Текст книги "Без названия"
Автор книги: Дмитрий Мамин-Сибиряк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)
VI.
Настасья Яковлевна ничего не имела относительно того, что Окоемов до сих пор скрывал свою женитьбу,– он не хотел тревожить старуху-мать, которую огорчило бы известие о таком "неравном браке". Но сейчас это инкогнито начинало ее тяготить, потому что создавало фальшивое положение у себя в Красном-Кусту, а потом она готовилась быть матерью, и скрываться дальше делалось невозможным. Прямо она ничего не говорила мужу, но последний уже сам догадывался но ея настроению, что она чем-то озабочена и недовольна. Поездка на озеро, как она догадывалась, была только шагом к чему-то новому. – Мы проедем с озера прямо в Екатеринбург,– говорил Окоемов дорогой.– Может-быть, там придется остаться. Жене он говорил "вы" и даже с глазу на глаз называл полным именем. "Точно он меня и за жену сейчас не считает",– думала Настасья Яковлевна. У нея теперь являлись все чаще тяжелыя минуты и какия-то неопределенныя сомнения. Да, она любила мужа, но отчего же он не хочет, чтобы все знали, что он принадлежит ей и только одной ей? Обяснение, действительно, произошло, хотя и не в той форме, как; предполагала Настасья Яковлевна. До озера было верст семьдесят, т.-е. целых три станции. Окоемов находился в особенно хорошем настроении и всю дорогу толковал о своей писцикультуре. Кстати, он захватил с собой несколько жестянок, чтобы сделать опыт консервирования чудной горной форели, которая по-местному называлась "харюзом". – Это до того нежная рыба, что ее невозможно перевезти каких-нибудь двадцать верста,– обяснял он с одушевлением.– Ее едят прямо на месте лова, и в продаже она совсем неизвестна. Этот сорт форели встречается еще только в Финляндии, в бойких горных речках. Вот мы и сделаем первый опыт. Местность быстро менялась, и со второй станции на горизонте уже засинели недалекия горы. Здесь Урал был значительно выше, чем в месте пересечения его Уральской железной дорогой. – Не правда ли, как хорошо?– повторял Окоемов.– На восточном склоне Урал почти на всем протяжении образует крутой обрыв, чем и обясняется его особенная рудоносность именно на этом склоне. Замечательно, что сейчас же от обрыва начинается равнина, страшная по величине Сибирская равнина, которая тянется вплоть до Великаго океана. Урал служит точно порогом, отделяющим собственно Россию от Сибири. Первое горное озеро привело Окоемова в окончательный восторг: ничего лучшаго нельзя было придумать для его целей. Настоящий живорыбный садок. Озеро было небольшое, но глубокое и постоянно питавшееся свежей водой, приносимой бойкими горными речонками. Затем оно соединялось протоками с целой сетью других горных озер. На свое собственное озеро они приехали только к вечеру, когда воздух сильно засвежел,– сказывалась горная область. Они остановились прямо "на сайме", как назывались здесь рыбачьи стоянки. Озеро имело неправильную форму, как все горныя озера, и, в общей сложности, занимало площадь около квадратной версты. Степныя озера, как Челкан, имели овальную форму, а здесь там и сям высились скалы, а хвойный дремучий лес подходил зеленой стеной к самой воде. На "сайме" их встретил старик-рыбак, служивший от компании сторожем. – Ты и будешь барин?– спрашивал он Окоемова.– Заждались мы тебя... А это кто будет?– прибавил он, указывая на Настасью Яковлевну. – А ты как думаешь?– спросил Окоемов. Старик посмотрел на них пристально и проговорил с уверенностью: – Кому быть, известно, барыня, значит, по-нашему жена... Настасья Яковлевна даже покраснела от охватившаго ее волнения,– это еще в первый раз посторонний человек назвал ее "женой". – Ну, пусть будет по-твоему, старина,– пошутил Окоемов, хлопая старика по плечу.– Вот ты нам завари уху... Есть рыба? – Как рыбе не быть, барин... Я вам карасиков добуду. У меня они в садке сидят на всякий случай... Дожидал вас. – А мы, пока ты варишь уху, прокатимся по озеру на лодке. – Покатайтесь, коли глянется... Вон там за мысом хорошия места пойдут. Камень – стена-стеной... Лодка была старая и тяжелая, но Настасья Яковлевна никогда еще не каталась с таким удовольствием. Кругом тихо, ни звука, и они одни на этом просторе. Она чувствовала себя такой маленькой-маленькой и такой безсовестно-счастливой. Остального мира больше не существовало, точно они остались вдвоем на всем земном шаре. И прошлаго не существовало, а было только настоящее – вот это закатывавшееся солнце, немыя скалы, тихо шептавшийся лес на берегу, водяная гладь, в которой так ласково отражалось вечернее небо. – Звездочка...