Текст книги "Правда"

Автор книги: Дмитрий Быков

Соавторы: Максим Чертанов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 34 страниц)

Дзержинский даже не надеялся увидеть Григория, но безалаберная прислуга пропустила его с корзиной В комнату, где расположился Григорий Ефимович с гостьей. На секунду Дзержинский задержался на пороге, разглядывая объект. Распутин выглядел благообразно: волосы и борода расчесаны, напомажены, грубые кривые ногти почти чисты; сапоги на нем были лаковые, рубашка шелковая, подвязанная пояском. Дзержинский впился взглядом в его руки – слава богу, средь множества аляповатых перстней, усеивавших Гришкины костлявые пальцы, пока еще не было того, заветного!

Распутин сидел на мягком диване, закинув ногу на ногу, и с детским восторгом слушал, как дама – судя по костюму и осанке, какая-то из фрейлин, – читает ему вслух роман Захер-Мазоха. Время от времени он произносил какую-нибудь фразу, коверкая свою речь так, как он не коверкал ее и в селе Покровском, будучи неграмотным крестьянином. Дзержинский не мог не чувствовать некоторого восхищения этим талантливым лицедеем. Под ногами у Григория вились разноцветные, сытые, толстые кошки... Да, если б не кольцо, Дзержинский определенно не стал бы убивать этого безобидного и даже небесполезного субъекта, то бишь объекта: сам он любил животных почти так же сильно, как детей. Махнув рукой, Распутин отослал чтицу, показал посыльному, куда поставить корзину, и тут же, разорвав шелестящую бумагу, стал с обезьяньей ловкостью рыться в груде пирожных. Наконец он выбрал пирожное, целиком запихнул его в рот и начал хлопать себя по карманам, отыскивая мелочь.

– Благодарю покорно, – сказал Дзержинский, принимая гривенник и кланяясь. Из этого, казалось бы, бесполезного эпизода он почерпнул информацию, которая могла оказаться ценной: из множества роскошнейших пирожных Распутин выбрал птифур с розовым кремом.

...Покидая комнату, Дзержинский обернулся с порога и увидел, как Распутин радостно пнул кошку сапогом в брюхо. Нет, он все-таки заслуживает смерти!

По возвращении домой Феликс Эдмундович крепко задумался. Все-таки отравление? Подсыпать Распутину яду в одном из ресторанов, по которым тот шляется? Или удавить полотенцем в банях, ошпарить кипятком? Но и в ресторанах, и в банях вокруг Григория толпа народу: агенты, дружки, женщины, цыгане... Все не то. Хотелось бы совершить идеальное убийство, то есть такое, ответственность за которое возьмет на себя кто-то другой. А еще проще – если бы этот кто-то сам и прикончил Григория. Но кто? О своем желании расправиться с Распутиным болтали многие; по Петрограду давно гулял слух о заговоре великих князей... Однако время шло, а Распутин гулял жив-живехонек. Кишка тонка была у «великих» князьков, да и цель их заговора Дзержинского не устраивала: они хотели, уничтожив Распутина и свергнув Николая, возвести на престол отрока Алексея, а вовсе не Михаила, который был нужен, чтоб исполнилось проклятие Марины Мнишек. Да, на князей Романовых надежды нет, все нужно делать своими руками. Похоже, придется бомбу... Дзержинский досадливо поморщился: до сих пор он только приказывал специалистам изготавливать бомбы и не имел ни малейшего представления о том, как это делается. Купить разве учебник по химии?

Но учебника покупать не пришлось: благосклонная фортуна послала ему нужную встречу. Поздним вечером в начале декабря Дзержинский, уставший после очередного дня бесплодной слежки, сидел в общей зале ресторана «Прага». Укрытый тенью пальмы от посторонних глаз, он мрачно щурился, пуская кольца папиросного дымка, и медленно прихлебывал белое вино. Одет и загримирован он был с той продуманной эклектичностью, что позволяла принять его за кого угодно: светского хлыща, купчика-нувориша, биржевого маклера, удачливого налетчика. Такой маскарад был удобен в случаях, когда не знаешь заранее, какую роль предстоит играть.

