Текст книги "Орден куртуазных маньеристов (Сборник)"

Автор книги: Дмитрий Быков

 
Машинисту метро говорю я: “Браток,
Для чего ты даешь этот страшный гудок?
Мне сегодня судьба составляет заслон,
И на рельсы меня не повалит и слон.
 
 
А наскучит со мною возиться судьбе –
Стало быть, я свалюсь под колеса к тебе,
Ведь случайного нет ничего впереди,
И поэтому попусту ты не гуди.
 
 
Мне сегодня судила судьба захмелеть,
На перроне приплясывать, словно медведь,
Лишь с огромным трудом равновесье храня, –
Но судьба же хранит от паденья меня.
 
 
А когда от меня отвернется судьба,
То твоя ничему не поможет труба:
Каблучки за спиною, касанье одно –
И я вниз полечу, на тоннельное дно.
 
 
Чьи точеные пальцы легко, как во сне,
В толчее прикоснутся к сутулой спине?
Кто меня так изящно низвергнет во мрак
И змеею скользнет меж вопящих зевак?
 
 
Нет ответа. Иду я, забытый поэт,
По тоннелям иным на торжественный свет,
Свет растет, пробивается с разных сторон,
И уже не припомню я темных имен.
 
 
Очевидцам оставим подробностей приз:
Как, расставив конечности, рухнул я вниз
И все звуки покрыл, устрашая народ,
В отвратительном реве разинутый рот.
 

 
Геройству место есть повсюду,
Но все-таки вдвойне почтенно
Геройство, родственное чуду,
В чертогах метрополитена.
 
 
Туда стекают толпы с улиц,
В вагонах мчат к рутинной цели,
А мы уходим, чуть сутулясь,
Гуськом в угрюмые тоннели.
 
 
Нас ищут сутки, двое, трое,
Но мы выходим к людям сами –
Немногословные герои
С остекленевшими глазами.
 
 
Пускай метро и воплощает
Рутинный жизненный порядок,
Но наши лица возвещают,
Что жизнь еще полна загадок.
 
 
Нас отдают сержантам ражим,
Пинками осыпают щедро,
Но вскоре людям мы расскажем
О том, что укрывают недра.
 
 
О крысах бледных, безволосых,
Однако ростом с поросенка,
О паутинных липких тросах,
О пауках с лицом ребенка.
 
 
О трупах в форме машинистов,
В подземной сырости раскисших,
О жертвенниках сатанистов
В зловещих закопченных нишах.
 
 
Мы от людей, погрязших в быте,
Всегда стремимся отличаться –
Нам любо мимо них в корыте
По эскалатору промчаться.
 
 
И, скрежеща корытным днищем,
Остановиться на платформе
Вплотную к ясным голенищам
Садиста в милицейской форме.
 
 
Пусть люди видят: в жизни тусклой
Есть всё же место для полета,
Хотя и волокут в кутузку
Корыто и его пилота.
 
 
И чье чело не омрачится
Раздумьем о судьбе таланта,
Когда пилот подбитой птицей
Заголосит в руках сержанта.
 

 
Распространяя дух коньячный,
Насвистывая на ходу,
По вашей жизни неудачной
Виденьем ярким я пройду.
 
 
Как на диковинное что-то,
Вам любо на меня глядеть,
Ведь вашим тягостным заботам
Не удалось меня задеть.
 
 
В трудах вы терпеливо прели,
Надсада ваши нервы жгла,
Зато в моих руках горели
И сами делались дела.
 
 
Произносили вы упреки,
Но как-то вяло, без огня,
Ведь вас пугавшие пороки
Забавой были для меня.
 
 
Когда понадобитесь мне вы,
Я всё, что надо, получу:
Я так хорош, что вспышку гнева
Вам разыграть не по плечу.
 
 
И я такое изумленье
Мог придавать своим словам,
Чтоб всякое сопротивленье
Нелепым показалось вам.
 
 
Вы слабости мои прощали,
Ведь в душном лабиринте дней
Моей свободой вы дышали,
Которая всего нужней.
 
 
Слезу по мне недаром пустят
И по заслугам укорят:
Я, расстававшийся без грусти,
Был встречам непритворно рад.
 

 
Слова, поцелуи, объятья,
Двух тел сопряженье в одно…
Бессмысленно это занятье,
Но тем и приятно оно.
 
 
Нелепы любви ритуалы,
Признанья – поток чепухи,
Но я не смущаюсь нимало,
Любимой слагая стихи.
 
 
Любовным охваченный хмелем,
И сам я немало глупил:
Ночами не спал по неделям,
Терял состоянья и пил.
 
 
Любовь заменила мне веру,
И всем я пожертвую ей.
Плевал я на знающих меру,
Спокойных и трезвых людей.
 
 
Не слышал вовек обыватель,
Который размеренно жил,
Гармонии той, что Создатель
В черты моей Дамы вложил.
 