– тихо вскрикнула Настасья Яковлевна, глядя на воду. Да, это была первая вечерняя звездочка, светившая в воде любопытным глазом, точно она смотрела на счастливую парочку. Одна тайна отражала другую. Потом звездочка попала в расходившиеся от весел круги, заколебалась и точно потонула. – А ведь Сережа сделал мне предложение...– неожиданно заговорила Настасья Яковлевна, продолжая какую-то тайную мысль.– Я ничего вам не сказала... Это было недели две назад. Я просто не знала, что говорить, и убежала к себе в комнату, как глупая маленькая девчонка. – Сережа человек серьезный и шутить не любит – Да, вам смешно, а каково было мне? Потом, все меня ревнуют к вам... ловят каждый взгляд... Даже милейшая княжна, которую я люблю, как сестру, и та доводила меня не один раз до слез своими наводящими разспросами. Они все считают вас своей собственностью. Настасья Яковлевна засмеялась и посмотрела на Окоемова счастливыми глазами, в которых светилась одна мысль: "Ты – мой, и я никому, никому не отдам тебя"... – Да, я принадлежу им, принадлежу делу,– серьезно заговорил Окоемов, бросая весла.– И мне было совестно нарушить эту иллюзию своей женитьбой... Ведь любовь – слишком эгоистичное чувство, это роскошь, которую нужно заработать. Мне казалось, что я чему-то изменяю, отдаваясь слишком личным чувствам. Как хотите, а свое счастье отделяет от других, и человек начинает слишком много думать только о самом себе. Мне и сейчас совестно: я так счастлив, милая.... Она не понимала его слов и смотрела на звездочку, которая опять показалась в воде. Вода успокоилась и стояла, как зеркало. – Вы меня не понимаете?– заметил Окоемов. – Нет, то-есть да... Я знаю только одно, что дальше так не может быть, если вы не хотите оставлять меня в фальшивом положении... Может-быть, я несправедлива, может-быть, я эгоистка, может-быть, я сделала не поправимую ошибку... – Ни то, ни другое, ни третье, моя хорошая... А только я боюсь слишком увлечься своим личным чувством. – Какой хороший старик этот рыбак...– вслух думала Настасья Яковлевна, теряя нить разговора: ей хотелось и плакать и смеяться. А хороший старик развел на берегу целый костер, подвесил над огнем котелок с водой и ждал, когда вернутся господа. Что-то уж очень долго плавают... Вон и солнышко село, и холодком потянуло от заснувшей воды, и молодой месяц показался на небе. Где-то в осоке скрипел неугомонный коростель, где-то вопросительно крякали утки, выплывавшия в заводи кормиться, где-то пронеслось печальное журавлиное курлыканье. Распряженныя и стреноженныя лошади с наслаждением ели свежую, сочную траву, а приисковый кучер Афонька сидел около огонька, курил трубочку и сердито сплевывал на огонь. – Как-то тут наезжал Утлых...– говорил старик-рыбак, встряхивая седыми волосами. – Ну? – Ну, значит, ничего... Пожалуй, как бы промашки не вышло. Все он с башкирами шепчется... Как-то наезжали Аблай с Уракайкой. Незнамо зачем наезжали и с тем же уехали... Тихий всплеск весел прекратил эту красноречивую беседу. Из-за ближайших камышей выплыла лодка, казавшаяся теперь больше, чем при дневном освещении. Щипавшия траву лошади насторожились и фыркнули, сердито тяфкнула лежавшая у огня маленькая собачонка. – Ну, а как ты, Афоныч, насчет господ понимаешь?– спрашивал старик, поднимаясь с кряхтеньем. – А кто их разберет... У барина денег не в проворот, вот и мудрит. Работал бы на прииске, как другие, а то и землю рендует, и озеро, и не весть еще что. – Много денег-то? – Целый банк, сказывают. А из себя глядеть не на что... Так, заморыш, то-есть супротив других прочих золотопромышленников. – Та-ак... Лодка причалила к берегу, и Афонька отошел к экипажу, так как считал невежливым оставаться у огня. Уха из живых карасей была великолепна, а потом Афонька приготовил в походном медном чайнике чай. Делалось холодно, и Настасья Яковлевна куталась в теплую шаль. Она опять казалась Окоемову маленькой девочкой, и он опять чувствовал себя счастливым, добрым и