Текст книги "Князь Барбашин (СИ)"
Автор книги: Дмитрий Родин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 53 (всего у книги 56 страниц)
Путь от Усолья до Княжгородка занял всего несколько часов, но промёрзнуть дьяк успел основательно. Сам же городок дьяку приглянулся. Большая крепость на холме, окружённая широким рвом была выстроена всё по той же лучевой схеме. А вокруг неё раскинулся довольно-таки большой для этих мест посад, который совсем недавно был тоже обнесён добротной стеной с несколькими башнями, три из которых были проездными.
Что его удивило, так это то, что внутри городка было относительно чисто. Даже конские яблоки не валялись на заснеженных и прямых улочках, что было удивительным. Конь ведь не терпит до нужника, а творит своё дело прямо на дороге. Однако вскоре дьяк нашёл и этому объяснение.
Их возок как раз остановился возле постоялого двора и коняшка от предвкушения тепла радостно сделал своё дело. Однако, едва сани, выгрузив дьяка с его баулами, отправились дальше, из пристройки вышел мужик в тёплом азяме и войлочных сапогах, с большой метлой из веток в руке и, осуждающе покачав головой, принялся ловко заметать конское добро в положенное набок деревянное ведро. После чего прошёлся по улице до самого перекрёстка и вновь скрылся среди хозяйственных пристроек.
Хмыкнув, дьяк толкнул рукой служку, что примчался помочь гостю разместиться на их подворье:
– Это кто?
– Это? Дворник, – удивлённо бросил парень, подхватывая баулы. – Следит за чистотой и порядком на нашей улице.
– Один?
– Почто один-то, несколько их. Это сейчас тишь да гладь, а как начнут соль возить – один и не управится.
– Поня-я-ятно, – протянул в задумчивости дьяк, покачивая головой.
А вот комната ему, видевшему не один постоялый двор, понравилась: светлая и довольно просторная. Да и стоила вполне по карману. Сытно поужинав, он лёг отдыхать, а утром отправился в резиденцию местного наместника, как все вокруг величали княжеского послужильца, управлявшего вотчинными делами.
Тот встретил его настороженно:
– Отписал мне князь о твоём приезде, велел поспособствовать, – сразу же приступил он к делу. – Так с чем пожаловал, дьяк?
Тут Тихон чуть не вспылил. Да чтобы каждый босяк, волей судьбы ставший всего лишь личным княжеским дворянином его, дьяка дворцового, ниже себя ставил! Но сдержался. Пока.
– Посмотреть, как устроена Пушечная изба в княжеской вотчине.
– Ну, это можно, – слегка успокоился местный наместник и, взяв со стола колокольчик, позвонил. В кабинет тут же ворвался служка.
– Вели сани закладывать, да пошли гонца на завод, скажи – еду.
Слуга молча поклонился и выскочил за дверь. А наместник вновь обернулся к дьяку:
– Ну что, Тихон Жданович, сбитеньку горячего для сугреву? А то нынче морозец знатный выдался.
– Сбитню можно, – согласился дьяк.
Завод раскинулся в паре вёрст от городка и тоже был обнесён забором. На проходной их встретили дюжие молодцы, но узнав наместника, молчаливо расступились, пропуская их внутрь.
Сам заводик выглядел ухоженным. Слева от проходной курилась дымом из труб большая изба, возле которой толпилось несколько мужчин.
– То жилая изба, – громко произнёс Игнат, потеплее кутаясь в шубу. – Тут бессемейный работный люд живёт, не имеющий в Княжгородке пристанища.
Его зычный голос легко перекричал и грохот молотов и стук топоров, которыми был полон заводской двор. Махнув рукой подбежавшему мужику, он уверенно зашагал по расчищенной тропинке. Следом поспешал и дьяк, успевая оглядывать всё вокруг.
В плавильной избе было душно. Пылало жаром от печи, возле которой священнодействовал мастер, глухо чухали мехи, посылая в её огненное чрево очередную порцию воздуха. Пока что всё было как на Москве, если не считать непонятного мужичка, что, изнывая от безделья, умостился неподалеку от печи на бревне, и зевал.
