Текст книги "Без названия"
Автор книги: Дмитрий Мамин-Сибиряк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)
IX.
Вид города на всех произвел самое благоприятное впечатление. Это был такой бойкий торгово-промышленный пункт уже сибирскаго склада. Широкия улицы, много хороших домов, магазины, общий вид довольства – все это бросалось в глаза с перваго раза. Сережу обрадовало больше всего то, что везде было много извозчиков, а если есть извозчики, значит, есть и жизнь,– у него была на все своя мерка. "Американская гостиница" уже по наружному виду внушала известное доверие, которое вполне оправдалось при более близком знакомстве. Чистые номера, вежливая прислуга, общий тон порядочности. Сережа понюхал воздух и тоном знатока решил: – Ничего, можно жить... Даже есть бильярд. Экспедиция разместилась в трех номерах: один номер занял Окоемов с Сережей, другой – женщины, а в третьем – остальные мужчины. На такое деление заявила протест одна Таня, непременно желавшая остаться вместе с отцом. – Я не хочу с бабами...– капризно повторяла она. – Потерпи, деточка,– уговаривал Потемкин.– Потом мы вместе будем жить... – А если мне надоело с ними?.. Девочка привыкла к известной самостоятельности, и ее стесняла невольная опека трех женщин. – Мы здесь останемся дней пять, а может-быть, и целую неделю,– обявил Окоемов.– Каждый может делать, что хочет. А там я скажу, как и что будет... У всех сразу появилось несколько планов. Сережа в тот же вечер попал на какое-то загородное гулянье и вернулся только к утру, Калерия Михайловна отправилась в женский монастырь, студент Крестников осматривал музей Уральскаго Общества любителей естествознания, фельдшер Потапов занялся составлением походной аптечки, Анна Ѳедоровна принялась за реставрирование гардероба Тани, а Потемкин, по обыкновению, исчез неизвестно куда. Без дела оставалась одна княжна и страшно скучала. Ее ничто не интересовало. "Уже совсем напрасно я сюда приехала..." – с грустью думала княжна, наблюдая, как умело и быстро работает хохлушка Окоемов, как приехал, так и пропал по своим делам, и княжна еще больше почувствовала свое одиночество. Она с тоской прислушивалась к отдаленному щелканью бильярдных шаров, к шуму шагов в коридоре, смотрела в окно на улицу и решительно не знала, что ей делать, за что приняться, куда себя пристроить,– она походила на рыбу, выброшенную на сухой берег. Кончилось тем, что княжна легла на кровать и расплакалась, как ребенок. – Вы это о чем, Варвара Петровна?– удивилась хохлушка. – А так... скучно... Одним словом, нервы. Уже не обращайте на меня внимания... Это со мной бывает. Хохлушка оставила свою работу и присела на кровать. Она взяла руку княжны и долго гладила ее своими большими руками, как делают с больными детьми. Это молчаливое участие тронуло княжну. Какая добрая хохлушка и какая невозмутимая. Впрочем, при таком завидном здоровье можно быт уравновешенной. А хохлушка сидела и говорила: – Ничего, помаленьку устроимся... Если будет у нас свой огород, свои коровы, куры, овечки, свиньи, лошади,– чего же больше? Вы любите свиное сало?.. Этот наивный вопрос разсмешил княжну. Какое сало? Разве можно любить или ненавидеть свиное сало? – Ну, тогда, может-быть, вы любите сухое варенье?– спокойно продолжала хохлушка.– Я умею его делать... Очень вкусно. И сохраняется отлично. О чем же горевать?– не понимаю... Сыт, одет, и слава Богу. Сколько есть людей голодных... Ах, сколько! А я не могу видеть голоднаго человека. Кажется, взяла бы да всех и накормила: все ешьте и все будьте сыты. – Какая вы милая, Анна Ѳедоровна,– невольно вырвалось у княжны.– И какая я кислятина рядом с вами. Я уже себя ненавижу... – Зачем ненавидеть, т.