Текст книги "Правда"

Автор книги: Дмитрий Быков

Соавторы: Максим Чертанов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 34 страниц)

– От товарища Железного Феликса, – сказал он ломающимся голосом, глядя на Ленина с немым обожанием. – Здравствуйте, товарищ Ленин. Я товарищ Яков. Записочка вам.

Ленин развернул записку. Там было единственное слово: «Грач». Ни обещанного адреса, ни пояснений.

В первый момент Ленин ничего не понял.

– Твоя как фамилия? – спросил он строго.

– Лепешкин, – застеснялся товарищ Яков.

– А Грач кто?

– Товарищ Грач? – переспросил новый знакомый. – Это наш, это знаменитый... Вы не знаете разве? Да слыхали наверняка, его еще Послом кличут!

О После Ленин был наслышан изрядно. Грач был лучшим из курьеров Дзержинского, привозившим из-за границы и нелегальные материалы, и достаточно серьезные деньги. Репутация у него была безупречная, и Ленин в первый момент не поверил, что Феликс Эдмундович собирается пожертвовать любимым агентом. Впрочем, вероятно, тут не без подвоха – Железный явно заподозрил его; очень может быть, что беспрецедентная удачливость Грача действительно объяснялась, как бы сказать, его двойной игрой, – но это многократно осложняло задачу. Не просто убить, но и вычислить агента с таким опытом было непросто.

– Как его найти – знаешь?

– А как же! – радостно шмыгнул носом товарищ Яков. – Товарищ Феликс все как есть обсказал. Бауман его фамилия. Ох и хитер, говорят, – страсть! В гриме. Никогда не узнаешь, каков он из себя есть.

– Надо бы мне с ним поговорить, – задумчиво произнес Ленин. – Кстати, тебе товарищ Железный объяснил, зачем ты ко мне прикомандирован?

– Никак нет, он сказал, что в полное ваше распоряжение на две недели. Товарищ Железный мне заместо отца родного, я не то что ослушаться, я и переспросить никогда...

– Стало быть, лично с товарищем Грачем сможешь меня свести?

– Как возвернется, так тут же и сведу. Он завтра возвернется, с грузом, – Лепешкин счастливо улыбнулся собственной причастности к тайне. – Тогда и разыщу его, в лучшем виде. Я знаю, где его завсегда найти можно... кабинет егойный... с утра лучше.

«Мальчик непрост, – понял Владимир Ильич. – Совсем непрост. Ну, так ведь и я не лыком шит...»

– Иди-ка ты, товарищ Лепешкин, в лавку напротив и принеси мне портеру. Две бутылки, по две гривны. Понял? – и Ленин отсыпал ему мелочи.

– Письмо писать будете? – догадался товарищ Лепешкин. – Для конспирации?

– Какое письмо? – не понял Ленин.

– Ну а как жа! – радостно осклабился Лепешкин. – Товарищ Железный завсегда... Ежели портером написать, да потом смочить и зубным порошком «Дункан» засыпать, – сразу проступит!

– Смотри ты, – удивился Ленин. – Открою тебе, Лепешкин, ужасную тайну. Никому не выдашь?

– Как Бог свят, честное партийное! – перекрестился Яша.

– Портер, Яша, для того, чтобы его пить, – веско сказал Владимир Ильич. – Дуй, душа моя. Одна нога здесь, другая в лавке.

За стаканом портера Ленин крепко задумался. Портер всегда будил мысль. Товарища Яшу Владимир Ильич послал с запиской к репортеру «Московских ведомостей» Пронькину, а сам принялся продумывать комбинацию. Собственно, главное было ему ясно. Ему нужен был конкретный человек из числа постоянных посетителей «Уютного домика», требовалась небольшая сумма денег – в пределах двадцати пяти рублей, больше такая операция не стоила, нечего развращать статистов, – плюс желательны два репортера, из которых один бы собирал, а второй распускал слухи; подобные люди были у него на примете в любом из крупных городов России. Как провернуть дельце и не замараться – он уже представлял абсолютно четко; неясно было одно.

– Почему Грач? – спросил Ленин вслух и сделал большой глоток.