хорошим. Настасья Яковлевна легла спать в экипаже,– в избушке она боялась тараканов. Окоемов улегся под открытым небом, у огонька, и долго не мог заснуть. Ночь была чудная, и ему слышались какие-то неясные звуки, точно кто-то шопотом предупреждал кого-то о неизвестной опасности. Он проснулся рано, благодаря утреннему холоду. Озеро было закрыто туманом, а трава – сверкавшей росой. Солнце поднималось из-за гор без лучей и казалось таким громадным. Огонь потух. Окоемов сходил умыться чистой озерной водой и велел старику собираться. – Нужно половить мармышей, дедка... Старик захватил ведерко, сачок и с кряхтеньем взялся за шестик,– он правил лодкой, стоя на ногах. Отвалив от берега, он несколько раз тряхнул головой и проговорил: – Барин, а ведь дело-то неладно! – Что такое случилось? – А наезжал Утлых... да... Он башкир сомущает насчет озера. Говорит: неладно контракт заключен. Аблай да Уракайка уж наезжали... Известно, они-то рады вторую ренду получить. Вот какое дело... – Ничего, как-нибудь устроимся, дедка, а Утлых напрасно хлопочет. У нас правильный контракт... – Да ведь народ-то несообразный, барин. Одним словом, нехристь... Настасья Яковлевна была разбужена Окоемовым. У него было какое-то встревоженное лицо. – Настасья Яковлевна, смотрите... Он развернул бумажку, в которой лежали какие-то бледно-желтые тараканы. Настасья Яковлевна даже вскрикнула. – Вот наше богатство... В этом рачке-мармыше скрыты миллионы,– обяснял Окоемов. – А для чего они нам? – О, место им найдется...
VII.
На озере Окоемовы прожили дня три. Старик-рыбак указал место, где ловятся харюзы, и наловить их было делом нескольких часов, но затруднение замечалось в приготовлении соусов. Их нужно было приготовить раньше, но это, конечно, позабылось, и пришлось потратить на их приготовление дня два. Нужно было видеть терпение, с каким Окоемов выполнил эту скучную и хлопотливую операцию. Любая кухарка позавидовала бы ему. Настасья Яковлевна по пути училась у него и высказала несколько случаев такой милой, чисто-женской находчивости, устранявшей, казалось, непреодолимыя препятствия. Дело в том, что одна и та же операция на кухонной плите шла иначе, чем на открытом воздухе. Наконец соусы были готовы, и по озеру отправилась в горы настоящая экспедиция, состоявшая из Окоемовых и стараго рыбака. Лодка причалила к устью безыменной горной речки, и дальше экспедиция отправилась уже пешком, нагруженная всеми приспособлениями для перваго опыта. Впрочем, итти пришлось не больше версты, пока старик не остановился у одного омута, в котором бродило целое руно харюзов. Прежде чем приступить к ловле, разведен был костер и все приготовлено. Ловили небольшим бреднем, причем шли не вверх по реке, как это делается обыкновенно, а вниз. "В заброд" пошли старик и Окоемов, и первый же выход дал штук двадцать великолепных харюзов, весивших чуть не полпуда. Этого было слишком достаточно. Пойманную рыбу сейчас же очистили, сварили, уложили в коробки, залили разными соусами, прованским маслом, а потом Окоемов запаял жестянки с искусством настоящаго мастера. – Для чего это вам, барин?– удивлялся старик, наблюдая всю операцию в качестве благосклонной публики. – А вот для чего: рыба не испортится целый год, и вези ее, куда хочешь. – Но-о? Вот так штука... Ловким ты барином себя оказываешь. В заключение была сварена отличная уха, какой Окоемов еще никогда не едал. Настасья Яковлевна была в восторге и начинала верить в затеи увлекавшагося мужа. – Ты только представь себе, что в разных частях Урала можно добыть этой рыбы до пятисот пудов в одно лето совершенно свободно,– обяснял он, довольный первым успехом.– А консервированную ее можно продать minimum по десяти рублей пуд, считая по двадцати пяти копеек за фунт – дешевизна невероятная. В общем составится валовой доход в пять тысяч рублей. Накладные расходы и отправка в столицу отнимут половину, останется чистаго дохода еще около двух с половиной тысяч. Право, стоит похлопотать, тем более, что здесь больше чем на половину войдет дешевый женский труд. К этому прибавь еще то, что можно арендовать сотни вот таких горных речонок и увеличить их производительность в десять раз. Тебе скучно слушать мои расчеты, но ведь из них получится хлеб для сотен людей, если дело обставить как следует. Я