-е. вообще напрасно безпокоить себя... Маленькая Таня тоже взобралась на кровать и, как котенок, прикурнула в уголочке. Княжна гладила ея шелковистые волосы и начинала чувствовать, что у них образуется одна семья, и что она начинает всех любить, и что все это очень хорошо. Ей сделалось стыдно за свои слезы, и она улыбалась виноватой улыбкой, как напроказивший ребенок. – Вот вы считаете себя лишней и ненужной,– продолжала хохлушка своим ровным, мягким голосом, производившим необыкновенно успокоительное действие на княжну уже однеми интонациями: – а без бабы тоже нельзя... Как ни хитри, как ни выворачивайся, а без нашей сестры тоже не обойдешься. Конечно, мужчины умнее нас, потому что они получают лучшее образование, они энергичнее, потому что это зависит от природы, но, несмотря ни на свой ум, ни на образование, ни на энергию – они находятся в полной зависимости от нас, женщин. Достаточно уже того, что они принадлежат так или иначе нам же... Тут и делить нечего, а только каждый делал бы свое дело. Да, без бабы невозможно, и Василий Тимофеич это отлично понимает... – А если он ошибается, т.-е. может быть неудачный выбор – я говорю только о себе. – Пустяки... Куда он без нас денется?.. Наконец просто у нас вот есть эта девчонка, которую нужно воспитывать. Эта уверенность хохлушки и ея философия окончательно успокоили княжну, так что, когда вечером вернулся Окоемов, она встретила его с улыбавшимся лицом. Окоемов тоже был в хорошем расположении духа. – Вот это отлично, что вы улыбаетесь,– говорил он, крепко пожимая руку княжны.– Я читал какой-то английский детский разсказ... В нем дети решают вопрос, что такое папа. Один говорит, что папа это игрушка, другой – сласти, а одна девочка сказала, что папа – это когда мама смеется... Не правда ли, как это хорошо? Вообще хорошо, когда женщины улыбаются... Мои, т.-е. наши дела обстоят отлично. Сейчас только от своего агента... Он устроил все, что было нужно. Да... А время больше, чем деньги. – Значит, мы скоро уедем отсюда?– спросила княжна. – О, да... По возможности скорее. Нужно работать... Ах, какой край, Варвара Петровна, какой чудный край! Я его сейчас обездил... по карте, конечно. Нет, нужно быть безнадежно-безсовестным человеком, чтобы при таких условиях не сделаться миллионером. – У вас уже всегда миллионы на уме, а я это уже не люблю... – Да ведь я люблю не деньги, а заключающуюся в них страшную силу. Зачем не называть вещи своими именами?.. Русские хорошие люди оттого и безсильны, что не умеют обращаться с деньгами. Ну, да это вы увидите потом, что такое деньги... А где Сережа?.. Княжна только махнула рукой. Разве Сережа может просидеть дома хоть один день?.. Окоемов был в слишком хорошем настроении, чтобы оставаться одному. А Сережа, как на грех, "закатился" неизвестно куда. Было уже часов девять вечера, и на улицах сделалось темно. Что делать? Окоемов зашел в номер своих компаньонов. Фельдшер Потапов приводил в порядок приобретенные медикаменты, студент Крестников лежал на кровати с книгой в руках. – Ну, что новаго, господа?– спрашивал Окоемов, подсаживаясь к студенту. – А я был в музее... Очень интересно,– сообщил Крестников.– Я никак не ожидал встретить в провинции что-нибудь подобное. – Вот то-то и есть. – Много интереснаго, так что я для перваго раза сделал только беглый обзор. Есть прекрасная библиотека... Вообще работают. – Вот и вы учитесь. Будет свободное время, тогда будем заниматься ботаникой, минералогией, геологией, зоологией... Нужно будет пристроиться к этому Обществу. Мне оно очень нравится. Да, будем знакомиться, учиться, работать. Поговорив со студентом, Окоемов вышел в коридор и долго шагал из одного конца на другой. В передней он видел доску с фамилиями проезжающих и заметил, что Барышников занимал пятый номер, который был в том же коридоре, в который выходили и их номера. Значит, она была здесь, совсем близко... Эта мысль тревожила и волновала Окоемова. Наверно, она сейчас дома. Что-то она делает, о чем думает?.. Окоемов опять почувствовал, что у него начинает кружиться голова и давит грудь, так что нечем было дышать. Он спустился во второй этаж, где помещалась общая зала, буфет и бильярдная. Везде было пусто, и только в зале ужинал какой-то заезжий инженер. – Отчего это у вас так пусто?