Ленинский стиль всегда был прост и эффектен – Ильич привык разрубать любые узлы; самым надежным было бы, конечно, явиться к Грачу и открыться ему, но тут возможна была самая подлая обманка: Феликс в сговоре со своим любимцем (Грач считался его фаворитом номер один: образцовый конспиратор!). Ленин приходит к Грачу, излагает ситуацию – а тот бежит к Феликсу и... Тогда Грач, несомненно, предупрежден и о попытке убийства, и вся эта грандиозная мистерия ставится только для того, чтобы Ленина в момент убийства поймать за руку. Ленин готов был ждать от Феликса чего угодно, тут пределов не было, – люди представлялись Железному пешками, а с пешками не церемонятся. Но если даже предположить, что Железный ни в чем не врал, – говорить с провокатором напрямую было опасно. Никогда не знаешь, на что способны двойные игроки.

Так ничего и не придумав, на следующий день Ленин пинком разбудил Лепешкина, спавшего в прихожей на Надином сундучке (саму Надю в порядке исключения пришлось уложить с собою – она всю ночь, не шелохнувшись, пролежала спиной к Ильичу, ужасно смущенная).

– Валяй, веди меня к своему Грачу.

– Сей минут, – торопливо сказал Лепешкин, быстро ополоснулся, пригладил вихры и повел Ленина к Бауману.

На восемнадцатой квартире в шестом доме по Варварке была укреплена начищенная дощечка:

«Д-р Бауман-Мирбах, психические эпидемии и параличи. Половые расстройства. Новейшая венская школа. Прием с 10 до 12 каждодневно».

– Э-хе-хе, – задумчиво сказал Ленин. – Бауман-Мирбах, стало быть?

– Aгa. Они немцы.

Ленин достал любимые часы-луковицу. Была половина одиннадцатого, самый приемный часу доктора Баумана. Кажется, сама судьба подталкивала его к тому, чтобы немедленно напроситься на прием и по крайней мере определиться, кто таков Грач.

– Ты, Лепешкин, свободен до семи вечера, – сказал Ленин. – К семи жду. До того погуляй, что ли... к девкам там или мало ли...

– Я человек сурьезный, – нахмурился Лепешкин. – Чего вы меня к девкам отсылаете? Я лучше пошел бы листовки разбросал. Нет у вас листовок?

– Откуда у меня листовки, дурень? – прошипел Ленин. – Я с таким товаром не связываюсь... Пшел гулять, сказано! – и отсыпал помощнику два рубля мелочью. Лепешкин, обиженно шмыгая, ссыпался вниз. Ленин решительно повернул рукоятку звонка.

Дверь приоткрылась. Взору Ленина предстала пухлая, дородная немка – за границей такие служили в дорогах санаториях, возили паралитиков в креслах на колесах.

– Фы к токтору Пауману? – спросила она подозрительно.

– Точно так-с. Дело, не терпящее никаких отлагательств.

– Но вам назнатшено?

– Голубушка, откуда мне может быть назнатшено?! – взмолился Ленин. – Это же случилось только что! И если не принять срочных мер, дойдет до греха! Их бин кранк, зупер кранк! – добавил он для пущей убедительности.

– Кхарашо, я толожу, – нехотя согласилась толстуха. – Прохотите, но знайте, тшто токтор Пауман не принимает без предварительной токоворенности...

«Вот чорт, – подумал Ленин. – Важная шишка. Где только Железный его подцепил? И что за интерес такому врачу работать с нашими? Разве из профессионального любопытства – компания-то в самом деле психиатру на радость, один Богданов с его идейками чего стоит... Но какова наглость! Еще договариваться с ним о приеме... Когда приду к власти, первым делом заставлю всех врачей работать без предварительной договоренности. Помилуйте, у человека, может быть, геморрой...» Ленин не страдал геморроем, но много о нем слышал. Говорили, что при сидячем образе жизни он почти неизбежен – и тогда приятнейшее из наших отправлений превращается в сущую пытку, исключающую и чтение, и размышление о прекрасном...