– А это кто? – почти в ухо наместнику прокричал дьяк.
– То особый приёмщик. Подчинён лично князю. Следит, чтобы мастер технологию соблюдал. Ну, в необходимых пределах. Для того и записи ведут – чего сколь клали и сколь времени варили. Коли брак выйдет, и приёмщик на мастера укажет, то быть мастеру виноватым. А коли приёмщик упустил, то штраф и плети однозначно получит. Но по княжескому велению. Я тут невластен.
Тихон привычно уже зачесал в затылке. Вот ведь ерундовина какая! На Москве мастер своему раствору сам голова. Мешает и варит по одним ему понятным признакам. А тут опять, как князюшке захотелось.
– Сейчас пускать начинаем, – прокричал заводской мужичок, и наместник с дьяком поспешили отойти в сторону.
Стоявший у печи мастеровой поднял молоток и ловко ударил по каменному чеку. По желобу в полу литейной потекла огненная жижа.
– Пошли, дьяк, покуда металл не подоспел, – сказал наместник и пошагал вдоль желоба.
Поспешивший за ним дьяк увидел, как обтекая сердечник, расплавленная жижа полилась в зарытую стоймя форму.
Как потом выяснилось, и здесь, среди мастеровых, тоже присутствовал "особый приёмщик". Ему вменялось в обязанность проследить за правильностью приготовления формы и процесса литья. А на стрельбище будет ещё и третий. В общем, вся работа проводилась под строгим доглядом этих самых приёмщиков, получавших свою копейку от князя и только ему же будучи подотчётными.
Нет, в Москве тоже не один боярин за всем следил, но заводить специальных людей, что только над душой мастера стоять будут, это уже перебор. Однако же, отчего-то местный двор пушки льёт и в угар лишь малую часть сливают. А на Москве в этом году ни одной не отлили, а в иные и до половины переливать приходится. Правда, московские пушечки по красоте своей не чета местным. Местные-то на их фоне, как поделки подмастерьев смотрятся. И опять во всём на князюшку ссылаются: мол, ему на все эти украшательства до лампады, зато бой просто убойный. Ну, тут Тихон не спец, но своё понятие всё же имеет: по его разумению оружие должно быть красивым. А в местной пушке, что ж красивого?
Выйдя из жара литейной на уличный мороз, Тихон стряхнул со лба капли влаги. В общем, понял он, не пойдут местные порядки для Москвы, а без того и иного не исправить. Зря, получается, только ездил. Единственно – про князюшку многое прознал, но самодуров на Руси и без него хватает.
Игнат же, провожая московского посланника в обратный путь, тоже облегчённо смахивал пот со лба. Пользуясь тем, что князь давно уже не посещал дальнюю вотчину, он стал потихоньку греть руки на местных производствах. Впрочем, не особо наглея. Ведь рубль от сотни не так заметен, а ему – достойное подспорье, так как в тысяче таких сотен десять, а иной товар и на пять тысяч справляли.
Но и работу свою он вёл справно. Школа – главное творение для князя – росла и процветала. Недавно вон пристроили к ней огромную башню, откуда захваченный в Казани магометянин наблюдал каждую ясную ночь в большую подзорную трубу за звёздами, как всегда при этом обучая приставленных к нему мальчишек. Князь новому холопу самолично задачу ставил, что-то там у Юпитера рассмотреть и посчитать, а также обучить своей науке с десяток отроков. И, коли справится с делами, отпустит он его на волю, на все четыре стороны да с деньгами. А князь слова на ветер не бросает, то всякий в вотчине знает. Так что работает казанец не за страх, а за совесть.
Берег Усолки облагородили почитай до самого устья, да и дно каждую весну прочищают, чтобы торговым насадам спокойно к причалам подходить можно было.
Медь на Григоровой горе добывали в большом количестве, да и розмыслы ещё пару новых залежей обнаружили, так что заводик медеплавильный работал без устали, выпуская в последнее время не только пушки, но и колокола, что скупались церковью по достойной цене.