Ресторан был переполнен; метрдотель с поклоном спросил позволения посадить за столик еще одного господина. Дзержинский неохотно кивнул. Гладкий, благообразный, бледный господинчик оказался англичанином – еще один тупой, самоуверенный народишко! Британец болтал без умолку. Если верить его словам, он был литератором, пишущим какую-то книжку о России. Дзержинскому его имя ни о чем не говорило. Сперва он рассеянно-учтиво отвечал британцу, стараясь отделываться междометиями, но вскоре беллетрист так надоел ему, что он начал озираться, ища свободного места. Но мест не было... Взгляд Дзержинского задержался на соседнем столике...

Там сидели трое. Дзержинский отлично знал в лицо их всех: его тезка – князь Юсупов, граф Сумароков-Эльстон, – с интимным дружком, великим князем Дмитрием Павловичем (хороши «великие», нечего сказать!), и с этими светскими красавчиками – довольно странная компания! – лысый Пуришкевич. Какие интересы могли объединить эту троицу за одним столом? Они пили коньяк и говорили тихо, но возбужденно; особенно горячился Пуришкевич, так и брызгавший слюной. Слух у Дзержинского был необычайно тонкий, волчий, что уже не раз сослужило ему хорошую службу, он опустил глаза в тарелку, чтобы не отвечать англичанину на его дурацкие вопросы, и стал внимательно прислушиваться к разговору.

– Неужели, – спросил Дмитрий Романов, – нельзя найти очень хорошего убийцу, вполне надежного и благородного человека?

– Простите, князь, но я никогда не держал бюро по найму убийц, – сказал Пуришкевич и залпом выпил очередную рюмку.

– Дима, я бы взялся сам, – сказал Феликс Юсупов, отщипывая виноградину с веточки, – но как-то все-таки... своими руками убить человека... не эстетично...

– Это не человек, а скотина.

– Тем более.

– Да, понимаю... Что же нам делать? Владимир Митрофанович, может, вы возьметесь?

– Ну, знаете ли... – поморщился Пуришкевич. – А вы-то сами?

– Не может же особа царской крови марать руки об эту собаку!

– Да и как его убьешь? – вздохнул Пуришкевич. – Он повсюду с охраной...

– Заманить его ко мне во дворец труда не составит, – спокойно сказал Юсупов, – ублюдок давно хочет познакомиться с моею женой... Но для самого акта желателен профессионал. Во всяком деле профессионал справится лучше.

Сердце Дзержинского забилось быстрее: он понял, о ком говорят эти трое. Удача, неслыханная, невиданная удача сама идет в руки! Он вспомнил ловкача Азефа... План дальнейших действий мгновенно сложился в его мозгу... И тут он с изумлением отметил, что англичанин как будто тоже прислушивается к беседе за соседним столом. (Беседа шла по-русски.) Так вот оно что! Британец – секретный агент! Безмозглые англичане поверили в байку о том, что Распутин является немецким шпионом и подталкивает царя к сепаратному миру с Германией! Что ж – тем лучше! Чем больше разнонаправленных сил будет замешано в эту историю, тем больше возникнет версий, тем выше вероятность того, что ему удастся скрыть свое участие в деле...

– Желателен-то желателен, да где ж его взять? Разве в газету дать объявление?

– Вы бы в Думе кого поспрашивали!

– Толку от Думы! – раздраженно сказал Пуришкевич. – Трусы, бездарные болтуны, готовые лизать сапоги Протопопова...

– Но убить его необходимо как можно скорей, – сказал Дмитрий, – иначе произойдет революция и хам усядется на трон. («Сам ты хам, педераст, мурло великокняжеское», – злобно подумал Дзержинский.)

– Придется давать объявление, – сказал Юсупов.

– Пожалуй, придется, – согласились его компаньоны.

– Не придется! – сказал Дзержинский, подсаживаясь к ним за стол. – Прошу прощения, господа, что позволил себе вмешаться в ваш приватный разговор...

– О чем это вы, сударь? – Юсупов вскинул темные брови, довольно правдоподобно изображая недоумение.

– Я – тот человек, которого вы ищете.

– Ах, я знал, что не перевелись еще в России решительные мужчины! – взволнованно сказал князь Дмитрий.