– Фелено просить, – сказала толстуха. Ленин оставил в прихожей трость и потертый цилиндр. Кабинет Баумана был роскошен – диван с зеленой шелковой обивкой, тяжелый дубовый стол, голубые бархатные портьеры... На стене висел портрет бородатого еврея средних лет, но явно не Маркса и даже не Энгельса. О Марксе и Энгельсе Ленин знал только, что один из них был еврей, выдумавший хитрый коммерческий трюк: он написал книжку якобы о том, как зарабатывать капитал, – набив ее на самом деле всякой ерундой, буквально первым, что пришло на ум. Идея была очень еврейская, выгодная – все покупали загадочное сочинение, натыкались на долгие рассуждения о рабовладении и какой-то прибавке к стоимости, честно вчитывались, но рано или поздно догадывались, что их провели. В России эту обманную книжку давно запретили и правильно сделали. Находились, однако, идиоты – их называли «марксистами», – которые утверждали, что во всей этой абракадабре, написанной хитрым автором для заполнения бумаги, можно отыскать сокровенный смысл и скопить-таки капитал; для этого надо читать то по диагонали, то через строку, то задом наперед, – иные прибегали даже к каббале, но пока никаких новых способов обогащения не открыли. Ленин-то сразу смекнул, что ничего такого Маркс не знал и просто нажился на людской доверчивости, – а если бы ему был ведом таинственный способ наживания капитала, он бы уж как-нибудь обеспечил себя; поговаривали, однако, что умер он богачом и все свои деньги завещал Энгельсу для расширения книжного бизнеса, и уже Энгельс написал будто бы два других тома «Капитала» и еще брошюру о том, как захватить власть сначала в семье, а потом и в государстве, – но то ли у него не было марксовой ловкости, то ли аферу наконец раскусили, и никаких «энгельсистов» уже не появилось. Слухи о тайном марксовом богатстве наверняка распускали сами марксисты, надеясь подпольно распространить как можно больше экземпляров якобы шифрованной книжки. Ее переписывали от руки и прятали по чердакам, хотя правительство честно делало все возможное для пресечения наглой аферы. Ильич над всем этим только посмеивался. Надо будет со временем написать книжку о том, как все устроено, или даже газету. Назвать ее «Правда» или «Вся правда». То-то будут раскупать!

– Здравствуйте, – мягко сказал хозяин, огромный, полный брюнет с широкой лопатообразной бородой. – У вас срочное?

– Очень срочное, – кивнул Ленин. – Совершенно безотлагательное. Благодарю, что приняли, не то могла бы пролиться кровь. («Экий боров! С таким не то что одному, но и при помощи Лепешкина не управиться... Задавил бы как есть; впрочем, никто никого убивать не будет».)

– Очень интересно, – доброжелательно сказал Бауман-Мирбах. – Вы страдаете явлениями психического паралича, имеете симптомы нервной эпидемии или же полового расстройства?

– Полового, – быстро сказал Ленин. Он сообразил, что в этой сфере понимает все же больше, чем в параличах.

– И что же, вас тревожит бессилие? – сочувственно спросил доктор.

– Совершенно наоборот, – горячо сказал Ленин и на всякий случай трижды постучал по деревянному столу. – Абсолютно противное тому, что вы только что сказали. Напротив, меня тревожит исключительное, совершенно исключительное желание.

– Благоволите присесть, – широко улыбнулся Бауман. – Случай крайне интересный. Какого же рода желание вас тревожит?

– Я желаю полового наслаждения, – признался Ленин.

– Что же, это желание многим свойственно. В нем нет ничего болезненного...

– Многие – это многие, – отмахнулся Ленин. – А я желаю постоянно. Просто, знаете, ни о чем другом думать не могу.

– Что же, и сейчас? – не на шутку заинтересовался врач.

– Сейчас – нет, – признался Ленин. – То есть это возникает только в женском обществе.

Бауман, казалось, разочаровался. Вероятно, он – как большинство заграничных психиатров – был так уверен в своей неотразимости, что уже приготовился отбивать атаки ленинских домогательств.