– спросил Окоемов старика-маркера, дремавшаго в бильярдной. – А у нас всегда так, барин... Не Петербург. Здешняя публика не уважает, чтобы зайти, например, в трактир и попросту напиться чайку. Так, проезжающие больше, да иногда пьяные или на бильярде играют по праздникам. – А вы давно здесь служите? – Да уж лет с десять... – Всех, вероятно, знаете?.. Золотопромышленников много останавливается? – Бывают... Только какие нынче золотопромышленники поедут в гостиницу? Одно название, что золотопромышленники... – А Барышников? – Марк-то Евсеич? Угорели немножко Барышниковы... Было да сплыло, а теперь только одна слава осталась. Марк-то Евсеич окончательно порешил свои промысла... Сказывают, за безценок продал. Конечно, они ему не к рукам: сам проживает в Москве, ну, какие там промысла. Вернувшись в номер, Окоемов чувствовал, что чего-то недостает. Его тяготило собственное одиночество, и он мысленно обругал Сережу. Вот человек, который, кажется, ни о чем не в состояния позаботиться... Укладываясь спать, Окоемов мысленно пожелал покойной ночи Настасье Яковлевне. Она тоже, вероятно, в постели и, может-быть, вспомнила о сегодняшней встрече. Милая девушка, спи покойно, и дай тебе Бог всего хорошаго. В голове у Окоемова вертелись обрывки сцен далекаго путешествия, сегодняшний разсказ маркера и т. д. Он долго не мог заснуть, и мысль упорно сосредоточивалась на ней. Нужно было воспользоваться случаем и окончательно выяснить дело. Все равно, как-нибудь да разрешить вопрос. Вот если бы княжна догадалась сама познакомиться с ней. Давеча у Окоемова вертелось на языке предложить это княжне, но он не решался. Кто знает, может-быть, обстоятельства сложатся сами собой, как сегодняшняя встреча на вокзале. Все может быть. Счастье было так велико, что Окоемов в этом случае начинал думать о самом себе, как о постороннем человеке. Он знал только одно, что другой такой девушки еще никогда не было, нет и не будет. Он так и уснул с мыслью о ней, счастливый тем, что она тут, совсем близко. Его разбудил на разсвете Сережа, вернувшийся заметно навеселе. – Я, кажется, тебя разбудил?..– шепелявил он прилипавшим языком, делая неверные шаги. – Немножко... Сережа остановился посредине комнаты, улыбнулся блаженной улыбкой, а потом сел прямо на пол. – Вот поди ж ты, а?– удивлялся он, продолжая улыбаться.– Штука, брат... т.-е. совсем не штука, а с каким я инженером познакомился. Мы с ним выпили на «ты». Только вот фамилию его я забыл дорогой... Вообще, отличный человек. И все мне разсказал. Потом две каких-то барыни... одна ничего... гм... Потом доктор... член окружнаго суда... Знаешь, Вася, положительно здесь можно жить. – И бильярд есть и сардинки? – Нет, не то... да, не то. А я дальше не поеду, вот и все... Нет, какой инженер... полицеймейстер... А как зовут эту дамочку? – Да где же ты был, безпутный человек? – Где я был? Э, брат, я был где-то за городом... Извозчик знает. А инженер рубаха-парень... Если бы таких людей побольше... же-же!.. – Вот что, Сережа, самое лучшее, что ты сейчас можешь сделать – это лечь спать. – А я здесь останусь... да!– сказал Сережа, начиная раздеваться, сидя на полу.– Отлично, чорт возьми... А дамочка... Музыка играла, публика... Никак не ожидал! Сережа разделся, лег и сейчас же заснул, как убитый, а Окоемов продолжал лежать с открытыми глазами и чувствовал, что больше не уснет. Было раннее летнее утро. В окно из-за шторы пробивался первый солнечный луч. Где-то тихо и протяжно ворковали голуби, задорно чиликали воробьи и слышался гул чьих-то шагов по каменному тротуару. Окоемов сел на постели и проговорил вслух: – Что же это такое?.. Нужно действовать энергичнее... Нет, подождите, Марк Евсеич, мы еще посмотрим, чья возьмет!.. Ни одному вашему слову не верю... Да, не верю. При дневном свете для него все было так ясно и просто. Ему даже хотелось крикнуть: – Я здесь... Милая, ничего не бойся!.. Я тебя люблю...
X.