часто жалею, что у меня только две руки, а на сто, именно, чтобы показать своим примером, как нужно работать. У нас все боятся маленькаго дела и предпочитают умирать с голода в ожидании какого-то мифическаго большого дела, а оно само собой не приходит, как и все большое. Производя свой опыт, Окоемов все время обдумывал план своих действий по отношению к Утлых. Своих опасений он не выдал ни старому рыбаку ни жене, но про себя не сомневался, что придется серьезно считаться с этим сибирским кляузником. Его страшила главным образом разная судебная волокита, которая отнимет массу времени и средств. Выгоднее, пожалуй, было бы совсем попуститься этим озером и арендовать другое, но он этого не мог сделать, чтобы не потерять известнаго престижа в глазах местных людей. Его злило то, что придется на время отложить опыты писцикультуры, которая его занимала в данное время больше всего. С этой неприятной заботой Окоемов уехал прямо в Екатеринбург, чтобы там на месте окончательно разузнать настоящее положение дела. Там он нанял маленькую квартирку в три комнаты для Настасьи Яковлевны и обставил ее со всеми удобствами, а сам попрежнему оставался в "Американской гостинице". Настасья Яковлевна очень обрадовалась своему углу и ничего лучшаго не желала. Здесь не нужно было скрываться ни вред кем, не нужно было носить маску и вообще не быть самой собой. Дело с озером выяснилось само собой, потому что в Екатеринбурге башкиры уже ждали Окоемова. Оказалось, что условие было сделано с одной только волостью, а озеро было спорное – на владение им претендовали еще две соседних волости. В первую минуту Окоемов готов был обвинить о. Аркадия в неосмотрительности, но, вникнув в дело подробнее, убедился только в том, что вообще башкирское владение с юридической точки зрения вещь довольно сомнительная и в будущем будет служить неизсякаемым источником для всяких недоразумений. Последнее выходило уже совсем скверно, так как не могло быть уверенности в завтрашнем дне, если не подкупать башкир подачками и не "озадачивать" их задатками, как это делали другие крупные рыбопромышленники. Сами по себе башкиры представляли жалкий сброд, желавший сорвать с него отступного. Это была целая система: только поддайся один раз, а за ним последует целый ряд других. Приходилось поневоле выдерживать характер. – Мы суд тащим...– повторяли башкиры с наивной хитростью.– Ты нас обманул, мы тебя острог тащим. Из этих переговоров ясно было одно, именно, что за башкирами стоял такой опытный человек, как Утлых. А он, в свою очередь, являлся представителем кучки рыбопромышленников, видевших в Окоемове опаснаго конкурента, чего в действительности не могло быть ни в каком случае ни по целям ни по средствам. Случайно или намеренно, но Утлых встретился с Окоемовым в общей зале гостиницы и первый подошел к нему. – Здравствуйте, Василий Тимофеич... – Здравствуйте. – А вы напрасно думаете про меня, Василий Тимофеич, что будто я получаю против вас башкир. Даже совершенно напрасно... Известно, какой народ: не любит, где плохо лежит. – Послушайте, нам лучше не говорить об этом. – Как вам угодно-с... Я только так, к слову. Погода стоит отличная, Василий Тимофеич... – Да, прекрасная. Так они и разстались. На другой день башкиры подали прошение в суд,– писал его Утлых. Одна неприятность не приходит. Потемкин прислал подробный счет новых расходов на его насосы. Окоемов просмотрел этот счет с особенным вниманием и пришел к печальному заключению, что за этим "последним" счетом последует целый ряд дополнительных, и все-таки ничего из этого не выйдет. Насколько раньше Окоемов верил в своего изобретателя, настолько сейчас не доверял ему, т.-е. не верил в осуществимость его теории при настоящих средствах. В общей сложности насосы уже стоили около трех тысяч рублей, да по новой смете приходилось уплатить около полуторых. Это было "немножко много" для опыта, хотя Окоемов и тратил на это дело свои личныя средства. Приходилось на время отложить дорогую игрушку и утилизировать способности Потемкина в другом направлении, хотя и трудно было пристроить его к какому-нибудь практическому и производительному делу. Отдыхал Окоемов только в уютной квартире Настасьи Яковлевны, где проводил все свое свободное время. Но и здесь было не без недоразумений. Настасья Яковлевна непременно хотела знать все дела мужа и обижалась, когда он что-нибудь скрывал от нея. – Я не понимаю вашего недоверия,– говорила она.