– Ваша забота о благе России заслуживает всяческого уважения, – строго сказал Пуришкевич. – Но...

– До блага России мне дела нет, – перебил его Дзержинский. – Я – профессионал, выполняю свою работу за деньги. Заплатите мне сто тысяч, и я ликвидирую любого, на кого вы укажете.

– Какой отвратительный тип! – по-французски шепнул Дмитрий своему приятелю.

– Не будь чистоплюем, Дима, – шепотком же отвечал ему Юсупов, – нам именно такой и нужен... Скажите, друг мой, – по-русски обратился он к Дзержинскому, – у вас большой опыт в подобных делах?

– Да уж не маленький, – усмехнулся Дзержинский. – Не беспокойтесь, сделаю в лучшем виде. От меня не уйдет. В ватерклозете спрячется – и там замочу. Только, пожалуйста, половину денег – авансом.

– Хорошо. – Юсупов твердым, холодным взглядом посмотрел в глаза Дзержинскому. – Вашей целью будет... Григорий Распутин. Вам известно, кто мы?

– Это меня не интересует, – ответил Дзержинский. – Называйте себя как хотите. Для меня вы – заказчики. Кстати, имейте в виду, что тип за соседним столиком – английский шпион.

– Это же Сомерсет Моэм, беллетрист! И он ни бельмеса не понимает по-русски.

– Вы думаете? – усмехнулся Дзержинский.

– Так, может, вы и его возьметесь ликвидировать? – деловито спросил Пуришкевич. Он не любил англичан и считал, что антирусский штаб заседает именно в Лондоне.

– Ни в коем случае, – возразил Юсупов. – Во-первых, выйдет международный скандал, во-вторых, я против убийства деятелей искусства... («Ну и дурак», – подумал Дзержинский.) ...А в-третьих, я люблю англичан. Прекрасная нация. («Дерьмо, а не нация», – подумал Дзержинский, который обо всех нациях, кроме собственной, был примерно одинакового мнения – хотя русские, пожалуй, были все-таки хуже остальных. Хуже русских были только евреи и цыгане.)

– Тогда взять его в долю? – предложил деятельный Пуришкевич. – В случае чего можно будет все свалить на англичан.

«А вот это умно», – подумал Дзержинский и сказал:

– Это дело ваше, берите этого англичанина, если хотите, но делиться я с ним не собираюсь. Итак, вы согласны предоставить для мероприятия ваш дом? – спросил он сиятельного тезку.

– А где-нибудь в другом месте вы не можете это осуществить? – поморщился Юсупов.

– Это займет слишком много времени. Вы сами знаете, как его охраняют.

– Что ж, я согласен. У меня внизу неплохой подвал. Повар хранит там картошку, но я попрошу его освободить помещение.

– Отлично. Однако не продолжить ли разговор в более уединенном месте?..

Расплатившись, все четверо заговорщиков вышли в снежную, сырую ночь. Англичанин следовал за ними на некотором отдалении, старательно изображая пьяного... «Театр», – брезгливо подумал Дзержинский. «Бремя страстей человеческих», – думал Моэм. Луна, отдаленно напоминающая шестипенсовик, сквозь тучи мрачные желтела.

Ликвидацию назначили на шестнадцатое декабря и принялись продумывать детали. Дзержинский успел двадцать раз проклясть себя за то, что связался с этой компанией. Заказчики были люди деятельные, нервные, суматошные, противоречивые – настоящие русские! – и никак не желали предоставить все на усмотрение killer’а. По любому вопросу у каждого имелось собственное мнение, они постоянно спорили, мучились сомнениями, пытались все усложнить; чорт дернул Дзержинского сказать им о пристрастии объекта к розовым птифурам – они тотчас за эту ерунду уцепились и настояли на том, чтоб отравить Распутина пирожными вместо того, чтобы попросту его пристрелить, как делают все порядочные люди. Дзержинский долго убеждал их, что яды ненадежны, но в конце концов был вынужден уступить.

