Текст книги "Князь Барбашев (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Родин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 50 страниц)

Глава 32

Тихо скрипнув, открылась маленькая дверца, и в келью, светлую от льющегося сквозь слюду большого окна дневного света, бочком вошёл монастырский служка. В руках у него была большая кипа бумаги, которую он с видимым облегчением водрузил на грубо сколоченный стол.

– Новую стопу принёс, отец Есиф, – молвил он, хотя занятый своим делом монах и не думал ничего спрашивать.

Служка немножко помялся у стола, а потом, словно набравшись смелости, подошёл поближе, зачарованно глядя на дело мастера-доброписца.

Рано поседевший от житейских неурядиц Есиф сидел на скамье, положив на колени специальную дощечку, на которой был закреплён лист бумаги. Для удобства под ноги монах подставил маленькую скамеечку. Справа, на невысоком столике с пюпитром, лежала книга, с которой он и списывал текст. На этом же столике находились письменные принадлежности. Обмакнув перо в чернильницу, Есиф не спеша дописал несколько строк, отложил перо в сторону и со вкусом потянулся, надавив ладонями обоих рук на поясницу. Потом посыпал лист мелким песком из особой песочницы, чтобы чернила скорее высохли, и поднялся на ноги.

– Что, Гаврилка, нравятся книги?

– А то, отче, – глаза парнишки радостно блеснули.

– Это правильно. Как писано мудрыми людьми: "книги – суть реки, напояющие вселенную, ибо они – источники мудрости, в них неисчётная глубина, ими мы в печали утешаемся". Оттого и труд мой востребован, что всё более людей к книжному учению приохочивается. Почитай без роздыху перепись веду. Ещё Берсеню заказ не сполнен, а ужо от Тучкова получен. Сынку его "Моления Даниила-Заточника" ко дню ангела переписать надобно.

Беседуя с послушником, монах между тем снял исписанный лист и, подойдя к самому окошку, принялся перечитывать написанное.

– Ну вот, без единой помарочки сделал, – гордый сам собой молвил он и отложил готовый лист в сторону. – А ты бы, Гаврила, перья бы подготовил, а то совсем все исписал.

– Сейчас и сделаю, отче.

Послушник спешно выскочил из кельи. Ему предстояло сбегать в кладовую и взять надёрганных перьев, давно заготовленных братом-экономом. Перья предпочитали брать из левого крыла птицы, поскольку их изгиб был более удобен для правой руки. Потом его оставалось лишь подготовить для письма. Для этого стержень пера обезжиривали, погрузив его в раскалённый песок, затем кончик срезали наискось особым ножиком, который с той поры так и зовётся "перочинным", и расщепляли. Теперь очинённым пером можно было проводить широкие, жирные линии "с нажимом", а без нажима – тонкие, "волосяные". Опахало – волоски, придающие перу красивую форму – в перьях для брата Есифа тоже нужно было срезать. Монах считал, что такое подстриженное перо хоть и было менее красивым, но зато становилось более практичным.

Пока послушник готовил писчие принадлежности, монах-доброписец занимался тем, что тщательно разлиновывал лист, намечая ширину полей и высоту строк. В отличие от большинства других мастеров-книжников, отчерчивающих поля при помощи обычной линейки, а высоту строк отмеряющих циркулем, Есиф предпочитал работать с помощью "хараксалы" – специального трафарета в виде рамки.

К тому времени, когда Гаврила вернулся с перьями, лист бумаги был расчерчен и готов к переписи. Взяв у послушника одно из перьев, он внимательно оглядел его и устало вздохнув, направился к своему рабочему месту.

– Ну что-ж, приступим, помолясь, – проговорил он, опускаясь на лавку. – А то урок я до самой темени не исполню.

– Отче, – внезапно спросил Гаврила, – а правду говорят, что в иных землях книги не переписывают доброписцы, а печатает машина?

Монах с сомнением покачал головой:

– Слыхал я о том, да только божеское ли это дело, Священное Писание бездушной машиной печатать?

– Так видать всё же божеское, – мотнул головой послушник. – Мне давеча Онька шепнул, что в Симоновой обители такую машину ладят.