– Но с такой силой, – горячо продолжал Ленин, – что это уже начинает привлекать внимание. Я еле сдерживаюсь, и женщины, ощущая своеобразный магнетизм, тянутся ко мне, забывая всякие приличия.

– Это весьма любопытно, – задумчиво сказал Бауман. – Прежде чем мы, однако, приступим к лечению, я должен вас предупреждайт... Вы имеете дело с представителем новейшей венской школы. Я имею честь к ней принадлежайт уже более восьми лет. Основатель нашего направления – профессор Фрейд, широко известный в лучших семействах Европы. Наше учение дает блистательные результаты...

– Я понял, – быстро сказал Ленин. Упоминание о лучших семействах Европы быстро навело его на мысль, что перед ним опытный и умелый шарлатан, который сейчас примется выколачивать из него деньги, а после пяти ни к чему не ведущих бесед по три рубля каждая пропишет ему брому и оподельдоку. – В настоящее время я не располагаю средствами, но...

– О, это пустое, – отмахнулся Бауман. – Если случай может меня заинтересовайт, я работаю часто из одного научного интереса. Новейшая венская школа имеет в России богатейший материал... Но я должен вас предупреждайт о другом: в процессе психоаналитического исследования вы можете узнать о себе много таких вещей, которые подействуют на вашу психику значительно тяжелее, чем вы можете представляйт сейчас.

– Из какой именно области? – заинтересовался Ленин.

– О, разнообразно... Но в основном из области раннего детства, из времен, когда вы бессознательно желали весьма странного. Если вы готовы со мной совершает путешествие по темным лабиринтам вашего прошлого, я со своей стороны приложу все усилия для выявления первичной травмы.

– Никакой травмы не было, – поспешно сказал Ленин. – Я рос здоровым, крепким мальтшиком. – По удивительной своей способности немедленно находить общий язык с любым собеседником он иногда бессознательно копировал его манеры: с заикой – заикался, с немцем переходил на немецкий акцент. Впрочем, выговор Баумана был правильный, почти московский, – немца в нем выдавали только глагольные окончания да несколько толстые «ч» и «ш».

– Это все так говорят, – ласково улыбнулся Бауман. – Утштите, что я требую абсолютной тшестности – без этого не может быть психо-анализирования. Скажите, кто была ваша добрая матушка?

«В конце концов, чем я рискую? – подумал Ленин. – Он меня никогда не видел и вряд ли еще увидит...»

– Представления не имею, – сказал он бодро. – Я воспитывался в чужой семье.

– О, так это уже многое объясняет! Вы никогда не знали своих родителей?

– Никогда. Моя приемная мать была женщина в высшей степени достойная, но она никогда от меня не скрывала, что я подкидыш.

– Это хорошо. Я за полную откровенность. Так видите ли, тшто лежит в основе новейшей венской школы: всякий ребенок в детстве желал вступить в половую близость со своей матушкой. Это звучит странно, но разве вы не слышали, как дети предлагают жениться на своих матерях, когда умрет папотшка? Мы предпочитаем называйт это комплекс Эдипа.

Ленин от души расхохотался.

– Многие реагируют так, – кивнул Бауман. – Но если вы пройдете со мной весь лабиринт своего бессознательного, вы вспомните и большее. Большинство детей всегда боятся, что отец будет отрезайт им вивимахер, вы понимайте, о чем я...

– Но почему?! – возмутился Ленин.

– Потому именно, – увлеченно излагал психоаналитик, – что отец должен подсознательно ревновайт. Вы желаете вступайт в связь с матушкой, но добрый батюшка уже наготове со своим тшик-тшик! Мы называем это отец-кастратор. Кстати, именно в России я получил удивительный материал, – чувствовалось, что внимательный собеседник был в жизни Баумана-Мирбаха редкостью, и он торопился поделиться наблюдениями с благодарным слушателем. – Видите ли вы, в России Родина и Государство – это понятия отшень разные, отшень. Можно даже сказайт, что Родина и Государство совершенно отдельно. В Германии не так, в Австро-Венгрии далеко не так, – в России же между Тзарем и Отечеством как бы заключается мистический брак, и потому у каждого русского есть два родителя – Тзарь и Родина. Русский желал бы любить Родину, но это греховно, противозаконно, так как ее уже любит Тзарь. И всякий русский опасается, что Тзарь кастрирует его за любовь к Родине. Кстати, так оно чаще всего и происходит.