И хлопотливая подготовка продолжалась: покупали гири, цепи, кастеты, веревки (такое разнообразие орудий нужно было, чтобы запутать следствие, да и потом заставить историков хорошенько поломать головы); по ночам изнеженными аристократическими руками красили, белили, крепили электропроводку, переоборудуя юсуповский подвал под чайную гостиную, хорошенькую, как бонбоньерка...

– Князь, вы неправильно его держите. Это мастерок, а не револьвер и не бильярдный кий.

– Боже, как воняет эта краска! Неужели нельзя было купить получше?..

– Господа, я натер мозоль. Это ужасно.

– Пан Станислав, а вы неплохо справляетесь!

– Стараюсь, – буркнул Дзержинский. Он назвался Станиславом, потому что чуткий, как кошка, Юсупов сразу угадал в нем поляка.

– Однако я вижу, что вы не из рабочего класса, – сказал Юсупов и улыбнулся, сияя белоснежными зубами. – Кто вы? Признайтесь.

«Знал бы ты, что перед тобою потомок Иоанна Грозного, – небось, не был бы так высокомерен, англоман паршивый, татарская рожа!» – подумал Дзержинский. Он с первых минут общения возненавидел этого холеного, надменного молодчика непонятной национальности, имевшего наглость носить одно с ним имя. Но вслух сказал лишь, пожимая плечами:

– Что за разница? Вы наняли меня для выполнения работы. Я ее выполню. Более ничего вам знать обо мне не нужно.

– Что вы ощущаете, убивая человека?

– Ничего.

– У меня есть предчувствие, что мы о вас еще услышим, – задумчиво сказал Юсупов.

– Я предчувствиям не верю и вам не советую.

– Феликс, Слава, перестаньте болтать чепуху! – воззвал великий князь Дмитрий. – Идите лучше сюда и подержите стремянку.

Наконец долгожданный день настал. С утра спешно заканчивали последние приготовления. Дзержинский впервые перед сообщниками примерил специальный костюм (благодаря навыкам, полученным в Бутырках, он сшил его собственноручно). Это произвело на всех сильное впечатление: Дмитрий ахнул, Юсупов крепко выругался, а Пуришкевич перекрестился и сплюнул через левое плечо. После обеда разбежались каждый по своим делам: Пуришкевич отправился с женой на рынок за продуктами, Юсупов ушел – по его словам – в Пажеский корпус, князь Дмитрий поехал в Царское, а Дзержинский, проследив на всякий случай за своим тезкой и обнаружив, что тот пошел вовсе не в корпус, а в Казанский собор, – вернулся к себе на квартиру, чтобы расслабиться и отдохнуть перед мероприятием.

Несмотря на свои железные нервы, он волновался, что все может пойти наперекосяк: трудно не волноваться, когда у сообщников семь пятниц на неделе... Он так никогда и не мог до конца понять этих русских, и ему не нравилось, что Юсупов поперся в церковь: вдруг ему будет какое-нибудь видение, и он заявит, что вообще не нужно убивать Распутина, а нужно всем расцеловаться, пасть на колени и молиться или делать еще какую-нибудь глупость... Неврастеники, бездельники, белоручки! Даже убить сами не могут. И такой бесполезный народ заселяет шестую часть суши!

В девять он начал приводить себя в надлежащий вид и гримироваться. Обычно это занимало немного времени, но на сей раз грим был сложный, в каком ему в последние годы весьма редко приходилось появляться на людях. Закончив туалет и одевшись так же, как утром во дворце, Дзержинский остался доволен результатом. Можно было не опасаться, что Распутин узнает его. А если и узнает – будет уже поздно. Шаловливое настроение вдруг овладело им: он снял телефонную трубку, вызвал квартиру Распутина и, когда хозяин подошел к аппарату, пискливым женским голоском поинтересовался, не знает ли тот, где и когда состоится отпевание тела покойного Григория Ефимовича. Услыхав в ответ злобные ругательства, он демонически расхохотался и швырнул трубку на рычаг. Пора!