Неожиданно Есиф рассердился:

– Ты думай, что говоришь! Онька ему сказал! Что твой Онька понимает? Охламон, что он, что ты! А ну ступай, квасу принеси. – И когда смущённый Гаврила выскочил за дверь, тихо добавил: – В писанную книгу человек душу вкладывает, а что та махина вложит? Жили мы без печатных книг и дальше проживём!

Вот только Есиф был неправ. Онька, простой служка при Симоновом монастыре, точно знал, что в специально отведённой просторной монастырской келье приехавшие мастера ладили чудную махину. Знал, потому, как был выделен игуменом в помощь тем людям. А аккурат после Пасхи была намечена первая печать.

И именно поэтому всю зиму Андрей носился как заведённый.

Сначала он заскочил в Березичи. Заслушал Германа о проделанной работе и остался доволен. Вотчина содержалась в порядке (немецкий орднунг, однако). За счёт унавоживания и травосеяния, к которому у немца неожиданно проснулась нестерпимая охота и интерес, урожайность ржи удалось дотянуть до сам-6, что позволило сделать неплохие запасы хлеба с одной только барской запашки. А оброк в размере четверти ржи, четверти овса и два алтына денег с каждой обжи принёс чистого дохода по сорок четвертей зерна и восемьдесят алтын, то есть два рубля и сорок две новгородки, что было очень даже прилично: большинство помещиков имели со своих владений всего рубль, от силы полтора дохода в год. К тому же сеянные травой поля и покосные луга дали не виданные ранее три сотни копён сена (а ведь в первый год едва сотню подняли!). В переводе на пуды это дало тысячу пятьсот пудов зелёной массы, что позволяло спокойно прокормить два десятка коней. А поскольку вся конюшня состояла из семи лошадок и пяти жеребят, то Герман, не долго думая, продал излишки сена по цене деньга за пуд, что дало вотчинной казне ещё шестьсот денег или три рубля. На коров же и иную живность вполне хватало тех копен, что достались князю по оброку. В общем, вотчина в этом году, с вычетом государевой подати в 30 алтын, обогатила князя на четыре рубля с хвостиком.

К тому же, силами бобылей, живущих в деревнях и питающихся работой "меж двор" Герман закончил-таки строительство "стекольного завода" и теперь там во всю распоряжался дорвавшийся до самостоятельной работы Брунс. С ним Андрей так же обстоятельно обговорил будущее производства и наказал Герману оказывать любекчанину всю возможную поддержку. Плюс немцу было велено продумать об увеличении сенокосных угодий, так как, не облагаясь налогом, они приносили в казну чистую прибыль большую, чем сама вотчина. Впрочем, Андрей и сам понимал, что из Березичей выжато практически максимум. Сам же заселил под самое не могу. Так что реальное увеличение доходности стоило ожидать только после пуска стекольного заводика.

Из Березичей отправились прямиком в Усолье.

Тут тоже чувствовалась хозяйская рука. Дом был обустроен, и в нём поддерживалась чистота и порядок. Сам Ядрей заявился на следующий день. Солеваренный промысел рос и креп. Хорошо показала себя вновь построенная варница, дающая около 20 пудов соли в день, что уже принесло за год почти 5,5 тысяч пудов (варничный-то год помене будет, паводок да ремонт с обслуживанием своё берут). И это был явно не предел. Ядрей, волнуясь, объяснил, что благодаря большой насыщенности рассолов суточную выварку можно поднять до 70 – 120 пудов (и это он ещё не знал, что Строгановы в этих местах добьются вообще гигантских цифр в 150-210 пудов в день). Но даже нынешние темпы дали бы Андрею 220 рублей только с одной варницы. Но варницу обслуживают люди, а им надобно платить за работу, плюс налог в рубль с варницы, да добавьте судовые издержки при транспортировке – вот и получается, что чистого дохода только треть и остаётся. Много это или мало? Да скорее много: боярин за должность 62 рубля в год получал, а простой дворянин, как уже говорилось, с поместья на 1-2 рубля в год существовал. А ведь были ещё свои варницы и доли в делах. Хотя с войны и пиратства, следует признать, он всё же больше заработал.

