Текст книги "Князь Барбашин (СИ)"
Автор книги: Дмитрий Родин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 56 страниц)
Дмитрий Родин
Князь Барбашин 2
Вместо пролога
Зима 1518–1519 года в Крыму была жаркой. И вовсе не из-за погоды.
Первым, ещё в августе, из Руси прибыл Евстафий Андреев, больше известный как Останя, чтобы заявить хану о том, что великий посол князь Фёдор Пронский будет отправлен в Крым с поминками только тогда, когда в Москву доставят подписанную ханом и мурзами шертную грамоту. Позже, уже в ноябре, вновь в сопровождении посла Кудояра, с которым по пути в Москву совместно пережили ограбление астраханцами, прибыл дьяк Илья Челищев, с теми же требованиями и тайным распоряжением Остане отписать в Москву обо всех крымских делах, что сумел он прознать за то время, пока находился тут. Особенно о последних раскладах при дворе.
В Москве уже понимали, что власть крымского хана в значительной степени ограничивалась как местными крупными феодалами, так и турецким султаном. И что придворные группировки постоянно боролись за власть и влияние, как при дворе, так и в вопросах внешней политики, а точнее – в выборе направления для набегов, придерживаясь подчас прямо противоположной ориентации. Оттого переписка велась не только с самим ханом, но и с его родственниками и даже отдельными наиболее влиятельными вельможами.
Большинство мурз и беев давно уже поделились на партии, поддерживающие ту или иную державу оказывающую влияние на крымскую политику. Была среди них и так называемая "московская" партия, сторонники которой выступали за мирные отношения с Русью и совершении набегов на Литву и Польшу. Ведь честь и славу мурзы и беи видели лишь в войне, а богатство предпочитали добывать в ограблении соседних стран, а так же получая от них принудительные платежи, скромно именуемые "поминками".
На данный момент главами "московской партии" при Крымском дворе были представители яшловских беев Сулешевых. А именно мурза Аппак, его братья Мухаммед-ишан, Кудояр и Халиль, его сын Тагалды и сыновья Мухаммед-ишана – Селим-ишан и Сулейман-ишан.
Разумеется, крымский хан прекрасно всё видел и понимал, но не вмешивался, так как вражда разных партий между собой была ему, в сущности, на руку, выставляя его этаким верховным правителем, решающим, чью сторону он примет в данный момент.
Однако русичи недолго было одинокими в ханской столице. Вскоре в Кыркор примчалось и виленское посольство, в котором бывшего посла Ивана Горностая герба Гипоцентавр сменил более именитый Гаврила Тышкевич герба Лелива. Посылая одного из магнатов, паны-рада надеялись, что уж его-то к хану точно пустят, не то, что Ивана, которого крымцы даже не допустили в Ислам-Кермен, где тогда находилась ставка Мехмед-Гирея. По иронии судьбы в иной реальности на месте Тышкевича должен был оказаться Альбрехт Гаштольд, но в этой линии истории магнат счастливо коротал время в плену, и панам-рады пришлось избирать иного кандидата. Вот выбор и пал на Гаврилу, чью кандидатуру поддержали родственники по жене, Сапеги.
Вот только выполнить возложенную на него миссию пану Тышкевичу было весьма сложновато. Тон королевского послания, привезённого им, был резким. Король и господарь Литвы напоминал хану, что литвины исправно платят упоминки, а хан своих обязательств не придерживается. Он требовал освобождения забранных в ясырь людей, военных действий против московитов и чтобы крымцы не кочевали у границ Польши и Литвы. А вот денег с ним для поминков не было – слишком пуста была казна княжества. Так что можете себе представить радость, испытанную послом, когда доброхоты ему донесли, что и московиты хану денег не привезли и даже больше, грозят не привезти совсем, коли тот не пойдёт на их условия. Эх, были бы у него деньги, Гаврила точно знал, чтобы он сделал. Но денег не было. Он, конечно, прихватил с собой неплохую сумму из личной скарбницы, но это был не выход. Так что пришлось действовать больше уговорами, давая мелкие суммы и обещая золотые горы.
Как ни смешно прозвучит, но московское посольство занималось тем же самым и теперь многое зависело от умения послов вести мудрые речи и очернять своих противников в глазах своих сторонников и нейтралов. Многое, но не всё.