Агент Окоемова на весенних торгах, которые производятся ежегодно уральским горным правлением, купил несколько приисков в разных дачах. Это один из самых оригинальных аукционов в России. Золотопромышленники делают массу заявок, которыя остаются не у дел и поступают обратно в казну, а казна пускает их с вольных торгов, как выморочное имущество. Окоемов очутился сразу владельцем шести приисков, которые в общей сложности стоили около двух тысяч рублей. Нужно заметить, что все эти прииски находились только в казенных дачах, отведенных для эксплоатации частных золотопромышленников, а владельческия дачи сюда не входили. Агент Окоемова представлял собой типичнаго уральскаго промышленнаго человека, жившаго "своими средствами". Это был средних лет господин, приличный, умный, энергичный, но зараженный до мозга костей разными проектами, неизменно клонившимися к его обогащению. По его словам, он уже до десяти раз был совсем близко у цели, но мешала какая-нибудь ничтожная подробность. Богатство было вот тут, совсем близко, и ускользало из рук, как шапка-невидимка. По своей сущности это был неизлечимо поврежденный человек, как изобретатель Потемкин, хотя сфера деятельности была совсем другая. Окоемову нравилась в нем его энергия и вера в свою звезду. И фамилия у него была чисто-сибирская: Утлых, Илья Ѳедорыч. Проживал он в собственном маленьком домике, имел семью и бился, как рыба о лед. – Раз у меня какой случай был,– разсказывал Утлых, шагая по комнате; он не мог говорить сидя: – да, случай... Был прииск, и все я его собирался разведать... А тут подвернулись другия дела, я пропустил срок, и он ушел в казну. Я уехал по делам, не посмел к торгам, и прииск ушел за 120 рублей. И представьте себе: за одно лето на нем было намыто три пуда золота. Это, по 20 тысяч за пуд, получается все 60 тысяч, т.-е. чистых любая половина. Да... В другой раз меня подвел компаньон. В третий... И все из-за пустяков, Василий Тимофеич. Конечно, я человек небогатый, и для меня сто рублей большия деньги. Вот из-за этого и погибаю. Кроме золота, Утлых занимался и другими "предметами": имел железный рудник, несколько заявок на азбест, скупал драгоценные камни, искал залежи киновари и оловянной руды и т. д. Каждый следующий день мог его обогатить навсегда, а только "сегодня" давило и не давало хода. Одним словом, это был в своем роде фанатик легкой наживы по специально-сибирской логике, и Окоемов находил в нем родственныя черты. – Я уже несколько лет разыскивал киноварь,– обяснял он:– ведь это почище золота... Она попадается в розсыпях отдельными зернами. Делал разведки, ездил, и вдруг на юге России открывают громадное месторождение, в Екатеринославской губернии. Ртути больше не нужно, и мои труды пропали. Теперь ищу олово... Медь стоит около 8 рублей пуд, а олово 22 рубля. Представьте себе, что найду коренное месторождение: ведь это миллионы. Да... Азбест, литографский камень, марганец – везде богатство. Нет, с марганцем мы опоздали: он открыт уже на Кавказе. Наконец фосфориты – ведь это последнее слово агрономии, а где же быть фосфоритам, как не на Урале? У меня есть одна горка на примете... Да что тут говорить, поживете – сами, увидите. – И недостает каких-нибудь пустяков, Илья Ѳедорыч? – Даже смешно сказать... Ефимовы от кого пошли жить? Ведь я же им купил Надежный прииск с торгов, как вот вам. А Глазковы? Ивановы? Все они теперь богачи, а я вот для других должен хлопотать... – Но ведь это все временно? – Конечно, только пока... Говоря между нами, у меня есть на примете таких два месторождения каменнаго угля, что отцу родному не уступлю. Только вот не хватает средств для начала дела. А каменный уголь сейчас все... Есть даже нефть, т.-е. знаки. Я еще сам сильно сомневаюсь, хотя она и должна быть на Урале. – Почему вы так думаете? – Помилуйте, да как же иначе? У нас решительно есть все, кроме киновари, олова и нефти... И я их разыщу. В специально-приисковом деле Утлых, что называется, собаку сел и наперечет знал всех золотопромышленников и все прииски, со всеми мельчайшими подробностями. – Вы за свои две тысячи купили богатство,– обяснял он Окоемову, делая уверенный жест.