Вот хлеб на местной земле родился плохо, но с едой проблем не было: спасали рыбные и охотничьи артели, а так же "свои" вогуличи. Кстати, после смерти старого вождя, его старший сын недолго наслаждался властью, попав на охоте в лапы шатуна. Мишка сильно изломал парня и видимо повредил что-то внутрях, так что спустя неделю освободившуюся должность племенного вождя занял Асыка, в крещёнии принявший имя Арсений. С учётом его отношений с князем, вогуличи и вправду были отныне свои.
Без устали работал на острове стекольный заводик, изготавливая очередную партию стекла и зеркал. А про солеваров и говорить не приходится. К осени закончили бурить новую скважину, теперь ладили вокруг неё варные избы. Соляной караван в следующем году обещался быть весьма большим, хотя на покорённых казанских землях ощущалось какое-то напряжение. Видимо, придётся усилить охрану ротами Камского полка, благо полковник Рындин никогда не отказывал в подобной помощи.
В общем, княжеская вотчина процветала, и Игнат мог честно и спокойно почивать на лаврах хорошего управленца, вот только приезд подобных дьяков всегда вызывал у него обоснованную озабоченность. В такие дни он становился более раздражительным и даже молодая супруга старалась поменьше попадаться ему на глаза. Но вот московский дьяк уехал и жизнь потихоньку стала возвращаться в накатанную колею. Оставалось лишь решить последнее распоряжение князя: по возможности взять на службу и отправить в Нижний Новгород одно-двух кормщиков для его княжеского дела. Просто с кормщиками было в местных пенатах туговато.
Глава 22
Корабль дергало во все стороны, то вперед, то назад, то стремительно кидало на один бок, то на другой. Бешено выл ветер, срывая гребни волн и покрывая море водяной пылью. А мохнатые тучи, казалось, так и цеплялись за клотики мачт.
В корпусе что-то скрипело и стонало, словно сам корабль страдал от ударов стихии. На второй день швы не выдержали подобного обращения и дали течь. Пришлось ставить мореходов к помпе. Но, как оказалось, это было ещё не самое страшное. Страшное случилось после полудня (если верить песочным часам), когда, совсем неожиданно, "Аскольд" со всего маха ударился днищем о дно. Потом ещё раз и ещё.
Донат, стоявший в этот момент рядом с рулевым, бросился к борту и впился взглядом в светло-серую хмарь, окружающую корабль. Увы, никакой земли в пределах видимости видно не было, и, возможно, шхуне просто "повезло" налететь на одинокую скалу в океане. Вот только везение это было каким-то с душком. От сильной качки и нескольких мощных ударов о камни вода стала куда быстрее проникать внутрь, и насосы уже не успевали откачивать её. Если с течью не удасться справиться, то, скорее всего, корабль придётся покинуть. А этого ему ой как не хотелось. И дело было даже не в том, что от родной землицы отделяло их тысячи вёрст, а в том, что это будет первый корабль, который он, Донат, потеряет за время своего кормщичества.
Но и раздавшийся где-то час спустя крик: "Земля!", не избавил командира от плохих предчувствий. Словно оправдывая их, шхуну вновь затрясло от ударов. Это продолжалось недолго, но и этого хватило, чтобы у корабля сбросило с петель и оторвало напрочь перо руля.
Став неуправляемым, он превратился в игрушку свирепого ветра, который с радостью погнал его прямо к еле-еле различимому в чёрно-серой пелене берегу. И даже уроненные паруса и брошенные якоря не смогли остановить это движение. Носовой якорь никак не мог зацепиться за грунт, а кормовой лишь дёрнулся, как его канат, не выдержав натяжения, лопнул с громким хлопком.
Когда, наконец, и носовой схватился за дно, шхуну стремительно развернуло кормой к берегу. А ветер продолжал тащить её дальше. Якорный канат, натянутый как струна, буквально звенел и грозился вот-вот лопнуть. Поняв, что он долго не выдержит, Донат велел спускать шлюпки, но и этот приказ запоздал. Канат в очередной раз дёрнулся и… лопнул!