 
Должно быть, филистер злосчастный
И зрением также убог:
В глазах моей Дамы Прекрасной
Творца он увидеть не смог.
 
 
Кичусь я своим фанатизмом,
В безумствах иду до конца,
За то я и гением признан,
Любимым созданьем Творца.
 
 
Вхожу я, пропащий повеса,
В ваш храм – и разносится взрыв,
И падает в храме завеса,
Небесные рати открыв.
 

 
Коль ты меня отвергнешь, Настя,
То что мне светит впереди?
Наколка “Нету в жизни счастья”
Заголубеет на груди.
 
 
Надежды дерзкие развеяв,
Меня ты сразу оборви,
Чтоб я, как Ленька Пантелеев,
Бандитом стал из-за любви.
 
 
Я окружу себя гурьбою
Весьма сомнительных дружков.
Налеты, взломы и разбои
Нам будут парой пустяков.
 
 
Я за любовные напасти
Безвинным людям стану мстить –
Прости меня за это, Настя,
Как я сумел тебя простить.
 
 
Ты все как надо понимаешь,
А коль не любишь – не судьба.
Прости, когда в толпе поймаешь
Мой взгляд косой из-подо лба.
 
 
Мои бандитские ухватки,
Дела бандитские прости.
Качусь к концу я без оглядки,
Чтоб на твоем не встать пути.
 
 
А впрочем, ты живешь прекрасно
И знать не знаешь ни о чем,
И беспокоюсь я напрасно
О снисхождении твоем.
 
 
Перед большим универмагом
Слоняюсь я на склоне дня
И револьвер системы “магнум”
Вдруг выхвачу из-за ремня.
 
 
Я инкассаторам внушаю,
Что ни к чему шутить со мной
И восвояси отъезжаю
Со всею выручкой дневной.
 
 
Я крупный вор, однако мира
В душе и не было, и нет.
Мне опостылеют хавиры,
Попойки, телки, марафет.
 
 
Возьмусь я за дела такие,
Как будто лезу на рожон,
И в песнях всей блатной России
Мой образ будет отражен.
 
 
Но приближается расплата,
Ведет в тупик наклонный путь,
И очередь из автомата
Наискосок прошьет мне грудь.
 
 
Прервет ментовская засада
Очередной лихой налет,
И у зеркального фасада
Густая кровь асфальт зальет.
 
 
Меня с веселыми друзьями
Смахнут с житейского холста.
Таких, как мы, хоронят в яме
Без панихиды и креста.
 
 
У нас на кладбище не будет
На Пасху выпивать родня,
А Настя не сейчас забудет
Навек ушедшего меня.
 
 
Она меня в той прежней жизни
Уже успела позабыть.
На воровской прощальной тризне
Одни марухи будут выть.
 
 
Провеселимся мы недолго –
Так спичка вспыхнет и сгорит,
И только старая наколка
О жизни правду говорит.
 

 
Пускай у вас я не добьюсь
Столь вожделенного успеха,
Но я смеюсь, до слез смеюсь
И, может быть, умру от смеха.
 
 
Смешно: богач, аристократ,
Любимый знатоками гений –
И превратился в свод утрат,
В ходячий список поражений.
 
 
Не вправе я земную твердь
Обременять таким уродом,
Но осмеять и жизнь, и смерть
Успею я перед уходом.
 
 
Да, вскоре надо уходить
В тот край, где, чужд былых веселий,
Я буду по лугам бродить
Под легкий лепет асфоделей.
 
 
Но не прогневайтесь, молю,
На мой визит, не слишком скромный,
Коль тень заметите мою
Вы как-то раз в квартире темной,
 
 
Коль холодком в полночный час
Повеет тень на ваше ложе, –
Ведь если я забуду вас,
То и себя забуду тоже
 
 
И растворюсь в летейской мгле,
И уничтожусь без остатка…
Но милый образ на земле
Горит, как Божия лампадка.
 
 
Покину я подземный луг
И теней в их томленье тяжком,
Чтоб к вам взлететь, прелестный друг,
И к солнцевским пятиэтажкам.
 
 
Пускай пути я не найду
На небо к Божьему чертогу,
Но к вам в ночи я припаду,
Тем самым припадая к Богу.
 
 
Вы – Бог, затем что в вас одной
Вместилось всё, что в мире свято,
И в этот тихий час ночной
Не бойтесь моего возврата.
 
 
Я должен ныне изменить
Немому навыку страданий,
Чтоб выпрясть золотую нить
Из просветлённости свиданий.
 
 
Ведет сверкающая нить
Меня в виталище иное,
Где нас уже разъединить
Не сможет впредь ничто земное,
 
 
Где к вам пути не преградит
Мне больше ни одна помеха, –
Так Бог меня вознаградит
За горький вкус земного смеха.
 