Как давно известно – успешная подготовка к войне начинается с выбора правильного союзника. И тут оказалось, что потомок византийских императоров пусть не на голову, но всё же оказался выше польского короля. Василий Иванович вновь подтвердил, что крепко думает об астраханском походе, особенно в свете того, что летом этими самыми астраханцами были ограблены послы его и хана. Такое оскорбление государевой чести без последствий остаться просто не может. Кроме того, великий московский князь предложил совместное владение не только Хаджи-Тарханом, контроль над которым был давней мечтой Гиреев, но и Киевом, владеть которым они тоже мечтали. Мол, давай, брат-государь, вместе повоюем сии города и вместе править будем. Говоря всё это, посол Останя добавил, что испытывая приязнь к брату своему, крымскому хану, государь велел своим порубежным воеводам ловить и наказывать тех разбойников, что выходят в Дикое Поле своим хотением, дабы полевать татарские кочевья. Казалось бы, на фоне предыдущих предложений мелочь, но тут подоспело известие с литовского пограничья. Опять отличились люди Дашкевича, пограбив татарские улусы, вырезав мужчин и угнав полон и множество скота. Конечно, набег был куда слабее, чем трёхлетней давности на Аккерман и Очаков, но сам факт его работал явно не в пользу литвинов. Да ещё король подлил масла в огонь, вновь угрожая выпустить из темницы золотоордынского царевича Шейх-Ахмеда.
О чём думал крымский хан, выслушивая эти послания, история умалчивает. Но паузу в принятии решения он выдержал знатную. Лишь в январе Мехмед-Гирей объявил свою волю. В Москву срочно отбыл полномочный посол мурза Аппак с шёртной грамотой и уверениями в дружбе и содействии. А в самом ханстве начали планомерно готовиться к большому походу на Литву, дабы наказать ослушника Сигизмунда, зажавшего для хана 15 000 злотых, которые обещался ежегодно выплачивать за ярлык, дарованный ему ещё отцом – ханом Менгли-Гиреем – в далёком 1514 году. Да и поход на ослабленную последними потерями Литву показался ему более выгодным предприятием, чем на ощетинившуюся копьями своих застав Русь.
Не менее жарко было в эти дни и в Великом княжестве Литовском. С ноября по январь в Бресте заседал вальный сейм, на котором паны-рада, магнаты, представители шляхты от каждого повета и отдельные паны, и князья, созванные специальными приглашениями решали наиболее срочные вопросы. И все они касались текущей войны. Точнее финансового её вопроса. Увы, но обычных поступлений в казну уже давно ни на что не хватало. Под давлением неотложной нужды Сигизмунд в который раз обратился к займам у своих князей и панов под залог своих имений. В ответ магнаты поддержали введение новой серебщины не только в срединных, но и в окраинных областях княжества. Теперь каждый пан и каждый урядник должен был дать с головы своей, своей жены и детей по золотому, то есть по 30 грошей, каждый шляхтич – по 2 гроша; простые же люди – по грошу. Большая часть этих денег должна была пойти на восстановление боеспособности армии. Заодно обговорили и сроки сбора посполитого рушения и наказания для ослушников. Княжество серьёзно готовилось переломить ситуацию в опостылевшей всем войне и сесть наконец-то за стол переговоров.
Да, послы Сигизмунда уже отправились к императору, чтобы просить его о содействии в переговорах с русскими, ибо силы были истощены, и страна не могла более продолжать эту войну. Но, как уже говорилось, переговоры всегда лучше вести с позиции силы, чем просящего. Тем более что ожидать адекватного предложения от сопредельной стороны не приходилось.
Так оно и оказалось. Даже посредничество посла императора не дало результатов. Впрочем, Сигизмунд Казимирович, охотно соглашаясь на его посредничество в переговорах, сильно сомневался в их успехе. И Василий III Иванович не подвёл своего коронованного коллегу. Он согласился, потребовав лишь оставить за Русью все территории, которые к моменту подписания перемирия будут находиться под его властью. Понятно, что пойти на подобное литвины не могли.
Да и в Москве, несмотря на холодную и снежную зиму, тоже не мёрзли. Правда, в Кремле вопрос войны с Литвой был не главным и не всеобъемлющим. Самым животрепещущим был как раз казанский вопрос. В декабре, наконец, почил-таки долго болевший Мухаммед-Эмин, и вместе с ним пресеклась династия Улуг-Мухаммеда. Теперь нужно было срочно сажать на освободившийся престол своего ставленника. Ведь выпускать Казань из-под своей руки Москва вовсе не собиралась, хотя Крым спал и видел на казанском троне своего царевича.