– Помилуйте, за эти деньги вы приобрели площадь земли в три тысячи десятин... Имеете право ее разрыть вдоль и поперек, уплачивая за каждую десятину всего по одному рублю казенной подати в год. Я вам нарочно купил два прииска на севере, два в среднем Урале и два на юге – выбирайте из любых. Вот сездим, посмотрим и тогда решим, с чего начать. – А по вашему мнению, что лучше? – По моему? Я взял бы разработку южпых промыслов. Дело самое верное... Из этих бесед Окоемов вывел заключение, что Утлых страдал одной слабостью, которая присуща провинциальным прожектерам – он искал богатства как можно дальше от своего Екатеринбурга, точно золоту не все равно было лежать, где угодно. Это напоминало больных, которые едут за здоровьем в чужие края. В общем этот уральский американец очень нравился Окоемову, хотя он и смотрел на него, как на неисправимаго мечтателя. Они уговорились вместе осмотреть целый ряд промыслов и свои купленные прииски. Провинция везде останется провинцией, и весть об Окоемове, как новом золотопромышленнике, разошлась с поразительной быстротой... В "Американскую гостиницу" начали являться разные подозрительные субекты и даже деревенские мужики с самыми заманчивыми предложениями. У каждаго было на примете по нескольку самых надежных и верных мест. Приносили даже пробы песку и кварца. Все это были люди того же типа, как и Утлых, хотя в меньшем масштабе. – Вас спрашивает какой-то мужик...– докладывал каждое утро Окоемову коридорный. – Какой мужик?.. – А он с ранняго утра ждет... Еще вчера приходил. – Позови... Входил мужик, настоящий мужик. Крестился на образ, кланялся, откашливался с таинственным видом и заводил стереотипный разговор: – Наслышаны мы, что вы, значит, касаемы к золоту, так оно тово... Есть верные знаки. Уж такое место, такое место – вот какое спасибо после скажете. Богачество... Все эти разговоры обыкновенно заканчивались просьбой относительно задатка. Сначала Окоемов имел неосторожность давать деньги, а потом бросил – это ни к чему не вело. Окоемова интересовал самый тип этого уральскаго промысловаго человека, зараженнаго несбыточными мечтами. Мысли о легкой наживе, казалось, витали в самом воздухе. Кроме "золотых мужиков", одолевали еще продавцы каменных изделий и драгоценных камней. Это были мелкие скупщики, торговавшие кустарными произведениями. Екатеринбург давно служит центром производства и торговли драгоценными камнями. Окоемов приобрел несколько типичных образцов местных пород и очень удивился, что найти порядочную– коллекцию уральских камней в Екатеринбурге так же трудно, как где-нибудь в Сахаре кусок льда. Он нашел несколько дрянных коллекций в магазинах, но за них запрашивали такия цены, что было даже неловко за продавцов.– Ознакомившись с ценами на каменное сырье, Окоемов заметил студенту Крестникову: – Вот вам наш интеллигентный грех... В центре камней вы не найдете порядочной коллекции, а между тем здесь, наверно, есть много молодых интеллигентных людей, которые за 15 рублей жалованья готовы корпеть над перепиской с утра до ночи. Это наконец возмутительно... Я подсчитывал и нахожу, что можно этим делом заняться серьезно и пустить в оборот тысячи таких коллекций по ценам в сто раз дешевле, чем сне сейчас продаются. Вы только сочтите, сколько у нас средних учебных заведений, сколько народных школ – спрос громадный. И он будет все возрастать... Для народной школы, например, можно приготовлять коллекции из пятидесяти типичных экземпляров рубля за два. Вот вам прекрасная и крайне полезная работа, которая для своего начала не требует большого капитала, а только некоторых специальных знаний... С другой стороны, это предприятие даст возможность парализовать всех этих скупщиков-кулаков, которые держат сотни кустарей в ежовых рукавицах. И все у нас так: будем у хлеба сидеть голодом... С первых же шагов для Окоемова все резче и резче начала выступать эта роковая русская черта неуменья пользоваться окружающими богатствами. Кажется, все дано людям, чтобы жили и благоденствовали, а они упорно не желают. Получались вопиющия несообразности, возмущавшия Окоемова на каждом шагу до глубины души. Раз он, отправившись вечером пройтись с княжной, зашел в магазин купить варенья. – Нет ли у вас какого-нибудь здешняго варенья?– спрашивал Окоемов разбитного приказчика. – Здешняго-с? Никак-нет-с... У нас есть лучшие сорта: Абрикосова-с. Шестьдесят копеек фунт... – Из Москвы? – Точно так-с... У нас все варенье из Москвы-с. Лучшие сорта. Окоемов только пожал плечами. – Это просто какое-то зверство!– ворчал он, возвращаясь с покупкой домой.