– О да! – воскликнул Ленин. – Героические борцы... в застенках... и всякое такое.

– Именно, – кивнул Бауман. – Каждый русский хочет любить, но его останавливайт страх. Исключительное право любить матушку-Родину имеет государственный человек. У русского к матушке отшень, отшень большой Эдип-комплекс. И от этого брака могли бы стать удивительные плоды... Но наготове с чик-чик стоит Государство, и тот, кто сильнее всего любит, получает и самый большой тшик-тшик! – Бауман сладострастно закатил глаза. – Впротшем, те, кто вырос без папотшки, не испытывают столь сильный страх и потому храбрее любят Родину. А ваш случай особенно увлекателен: вы не знали также и мамотшки, а потому все время бессознательно ищете ее вокруг себя. В детстве вы не успели реализовать ваш Эдип-комплекс и ищете мамотшку в каждой женщине. Замечали ли вы... простите такой вопрос... замечали ли вы, что вас особенно привлекают некие тшасти женского тела?

– Грудь, – ляпнул Ленин первое, что пришло ему в голову. Кстати, он не лукавил. В молодости ему нравились небольшие и упругие, с годами он начал ценить крупные и мягкие.

– Отлитшно! – воскликнул Бауман-Мирбах. – Видите ли вы теперь сами, что всегда бессознательно тянетесь к материнской груди?

– Но это совершенно другое! – защищался Ленин. – Младенец жрать хочет, а я вовсе нет...

– Это тшутки бессознательного, – улыбнулся психоаналитик. – Вы хотите к мамотшке, а потому хватаетесь за грудь, как за спасательный круг в жестоком мире. И пока вы не найдете настоящую мамотшку, вы не успокоитесь и будете желать еще и еще...

– Где же я ее возьму?! – возмутился Ленин. – Мне что, так и мучаться, пока я не...

– Может быть, это будет Родина, – поднял палец Бауман. – Русские не зря называют ее не Фатерлянд – земля Отцов, – но Родина-мать, Русь-матушка... Если вы по-настоящему полюбите Родину, вам будет уже не так сильно хотеться другую женщину...

– Не думаю, – усомнился Ленин. – Но неужели это неукротимое желание – лишь следствие воспитания в приемной семье?

– Конетшно! Вы и не знаете, какие бывают странные случаи. Я пользую тут одного тшеловека, удивительной души и больших способностей... Он обратился ко мне с жалобой на странные, отшень странные желания. Он долго сдерживался. Этот тшеловек сильный, из тех, которые не жалуются никогда... Но тут он, видимо, испугался себя самого. Он спросил, что будет с ним дальтше. Дело в том, тшто еще ребенком он любил свою сестру... Но она погибла, слутшайно, без его вины. С тех пор он во всех детях видит ее тшерты, отшень любит детей, но особенно – мертвых детей. Вы можете понимайт, как это ужасно?

Ленин почувствовал некое дуновение в воздухе, вроде тихого шевеления портьер; ничто, конечно, не шелохнулось, – просто игроцкое чутье именно так подсказывало ему, что здесь надо насторожиться. Бауман рассказывал очень странную историю, и она не могла, конечно, иметь к Ленину никакого отношения... а все-таки здесь надо было держать ухо востро, и он подобрался.

– Вы хотите сказать, – осторожно уточнил он, – что он хочет... делать детей мертвыми?

– Да, – грустно кивнул Бауман. – И не только детей, а и всех людей он со временем захотшет привести к этому состоянию, ибо оно кажется ему идеальным. Господин Фрейд, – Бауман почтительно кивнул на портрет еврея, – как основатель новейшей венской школы уделяет много внимания случаям некрофильства. Начинается невинно, а кончается всегда полным разрушением личности. Тшеловеку хочется убивать, только убивать. Эта страсть овладевает... она не оставляет... Этот странный, отшень талантливый тшеловек уже приговорен. А все из-за травмы в детстве. Я вынужден был сказайт ему это. Он героитшески выслушал меня. Отшень, отшень сильный тип, он и сам мог быть неплохой психоаналитик... Такой пронзительный взгляд...