Около полуночи – как уговаривались – он был уже на Мойке. У железных ворот юсуповского дворца топталась темная фигура, в которой он без всякого удивления узнал британского шпиона-литератора: все эти дни бестолковый англичанин всюду таскался за заговорщиками по пятам, полагая, что очень убедительно играет русского забулдыгу-пьянчужку. Дзержинский задержался, насмешливо любуясь тем, как бедняга разведчик, непривычный к русским морозам, припрыгивает и бьет в ладоши, потом спокойно прошел мимо. Он уже совершенно овладел собой. Автомобиль Пуришкевича стоял во дворе – значит, все в сборе...

Поднявшись в кабинет Юсупова, он застал всю компанию, которая к тому времени увеличилась еще на одного человека – доктора-садиста Павлова, знаменитого бесчеловечными опытами на собаках. Он был принят в дело за умение щупать пульс и доставать цианистый калий в неограниченных количествах. Дзержинский не противился этому из тех соображений, что большое число участников позволяло лучше скрыть его собственный вклад в дело.

– Vous voila! – сказал Юсупов. – Отлично выглядите, пан Станислав. Однако вы не пунктуальны. Мы вас уж пять минут как ждем.

– Я наблюдал за нашим шпионом, – ответил Дзержинский. Он вообще-то любил, чтоб его ждали, и старался нигде не появляться без пятиминутного опоздания.

– Как он там? – участливо осведомился Дмитрий Павлович.

– Мерзнет.

– Может, распорядиться, чтоб ему выслали чаю?

– Тогда уж лучше пригласить его прямо сюда, – сказал Пуришкевич. – Я давно предлагал вам, господа, втянуть его поглубже в наше дело.

– Why not? – меланхолично отозвался Юсупов.

– Как, князь? Вам уже не жаль, что Британия окажется замешанной в международный скандал?

– Жаль. Бедная Британия... Но Россию жаль больше... («Казань тебе жаль, Чингисхан крашеный, – насмешливо подумал Дзержинский, – эх, недорезал вас Иоанн Васильевич...») И потом, все равно каждый дворник в Петрограде знает, кто такой Моэм и зачем он сюда приехал.

– Нет, – сказал Дзержинский. – Я категорически возражаю. Это может погубить все дело. – В действительности ему просто хотелось, чтобы дурак англичанин хорошенько промерз и, быть может, скончался, подхватив инфлуэнцу.

Заговорщики нехотя согласились с его доводами. Все встали с кресел и, пройдя через тамбур, спустились по витой лестнице в подвал и не без удовольствия оглядели творение своих натруженных рук. Сводчатая комната выглядела соблазнительно и уютно. В большом камине, украшенном прелестными безделушками, ярко пылал огонь. Круглый чайный столик был уставлен аппетитной снедью. В задней половине комнаты размещались мягкие кресла и диван, на полу лежала громадная шкура белого медведя. На другом столике стояли бутылки с винами и несколько рюмок. Рюмки были темного, непрозрачного стекла, поскольку в них предполагалось заранее налить раствор яда. В общем, все было великолепно. Правда, картофельный запах не удалось вывести до конца, но это пустяк. Григорию могло почудиться в нем что-то родное.

– Марсала, мадера, херес, портвейн... Из ваших крымских виноградников, князь?

– Совершенно верно. Пользуясь случаем – позвольте пригласить вас всех ко мне в Крым, – сказал Юсупов. – Разумеется, если все завершится благополучно... – добавил он с бледной улыбкой.

– Непременно воспользуемся.

– Пан Станислав, приглашение распространяется и на вас.

– Благодарю. – Дзержинский чуть наклонил голову. Он в тот же миг решил, что, «когда все завершится благополучно» – правда, слова эти имели для него иной смысл, нежели для князя, – частенько будет отдыхать в юсуповском крымском дворце. (Впоследствии так и вышло.)

– Выпьемте чаю, господа. Время еще есть. – Все уселись за стол; Юсупов разлил чай по стаканам. – А вы почему не пьете, пан Станислав? Боитесь, что вода отравлена?

– Я на работе не ем, – сухо ответил Дзержинский. Он был зол на тезку за то, что тот угадал его опасения. Ведь от этих русских – особенно если они татары – можно всегда ожидать какой угодно пакости.

– Чувствуется профессионал, – уважительно произнес Пуришкевич. – Вам бы, пане, в правительстве работать...

– Я подумаю об этом, – кротко отвечал Дзержинский.