Следующим по важности стоял вопрос намечающейся войны нового союзника. Прибывший в Москву Дитрих Шонберг подробно информировал государя и думцев о деятельности своего брата – папского легата Николаи Шонберга – в империи, Венгрии, Польше и Пруссии. А так же о сокровенном желании римского папы Льва Х заключить с Русью церковную унию, не изменяя при этом ни православных обрядов, ни традиций. За это обещалось возвести Московского митрополита в сан патриарха, а Василию III Ивановичу предлагалась королевская корона.
В Москве прожекты Ватикана были приняты к сведению, и осторожный в действиях московский князь не стал рубить с плеча отказом, понимая, что бесплодные переговоры иной раз куда лучше прямой конфронтации. А вот к послу магистра вопросов накопилось много. Зачем, спрашивается, он настаивал на скорой чеканке денег, коли войну магистр так и не начал? Зачем уже более полугода сидит во Пскове дьяк Иван Некрасов с деньгами и наказом немедленно переправить серебро Альбрехту, как только будет получено известие о начале войны Ордена с Польшей? И вообще, собирается ли магистр вести войну или пойдёт на попятый?
Поздравив Василия III Ивановича с очередной громкой победой, Шонберг бросился пояснять причину задержки военных действий. Он сказал, что император предложил Альбрехту свое посредничество для урегулирования спора между Польшей и Тевтонским орденом ибо, по мнению Максимилиана, было бы очень плохо, если король Сигизмунд потерпит поражение, а великий князь Московский усилится еще более. И именно из-за уважения к императору и его поддержке Ордена в Европе великий магистр вынужден был отложить войну. Но, как это ни прискорбно, 13 января 1519 года император Максимилиан умер, и договор утратил свое значение. А ведь польский король, добавил Шонберг, сильно нуждается в мире. Он очень боится нападения татар и турок, а сеймы Польского королевства и Великого княжества Литовского предупредили короля, что они лишь тогда станут платить налоги, когда будет, наконец, заключен мир. Орденский посол посоветовал воспользоваться трудным внутренним положением Литвы и Польши и совершить на них очередной поход. По его мнению, наиболее подходящим местом для нападения будет Жмудская земля, ибо в ней нет ни войск, ни крепостей и полно всякого фуража и продовольствия. А с учётом новых приобретений это будет сделать весьма просто. А тем временем и магистр начнёт войну, как и обещал и русским войскам для отдыха и закупки провианта станет доступен такой форпост как Мемель.
Выслушав длинную речь орденского посла, бояре в ответ заверили его, что денежная помощь будет предоставлена, как и договаривались и что подлинное перемирие между Русью и Литвой будет заключено лишь тогда, когда король Сигизмунд вернет Москве все отчины и дедины, то есть, все западные русские земли.
В ответ, как и год назад, Шонберг попросил у Василия III Ивановича написать письмо королю франков, в котором великий Московский князь попросил бы Франциска I о дружественном расположении к Тевтонскому ордену и еще одно к курфюрстам империи с просьбой об избрании на пока еще вакантный императорский престол такого кандидата, который бы благосклонно относился к Ордену.
Да-да, русская дипломатия всё дальше выходила за рамки Восточной Европы, в которых крутилась последние пару сотен лет. Вот пришла пора наводить мосты и с Францией. Правда, и это знал пока только Андрей, из этого ничего не могло выйти, потому как у Франции, восстановившей свои силы после окончания войны с Англией, длившейся больше века, основным соперником ныне стала Священная Римская империя германской нации, во главе которой стояла Австрия. И Польша, соперница Австрии за венгерскую, чешскую и хорватскую короны, становилась естественным союзником для французов, а потому помогать в деле ослабления её они явно не собирались. А других интересов у Руси и Франции пока ещё не наблюдалось. Но всё же, впервые со времён Ярослава Мудрого, состоялась дипломатическая переписка двух стран, вновь открывших друг друга.