А неугомонный Ядрей уже предлагал целый бизнес-план. Поскольку рассол шёл хорошо, то на одну скважину можно было вполне поставить ещё три-четыре варницы. Быстро прикинув в уме порядок получаемых цифр, Андрей без раздумий дал согласие потратить доходы от продажи соли на строительство. И то: лучше вложиться сейчас, когда есть, так сказать, левая подработка, чем потом изыскивать лишние деньги. Он и так разом выбился в "лучшие люди" (как прозвали владельцев трёх и более варниц), а такими темпами ещё больше в отрыв уйдёт. Зато, когда на земли сии положат глаз Строгановы, ему будет, чем давать им от ворот поворот. Богатых земель и без Соликамска хватает, пусть там свою вотчину строят.

После Ядрея в гости пожаловали Иоганн и Игнат. Тут тоже всё было описано в радужных тонах. Да, медь они-таки нашли. На Григоровой горе, что стояла недалече от Усолки, только выше по течению Камы, а Пыскор-то, наоборот, стоял ниже по течению. Потому-то его искатели в первый год ничего и не отыскали, что совсем не там искали. Но исправились и нашли, и теперь точно можно было начинать своё литейное производство.

– Прости, княже, но почто нам новый немец, мы уже своих медников отыскали, – опустив взгляд, сказал Игнат.

– И что? Одно другому не помеха. Надобно мне, что б немец тот обучил наших мужиков главному, то, чего они не умеют: доменную печь ложить и на ней работать. Дабы, когда железо отыщем, не дедовским обычаем, а по-умному дело делали. И пушки чтобы лить обучились. И то мне к зиме надобно. Что б без немецких глаз орудия для ладей наших отлить, ибо не простые пушки те будут.

– А ныне что?

– А ныне пусть как есть льёт. Пушки лишними не будут.

Побарабанив пальцами по столу, князь вновь обратился к послужильцу:

– А заводик тут недалече ставь. Нечего на Пыскор таскаться. В трёх верстах, по речке Талице местечко отыщите, пруд отроете и плотину поставите. И про форт не забудь. А то, не приведи господь, не добегут мужички до городка. Кстати, что с местными?

– Всё, как ты обсказывал, княже. Через городских пермячей вышли на их лесных сородичей. Торговлюшку ладим честную, не притесняем. Ясак берём умеренный.

– И многие под нашу руку пошли?

– Увы, лишь небольшое племя князька Асыки. Они сильно соседями биты были, вот и откочевали сюда. А места-то ныне, по государевой грамоте, наши. Вот и примучили их малёхо.

– Ты с примучиванием не сильно-то торопись. Нам с аборигенами ссориться пока не след. Пока Казань под боком, слабы мы. А у Асыки этого сынки-то есть?

– Двое, – хмыкнул Игнат. – Младший, Айтюх, ныне новиком стал. А Салтык как есть, на себя роль окса примеряет.

– Что, отец слаб?

– Да нет, крепкий старик. Но сыну не препятствует.

– Вот что. Надобно этого Айтюха Асыковича сюда выманить. Да не силой, а лаской. А здесь уже по-нашему воспитать. А если с ним ещё сынков их набольших людей прихватить, то совсем хорошо было бы.

– Зачем, княже?

– То потом скажу, коль получится у тебя княжича выманить. В чумах-то их бывал?

– Бывал, кивнул головой Игнат. – И в чумах, и в избах ихних.

– В избах? – Андрей не сильно знал историю сибирских народов, а потому был честно уверен, что вогулы – лесные кочевники и живут в чумах (ну как в кино показывали).

Вот только оказалось, что он слегка ошибался. Вогулы вполне себе жили в поселениях, делившихся на постоянные и сезонные, создаваемые на местах промысла. Посёлок, или как они говорили, "павыл", обычно населяли несколько больших или малых, в основном родственных семей. Зимнее жилище в павыле – прямоугольные срубные дома, нередко с земляной крышей, и лишь на промыслах и пастбищах ставились конические берестяные чумы или четырёхугольные каркасные постройки из жердей, крытые берестой, ну а у оленеводов – оленьими шкурами.

Что же, понятие относительной осёдлости у вогуличей только шло на руку далеко идущим планам.