Ленин отчего-то всегда вызывал у собеседников желание выговориться, отлично знал эту свою способность и внимательно слушал каждого встречного – так выговорились перед ним когда-то шушенские золотоискатели, так откровенничали с ним теперь большевики... Он знал, что лишних сведений не бывает – все зачем-нибудь нужно; Бауман-Мир-бах явно говорил о важном. Оставалось понять, как именно все это связано с заданием Дзержинского убить его.

– И вы сказали пациенту, что надежды нет?

– Ни малейшей. Я пообещал ему, что, конетшно, никому не сообщу о его скором превращении в убийцу... Если, конетшно, он еще не начал.

– Интересно, а самого психоаналитика такой клиент убить не может? – осторожно спросил Ленин. – Все-таки вы ему сказали довольно ужасные вещи. Как с этим жить?

– О, не беспокойтесь, – уютно заколыхался Бауман. – Психоаналитик умеет распознавать опасность... Для всякого пациента он немного Бог, и литшно посягнуть на него для больной психики непосильно. Главное же, тшто этот тшеловек неспособен убивать тех, кто сильнее его. Его некрофилические желания направлены только на малых и слабых – жентщин и в особенности детушек. Я не могу вызывайт у него таких тшуств, меня он только боится.

– Интересно, – протянул Ленин. – Во тьме ночной пропал пирог мясной... А как он выглядел? На случай, если встретится, – чтобы хоть держаться подальше...

– Это вратшебная тайна, – строго сказал доктор Бауман. – Но он легко меняет внетшность, сам сказал мне об этом. Так тшто на всякий слутшай держитесь подальше от мужчин, которые любят детей.

В эту секунду Ленин с небывалой ясностью понял все. Железный, конечно, не ожидал, что Ильич вот так прямо и попрется на прием к Грачу, – ведь если готовится убийство, опасно заранее знакомиться с будущей жертвой... Но Ленин оказался хитрей и поперся – а теперь стал обладателем главной тайны Феликса. В том, что Железный – душевнобольной, если не окончательный маньяк, он почти не сомневался и прежде. Теперь все встало на свои места. Бауман, конечно, не был никаким курьером. Не был он и Грачом – Дзержинский элементарно солгал Лепешкину. Грач возил себе деньги из-за границы и не представлял для Железного никакой опасности, а Бауман влип в переделку единственно потому, что Феликс явился к нему лечиться и ненароком выдал себя. Профессор, сам того не желая, оказался посвящен в главную тайну русского революционного движения. Маньяк во главе революционной партии – лучшего подарка для охранки нельзя было желать. Революция окажется скомпрометирована навеки. Вот почему Феликс приказал убить психоаналитика... пристрелить его своими руками у него попросту не хватает духу. Конечно, Ленин не поверил, что вся любовь Дзержинского к детям проистекает от желания убить их. Эта новейшая венская школа что-то слишком сильно заморочилась на связи любви и смерти. Но что Феликс болен, в том нет сомнения... и что теперь делать?!

– Разговор с вами, – сказал Ленин, – открыл мне глаза на многое. Сколько с меня за сеанс?

– Обытшно я беру пять рублей, – застенчиво сказал Бауман. – Это немало, но помощь отшень отшевидна...

– Я зайду еще, – пообещал Ленин, вынимая ассигнацию. – Чрезвычайно, чрезвычайно познавательно.

2

Ленин наведался к Бауману еще три раза. Расход был небольшой, хоть и досадный, – а польза несомненная: он выспросил кое-какие подробности Феликсовой биографии, узнал о его детской травме и недетском опыте, а главное, понял причину его нараставшей нервности. Конечно, скоро Железный перестанет владеть собой... Кроме того, Ильич узнал много интересного об учении Фрейда.