– Вы все еще считаете меня чужой... – Ах, совсем не то, милая... Я слишком привык к самостоятельности, а главное – не люблю поверять другим свои неудачи. Ведь это просто скучно, как безконечные разсказы о своих болезнях, которыя интересны только для одного разсказчика. Затем, вы так мало понимаете в этих прозаических делах, да и понимать их скучно... Эти обяснения нисколько не убеждали Настасью Яковлевну, и она оставалась при своем. – Я не отделяю себя от вас,– повторяла она с непонятным для него упрямством.– А вы отделяете... – Просто дурная привычка, Настасья Яковлевна... Ведь я жил так долго один и так привык поступать по личному своему усмотрению, ни с кем не советуясь. У меня свой мирок, и, право, нет ничего обиднаго, если мне хочется время от времени остаться одному. Ведь у каждаго есть такой мирок... Как и что ни говорил Окоемов, но его мирок был разрушен. Одиночество было невозможно. Раньше, задумывая жениться, он как-то не подумал об этом. Впрочем, эти маленькия недоразумения выкупались целой полосой счастья. Они вдвоем читали, вдвоем мечтали о будущем и жили какой-то удвоенной жизнью. Настасья Яковлевна, требуя полной откровенности от мужа, сама скрывала одно опасение, которое ее преследовало все больше и больше. А что, если будущий ребенок унаследует отцовский порок сердца? А если родится уродец?.. Она даже закрывала глаза от страха и употребляла все силы, чтобы отогнать мрачпыя мысли. Раз Окоемов поймал ея озабоченный взгляд и заметил: – Вы делаете то же самое, в чем упрекаете меня. Не следует, милая, вперед себя запугивать. Я знаю, о чем вы сейчас думаете, и советовался еще в Москве с одним специалистом-доктором. Он нашел, что мои физические недостатки умрут вместе со мной... Иначе я не решился бы жениться. Могу дать честное слово, что это так... Другое обстоятельство тоже безпокоило Настасью Яковлевну, именно – ей казалось, что муж живет сейчас в Екатеринбурге только из-за нея, хотя он и ссылался на какия-то неотложныя дела, которыя удерживали его именно здесь. Эти сомнения разрешились с приездом Сережи, который привез сдавать первое золото. Он успокоил, что в Красном-Кусту и на Салге все обстоит благополучно. У Сережи был такой озабоченно-деловой вид. Он окончательно вошел в свою роль главнаго управляющаго и даже надоедал разными деловыми разговорами. По своей мужской ненаблюдательности он не заметил особеннаго положения Настасьи Яковлевны и был очень удивлен, когда Окоемов пригласил его в крестные отцы. – Что это значит?– спрашивал Сережа, делая большие глаза. – Очень просто: мы ожидаем потомства... – А... Сережа отнесся к этой новости настолько безучастно, что Настасья Яковлевна даже обиделась. Главный управляющий был занят больше какими-то двадцатью фунтами золотого песку, курсом на золото, ассигновками на него в банке, а будущий человек его интересовал столько же, как прошлогодний снег. Точно так же равнодушно отнесся он и к тайной женитьбе Окоемова. Настасья Яковлевна не понимала, что в последнем случае в Сереже сказывалось не равнодушие, а особенный вид ревности – ревность холостого товарища. Ему даже казалось, что Настасья Яковлевна сейчас недостаточно интересна, и что Окоемов мог бы сделать более удачную партию. Ну, женился бы на американке, что ли. Окоемов понимал его настроение и не придавал ему серьезнаго значения. Сдача перваго золота составляла торжество всей компании, и Сережа волновался все время. Только когда оно было превращено в лаборатории в слитки, он успокоился, точно свалил с себя какую-то тяжесть, а затем пропал на целых два дня. Вернулся он измятый, сонный, мрачный. – Ах, Сережа, Сережа...– упрекнул его Окоемов. – Пожалуйста, ничего не говори мне. Презираю себя... Попал в клуб, встретил знакомых, ну и того... Моя беда, что я везде встречаю отличных людей. – Не забудь одно, что скоро наступит срок взноса твоего сторублеваго пая. Ты знаешь, что я прямолинеен в таких делах до идиотства... да. Ведь эти сто рублей должны быть заработаны. Понимаешь? Ты можешь где-нибудь занять, но я такого пая не приму. – Пожалуйста, нельзя ли без правоучений? – Я только предупреждаю вперед.