Когда безумное чаепитие завершилось, принялись наводить художественный беспорядок: надо было сделать вид, будто из-за стола только что вспорхнула целая стайка светских дам, гостивших у Ирины Юсуповой. На тарелочки накрошили пирожных, салфетки помяли и испачкали губной помадой. Приведя стол в должный вид, приступили к главному. Юсупов передал Дзержинскому цианистый калий (ядом желал заняться доктор Павлов, но Феликс Эдмундович пресек эти поползновения, ибо никому не доверял); надев перчатки, Дзержинский стал аккуратно резать пополам розовые птифурчики и наполнять их сердцевину смертоносной отравой. Остальные заговорщики, вытянув шеи, столпились вкруг него.

– Отойдите, господа. Не застите свет. Вы мне мешаете.

– А вдруг он захочет не розовое, а шоколадное? – жалобно спросил великий князь Дмитрий. – Может быть, положить во все?

– А я вам двадцать раз говорил, что яд вообще – глупость, – огрызнулся Дзержинский. – Он может и не подействовать. Этот человек в молодости каждый день выпивал по три литра самогону зараз, что ему ваш цианистый калий?

– Как?! Вы знавали его в молодости?

– Нет, разумеется. – Он чертыхнулся про себя: совсем потерял осторожность, так нельзя... «Неужто опять волнуюсь?» – Слыхал от людей.

– Вы не наливаете яд в вино?

– После. Выдохнется, – кратко отвечал Дзержинский.

Закончив заниматься пирожными, он снял перчатки. Доктор услужливо подхватил их и бросил в камин.

– Вы что делаете?! – Дзержинский схватился за голову. – Мало вам, что картошкой воняет? Это уж слишком! И вы хотите, чтоб объект поверил, будто здесь сидели дамы и распивали чай? Вот что, господа: или вы наконец начнете меня слушаться, или ищите себе другого assassin’а...

С проветриванием комнаты провозились битых полчаса. Наконец, когда воздух стал достаточно свеж, поднялись обратно в кабинет Юсупова, где все по дурацкому русскому обычаю присели «на дорожку», провожая молодого князя, которому предстояло ехать за Распутиным. Все молчали. Юсупов был бледней обычного. «Боится, сволочь, psya krev!» – с удовлетворением отметил Дзержинский.

– Ну, Феликс Феликсович, с Богом! – Пуришкевич встал, растроганно обнял Юсупова и перекрестил его.

– К чорту, – нервно огрызнулся Юсупов.

Две минуты спустя шум автомобиля дал знать, что Юсупов уехал. Другим оставалось только ждать. Великий князь Дмитрий сидел неподвижно, стиснув голову руками; доктор Павлов нервно дымил сигарой; Пуришкевич метался по кабинету, как обезьяна в клетке.

– Что вы бегаете туда-сюда? – поморщился Дзержинский. – Сядьте. А вы, доктор, потушите сигару. – Сам он курил тонкую, длинную, душистую дамскую папироску. – Распутин должен думать, что в доме нет мужчин...

– Кроме хозяина.

– Я и говорю: что в доме нет мужчин, – не удержался от колкости Дзержинский.

– Я все-таки не понимаю, – сказал доктор, послушно выбросив сигару – угроза главного исполнителя выйти из дела теперь, когда решительный миг близился, возымела действие. – Неужели Распутин поверит, что князь собирается подложить ему свою жену-красавицу?

– Выбирайте выражения, доктор, – укоризненно сказал Пуришкевич. – Мне это тоже кажется несколько странным, – сознался он, – но, наверное, князю лучше знать: ведь он довольно близко общался с Распутиным.

– Насколько близко? – спросил любознательный медик.

– Все это вздор... – пробормотал Дмитрий, не поднимая головы.

– Все объясняется очень просто, – сказал Дзержинский. – Распутин не дурак и отлично понимает, что князю по большому счету наплевать на честь супруги.

– Я бы попросил не оскорблять хозяина дома, – с думской важностью сказал Пуришкевич, – тем более в его отсутствие...