– Я иначе не умею назвать... Север – страна всевозможных ягод по преимуществу. И каких ягод... Мне разсказывали, что в Башкирии продают чудную степную клубнику прямо возами. Ведро стоит часто 10–15 копеек. Что же будет стоить варенье? Даже смешно сказать: пятнадцать копеек фунт, а мы заплатили шестьдесят. Мне даже хочется просто побить кого-нибудь... – Вы уже волнуетесь, Василий Тимофеич. – Как же не волноваться, когда все так возмутительно... Ах, как все глупо!.. Ведь это же кусок хлеба специально для женщин. На сто рублей можно заработать триста... Чего же вам больше? – У вас все разговоры только на деньги сводятся... – А как же иначе? Я уже говорил вам, что я купец, самый настоящий купец, и не могу видеть, когда другие не понимают собственной пользы. Опять имею в виду только интеллигентных людей, в частности – интеллигентных женщин, которых и здесь, наверно, непочатый угол. Ищут работы, голодают, а верный кусок хлеба лежит под носом... – Но ведь нужны сто рублей, вы же сами говорите? А где бедная интеллигентная женщина их найдет?.. – Ага, вот в этом и вся суть, т.-е. в деньгах. Вы, например, в течение года службы у меня должны накопить вот эти самые сто рублей, и все другие служащие тоже... Моя задача – заставить вас это сделать. А раз будут сто рублей, у человека уже почва под ногами. Сколько требуется везде рабочих рук, труда, а мы только смотрим, как ленивые рабы. Вот я с вами толкую о вареньи и теряю время. Да... Я это чувствую. Помилуйте, такое прозаическое занятие... "Чем вы занимаетесь?" Ведь стыдно сказать: "я варю варенье". Ах, как все это глупо и нелепо... – Отчего вы сами этим не займетесь, если это вам нравится? – По очень простой причине: не хочу отбивать женский хлеб. Показать, как это делается – это могу, но заниматься самому не стоит. Знаете, нто бы я здесь сделал: открыл бы сахарный завод. Да... Земли здесь сколько угодно, топлива тоже, рабочих рук тоже, да еще в выигрыше провоз. Сахар – товар, который всегда в моде и не имеет обрезков. Да, если бы я хотел исключительно только наживать деньги, я так бы и сделал. Из-за варенья они чуть не поссорились. Княжна серьезно обиделась. – Вы уже мне не нравитесь, Василий Тимофеич... Только и слышишь: деньги, деньги!.. А если мне уже их не нужно, этих ваших денег? Вот не нужно, и все тут. И другим женщинам тоже... Всякий делает свое маленькое дело, и хорошо, что не думает о деньгах. Это вы в своей Америке заразились деньгами... – Вы меня считаете ненормальным человеком? – Да... У вас есть пунктик, как говорят доктора. – А мужики говорят про таких людей, что у них заяц в голове прыгает? Что же, вы правы, Варвара Петровна... Есть заяц. Больше не буду говорить о деньгах... Княжне вдруг сделалось его жаль, и она посмотрела на него такими заискивающими глазами. Ведь она его так любила и так верила в него, если бы всего не отравляли эти проклятыя деньги... – Ну, помиримтесь, милая Варвара Петровпа,– добродушно просил Окоемов. – И я уже не буду вас бранить...
XI.
Знакомство княжны с Настасьей Яковлевной состоялось само собой, благодаря маленькому приключению с Таней. Девочке наскучило сидеть в номере, и она получила позволение гулять в коридоре. Воспользовавшись этой относительной свободой, Таня пробралась сначала в бильярдную и познакомилась со стариком-маркером, потом ее нашли уже в кухне, где жила тоже маленькая девочка. Одним словом, Таня ориентировалась в гостинице и чувствовала себя как дома, что очень огорчало княжну. Раз девочка засиделась в кухне дольше обыкновеннаго и, чувствуя за собой вину – ей было запрещено ходить туда – хотела наверстать время быстротой возвращения и пустилась по коридору во всю прыть. Но тут и случилось происшествие. Таня запнулась и полетела на пол с разбега. Когда княжна выскочила на крик в коридор, она увидела, что Таню подымает с полу какая-то незнакомая девушка. – Ничего, мы немного разбились...– говорила незнакомка, вытирая окровавленное личико Тани носовым платком. Княжна поблагодарила незнакомку и хотела увести Таню к себе в номер, но девочка закапризничала и, ухватившись ручонками за платье незнакомки, не желала с ней разставаться. – Вы меня будете бранить...– повторяла она.– А тетя добрая... – Ты уже опять была в кухне, негодная девчонка? Таня упорно молчала, крепко ухватившись за платье своей защитницы. Незнакомка сделала княжне знак глазами и пригласила ее к себе в номер. Княжна только теперь вгляделась в нее и узнала в ней ту самую девушку, о которой ей столько раз говорил Окоемов. Это открытие ее заинтересовало, и она молча пошла за ней. – Посидите у меня, пока девочка успокоится,– проговорила незнакомка, когда оне вошли в большой номер.