Понимая, что теперь столкновение с землёй стало неизбежно, мореходы хватались, кто за что мог. Многие, стоя на коленях, молились богу.
Штормовая волна, словно радуясь собственному величию, приподняла шхуну и с силой выбросила её на песчаную отмель. Треск ломающихся мачт, казалось, затмил рёв ветра. Рухнув на борт, отчего все не привязанные вещи сорвались со своих мест, шхуна протащилась по песку и, уткнувшись в высокий земляной обрыв, застыла в полулежащем положении, вздрагивая от налетающих ударов водяных валов.
И мореходам ещё невероятно повезло, что дикий берег не оказался нагромаждением валунов, о которые корабль мог легко разбиться в щепки, но и мокрый песок ещё не был полноценным спасением. Прихватив что первым под руку пришлось, мореходы спешно покидали останки корабля, уходя подальше от моря. Самым трудным было взобраться на вершину откоса, но с божьей помощью преодолели и это препятствие. Впрочем, все понимали, что всё только начинается, и впереди предстояло ещё много работы, а легко не будет никому…
Шторм окончательно стих лишь спустя сутки и команда сразу поспешила на берег, посмотреть, что стало с их судном. Увы, даже беглого взгляда хватило, чтобы понять, что быстро восстановить шхуну не получится. Если получится вообще, а то, возможно, придётся и вовсе строить что-то новое. Так что перед выжившими русичами замаячил призрак полноценной зимовки в незнакомой местности, для которой нужно было подыскать удобное место.
Для этой цели Донат, возглавивший, как командир, невольных робинзонов, отправил два отряда в обе стороны от места крушения, а сам остался организовывать выгрузку из останков корабля всего, что только можно было. Ибо никто не мог сказать, что именно понадобится людям уже завтра.
Отдельно доставали продовольствие. Любое, даже подмокшее. Последнее тут же выкладывали на сушку, поставив зуйков отгонять прожорливых птиц. А вечером внимательно выслушивали вернувшихся разведчиков. Ведь те видели куда больше, пока искали удобные места.
Земля, на которую выбросило русичей, в яркий солнечный день выглядела весьма привлекательно. Холмы, леса, красновато-белые песчаные пляжи и на удивление красная почва – всё это было и знакомо и в достаточной мере ново. Лес был в большинстве своём широколиственным, но с примесью хвойных деревьев, часть которых русичи видели впервые в жизни.
Как вскоре выяснилось, выбросило корабль на побережье между двух заливов, при этом всего в четырёх верстах от места крушения в восточный залив впадала небольшая река, большая часть которой оставалась пресной даже во время прилива. Да, с этого места было далеко до побережья, но ведь солёной водой много не напьёшься, а рыть колодец умельцев не имелось. Тех, что могли бы найти нужное место. А потому острожек решили ставить на берегу речушки, а на побережье можно будет и на лодке выходить, починить которую было куда легче, чем корабль.
А вот первой живностью, не считая птиц, кого увидели разведчики, стал чёрный медведь, ловивший на берегу рыбу. Услыхав голоса людей, он оставил свое занятие и, недовольно рыкнув, побрел к лесу.
– Ха, а мы, выходит не первые люди, кого мишка увидал, – усмехнулся абордажник Еремей, знатный охотник с берегов Онего-озера. – Видать часто тут местные самоеды ходят.
– Вот только к добру это или к худу, не ведомо, – вздохнул кто-то из-за спины.
– Ничто, – весело оскалился Еремей. – Вот острог поставим, пушки вытянем да порох просушим, а там и поглядим, что к добру, а что к худу.
И вот чтобы слова не расходились с делом, на следующий день часть мужиков отрядили на рубку леса. При этом большая часть всё также занималась разборкой трюмов "Аскольда". А небольшие отряды разведчиков, кроме знакомства с окрестностями, занимались и заготовкой продовольствия. Всё же на берегу оказалось почти шесть десятков мужиков, которые питались отнюдь не маковой росинкой.