– В общем так, Игнат. Медеплавильный заводик ставь, как немец тебе обскажет. Ему помощь оказывать в первую очередь. К зиме с тебя умельцы пушки лить. Холопов для работ докупишь в том же Нижнем, ну и бобылей нанимай. Пущай за сытый живот поработают. Медный рудник разрабатывайте, но государеву долю откладывать не забывай. Как получу грамоту на владение, тут же потребуют сполна выплатить. Вот чтоб мне тут муха нос не утёрла. Ясно?

– Ясно, князь-батюшка.

– Ну, а раз ясно, то пошли поснедаем чего, а то уж брюхо ворчать стало.

Перекрестившись на надвратный образ, Андрей уверенно шагнул за ворота Симонова монастыря. Сегодня был великий день, к которому он шёл все эти годы. С благословения митрополита печатный стан начинал свою работу. И первой русской печатной книгой, как и в той, иной истории, вновь стал «Апостол».

Ну а почему бы и нет? "Апостол" – сокращённое название книги 'Деяния и Послания апостолов', входящей в состав Нового Завета. И эта книга была очень популярна на Руси.

Как и в той, иной истории, прежде чем пресс прижал шрифт к листу, была проведена огромнейшая работа. Для начала Данила с помощниками сконструировали и построили печатный станок. У московских литейщиков заказаны были новые шрифты по образцу, полученному от Швайпольта (причём спустя короткое время Андрей у них же заказал уже для себя ещё два комплекта, уплатив фантастические деньги). Потом монахами, под руководством самого Вассиана, было отыскано старое, не раз выверенное рукописное издание, с которого и предстояло набирать текст. Ну и изографы приготовили гравюры, которыми предстояло украсить книгу.

И вот, наконец, вся предварительная работа была окончена, и можно было приступать к печати. В келье, половину которой занимала махина станка, было не провернуться, но люди, пришедшие сегодня сюда, не обращали на стеснённость никакого внимания.

Брат Осьма раскрыл первую страницу рукописного "Апостола", и брат Илья, сверяясь с текстом, стал выкладывать литеры одну за другой на узкую железную полоску. Когда она заполнилась, он взял следующую. Каждая заполненная полоска – набранная строка текста. Брат Пётр аккуратно вставлял готовые полоски в особую раму. Вот так, строка за строкой, и была набрана первая страница.

Теперь брат Илья специальной кистью – мацой – представлявшей из себя кожаную подушечку, прикреплённую к деревянной рукоятке, нанёс на литеры чёрную краску. Потом, отдельно, промазал красной краской заглавные буквы абзацев и лишь затем положил сверху лист бумаги, надёжно закрепив его деревянными гвоздиками. После этого задвинул раму под пресс. Брат Осьма налёг на рычаг, поворачивающий винт, и пресс медленно опустился, прижимая лист к набору.

Все затаили дыхание.

И когда первый отпечатанный лист вышел из-под пресса, его тут же почтительно подали митрополиту, что специально прикатил в монастырь ради нового начинания. Тот внимательно всмотрелся в чёткие, блестящие влажной краской ряды букв.

– Воистину благое дело мы начали, братия. Отныне церкви наполнятся мудрыми книгами, донося свет истинной веры до прихожан, и не будет в них разночтений и пропусков ошибочных. Благословляю вас на труд ваш, братия, – и митрополит протянул отпечатанный лист брату Петру, который тут же повесил его сушиться.

Осенив работников крестом, митрополит удалился, и работа потекла своим чередом. Мерно опускался и поднимался пресс, молодые послушники рядками развешивали на верёвке отпечатанные листы.

Поняв, что он здесь теперь лишний, Андрей так же покинул келью, волей судьбы ставшую первой русской типографией. В коридоре его перехватил служка, сказав, что князя зовут к митрополиту. Вздохнув, направился следом за ним.

В келье, кроме митрополита находились старец Вассиан, пара незнакомых Андрею монахов, бывших явно не в малых чинах, и отец Иуавелий. Вот его присутствие точно вызвало у князя удивление. Он и не думал, что игумен летает так высоко!

– Что же, отрок, – тихо молвил митрополит, – слово своё, церкви данное ты сдержал. Это благой поступок, но скажи, почто заказал себе ещё буквиц печатных?

Андрей, услышав вопрос, непроизвольно хмыкнул. Надо же, а он у церковников-то под плотным колпаком. Впрочем, этого и следовало ожидать, вот только интересно, где течёт? Хотя, уже столько людей втянуто в оборот его дел, что подсунуть шпега для братии вряд ли составило труда. Ну да шут с ними, пока не мешают, но Лукьяну одно место накрутить придётся однозначно. Что б ворон не ловил.