VIII.
Красный-Куст сделался неузнаваем. Год назад было болото, а сейчас вырос целый городок. На прииске работало около ста человек да еще около "конторы" больше десятка. Всех нужно было накормить – одной такой заботы достаточно. С наступлением весни работа закипела по всем пунктам, точно новый приисковый городок наверстывал зимнюю спячку. Оживленнее всего, конечно, был прииск, где сейчас командовал Потемкин. Дело было поставлено, и требовались только аккуратность и добросовестность. Последним качеством изобретатель обладал вполне, а первое частенько страдало. Впрочем, дело велось под зорким глазом двух опытных штейгеров, которые видели на два аршина под землей. Весть о деле с башкирами опередила Сережу. На прииске рабочие уже толковали, что у барина вышла "неустойка" и его посадят в тюрьму, если уже не посадили. Долетела эта весть и на озеро Челкан, перетревожив о. Аркадия. Он сейчас же приехал на прииск, чтобы навести справки, но и здесь никто и ничего не знал. – Дело в следующем...– бормотал о. Аркадий.– Я уверен, что все эти слухи распускает Утлых. Да. Он оказывает себя вредным человеком. А в сущности, все это пустяки... Приисковыя дамы были рады появлению о. Аркадия и несколько успокоились. В самом деле, мало ли что может быть,– ведь садят же других людей в тюрьму? О законах и разных правах милыя дамы имели самыя фантастическия представления, как о чем-то фатально-страшном. Сережа приехал при о. Аркадии и сразу разрешил все сомнения. – Все пустяки болтают... Окоемов чувствует себя молодцом. Конечно, неприятно, но пока еще ничего особеннаго нет. В крайнем случае, мы понесем денежный убыток на аренде озера, и только. Потом Сережа улучил минуту и наедине сообщил княжне под величайшим секретом известие о женитьбе Окоемова. Княжна только сделала большие глаза. – И уже женился?– спрашивала она. – Да... гм... Он просил меня передать вам приглашение быть крестной. – Позвольте, как же это так... Только женился – кого же крестить? – Видите ли, женился-то он, оказывается, еще в Москве... – Вот уже как... И все скрыть от меня? Нет, это несправедливо. Я уже догадывалась давно, что он сделал предложение, но от меня-то скрывать зачем?.. Не понимаю! – Он вообще поступил не по-товарищески. – А какая уже скрытная Настасья Яковлевна...– огорчалась княжна.– Да... А я уже как ее любила... Эта тайна скоро облетела весь Красный-Куст, благодаря кучеру Афоньке, который привез Сережу из города. Все были почему-то недовольны и приняли известие, как обиду. За Окоемова был один о. Аркадий. – Что же, в добрый час...– говорил он.– Нехорошо жить человеку одному, так сказано в Писании. Очень и весьма рад... Весьма хорошо. Сережа, между прочим, обратился к о. Аркадию за разяснением одного каноническаго вопроса. – Но нашим законам, о. Аркадий, кум не может жениться на куме? – Нет... т.-е. вы подозреваете восприемников одного младенца? – Именно... Очень жаль. – Духовное родство, нельзя. Даже Потемкин и фельдшер Потапов приняли живое участие в обсуждении вопроса, имел ли право жениться Окоемов и, кстати, что он за человек вообще. Разговор происходил в комнате фельдшера, устроенной при больничке. – Я, признаться сказать, лучше о нем думал,– задумчиво проговорил Потемкин, покуривая дешевую папиросу.– Помилуйте, тут дело огнем горит, а он жениться... Нужно и о других подумать. Вот тебе и компания... вдвоем. – Да, вообще...– глубокомысленно соглашался фельдшер.