Ну а поскольку никто не знал, каковы тут зимы, то решили первым делом построить большой бревенчатый сруб с печью, в котором можно было бы пережить и дожди, и морозы. А для лучшей обороноспособности соорудить по углам сторожевые будки, из которых было бы удобно отстреливаться.
Увы, не обошлось и без печального события. Море выбросило на берег останки троих погибших товарищей и их по православному обряду захоронили в местной землице. Службу, за неимением священника, провёл Донат.
Дольше всего думали-гадали о пашне. Благо, зерно на корабле имелось, так что можно было часть посеять под озимые, но не хотелось просто так потерять драгоценные зёрна. Вроде вокруг всё зеленело, но хватит ли плодородия местной землицы для овса и ржи, этого не знал никто. В конце концов, решили, что хуже не будет, зато в случае удачи по-весне можно будет пополнить запас, да полакомиться новым хлебом. Вот только работать мужикам пришлось вручную, ведь ни сохи, ни лошадок в округе отчего-то не наблюдалось. Но в трюме отыскались запасы железных кирок и заступов, а это всё лучше, чем ворочать землю деревянными лопатами и мотыгой из сучковатой палки.
На пахоту Третьяк, доросший из вахтенных начальников до старпома, собрал всю корабельную молодёжь. Приобщать их, так сказать, к однообразной и неблагодарной работе по расчистке и вспашке почвы. Но парни если и роптали, то не сильно: все понимали, что всё делается во их же благо.
Так и работали – лесорубы очистят участок леса от деревьев, а парни, идя следом, взрыхляли почву меж пеньков с помощью заступов, после чего удобряли, чем могли. Специально пал, конечно, не пускали, но вспаханную землю золой от сгоревших веток посыпали густо. После чего и зерно в землю высеяли. А тяжеленные стволы оттаскивали к месту стройки.
Время за работой летело незаметно. Вскоре на берегу речушки, выбранной для жизни, уже стоял большой, в два жилья сруб, а рядом с берегом начала пристраиваться банька. По окончанию сельскохозяйственных работ молодёжь всем скопом была перенаправлена на рытьё траншей под будущий частокол.
Кстати, кроме брёвен, пришлось помучиться и с пушками: тягать без телег многопудовые туши было тем ещё весельем. Зато порох, на счастье, промок не весь, и потому свои шансы при враждебном отношении аборигенов, робинзоны оценивали куда выше, чем до того, как укрепились на новом месте. Теперь они были готовы к любому знакомству.
И, разумеется, вскоре это знакомство произошло.
Аборигены, которых с лёгкой руки князя уже начали называть индейцами, появились из леса неожиданно, хотя сторожевые посты и были расставлены по периметру места зимовки. Что ж, умение своё быть невидимым местные индейцы показали во всей красе. Отряд человек в двадцать застыл на границе леса и с интересом рассматривал чем же занимаются пришельцы. А пришельцы, бросив работу и наспех вооружившись, тоже с интересом рассматривали индейцев.
Резко очерченные лица медного цвета, темные волосы, перехваченные кожаными ремнями с заткнутыми в них одним, двумя или тремя перьями, длинные конечности, куртки из дубленых шкур, широкие штаны, украшенные полосками кожи, и оружие, сделанное из камня и костей. Да-да, лишь у самого разодетого индейца – по-видимому местного вождя – был в руках бронзовый топорик. Топоры и наконечники копий остальных были либо каменные, либо выточены из кости, что вряд ли было опасным для кольчуг и байдан, но оставался ещё вопрос ядов. Как известно, дикари на подобные штучки великие мастера, а кольчуга от яда плохая защита.
Время шло, но оба отряда так и стояли на своих местах. Поняв, что играть в гляделки можно долго, Донат с силой вогнал топор в бревно и, подозвав двух молодцов из абордажников, смело шагнул навстречу индейцам, успев распорядиться, чтобы первыми никто огня не открывал.