– Так не дело это, блаженнейший владыко, церковную книгопечатню нецерковными книгами загружать. Вот и хочу в своей вотчине друкарню поставить, дабы поучительные повести да азбуковицы печатать.

– Неполезным делом задумал заниматься, отрок, – нахмурил очи митрополит.

– Отчего же, блаженнейший владыко. Всё одно мастера-доброписцы те повести под заказ пишут. Так позволь и мне сим делом заняться.

Митрополит Варлаам долго буравил взглядом стоявшего перед ним князя. Потом усмехнулся в начавшую седеть бороду.

– Смотрю на тебя, князь, а слышу слова покойного Геннадия. Что же, возьми на себя мысли его высказанные, но помни: коли что супротив церкви или государя печатать станешь, то не будет тебе прощения. Впрочем, позвали мы тебя по иному спросу. Слишком часто стали сбываться твои предсказания. Вот и хотим мы вновь поспрошать тебя. Почто не приемлет государь доводов наших?

– Потому как милы ему слова Иосифа о роли царя в жизни церковной. Давно ли архиепископа новгородского и псковского Серапиона с кафедры отринули? А всё почему? Потому как он за старину стоял, а действия Иосифа рушили традиционную систему взаимоотношений между иерархами Русской православной церкви, основанную на канонах. Вот только государю лестно было слушать льстивые речи волоколамского игумена, ведь в них тот высказывал мысль о приоритете светской власти над духовной не только в гражданских, но и в церковных делах. А на что ссылался игумен? На ромейских писателей, которыми в прошлом был выведен постулат о божественном происхождении монаршей власти, которой богом поручены забота и попечение о своих подданных, в том числе и о клире, а потому церковные дела должны были находиться под неусыпным контролем государя.

Ну и кто же от такого откажется? Вон римский патриарх возомнил себя выше государей и владетели тех земель сколь сил потом положили на борьбу с ним. Вы же, вопреки словам Иосифа, стоите за равноправие власти церковной и светской, а то и превалированием церковной власти над светской. Увы, но не даст государь никому над собой властвовать. Помните, как дед его митрополита Исидора с его унией своею властью отринул.

– То уния супротив православия была, – вскочив, Вассиан бодро прошёлся по небольшой келье. Не смотря на годы, старец был в неплохой форме, так как, не смотря на монастырское житьё, не иссушал плоть, как некоторые фанатики, длительными постами и непосильной работой, но, правда, и не грешил, как многие иные.

– Не будем о том, – согласно кивнул Андрей. – Хотя именно тогда московские князья и поняли, что даже митрополит ничто перед их властью. Во что это обернётся, я уже говорил, блаженнейший владыко.

Но вернёмся к государю. Приняв сторону Иосифа, он, всё же не отказался и от того, что даёт ему учение нестяжателей, – Андрей повернулся в сторону Вассиана: – Именно потому, когда между тобой и Иосифом пару лет назад возникло открытое столкновение, и когда Иосиф призвал великого князя провести розыск новых еретиков в Нило-Сорском скиту, государь, прочтя твоё "Слово ответное" занял сторону твою, отче, и даже запретил Иосифу вести с тобой письменную полемику. А ведь именно сочинениями своими взял Иосиф верх в деле Серапиона.

Проблема в том, что, кто бы не победил в этой борьбе – иосифляне или нестяжатели – церковь всё одно уже не будет такой как ныне. И не надо льстить себе, отче, и ты, и Иосиф готовы рушить церковные традиции, не цепляясь за каноны, как бы хороши они не были. Да, мать наша, церковь застыла буквально в шаге от реформ. И всё чаще высшие иерархи начинают признавать главенство великого князя над церковью. Вспомните: свергнутый собором за ересь митрополит Зосима и сменивший его митрополит Симон уже прямо называли великого князя в своих посланиях "самодержцем". И это елеем льётся на сердце государя.

– Но в Ромейской империи патриарх не подчинялся императору, и Церковь была свободна от воли государя, – вставил Вассиан.