– А впрочем дело ихнее и нас не касается. – Как не касается? Вот тебе фунт... Теперь конец и всей нашей компании. Я уже знаю: как заведется баба, и пиши пропало. Совсем другая музыка... А Настасья Яковлевна девица с ноготком и свои порядки будет заводить. Уж началось... да. – Началось, говоришь? – Посылаю ему смету, а он мне присылает отказ. Всего-то осталось сделать расход в какия-нибудь полторы тысячи. На самом конце все дело испортил. Со мной всегда так было, всю жизнь. Ведь кончил бы, если бы Окоемову не пришла блажь жениться. – Да, вообще... Этак он и моих пчел похерит. – Погоди, всего будет. Всех больше, в конце концов, был огорчен Сережа, как самое близкое и заинтересованное лицо. Он возвращался из Екатеринбурга вообще в дурном настроении и причины его перенес на Окоемова. Раздумавшись на эту тему, он пришел к заключению, что именно этого-то Окоемов и не должен был делать. Эта мысль все разрасталась и достигла своего апогея после разговора с княжной. – Да, так вы вот как, Василий Тимофеич?.. Хорошо. Да, очень хорошо. Сережа долго не мог заснуть. Пробовал читать только-что полученный новый французский роман, считал в уме до тысячи – ничего не выходит. Наконец его осенил великолепный план. Серезка даже вскочил с постели и погрозил кулаком в пространство. – Погоди, дружище, я тебе удружу... Ха-ха! Интересно будет посмотреть, какую ты рожу скорчишь. Х-ха... Вдруг ты возвращаешься в Красный-Куст с молодой женой, а я тебе рекомендую: Варвара Петровна – моя жена. Каково? Ловко... Или лучше я женюсь на бойкой докторской своячинице, наконец, чорт меня возьми, на поповне Марковне. Погоди, дружище... Эта блестящая мысль сразу успокоила Сережу, он заснул крепким сном и всю ночь видел, как он хочет жениться не на княжне, не на поповне и не на докторской своячинице, а на фельдшере Потапове. Утром ему было даже совестно за это безобразие. Калерия Михайловна и Анна Ѳедоровна частенько враждовали между собой, вернее сказать – ревновали друг друга по части первенства. Сам собой являлся вопрос: кто же настоящая хозяйка? Иногда случалось, что какое-нибудь приказание Калерии Михайловны вдруг отменялось Анной Ѳедоровной и наоборот, или – в область Анны Ѳедоровны вдруг вторгалась Калерия Михайловна и наоборот, т.-е. дамам это казалось. Говоря правду, устраивала такия вторжения по большей части упрямая хохлушка, а Калерии Михайловне оставалось делать такой вид, что она ничего не замечает или что терпит по необходимости, чтобы не поднимать домашних дрязг и ссор. Так вопрос о том, кто главная хозяйка, и оставался до сих пор открытым. И вдруг оказалось, что главной хозяйкой является раскольница. Она точно с неба свалилась... Известие о женитьбе Окоемова навело на обеих женщин страшное уныние. У них, как говорится, руки опустились. Калерия Михайловна даже всплакнула потихоньку. На другой день по приезде Сережи обе встали недовольныя и молчаливыя. Дело не шло на ум. Калерия Михайловна отправилась посмотреть свой огород, и ей сделалось еще тошнее – огород показался сиротой. К чему теперь огород? – Вы это что смотрите?– окликнула ее хохлушка. – А так... Устраивала, хлопотала, старалась... Да, старалась... – И я тоже старалась... – Обе старались... – А на готовое-то приедет новая хозяйка и нас по шеям. Вам это нравится? – Даже очень... Калерии Михайловне сделалось жаль хохлушки, а хохлушка пожалела Калерию Михайловну. Каждая думала про себя: "А какая она славная... Право, жаль!". Кажется, уж оне ли не жили душа в душу, а тут Бог новую хозяйку послал, а новая хозяйка новые порядки будет заводит: и то не так, и это не так. Одним словом, раскольница... Откуда приисковыя дамы взяли эту мысль о новых порядках новой хозяйки – трудно сказать, но оне были убеждены в ней и говорили, как о вещи известной. – Вот тебе и школа...