Углядев изменение ситуации, от индейцев навстречу русским тоже шагнуло трое. Первым шёл высокий и довольно широкоплечий мужчина, тот самый, с бронзовым топором, который он предусмотрительно отдал молодому воину, стоявшему за его спиной. Пышный головной убор из белых перьев ниспадал на его затылок. Лицо его было типичным для местных: тонкий орлиный нос, выдающиеся скулы, продолговатый разрез глаз и резко очерченный подбородок.
Когда оба небольших отряда сблизились достаточно, индеец остановился, поднес правую руку к сердцу, а потом поднял обе руки вверх, согнув их в локтях, а тыльной стороной ладоней повернул к Донату. Увы, как всегда языковой барьер, бич всех подобных встреч, можно было преодолеть только языком жестов.
Глядя в спокойное лицо аборигена, Донат повторил его телодвижения, искренне надеясь, что это предложение мира и дружбы, а не чего-то иного. Вождь, смотревший на русичей до того настороженно, слегка успокоился, потом сложил руки на груди крестом, кивнул головой и что-то гортанно произнёс. Тотчас из группы индейцев выскочило четверо юнцов, положив перед Донатом тушу убитого лося.
Повинуясь скорее инстинкту, Донат позвал зуйка и велел принести спасённые с "Аскольда" бусы из цветного бисера и кой чего ещё, по-мелочи.
Кажется, с местными удастся договориться миром…
Отношения и вправду наладились. Молодой вождь Мемберту или его соплеменники довольно часто приезжали на пирогах, доверху нагруженных дичиной, сочными кореньями и плодами, которые их женщины собирали в лесу. Между прочим, местные индейцы оказались великолепными лодкостроителями. Их судёнышки были достаточно большими и, не смотря на кажущуюся хрупкость, вполне позволяли выходить в море под парусом. От них русичи и узнали, что выбросило их хоть и недалеко от большой земли – читай, материка – а всё же на остров, который местные звали Абегвейт. Ну а что место для жилья они выбрали не самое лучшее – это они и сами выяснили, когда вышли к берегам Рыбной реки. Вот где было достойное место для настоящего городка!
Торговый и культурный обмен двух народов шёл достаточно бойко. К Рождеству многие из индейцев уже довольно хорошо изъяснялись на русском языке. Да и среди мореходов отыскались индивидуумы, что смогли выучить индейский язык. Это вывело общение на иной уровень и вскоре русичи узнали, что племя когда-то обитало в других землях, но потерпело поражение в войне с материковыми соседями и вынужденно укрылось тут на острове. Да и с белыми людьми, правда, говорящими по-иному, чем русичи, они тоже были уже знакомы. Заплывали как-то сюда такие вот, на своих больших лодках. Вот только товаров у них было маловато, а после их ухода племя и вовсе поразила какая-то болезнь, от которой умерло много славных охотников и даже шаман. Поражение в войне и эпидемия и привели к тому, что женщин в племени оказалось куда больше, чем мужчин. Правда, как с удивлением узнали русичи, именно на женщинах и лежал вопрос о пропитании, но вождь справедливо боялся, что мало мужчин и много женщин может испортить кровь и поэтому хотел знать, не примут ли соседи часть женщин к себе, заплатив выкуп по низкой цене. Да, это идёт в разрез с традициями племени, ведь по их обычаям жених должен был пару лет повкалывать на тестя, показав себя, и лишь потом брать жену, заплатив достойный выкуп. Но вождь понимает, что рабочие руки русским были и в остроге нужны, а вот от защиты столь грозных воинов он бы не отказался. Ходившие на материк воины видели снующих разведчиков враждебного племени. Как знать, может, это боги и наслали бурю, чтобы привести сюда белых людей, помочь выжить детям леса?
Разумеется. Донат был не против такого предложения. А то у многих уже начинало понемногу сносить крышу от невольного воздержания. И при виде приплывавших к острогу индианок (а местные женщины управлялись вёслами не хуже мужчин и часто посещали лагерь на лодках самостоятельно), не только у молодёжи слюнки текли. Ведь не смотря на красноватый оттенок кожи и монголоидные черты, были они ладненькими: гибкий стан, две чёрные косы окаймляют смуглые и в большинстве своём довольно симпатичные лица. Да, не красавицы, но если учесть, что женщин у всех давно не было, то понятно, как они действовали на молодцов. А парни-то у него далеко не монахи. Учудить могли всякое, и это притом, что мир между русичами и индейцами был пока что слишком хрупок.