Вот так начинался новый, 1519 год. Год больших свершений и ещё больших надежд…
Глава 1
Однако самые жаркие баталии этой зимы разгорелись в церкви. Давно подготавливаемый и наконец-то собранный церковный собор казалось, потрясал сами основы уже почти век как ставшей де-факто автокефальной Московской митрополии. Вопросы, которые выносились на него, долго и скрупулёзно обдумывались церковными иерархами, а точнее «могучей кучкой» в лице митрополита, старца Вассиана и их ближайшего и наиболее верного окружения. В результате кроме церковного землевладения, на нём подлежали рассмотрению и такие, что в иной реальности прошли только на Стоглавом соборе. Ну и, разумеется, такое мероприятие не могло пройти без участия государя и представителей Боярской думы. А ещё на него был приглашён так удачно прибывший от патриарха Константинопольского Феолипта зихнийский митрополит Григорий.
Вообще-то, Григорий прибыл как глава официальной делегации, первой с того момента, как Москва не признала Флорентийскую унию, изгнала митрополита Исидора и порвала с Константинопольским патриархом. Конечно, на неофициальном уровне отношения с греческой церковью никогда не прекращалось, особенно в среде сторонников Нила Сорского, но официальный приезд стал возможен лишь сейчас, при митрополите Варлааме, известном стороннике нестяжателей. И Андрей очень надеялся, что в этот раз митрополит не откажется принять благословение от патриарха, который уже признал его вновь митрополитом Киевским и всея Руси. Ведь раскол единой русской церкви, произошедший после Флорентийской унии, на киевскую и московскую можно было преодолеть уже сейчас, а не в конце 16 столетия, когда Русь одной ногой стояла на пороге Смуты, а Киевская митрополия пошла на Брестскую унию.
Сам собор проходил в главном кафедральном соборе Русского государства – Успенском. Защищая ту или иную точку зрения, стороны произносили пространные речи, богато сдобренные цитатами из святых писаний, или ссылались на творения признанных отцов церкви. Дебаты были бурными, уступать не хотел никто. Однако, лишившись такого яркого лидера, как Иосиф Волоцкий, а потом и наиболее рьяных его учеников (митрополит провёл точечную чистку рядов, дабы заранее не возбудить клир), иосифляне постепенно сдавали одну позицию за другой. Нет, их не громили по всем статьям, давая возможность показать, что где-то им удаётся склонить участников на свою сторону, но все прекрасно понимали, что мелкие уступки не в счёт и главным будет вопрос о землевладении. А пока что решали такие вопросы, как взимание ставленнических пошлин или вопросы брака и венчания. Церковники хотели отменить постановления 1503 года, а Василий Иванович уже начинал задумываться о бесплодности жены.
Всё же прошедшие годы не прошли для нестяжателей даром. Как уж они там между собой разрешали противоречия, Андрей не знал, да и не хотел знать, а вот то, что на соборе они выступали единым фронтом и имели единую позицию по всем вопросам, было заметно и невооружённым глазом. И это позволяло им продавливать свои требования без обращения к мнению государя.
Ещё одним вопросом Собора стал животрепещущий вопрос образования. Да, в той, иной реальности, он был рассмотрен только на знаменитом Стоглаве, вот только ждать ещё три десятка лет у Андрея не было возможности, ведь без него ни о каком прорыве и говорить не стоило. Да и недаром же церковники проявили столько внимания его школе, а старец Вассиан всё выспрашивал, что к чему да как. Андрею, понимавшему, что современные западные примеры не встретят понимания у русских церковников, пришлось много поработать, насилуя память и листая старые, потрескавшиеся от времени трактаты. Ведь единственный пример, который прошёл бы на Руси, это Византия, или, как её здесь называли Ромейская империя. Причём не сейчас, когда она лежала под пятой у турка, а времён расцвета. И, слава богу, что частые пожары и ненастья ещё не всё сгубили в монастырских хранилищах, а тему школ хоть и не часто, но поднимали на попаданческих сайтах. Квинтэссенция прочитанного и вспомненного дала поразительный результат.
В Византии была, можно сказать, классическая система образования. Школа изначально была доступной для всех, а само образование, в отличие от Запада, было светским. Для церкви действовала Патриаршия Академия, в которой изучали правила толкования Библии, Евангелия, труды отцов церкви и богословия в целом. Вот её выпускники и занимали высшие церковные должности. Сама же школа делилась на младшую, где изучали орфографию, письмо, чтение, счет, пение и давали основы знаний по Священному писанию, и среднюю, где сообщались основные сведения по литературе, истории, мифологии, географии и иным наукам.