– Современная наутшная мысль, – объяснял Бауман, – пришла к новому пониманию тайны пола. В основе наших стремлений к чему бы то ни было лежит именно стремление туда. – Он изобразил большим и указательным пальцем левой руки кольцо, а средним пальцем правой решительно устремился туда. Именно с помощью подобных жестов семилетнему Ленину объяснили во дворе тайну пола, но Ленин посмеялся и забыл до лучших времен, а доктор Фрейд, как видим, оказался внимательнее и сделал капиталец.

– И вы хотите сказать, – не поверил Ленин, – что в основе всего...

– Именно, – важно кивнул Бауман. – Все в мире проникает и шевелится, проникает и шевелится... Взгляните в окно, – он откинул тяжелую портьеру. – Господин садится в экипаж – это ОН проникает в НЕЕ...

– А если дама садится в экипаж? – срезал его Ленин.

– Это все равно, – невозмутимо отвечал Бауман, которого не так-то легко было сбить с новейшего венского учения. – Дама тоже стремится туда, ибо все мы хотим вернуться в утробу, где можно было питаться, не работая. Но у дамы нечем туда проникнуть, поэтому всякая женщина мучительно завидует мужчине. Ведь у мужчины есть ОН!

– Это очень точно, – задумчиво произнес Ленин. – Я, знаете, и сам наблюдал, что они с тайной завистью поглядывают на... Они как-то хотят его присвоить.

– Даже откусить, – со значением произнес Бауман.

– А-а! – догадался Ленин.

– Ну конетшно, – пожал плечами психоаналитик, словно весь мир давно уже должен был об этом догадаться.

...Близилось, однако, время решительных действий. Во время четвертого визита Ленин, успевший, по обыкновению, сдружиться с новым человеком, сказал Бауману-Мирбаху со всей откровенностью:

– Видите ли, Отто. – Он давно уже обращался к психоаналитику по имени, без церемоний. – Я понимаю, конечно, что в России у вас большая практика и увлекательные возможности. Но должен самым серьезным образом попросить вас вернуться в Германию хотя бы на год.

– Потшему? – изумился Бауман.

– Потому, – внушительно сказал Ленин, – что ваши эксперименты сделались широко известны. Наше правительство, как вы знаете, ожидает революции и зверствует. Сами же мне тут рассказывали про Тзаря и Отечество. Так вот, их мистический брак в опасности. Тзаря хотят развести с Отечеством. Наверху боятся даже куста, а уж такое опасное учение, как ваше, наделает огромного шума. Мне доподлинно известно, что вас ожидает худшее.

– Не хотите же вы сказайт, – заерзал Бауман, – тшто они могут меня арестовайт?!

– И больше того, – сказал Ленин, округляя и без того круглые глаза. – Повесить.

– Этого не может быть, – сказал толстяк, вжимаясь в кресло.

– Очень может, – спокойно сказал Ленин. – И знаете ли, кто должен был вас разоблачить?

– Не имею понятия, у меня обширная клиентура...

– Я, – скромно сказал Ильич. Бауман взглянул на него с ужасом.

– Да, да, – сказал Ленин. – Именно ваш покорный слуга. А знаете ли, почему я не смогу этого сделать?

Толстяк был так потрясен, что утратил всякую сообразительность.

– Меня спас ваш психоанализ, – с чувством признался Ленин. – Вы прошли вместе со мной по темным лабиринтам моей души. И теперь я обязан сказать вам со всею честностью и прямотой, на какую способен: я давно был агентом охранного отделения, на моей совести не одна загубленная жизнь, но я надеюсь искупить этот грех, спасая истинного ученого. Вы несете миру свет психоанализа, – добавил он с нажимом, отлично понимая, что Бауман-Мирбах любит своего доктора Фрейда и его метод больше всего на свете. – Можете рассказать Фрейду, что его метод сделал тшудо. Когда буду в Европе, я непременно зайду поклониться ему и поцеловать его ручку, если даст. Он вернул России еще одного честного человека. Что до вас, вы должны уезжать немедленно. На сборы у вас есть три дня.

– Это совершенно невозможно, – пролепетал Бауман.