– ядовито заметила хохлушка.– Да и тот хорош: вывез из Москвы хороший консерв. – А я так думаю, что все это устроила наша княжна. Она ведь только прикидывается простой... Вместе ездила с раскольницей, ну и сговорились. – То-то она помалчивала все время... Общее несчастие соединило обеих женщин, чего не было с первой встречи. Оне даже присели на одно бревно, неизвестно зачем валявшееся в огороде, и предались горьким размышлениям. – Скоро вот ягоды поспеют,– вслух думала хохлушка.– Да... Пусть теперь новая хозяйка и пастилы, и варенья, и маринады делает, как знает. А я-то, глупая, радовалась: вот лето наступит, вот ягоды поспеют... Десять пудов одного сахарнаго песку заготовила... банки... Хохлушка махнула в отчаянии рукой. – Все пошло прахом... – Она еще покажет себя,– уверяла Калерия Михайловна.– Вот попомните мое слово... Тихонькая да молчаливая такая, а это хуже всего: не узнаешь, что у нея на уме. – Мы теперь в роде кухарок... Нет, уж извините, Настасья Яковлевна, а этому не бывать. Если бы я знала, да ни за что бы не поехала сюда. – И я тоже... Со стороны эти мысли и разсуждения могли показаться смешными, но в них была известная доля правды. Весь рабочий городок волновался, как пчелиный улей, в который влетела чужая пчела-матка. Тут было о чем подумать, и каждый раздумывал по-своему. Все это выяснилось с особенной яркостью, когда неожиданно приехал Окоемов, вырвавшийся из Екатеринбурга всего на несколько дней. Ему было необходимо произвести маленькую ревизию и сделать некоторыя распоряжения. С перваго своего появления в Красном-Кусту он почувствовал себя чужим, точно прежняя рабочая семья распалась разом. Открыто ничего не было высказано, но тем сильнее это чувствовалось. Все были как-то особенно молчаливы и торжественно-покорны, как незаслуженно обиженные люди, подчинявшиеся силе. Окоемов догадался, что в Красном-Кусту все известно и произошло именно то, чего он ожидал. Даже княжна, и та отворачивалась от него. – Вы не одобряете мое поведение, Варвара Петровна?– спросил ее Окоемов, когда они остались в столовой одни. – В таких вещах никого уже не спрашивают, Василий Тимофеич... – Чем же вы недовольны? – Я? С чего вы это уже взяли?.. – Да и все, кажется, недовольны? – Это вам так уже кажется. Живем, как и раньше жили. У нас все уже по-старому. Особенно возмутило Окоемова поведение Сережи, на котором точно чорт поехал верхом. Огорченный Окоемов не стал даже разговаривать с ним и уехал в Челкан к о. Аркадию. Он от души любил этого деревенскаго попика, всегда такого ровнаго, спокойнаго и какого-то жизнерадостнаго. О. Аркадий сразу заметил настроение гостя и заговорил: – Дело в следующем, Василий Тимофеич... Вы, конечно, правы, по поставьте себя на их место. – Да ведь я-то такой же остался, о. Аркадий. – А в Писании про это дело так сказано: «неженивыйся печется о Господе, а женивыйся о жене своей». Впрочем, все перемелется и мука будет... Не следует волноваться, вообще. – А если мне обидно? – Ничего, укрепитесь духом... Люди все хорошие, и все помаленьку пойдет. Мало ли что бывает... Вот с озером-то как вы? – А ну его... Арендую два новых. Свет не клином сошелся... Собственно, о. Аркадий не сказал ничего новаго и особеннаго, но Окосмов сразу почувствовал облегчение, и все, что его волновало, показалось теперь ему таким мелким и ничтожным.