Да и своё, посконное, русское тоже не стоило отвергать. Ещё в древнем Киеве появилась высшая школа при соборной церкви, основанная крестителем Руси святым Владимиром. А знаменитый "Григорьевский затвор", про который он впервые узнал из книг Балашова и который, например, дал совершенное образование одному из блестящих филологов четырнадцатого столетия – Стефану Пермскому. Но монастырь не может заменить собою университета, а вот именно этот шаг так и не сделала Русь до самого конца семнадцатого века.
Когда собранные по крупицам данные сложились в одну схему, князь лучше понял горькое высказывание писателя Балашова про русскую учёность, из любимого с юности цикла про московских государей. Подобно маститому автору, он готов был задаться вопросом: ну почему всё это не превратилось на Руси в школы и университеты. Кто или что помешало. А проще говоря куды бечь и кого рубить.
Хотя, как писал один историк: "До конца XV века университет в Pоссии ни в коем случае не мог появиться, ибо его просто некому было основать. Все крупнейшие университеты Запада основывались могущественными государями. До создания единой России Иваном III не было и спроса на большое количество высокообразованных людей. Однако когда этот спрос возник, обучение в России осталось монастырским. Переоценить последствия этой трагической ошибки трудно.
В конце XV века академическая наука в Восточной Европе была в таком же зачаточном состоянии, как и на Западе. Ни о каком приоритете речь идти не могла. Но, возжелав основать университет, русские власти могли бы заполучить сколько угодно высокообразованных греческих профессоров, которых тогда сманивают в огромном количестве в Италию. И первый университет (пусть даже с иноземной профессурой) был бы тем не менее высшей школой нашей региональной культуры. Но момент был упущен, греки уехали просвещать латинский Запад.
А в конце XVI века царь Борис, стремясь учредить университет, уже столкнулся с мощной оппозицией высшего духовенства, обоснованно опасавшегося латинизации. Дело в том, что за минувшее столетие академическое отставание приобрело чудовищные размеры, и, чтобы в эпоху Годуновых основать университет, нужно было не просто пригласить латинских (преимущественно католических) преподавателей, но и ввести латынь в качестве языка преподавания, языка науки. Другого пути уже не было…".
Андрей, конечно, точно цитату не помнил, но смысл её тогда уловил. А ведь даже сейчас ещё можно было найти тех, кто мог бы обучать русских студентов на греческом – языке, с древности привычном на Руси. Пусть это были уже глубокие старики, но их бы хватило, чтобы воспитать первую волну учеников. А уж они потянули бы за собой новых, вытягивая Русь из того болота невежества, куда она потихоньку погружалась. А поскольку процесс этот только начался, то был ещё легко устраним без петровских перегибов.
Всё это было давно изложено на бумаге и донесено до слуха тех, кто хотел, а главное, мог, что-то изменить. И то, что этот вопрос встал перед Собором, для Андрея было приятнейшей новостью. Особенно слова будто бы сказанные митрополитом: "Мало ныне грамотных иерархов церковных, и от того – умаление веры и ересь от того же на Руси!" Однако теперь нужно было дождаться и решения по нему.
Ну и как предполагалось, главной фишкой этого Собора стал вопрос церковного землевладения. Тут уж забурлили все: и церковники и светские. Земля – главное достояние. Они и кормит, она и основной доход приносит. Дебаты достигли наивысшего накала: казалось, побеждённые уже иосифляне, ринулись в хорошо подготовленную атаку и первыми апеллировали к великому князю, как главному защитнику церкви. Но и нестяжатели смогли избавиться от радикализма в вопросе отношений церкви и власти. Вместо мутных, а подчас противоречивых высказываний, у них ныне была чёткая позиция, которая всё больше импонировала Василию Ивановичу. Раз нестяжатели уже не ставят власть церковную выше земной, и готовы поделиться землёй, то привлекательность иосифлян стала тускнеть в глазах великого князя. История, хоть и со скрипом, но всё дальше сворачивала в сторону.