– Это не только возможно, но и необходимо. У вас нет другого выхода, иначе случится странное и чудовищное. Вещей много не берите – лучше меньше, да лучше.

– Мой главный багаж – книги, – сказал доктор.

– Только главные. Остальное я озабочусь выслать вам почтой. Уезжайте, у нас здесь сейчас одна суетня. Зряшная суетня. Вот случится революция, и вернетесь. А пока – умоляю, скорей. Иначе мое самопожертвование ни к чему, и мир не узнает еще об одном величайшем триумфе психоанализа.

– И я могу быть повешен? – все еще не верил Мирбах.

– По приговору военного трибунала, – вдохновенно врал Ленин. – Без всякого суда, без вмешательства общества...

– Но я германский подданный!

– Господи, кого в России это волнует? Ваш кайзер – родственник нашего Ники. Неужели они не договорятся?! Если начать протестовать, может получиться так, что вашу новейшую венскую школу запретят и в Германии. Помяните мое слово, этим кончится.

– Никогда! – замахал ручками Бауман.

– Ну вот видите. Если не хотите, чтобы великий метод психоанализа оказался запрещен и в Германии, бегите бронировать место в вагоне. Послезавтра вас не должно здесь быть.

Ленин все рассчитал с исключительной точностью – все-таки он лучше всех в партии умел убалтывать людей, сам доктор Фрейд позавидовал бы ему. «Надо будет при случае подзаработать психоанализом, – думал Ильич не без удовольствия. – Слов-то нахватался, комплексов... Нешто Бауман разбирается в людях лучше меня?» Через два дня Бауман-Мирбах благополучно покинул Москву, а Ленин приступил к реализации главной части своего плана.

Забегая немного вперед, скажем, что вовсе отказаться от такого ценного материала, как русские биографии, психоаналитик не смог. Он сделал доклад «Об удивительном случае раскаяния полицейского агента», вызвавший форменный переполох на июньском (1906) заседании венского кружка. Сам Фрейд с чувством пожал руку любимому последователю. Опасаясь политических последствий, Бауман-Мирбах опубликовал работу под литерами В.М., которые и вошли в историю психоанализа. Под этим же загадочным псевдонимом напечатал он и прославленную статью «Об одном случае некрофилии с тенденцией к неудержимому прогрессу», которую Фромм называл драгоценнейшим перлом в сокровищнице мирового психоанализа. Бауман, однако, не удержался от того, чтобы при первой возможности вернуться в Россию. В восемнадцатом году он приехал в молодую советскую республику в качестве посла, чего делать ни в коем случае не следовало. Но об этом – в свое время.

Ленин все продумал до мелочей. Организовать публикацию сообщения о внезапном исчезновении доктора Баумана было для него ерундовым делом – он выпил с газетчиками не один стакан пива и знал, что до сенсаций такого рода сотрудники «Биржевки» весьма охочи. Дзержинский прочел сообщение и посетил Ленина вечером того же дня.

– Где он?

– Вы думаете, я лично его убирал? Я, батенька, не мясник. Мое дело организация.

– Вы уверены, что он мертв?

– Безусловно. Люди надежные. От вас теперь, Феликс, одно зависит – распузырить как можно громче слух о том, что это все дело рук кровавого режима.

– За это не беспокойтесь, – надменно сказал Феликс. – Листовки будут готовы завтра же. Где и когда его найдут?

– Найдут избитым, на улице. Я попросил, чтобы от души поработали – вам ведь нужно покровавей?

– Однако вы вошли во вкус, – улыбнулся Дзержинский.

– Да, в последнее время как-то, знаете, стал понимать, что без крови дела не делаются. Ну-с, найдут его неподалеку от Разгулял. Освидетельствование, то, се. Вас прошу не вмешиваться – у меня свой человек в анатомическом театре, он газетчикам расскажет про ужасные увечья и жестокую расправу. Понесут его из морга при больнице святых Фрола и Лавра, толпу я организую, но много народу не обещаю. Тут, впрочем, все еще и от листовочек ваших зависит... Лично-то будете присутствовать в колонне – или как?