А то, что возможно повоевать придётся, так лучше уж за знакомцев вступиться, чем с их обидчиками потом общий язык искать. Да и вопрос: найдут ли ещё? Правда, придётся сруб на комнатушки поделить, но это того стоит.
В общем, после долгих разговоров пришли они к единому мнению. Племя изрядно пополнилось ножами и топорами из железа, а в остроге к весне было уже почти три десятка местных молодиц, да кое-кто уже и с животиком бегал. Да, может люди и во грехе жили, но зато мирно. И это мирное породнение лишь укрепило союз русских и индейцев, позволив нежданной колонии пережить свою первую зиму. То, на чём часто спотыкались европейские поселения. Помог, так сказать, бесценный опыт сосуществования с дикими народцами, выработанный на Руси. Ну а также понимание того, что о них, в отличие от оставляемых на берегу европейцах, никто не знает, а значит и шанс получить помощь от своих весьма мизерный.
Зима, как и дома, покрыла снегом и людское поселение, и притихший лес, но жизнь при этом не заглохла. Охотники всё так же ходили на промысел, кто-то посещал деревню вождя Мемберту, а плотники в глубине бухты ладили из останков шхуны мореходный корабль. Через океан на таком вряд ли кто рискнёт плыть, а вот вдоль бережков до самой Большой реки, которую Донат определил, как искомую ими реку Святого Лаврентия, вполне себе добраться было можно. А там, коль бог поможет, можно будет и своих встретить.
Пережили зиму легко, всё же на острове она оказалась умеренно холодной, и до настоящих русских морозов ей было весьма далеко! Правда, при этом она была довольно богатой на бури и метели. Весна тоже не спешила порадовать теплом, ну, по крайней мере, до той поры, пока не растаял у берегов морской лёд. Правда, не обошлось и без потерь. Так, одного охотника задрал мишка-шатун, а другой упал в реку да переохладился слишком. Зато цинга прошла стороной – отвары ведь никто пить не прекращал. Как и сырую воду почти не пили, во избежание, так сказать. Ну а банькой не только себя радовали, но и индеанок своих приохотили.
Всё ж таки не зря лекции по колонизации командному составу ещё перед отплытием читали. Словно знал князь, что у кого-то может такое вот случиться.
– Ячмень взошел!
Эти простые слова заставили многих в срубе бросить свои дела и поспешить на импровизированную пашню. Вот вроде бы и ничего такого, но это там, на Руси, а тут в тысячах вёрст от родимой землицы это означало, что быть мужикам с хлебом! Мясо, рыба, корешки – да, всё это было вкусно и питательно, но хлеб – это же хлеб!
Донат с непокрытой головой стоял на краю "пашни" и смотрел, как по всему полю зеленели ровные и густые всходы. Смотрел и улыбался.
Да, он не сохранил свой корабль, но, возможно, он сделал даже больше, чем того хотел сам князь. А ещё он вдруг понял, что нашёл для себя прекрасное место, покидать которое уже не очень-то и хотелось. Разве что на время – повидать родителей да сестёр с братовьями. Женой-то на Руси он так до сей поры и не обзавёлся…
* * *
Село Конюхово с постоялым двором и прилегающими деревнями нынче уже полностью принадлежали князю Барбашину. Годим ведь только с виду казался простецом, а на самом деле был ещё тот хитрован. Ну и денег князь тоже не пожалел. Так что не стоит удивляться тому, что оба совладельца, пусть и не сразу, но продали свои доли настырному послужильцу.
И едва став единоличным владельцем, Годим первым делом занялся постоялым двором, значительно расширив его и снеся все ветхие постройки. Теперь большинство купеческих караванов, что ранее старались поскорее добежать до городка, минуя селение, двигались по дороге неспешно, зная, что в Конюхово их ждёт сытый ужин и безопасный ночлег.