– Кстати, я совершенно одна... – Если не ошибаюсь, я видела вас на вокзале, когда мы приехали? Мне говорил о вас Василий Тимофеич... – Г. Окоемов? Да, я его встречала несколько раз в Москве... Я сейчас, только умою эту стрекозу. Она увела девочку к умывальнику и помогла ей умыться, а затем сама вытерла мокрое детское личико полотенцем. – Какая милая девочка... Это ваша дочь? – Нет, я не замужем... У нея нет матери. А вас как зовут? – Настасья Яковлевна... Мы скоро уезжаем с дядей в Москву. – Я вам могу только позавидовать.. Я тоже московская и очень скучаю по Москве. Оне разговорились. Княжне очень понравилась эта оригинальная девушка. У нея было совсем особенное лицо, одно из тех типичных женских русских лиц, которыя не забываются. Особенно шла к ней гладкая прическа, открывавшая умный большой лоб. Княжна чувствовала, что точно давно-давно знакома с этой девушкой. – А я здесь пробуду до осени,–сообщила она.– С одной стороны, жалею, что приехала сюда, а с другой... Как жаль, что вы совсем не знаете Василия Тимофеича. Это совсем особенный человек... В кратких словах княжна разсказала о цели своей экспедиции и об ея личном составе. Настасья Яковлевна внимательно ее выслушала и ответила одной фразой: – Да, я слышала... Мне говорил дядя о г. Окоемове. Княжне показалось, что девушка говорит о г. Окоемове слишком равнодушно, и про себя немного обиделась. Разве есть другой г. Окоемов? Очевидно, девушка ничего не знала или слышала что-нибудь не в его пользу. Затем, как показалось княжне, девушка относилась к ней с некоторым недоверием. – Вы опять в Москву?– спрашивала княжна, поднимаясь. – Да... С этого началось случайное знакомство, о котором княжна почему-то не сказала Окоемову ни одного слова. В следующий раз она встретила Настасью Яковлевну в коридоре и не узнала ея: девушка шла в шелковом сарафане и в шелковом платочке на голове, что к ней очень шло. – Я уже не узнала вас, Настасья Яковлевна. Какой странный костюм... – Сегодня воскресенье, и я только-что вернулась из моленной. Мы ведь по старой вере... староверы.... – А, вот что... Этот сарафан очень идет к вам, как и всем женщинам вообще. Замечательно хороший костюм, который идет ко всем возрастам и даже к некрасивым женщинам. Наши платья ничего не стоят по сравнению... А вы просто красавица в своем сарафане. Этот комплимент заставил Настасью Яковлевну раскраснеться, а княжна стояла и любовалась красавицей. Да, у Окоемова недурной вкус... И какое чудное лицо, такое молодое и такое серьезное. Княжна кончила тем, что обняла и расцеловала раскольницу. – Я не знаю уже, за что я вас полюбила... Как жаль, что вы скоро уезжаете!.. Настасья Яковлевна ничего не ответила, а только тоже опустила глаза. – Кстати, пойдемте к нам чай пить,– предложила княжна.– В нашем номере одне женщины. Девушка на одно мгновение поколебалась, а потом молча пошла за княжной. Ея появление в номере произвело некоторую сенсацию. Таня смотрела на нее с раскрытым ртом,– это не была просто добрая тетя, а что-то особенное, высшее, чего она еще никогда не видала. Настасья Яковлевна сняла свой платок, и Таня пришла в окончательный восторг от ея туго заплетенной косы. – И мне такое же платье...– проговорила она, ощупывая сарафан гостьи, сделанный из старинной тяжелой шелковой материи. Хохлушка отнеслась к этому праздничному наряду москалихи довольно презрительно, зато Калерия Михайловна ахнула от восторга. – Вот это отлично: наше родное, русское...– повторяла она в каком-то детском воодушевлении.– Да, отлично... – Еще бабушкин сарафан,– обяснила Настасья Яковлевна.– Видите, старинный позумент с висюльками... Такого уже нынче не делают. И пуговицы тоже старинныя... Это торжество женскаго севера задело хохлушку за живое, и она сделала презрительную гримасу. То ли дело хохлацкия запаски и плахты,– что может быть лучше? И чему обрадовались эти кацапки!.. Вот невидаль, что обшит сарафан разными цацами!.. То ли дело, когда девушка наденет на голову живые цветы... Кончилось тем, что хохлушка придралась по какому-то поводу к Калерии Михайловне, и чуть не вспыхнула первая ссора за все время их путешествия. Но в этот критический момент в дверях показался Окоемов. Он на мгновение остановился в дверях, посмотрел на Настасью Яковлевну прищуренными глазами, как делают при неожиданно-ярком свете, и только потом подошел поздороваться. – Я вас не узнал, Настасья Яковлевна... – А я вас сразу узнала...– спокойно и просто проговорила девушка.