемова и зорко наблюдая за племянницей.– Он у нас бывал в доме... Еще, помнишь, когда им сделалось дурно. – Да, да, помню...– ответила девушка и с улыбкой протянула свою худенькую руку. Окоемов только теперь понял, кто Барышников делает им очную ставку, и что девушка выдержала этот экзамен с полным хладнокровием. Он чувствовал, как у него захолонуло на душе, как пошли перед глазами красные круги, и присел на ближайший стул, стараясь принять равнодушный вид. Настасья Яковлевна спокойно смотрела на него своими темными большими глазами, слегка раскачивая левой рукой зонтик. – Да, так вот-с, я советую, Настенька, советую Василию Тимофеичу остановиться в "Американской". У нас там я видел и свободный номер... Гостипица чистенькая. Не правда ли, Настенька? – Да, хорошая...– согласилась девушка, опуская глаза. – Мне нужно, по крайней мере, три номера или два больших,– проговорил Окоемов, собираясь с силами. – Большая семейка, значит... же-же!– засмеялся Барышников по неизвестной причине.– Что же, найдется и три, ежели будет нужно. Но выпьем ли мы чего-нибудь для встречи? – Нет, благодарю вас, я не могу пить... Устал с дороги. – Здесь поправитесь, Василий Тимофеич,– засмеялся Барышников.–: Главная причина – воздух здесь чистый и всякое прочее... Настенька, что же ты молчишь? Занимай гостя, потому как ты должна отвечать за даму. – Нет, пожалуйста, не безпокойтесь, Настасья Яковлевна. Я сейчас ухожу. Меня ждут мои компаньоны... Протянув руку, Окоемов прибавил: – Надеюсь, мы с вами еще встретимся, Настасья Яковлевна? Девушка что-то хотела ответить, но Барышников ее перебил: – Как же не встретитесь, конечно, встретитесь. Может-быть, на одном коридоре и жить придется... Заверните как-нибудь, Василий Тимофеич, чайку попить на сибирский манер. – Благодарю... Девушка проводила Окоемова своим спокойным взглядом и принялась за остывший чай. – Я их весьма уважаю, господина Окоемова,– бормотал Барышников.– А что касается ихняго предприятия, так это даже совсем пустое дело. Денег много, вот и тешат охотку... Окоемов вернулся к своим в каком-то тумане. Княжна даже испугалась, увидев его побледневшее лицо. – Вам уже дурно? – Нет, так... ничего... Сережа уже не рад был, что свел Окоемова с москвичом: все было готово, багаж получен, извозчики наняты, и он горел нетерпением поскорее уехать с вокзала, точно от этого зависело все. Окоемов, пошатываясь, вышел на подезд и молча поместился на одном извозчике с княжной. – Нет, вы больны, Василий Тимофеич...– продолжала она тревожиться, заглядывая в лицо Окоемову. Когда экипаж покатился, Окоемов точно проснулся, посмотрел назад и проговорил: – Вы видели, Варвара Петровна, девушку, с которой я сейчас разговаривал, в соломенной шляпе?.. – Да, издали видела... Какие-то ваши знакомые? – Это та самая девушка, про которую я вам говорил в Москве... Какая странная встреча, т.-е. собственно ничего нет страннаго, потому что я знал, что она уехала на Урал. – Неужели?– всполошилась княжна.– Вернемтесь... я уже хочу ее посмотреть. – Вы ее увидите там, в гостинице. Пред Окоемовым с новой силой воскресало это чудное девичье лицо, полное такой чарующей прелести. Да, он видел ее и еще чувствовал пожатие маленькой тонкой руки. Как все в ней просто и спокойно, как это бывает только у людей с большим характером. Что она думала? Была ли рада этой встрече? Кстати, встреча, вероятно, была заранее подготовлена Барышниковым с какой-нибудь целью. Этот дурашливый купеческий выродок достаточно хитер, чтобы делать что-нибудь даром. – Послушайте, Василий Тимофеич, я уже боюсь...– жаловалась княжна, ухватившись одной рукой за пояс извозчика.– Нам попался какой-то совсем сумасшедший извозчик... Тише ты, извозчик! Княжна боялась лошадей и даже побледнела от волнения. – Помилуйте, сударыня...– обиделся извозчик. – Ничего, успокойтесь,– уговаривал Окоемов.– Посмотрите, вон и другие так же скоро едут. В этот момент их обогнал Сережа. Он был счастлив, что попался хороший извозчик, и весело размахивал своим шлемом. – Он уже разобьется!– искренно пожалела княжна и даже крикнула:– Сергей Ипполитыч, у вас тоже сумасшедший извозчик... – Здесь все извозчики сумасшедшие,– шутил Окоемов.– Вы не бойтесь: сейчас приедем... Быстрая сибирская езда очень нравилась Окоемову, а в настоящий момент как нельзя больше соответствовала его настроению,– ему хотелось лететь вперед и вперед. Они проехали предместье и начали подниматься в гору, вершину которой занимал настоящий дворец с громадным садом. – Это что такое?– осведомился Окоемов – Как что? Харитоновский дом... Золотопромышленники Харитоновы были, ну, значит, ихний дом. Это палаццо оставалось памятником бурной эпохи сороковых и пятидесятых годов, когда в Екатеринбург хлынула волна сибирскаго таёжнаго золота.