Стоял тут и ям. Но не государев, а княжеский. Ведь княжеская почта работала не хуже государевой, развозя корреспонденцию по разным местам. Так что порой в Конюхово забегало разом трое-четверо гонцов. И всем им был уготован ночлег и отдохнувшая смена лошадей.
Соседи, конечно, были не сахар, но Годим быстро заставил их себя уважать. А уж про набеги и потраву полей те, получив пару раз жёсткий отлуп, и вовсе позабыли. Был, правда, один сын боярский, что попробовал управу на не в меру борзого управляющего найти, так сам едва поместья не лишился. Годим ведь не сам по себе, он князя Барбашина человек был. А воевода, родом из захудалых, как узнал с кем тягаться надобно, так и пошёл на попятый.
Так что жизнь в вотчине текла своим чередом. По указу князя из крестьянских детей личный дворянин отобрал двух крепких отроков и принялся готовить их к службе ратной, так как с Конюхова и деревенек полагалось выставить аж полтора всадника. Вот чтобы они носом в грязь на смотре не ударили, и гонял их послужилец по всем статьям, включая и огненный бой.
Но главное – их мануфактурка, начатая когда-то с десяти махин, постепенно разрослась до настоящего гиганта, и теперь в ней имелось почти две сотни станков, которые приносили хозяевам предприятия изрядный доход. И нынче те из помещиков, кто воротил нос от предложения, сами просились взять их в пай. А ведь как всё начиналось…
Очередной зимний вечер Годима был скомкан прискакавшим всадником. Гонец по пути в Москву завёз управляющему письмо от старого товарища и теперь, сидя в кресле-качалке (удобную всё-же штуку выдумал или подсмотрел где князь), старый воин при свете свечей читал адресованное лично ему послание, в котором неплохо прибарахлившийся за время финского похода Рындин писал, что пора бы и им, по примеру своего нанимателя, денежными вопросами озаботиться. Ведь князь всегда говорил, что не стоит держать все деньги в одной кубышке, и уж тем более просто хранить их под подушкой на чёрный день. Деньги должны работать! И у него, Годима, есть под рукой всё, что для этого необходимо. А холст, мешковина, грубая ткань и мягкое полотно – всё это пользовалось большим спросом. Потому как домотканного на всё и всех уже не хватало. Так почему бы двум дворянам при деньгах не основать в таких условиях свою ткацкую мануфактуру по типу того, как им князь расписывал? А можно для успеха дела пригласить в долю и окрестных дворян. Им ведь воевать каждый год надобно, оттого за поместьями своими следить некогда, а детишки-то подрастают, долю свою требуют. А тут, какую-никакую, а деньгу выручат. Не сразу, конечно, но и они, в первый раз в набег на литовские земли уходя, не верили, во что это, в конце концов, обернётся. Ну, кроме князя, конечно.
Что ж, Годим был не против рискнуть, тем более дело и вправду выглядело стоящим. Он ведь на рынки часто сам ездил и что спросом пользуется, знал не понаслышке. Правда, для начала всё же пришлось потревожить своего князя, поскольку для надёжности дела стоило получить на него жалованную грамоту. Идти же привычным путём – значило затянуть дело надолго, да ещё и на "подмазать" пришлось бы немало раскошелиться. А через князя получилось довольно быстро, к тому же тот начинание своих людей одобрил и даже кое какие советы дал. Ну и в долю вошёл, причём не мехом или скарбом каким, а полновесным серебром, что было куда сподручней. Тем более соседи к его предложению вложиться в дело деньгами отнеслись прохладно. Кто-то нос воротил, кто-то у виска крутил, и лишь двое, неплохо так в зажитье поднявшиеся, наскребли по паре рублей, что было не сильно-то много: станки ткацкие брать стоило наилучшие, что бы ткани не хуже иноземных выходили, а такие пока что лишь в Новгороде и делали. И то понемногу, отчего стоили они немало. Оттого-то большую часть первых станков составили свои, привычные. И как потом оказалось – это даже было к лучшему.