– Отчего вы к нам никогда не зайдете? Дядя вас приглашал... – Говоря откровенно, мне очень хотелось быть у вас,– в том же тоне ответил Окоемов,– но я просто не решался... Несколько раз собирался и не мог. Сам не знаю, что меня удерживало. Боялся вам помешать, потом куча своих дел... Вы, кажется, скоро уезжаете? – Да, на-днях. – Опять в Москву? – Да... Девушка наскоро выпила свою чашку и начала прощаться. Протягивая руку Окоемову, она проговорила: – А вы все-таки заходите к нам... – Благодарю. Постараюсь быть. Она вышла. В номере водворилось неловкое молчание. Все три женщины инстинктивно ревновали эту Настасью Яковлевну к своему патрону. На их глазах промелькнуло молодое счастье, напомнив о былом. – Да, я пришел обявить вам, господа, что уезжаю на несколько дней,– спохватился Окоемов.– Всего на несколько дней... Мы едем вместе с Утлых посмотреть промысел. – А если вы не вернетесь?– спросила княжна. – Вернусь, вернусь...– успокоил Окоемов.– Тащить всех за собой неудобно, а мне необходимо обехать до десятка промыслов и осмотреть свои, чтобы сделать окончательный выбор. И это не понравилось всем женщинам, которыя начинали смотреть на Окоемова с чувством собственности. – С вами останутся Потапов, Крестников и Потемкин,– обяснял Окоемов. Вечером этого же дня Окоемов неожиданно встретил Настасью Яковлевну на улице. Она была в своем обыкновенном шерстяном платье и в соломенной шляпе. – Здравствуйте, Настасья Яковлевна. – Здравствуйте... А я сейчас из магазина,– точно оправдывалась девушка, показывая небольшой сверток.– Скоро уезжаем, так нужно было кое-что купить... – В Москву?– проговорил Окоемов, идя рядом.– Знаете, Настасья Яковлевна, я вам не верю... Девушка с удивлением посмотрела на него своими темными глазами. – Да, не верю...– продолжал Окоемов еще более решительно.– Вы говорите то, что вам велят. Я вас не обвиняю и понимаю, почему вы так делаете... Не правда ли, я угадал. Она ничего не ответила, а только прибавила шагу, точно хотела убежать от какой-то удручавшей ее мысли... – Я много думал о вас...– говорил Окоемов, стараясь итти в ногу.– Да, думал... И вы тоже думали, так, немножко. И знаете, что вас смущало: вы думали, что я вас считаю за богатую наследницу, тогда как у вас ничего нет. Да, сначала я так думал, а потом узнал, что ошибаюсь и поэтому... поэтому решился предложить вам следующее: где бы вы ни были и что бы с вами ни было, вы помните одно, что у вас есть верный друг, который для вас готов все сделать. Да, все на свете... Я знаю, что вы останетесь здесь, на Урале, и, вероятно, вас запрячут куда-нибудь подальше, а поэтому, если я вам понадоблюсь, напишите мне только свой адрес, и я явлюсь. Мой адрес: почтамт, до востребования. А вот вам на всякий случай моя карточка... Девушка ничего не ответила, а только молча пожала руку Окоемова, взяла его карточку и сделала глазами знак, чтобы он больше не провожал. Он остался на тротуаре, а она быстро шла к "Американской гостинице", до которой оставалось всего несколько шагов. У него мелькнула совершенно детская мысль: если она оглянется – да, не оглянется – нет... Настасья Яковлевна остановилась на подезде, оглянулась и кивнула головой. О, милая, милая девушка... Как он сейчас любил ее, именно любил, потому что даже не думал о самом себе и о своем счастье, а только о ней. Милая девушка, будь же счастлива, всегда, всегда счастлива... Да, с ней уходил целый мир, все счастье, все будущее, а Окоемов стоял на тротуаре, как очарованный, и не смел шевельнуться. Его растерянный вид обратил внимание какого-то прохожаго, который с участием проговорил: – Не обронили ли вы чего, господин? – Нет, я нашел...– весело ответил Окоемов и засмеялся.– Много нашел: целое богатство. Прохожий посмотрел на него и только пожал плечами, приняв его за рехнувшагося человека. Долго ли повихнуться человеку... Окоемов несколько времени не мог прийти в себя и машинально пошел совсем не в ту сторону, куда было нужно. Потом он вспомнил, что обещал быть у Утлых и даже опоздал на целых полчаса, чего с ним никогда не случалось, потому что аккуратность в делах он ставил одной из величайших добродетелей. Утлых был немало удивлен, увидев Окоемова: он принял его за пьянаго. Окоемов старался быть внимательным, слушал и отвечал совершенно невпопад. – Да что с вами случилось, Василий Тимофеич? – Со мной? Решительно ничего... А впрочем, все пустяки! – Вы это про что? Какия пустяки? – Разве я это сказал?.. Виноват, я говорю совсем не то... Окоемов вдруг засмеялся и даже обнял Утлых. Уральский американец мог только удивляться – Вы, может-быть, забыли, что завтра мы выезжаем?– заговорил он. – Куда? Ах, да... Все это пустяки и вздор! – Какой же вздор? Помилуйте, Василий Тимофеич... Наконец я вас не понимаю. Так нельзя относиться к делу... – Хорошо... едем, Илья Ѳедорыч. Я что-то хотел сказать вам... Ах, все равно. Одним словом, едем...