– Ну и где ныне та империя, – усмехнулся Андрей, а про себя добавил: "и под кем ныне тот патриарх сидит".

– Да как можно, господь выше царей... – неожиданно вскочил с лавки один из незнакомцев, но властный жест митрополита тут же уронил его обратно.

– И в видениях своих ты видел, что и последующие государи будут низвергать митрополитов, буде те восхотят власти над ними? – усталым голосом вопросил он.

– Да.

– Понятно, продолжай.

– Важным вопросом, от которого государь и держит нестяжателей, является земля. Но тут, преподобный Вассиан, я с тобой не могу согласиться. Да, для Нила Сорского нестяжательство было принципом личной жизни и жизни его обители, а ты стремишься к тому, чтобы нестяжательство стало принципом жизни всей Русской Церкви. Вопрос о том, что церковь не имеет права владеть сёлами и землёй, поднимается тобой как самый главный. Более того он превратился в единственно главный, а все остальные проблемы отошли на второй план. Именно из-за земли за тобой пошли знатные люди, ведь они также за то, чтоб у монастырей не было вотчин. Вотчины по их пониманию – достояние только князей и бояр. И не к лицу инокам гоняться за землями и усадьбами, как это делают иосифляне. И я соглашусь, что вопрос о земле краеугольный.

Но что мы видим? Едва начав свою "Кормчую", ты уже столкнулся с вопросом, что никаких канонов, в которых было бы ясно выражено, что монастырям запрещено владеть сёлами, нет. А вот правила, в которых упоминаются села, а также экономы-монахи, в обязанности которых входит управление ими встречаются.

– Но ни в Евангелие, ни в Апостоле нигде не указано что монастырям, инокам и церковнослужителям надобно владетельствовать вотчинами, – пошёл в атаку Вассиан. – Есть лишь в святых правилах супротивно святому Евангелию и Апостолу и всех святых отец жительству. Та же ромейская Церковь в имущественном вопросе стояла на высказываниях Климента Александрийского, согласно которым богатство само по себе непредосудительно, а потому владение им, даже монастырям, даже в виде "сел с житейскими христаны" допустимо. Но грешно братии владеть душами, яко язычники да магометане, а самим предаваться неге и лени. Оттого идут все прегрешения, а люд христолюбивый отворачивается от Церкви.

– Но разве это требует лишить монастыри всех вотчин? Чем займёшь ты святых братьев, и откуда они будут брать себе пропитание? Нет, тут я с тобой не соглашусь. Надобно оставить монастырям ровно столько земли, сколь они могут обработать своими силами. А вот крестьян всех из монастырских владений забрать. Пусть божьи люди живут по заветам Сергия Радонежского. Ведь тот, будучи игуменом, и сам работал, и братию заставлял. Ну а ту землю, что в пусте будет лежать – отъять. Тогда монастыри сами ограничат себя той вотчиной, что смогут обработать, и сила и богатство обители будут зависеть уже от количества братьев, а не от количества сёл и крестьян.

– Но тогда знатные люди не возжелают пострига, ведь им придётся, словно смердам, возиться с землёй. И кто тогда будет править церковью? Мужик-лапотник?

– Прости, отче, но глупость то, что тобою сказано. Разве ж Сергий Радонежский не происходил из рода боярского? Но работы смерда не чурался. А ныне почитается Русской православной церковью святым и считается величайшим подвижником земли Русской. Или, по твоему, знатные люди в монахи идут не ради служению господу и дел подвижнических, а ради чревоугодия и безделья?

Больше всего во время спора Андрея интересовала реакция митрополита. Ведь обсуждался вопрос его силы и власти, а он выслушивает спорщиков так, словно его это не касается.

– Как у тебя всё просто, княжич. Признать главенство государя над церковью, а в замен забрать лишние земли, – съехидничал князь-инок.

– Конечно, – словно не замечая издёвки, согласился Андрей. – А когда государь захочет развестись – одобрить его желание.

– Ну это уже слишком! – опять вскочил всё тот же незнакомец. – Венчаных людей только господь разлучить может. Потому вдовцам да вдовицам в новый брак вступать не грешно. А при живой жене...

– Прости, отче, а не припомнишь ли ты, как дядя Димитрия Донского – Симеон по прозванию Гордый – на тверской княжне женился?