«На убийство собрался, а сам мораль читает, – с усмешкой подумал Дзержинский, – как это по-русски! Тоже Раскольников! Нация совестливых убийц-неумех! Однако что, если мы все, включая самого Юсупова, ошибаемся в наших предположениях и красавица Ирина интересует Распутина не более, чем прошлогодний снег?! Впрочем, не все ли равно – жить Гришке осталось около получаса...» Не надеясь слишком на яд, он спрятал в складках костюма небольшой дамасский кинжал и дамский револьверчик. По уговору стрелять воспрещалось, ибо рядом со дворцом был полицейский участок, где могли услыхать шум; но Дзержинский, в отличие от неопытных товарищей, знал, что шума можно избежать, если стрелять через сырую картофелину, которую он предусмотрительно припас, когда освобождали подвал.

Доктор кинулся к граммофону, и через несколько секунд раздался звук американского марша «Янки-дудль», от которого у Дзержинского, ненавидевшего американцев почти так же сильно, как русских, начиналась мигрень и колики в животе. Внизу хлопнула дверца автомобиля. Послышались быстрые шаги. Голос Распутина произнес громко: «Куда, Маленький?»

Заговорщики переглянулись... Шаги уже на винтовой лестнице... И вот хозяин с гостем сошли в чайный будуарчик... Далее по плану Юсупов должен был, оставив гостя у камина, тоже подняться в кабинет, чтобы предоставить поле боя главному участнику. Но минуты шли, а хозяин не появлялся. Занервничавшие компаньоны на цыпочках выбрались в тамбур и, встав у перил лестницы, стали напряженно прислушиваться к шорохам и голосам.

– Я сейчас приглашу к тебе Ирину, Григорий Ефимович.

– Да погоди ты со своей Ириной... Посиди, поговори со мной. Али ты меня не уважаешь?

– Уважаю, Григорий Ефимович.

– Сядь, не мельтеши... Ты мне ишшо про маркиза не дорассказал книжку... А веселый человек был твой маркиз!..

– Хорошо, Григорий Ефимович... И вот маркиз де Сад вошел в комнату и увидал...

Пуришкевич брезгливо фыркнул. Доктор Павлов весь обратился в слух. Тут вдруг входная дверь громко хлопнула, и остолбеневшие заговорщики услыхали, как кто-то, сопя и задыхаясь, по другой лестнице поднимается наверх... Они кинулись обратно; там их взорам представилась огромная, дрожащая обледенелая сосулька в башлыке, в которой с трудом можно было угадать доблестного британского разведчика...

– Достопочтимые сэры, сжальтесь... – лепетал несчастный, едва держась на ногах. – Я не могу более там на улице...

– Чорт вас принес! Сидели бы в своей Англии... Ах, господа, да он, бедный, в обмороке...

Позабыв о Распутине, жалостливые и безалаберные русские – Феликс Эдмундович только диву давался! – втащили шпиона в натопленный юсуповский кабинет, сняли с него башлык, усадили на диван, пощупали пульс и дали выпить спирту, после чего Моэм начал понемногу приходить в себя.

– Ах, сэры... – бормотал он. – Я благодарить... Но, сэры... Я много думал... я читал Достоевского... я понял, что вы не есть правы... Нельзя убивать человека, даже такого shit, как ваш Рас... путин... Человеческий жизнь есть величайший ценность... Бог... Всепокайтеся... – он сделал слабое движение, пытаясь приподняться.

– Лежать! – строго сказал доктор Павлов.

– Дорогой Моэм, ваши чувства делают вам честь, – сказал великий князь Дмитрий. – Но, поймите, мы должны это сделать. Если мы не уничтожим Распутина, в России произойдет революция.

– Революция у вас в любом случай произойдет, – парировал разведчик. – Такой уж есть ваш исторический путь. Crazy Russians, народ-богоносец. Up не могут, down не хотят.

– Господа, прекратите дискуссию, – оборвал их Дзержинский. – Кажется, князь идет.

Подтверждая его слова, тут же, действительно, влетел хозяин дома, растрепанный и бледный: он был так взбешен, что даже не обратил внимания на англичанина, лежащего в его кабинете и пьющего спирт.

– Еле вырвался от этого психа, – простонал он, – с меня хватит, увольте! Ирина, идите вниз!