Итогом четырёхмесячных дискуссий стало соборное уложение, отпечатанное на митрополитной печатне и которое должно было сильно повлиять на будущее всей Руси. В этот раз Василию III Ивановичу не удалось пролюбить дело отца из-за своих личных, сиюминутных властных рефлексов, как это произошло в иной истории. Напуганные за свою власть и судьбу слишком частыми совпадениями княжеских предсказаний с действительностью, митрополит и старец Вассиан сделали всю работу сами.
Как уступку иосифлянам можно было рассматривать то, что Собор вновь разрешил взимание ставленнических пошлин, лишь установив для них, равно как и для треб, твердую таксу. Как обычно, осуждались распространенные в народном быту пережитки язычества: судебные поединки, скоморошеские представления, азартные игры, пьянство. Правда, до запрета на общение с иностранцами, как на Стоглаве, дело не дошло, что Андрея сильно порадовало. Зато заставило сильно поволноваться заявление о двуперстии, недвусмысленно напомнив ему о Расколе. Но на счастье, всё прошло довольно тихо. Просто, как оказалось, Псков, совсем недавно присоединённый к княжеству, исповедовал троеперстие, вот московский митрополит и обязал его жителей вернуться к привычному на Руси двуперстию.
Зато животрепещущий вопрос о браке подарил надежду великому князю. Нет, церковь по прежнему считала идеальным браком самый первый, как несущий на себе печать Таинства (как о том сказано в послании апостола Павла к ефесянам). Второй не венчался, так как не является уже Таинством, но мог иметь благословение и не исключал супругов из церковной общины, за третий полагалось временное отлучение от церкви на 5 лет, а четвертый именовался уже преступлением, "понеже свинское есть житие". Сложнее всего был вопрос о разводе, после которого православный мог бы вновь вступить в брак. Ведь сам Господь в Евангелии вполне определенно указывает на одно единственное основание для его расторжения – это вина прелюбодеяния: "кто разводится с женою своею не за прелюбодеяние и женится на другой, тот прелюбодействует; и женившийся на разведенной прелюбодействует". Митрополит бы и не поднял его, если б не ведал про страстное желание государя и своё будущее. И теперь пришлось подводить, как говорится, научную базу под заданное решение. Увы, но даже учеников Христа испугало Его бескомпромиссное отношение к браку. Что уж говорить о других. Благо церковь, снисходя к немощи человеческой, давно уже дозволяла вдовцу или вдовице вступать в новый союз: по слову того же апостола Павла: "Жена связана законом, доколе жив муж ее; если же муж ее умрет, свободна выйти за кого хочет, только в Господе". Но развод всё одно почитался большим грехом. Поэтому не мудрено, что этот вопрос был встречен клиром в штыки, но со временем накал страстей опал и после долгих дискуссий было принято несколько условий, после которых брак можно было расторгнуть без ущемления прав православного на второй брак. Первым из них шло отпадение от Православия, потом прелюбодеяние и противоестественные пороки, как то содомия и скотоложство и лишь затем следовало то, что так ждал Андрей и государь.
Да, на Руси случалось, что браки расторгались из-за бесплодия жены, но формальным основанием для развода в таких случаях всегда служило вступление жены в монастырь. Традиция, которая победила закон. Ведь ещё Иоанн Златоуст считал, что другой супруг в этом случае не вправе вступать в новый брак, ибо такой брак подвергал бы сомнению благочестивую настроенность жены или мужа, давших согласие на постриг супруга. В общем, данная статья вызвала отдельный спор, но и она была принята в конечной версии уложения. Так что теперь Василий Иванович мог свободно разводиться, отправляя жену в монастырь, а митрополиту не требовалось переламывать себя и сподвижников: соборное уложение развязывало им обоим руки.
Было ещё несколько вопросов, в суть которых Андрей не вдавался, так как лично его они не касались, зато пристально просмотрел всё, что касалось земли.