Ну да, удар был рассчитан точно: историей в нынешние времена, если это не касалось местнических дел, мало кто интересовался. Вот и монах как-то разом потух.

– Ну так напомню, – с язвительной улыбкой продолжил Андрей. – Он был женат, но не мог с женою творить дело детородное. А значить, не имел и наследника. И как бы клир и митрополит не сопротивлялся, а князь и года не прожил в браке, как развёлся и женился по новой тут-же. И тот, кто вопреки воле митрополита князя оженил – большую карьеру сделал. А митрополит, как ни ярился, а был вынужден тот брак признать. Так что, как писал мудрый Екклесиаст: "ничто не ново под луною". Василий мечтает о наследнике, и, если княгиня, не принесёт дитя, он задумается о разводе. И всегда найдётся тот, кто поддержит государя, как бы вы не сопротивлялись. И пусть вы разберётесь с Даниилом, но разве ж он один такой?

– Спасибо, князь, – вновь махнул рукой митрополит, останавливая поток красноречия. – Я услышал тебя. – Он повернул голову к Иуавелию. – Сопроводи крестника своего, игумен.

– Что, отче Иуавелий, – устало произнёс Андрей, едва они вышли из кельи. – Считаете речи мои слишком смелыми?

– Да, сын мой. Старец Вассиан давно не получал такой отлуп.

– А что владыко по этому поводу подумает?

– Мог бы вопросом этим задаться до того, как речи повёл, – строго произнёс игумен.

– Прости, отче, устал я. Да и не вижу подвижки в делах церковных, а мне с иосифлянами не по пути.

– Не всё, что внутри церкви деется на общее обозрение выносится, – многозначительно произнёс Иуавелий. – Но ты прав, вопрос второго брака главенствует над всеми спорами. Большинство стоит за неизменность. Ведь стоит дать поблажку в одном, и потом не остановишься.

– А коли случится, как в моём видении было, то кому легче станет, отче?

– Да уж явно не нам с тобою, – горько усмехнулся игумен.

Они в задумчивости остановились в коридоре.

– Прости, отче Иуавелий, а не мог бы ты пособить мне в одном деле?

– Денег опять просить будешь?

– Что ты, отче, я ведь не просто так былые заимствования закрыл. Денег мне ныне хватает.

– Так о чем же ты просить хочешь?

– Помочь получить из рук государя грамоту, позволяющую нанимать на службу иноземцев.

Игумен задумался.

– Что ж, я поговорю с владыкой, – наконец сказал он.

– Спасибо, отче, – горячо поблагодарил игумена Андрей.

– Ступай уж, непоседа, – с ухмылкой на лице ответствовал тот.

Когда князь выехал из ворот монастыря, уже вечерело. Темно-багровая полоса заката тускло мерцала из-под косматых фиолетовых туч.

Направляясь домой, он остановился возле деревянных лавок, в которых торговали книгами. Ради интереса заглянул в одну. Торговец, уже собиравший товар, немедленно подскочил к возможному покупателю.

– Чем торгуешь, братец? – спросил книгопродавца князь.

– Много чем, – засуетился тот. – Всё, что интересует покупателя. Есть жития святых отцов, благоверного князя Александра Невского, сочинения Иоанна Лествичника, изборник "Пчела", "Повесть о Вавилоне". А вот совсем недавно привезли: "Повесть о Дмитрии Басарге и его сыне Борзосмысле"

– А дай-ка мне её посмотреть поближе, – заинтересовался Андрей.

Взяв в руки тяжёлый том, он откинул обтянутую кожей крышку переплёта и увидел плотный, чуть шершавый желтоватый первый лист с причудливо выписанным красной киноварью заглавием, а дальше ровные ряды строк. Вчитался. Повесть захватила практически с первых строк уже тем, что явно выбивалась из традиционных норм литературы этого времени.

– А что стоит?

– Так, два рубля, да четырнадцать алтын, – ответил книготорговец.

"Ого! – про себя присвистнул Андрей – да тож доход с моих Березичей за год будет! Действительно дороги книги на Руси. Но ничего, скоро мы это поправим". Он минуту ещё поколебался, но, пересилив себя, протянул монеты продавцу. Книга была новая и занимательная, а он давно ничего нового не читал!