И, опустив на глаза дымчатую вуалетку, шелестя юбками, постукивая каблучками, Дзержинский стал спускаться по винтовой лестнице...

– Да вы угощайтесь, Григорий Ефимович! Прекрасные пирожные.

– Не хочу. Живот болит, – угрюмо отвечал старец. Он был одет с мужицким шиком: в прекрасных сапогах, в бархатных навыпуск брюках, в шелковой богато расшитой шелками голубой (а вовсе не «цвета крем», как утверждал впоследствии дальтоник Пуришкевич) рубахе, подпоясанной толстым шелковым шнурком.

– Хересу выпейте со мной, – игриво сказал Дзержинский. – На брудершафт.

– Не хочу. Башка трешшит... А ты почто, Иришка, в трауре? (Полутраурный костюм был выбран для того, чтобы не было необходимости чрезмерно обнажаться, а также объяснить наличие вуали.) Помер кто?

– Эрцгерцог Фердинанд.

– А-а... Да ты сядь, Иришка, не вертись. Что скачешь козой? Подь сюды. Гитарку-то возьми да спой...

«Скотина словно в театр приперлась – не пьет, не жрет, все спой да спой, – в бешенстве подумал Дзержинский, – придется резать или стрелять...» Однако сделать это было не так-то просто. Распутин обладал огромной физической силой и, несмотря на свои жалобы на живот, очевидно находился в прекрасном здравии. Дзержинский же от природы отличался хрупким и деликатным телосложением: изображать женщину это, конечно, помогало, но драться – не очень. Коварный японский удар, которым он привел в бессознательное состояние развратника-ксендза, тут тоже не годился: Распутин не ксендз, так просто не свалишь... Вдобавок женский костюм сильно стеснял движения. Придется подождать, пока старец проголодается...

И Дзержинский, покорно взяв гитару с голубым бантом на грифе, замурлыкал «Варшавянку». Это была славная песенка о молодой красавице-полячке, собирающейся бежать с любовником; Кржижановский перевел ее со второго куплета – там, где про враждебный ураган и угнетающие темные силы, то есть про злого мужа; в его бездарном переводе эти мотивы совершенно улетучились, и песня оказалась направленной против царизма – тоже неплохо. Русских дураков очень умиляла братская готовность товарищей-поляков вместе с ними наброситься на гидру реакции, они и жидов любили за это же – не понимая, что сразу после гидры примутся за самих русачков; жидов в революции было покамест больше, и потому они могли перехватить инициативу, – но все они были похожи на болтуна и распутника Ленина, а потому в должный срок свалить их не составит труда... кто помешает в этом полякам – не кавказцы же? «И мы убежим, и ты гордо поднимешь скипетр своей любви, скипетр великой борьбы всех любовников за свободу, – пел Дзержинский, упиваясь родным языком. – На славную, древнюю любовную битву – вперед и назад! Вперед и назад!» Дурак Кржижановский, оставил только «вперед», – там же даже по мелодии ясно, о чем речь... Нет, польская тактика в России – это именно вперед и назад. Потому-то маленькая Польша и будет делать это с большой Россией, а не наоборот. «Вперед и назад, вперед и назад...»

Распутин слушал с видимым удовольствием, хмурое лицо его просветлело. Он потянулся, рыгнул и сказал:

– Ладно. Душевно поешь. Так и быть – наливай свово хересу...

Недрогнувшей рукой Феликс Эдмундович налил херес в рюмки, незаметно добавив в одну из них цианистого калия. Разумеется, правила хорошего тона не рекомендовали даме разливать спиртные напитки в присутствии мужчины, но заговорщики справедливо полагали, что Распутин проигнорирует эти тонкости, и не ошиблись. Дзержинский подал гостю отравленное вино. Но привередливый гость не спешил пить.

– Хорошая ты баба, фигуристая... Вуалешку-то сняла б... В глазы тебе поглядеть хочу.

– Ах, нет, – жеманясь, ответил Дзержинский.

– Иди, поцалуй меня...

– Я бы с удовольствием, – сказал Дзержинский, – но, боюсь, моему мужу это не понравится... «Если он силой схватит меня – ударю в бок кинжалом!»