Итак, главным решением Собора стало то, что владеть землёй монастырь всё же мог. Тут последователи отступили от мыслей своих более бескомпромиссных учителей, Нила Сорского и Паисия Ярославова, которые считали, что любая собственность противоречит иноческим обетам и несовместима со стремлениями инока, так как он отрекается от мира и всего, «яже в нём». Но и отступление это они оправдали опять же их словами о том, что иноки должны питаться исключительно своими трудами. А чем же кормиться бедным инокам, как не с земли? Так что саму землю монастырям оставили, но при этом установили общую норму, рассчитанную от количества послушников, больше которой они владеть не могли. А ежели количество послушников в обители увеличится, то монастырь мог обратиться к государю с просьбой увеличить их владения. Хотя все понимали, что вряд ли государь расщедрится на подобное. Тенденция, идущая во всём христианском мире, говорила об одном: когда Церковь обрастала землей, светские владельцы, несущие всю тяжесть службы своему государю, землю неуклонно теряли. Церковные же земли не только не входили в раздаточный фонд, но еще и не приносили в казну никаких налогов. А государю всея Руси нужны были земли не столько для раздачи приближенным к трону боярам, сколько для наделения мелкого и среднего служилого люда из которого и состояла его основная сила. Но, тем не менее, право обители обратиться было всё же оставлено.
А ещё было достаточно чётко расписано кто, как и в каком порядке будет отчуждать свои владения в пользу государя. Процесс намечался не быстрый и последними в этом списке стояли те обители, что расположены были по границам Руси. В общем, нестяжатели не решились рубить с плеча и решили дать время дальним и малым монастырям приспособиться к новым реалиям.
Однако уступка эта была больше показной. Количество угодий, которые монастыри всё одно должны были отдать, даже по приблизительным подсчётам были громадными. А уж количество высвобождаемых крестьян! Ведь те земли, что оставались монастырям по новому уложению могли обрабатываться либо самими монахами, либо нанятыми на сезон людишками, из тех, кто скитается меж двор в поисках работы. Больше ни о каком владении иноками православных людей речи не шло. Плюс ко всему все подношения монастырю могли даваться теперь лишь деньгами или товаром. Подношения вотчинами отныне были запрещены. Да и вообще подношения, согласно заповедям Паисия Ярославова, желательно было принимать только в крайних случаях.
Зато монастырям по-прежнему разрешалось заниматься любыми промыслами или вступать в артели, для чего они, опять же, могли нанимать сколь угодно охочих людей за достойную плату.
Отдельных дебатов вызвала статья об осуждении кабалы на православных. Получалось, что коли задолжает кто ныне обители, то судится с ним надобно по государеву уложению, но холопить православного отныне обителям воспрещалось. Как и содержать холопов. Дабы не развращать посвятивших себя божьему служению.
Внимательно прочитав полученный экземпляр Соборного уложения, Андрей в душе возликовал. То, что в той его реальности не удалось сделать ни Ивану III, ни Василию III, ни даже Ивану Грозному – удалось сотворить с его небольшой помощью. Нет, он нисколько не обольщался своей ролью, прекрасно понимая, что не будь церковь готова к таким переменам – ничего бы не произошло. Нет у него такой власти, как была у Петра, чтобы ломать всех и вся через колено. Но теперь ни Вассиан, ни митрополит не тянули кота за хвост и взялись за дело на пике побед и популярности, а не как в той истории, когда Василий уже охладел к «нестяжателям», устав от их критики его деяний. Да, им пришлось кой в чём наступить на горло собственной песне, но не стоит московскому митрополиту становиться подобным папе римскому. Зачем им лавры Никона? Зато признав власть великого князя, новая церковь сделал первый шаг по новому пути. Какому? Да кто теперь знает!
Возможно, что теперь Русь пойдёт по пути англиканской церкви – догматически очень близкой прежнему православию, однако возглавляемое московским Великим князем. Хотя, в иной истории был уже у неё опыт синодального управления от Петра до Николая Никакого и ни к чему хорошему это не привело. Церковь обюрократизировалась, став по факту частью госаппарата и быстро растеряла былой авторитет. А свято место, как известно, пусто не бывает. Не самый хороший вариант, но, скорей всего, самый возможный. Как с этим бороться Андрей не представлял, ведь, как и подавляющее большинство попаданцев, он знал лишь про упущенный шанс, а чем обернётся изменение ситуации, мог спрогнозировать лишь на ближайшую перспективу. Увы, но долгосрочное планирование (на два и более десятка лет) не тот конёк, которым обладает большинство людей на Земле.
Хотя, возможно, всё вернётся к симфониям святого Юстиниана, бывшего некогда могущественнейшим императором ромеев. И библейские книги переведут на современный русский язык. И вполне возможно, что возникнут, потому как будут нужны, религиозные учебные заведения наподобие византийской Патриаршей Академии. А глядя на неё и у государя созреет мысль об Университете.