 
Вовек я не скажу тебе,
Смущен тобой до немоты,
Что лилия в моем гербе
Прекрасна и чиста, как ты;
 
 
Что гербовый венчает щит
Корона о семи зубцах –
Она невидимо горит
В твоих полночных волосах;
 
 
Что я навеки воин твой,
Я чужд корысти и обид –
Так верный лев сторожевой
В гербе над лилией сидит;
 
 
Что если я бываю хмур
И душу боль пронзит порой,
То геральдических фигур
Вовеки неизменен строй.
 

 
Мы расстаемся навсегда,
“Прощай!” – я говорю надежде.
Мы встретимся, но ты тогда
Окажешься уже не та,
Которую любил я прежде.
 
 
Добра ко мне, чиста, нежна –
Такой любовь ты заслужила,
Но, став внезапно холодна,
Ты воздала себе сполна –
Сама себя всего лишила.
 
 
Я объяснить тебе не мог,
Как выбор твой нелеп и жалок,
И, долгий подавив зевок,
Я лишь даю себе зарок
Впредь не любить провинциалок.
 

 
Если решил завести кота,
Бери из-под кошки, совсем малыша.
В доме, где кот, всегда чистота,
Время в тиши течет не спеша.
 
 
Много по дому делает кот:
На мягких лапах ходит везде
Или сядет, как столбик, и смотрит на вход,
И в дом уже не войти беде.
 
 
И если хочешь пса завести,
То из-под суки бери щенка.
Словно ребенка его расти –
Не пожалеешь наверняка.
 
 
Когда он станет могуч и толков,
Поймешь, что надежней нет никого.
Он грозно гавкает на врагов,
И все враги боятся его.
 
 
Обзаводиться решив конем,
На ломких ногах стригунка бери,
Как о ребенке пекись о нем
И словно с братом с ним говори.
 
 
Когда под ним застонет земля
И дых зазвенит, словно пар в котле,
Поймешь, что любил ты его не зря,
И гордо выпрямишься в седле.
 
 
Когда же ты в жилище свое
Новую женщину приведешь –
Следи, как слуги встретят ее:
Они раскусят любую ложь.
 
 
Слуги немые не могут лгать,
Момента встречи не проворонь:
Фыркнув, метнется кот под кровать,
Пес зарычит и отпрянет конь.
 
 
И пусть она повиликой льнет
К плечу твоему, пусть и ты влюблен, –
Денег ей дай, доведи до ворот
И по-хорошему выставь вон.
 
 
Непогрешим приговор зверей,
Простые души чувствуют зло.
Но если они ласкаются к ней,
То, стало быть, тебе повезло.
 

 
В моем окне – морозный мрак,
Но в тихой комнате тепло.
Сюда упятившись, как рак,
Я пью, пока не рассвело.
 
 
Ночь в разноцветных поясах
Подрагивающих огней;
Дня неприкаянность и страх
Бесследно утопают в ней.
 
 
Покуда всех вещей черты
Не выявил бескровный свет –
Ни холода, ни пустоты
На свете будто бы и нет.
 
 
Есть переливы поясов,
Опушка снега вдоль ветвей,
Есть только тиканье часов
И бормотанье батарей.
 
 
Я не замечу, как усну
На предрассветном рубеже,
И день так ловко обману,
Очнувшись затемно уже.
 

 
С надеждами пустыми не дружись:
Перешагнется с возрастом черта,
И от всего, что предлагает жизнь,
Подкатывает к горлу тошнота.
 
 
Я не могу отчет себе отдать:
Кто гонит нас из теплых уголков,
Чтоб на снегу нам тупо наблюдать
Восторженно резвящихся щенков?
 
 
И лыжниц безобразные зады
Вдруг вызывают пресный вкус во рту,
Как будто ритм толкательной езды
Не здравие несет, а тошноту.
 
 
Пусть к пресным радостям воскресных дней
Очередная движется семья:
Я прослежу презрительно за ней –
И ощущаю жажду забытья.
 
 
В одном сто раз изведанном кругу
Лежит моя житейская стезя;
Об этом я лишь позабыть могу,
Поскольку это изменить нельзя.
 
 
А впрочем, не влечет и забытье,
Ведь мне напомнит отрезвленья час,
Что делают безвкусным бытие
Не внешний мир, а измененья в нас.
 

 
Не надейтесь, друзья, я уже не простак,
Я наказан уже за мою доброту.
Ваши темные души мне ведомы так,
Что вся жизнь – словно вкус перегара во рту.
 
 
Не надейтесь, что я хоть на пару минут
Ради вас пожелаю себя утруждать.
Вас научит уму благодетельный кнут,
А в России кнута не приходится ждать.
 
 
Я-то слаб. Я одной только злобой богат.
За меня рассчитается некто Другой.
Заметавшись и свистнув, как вспугнутый гад,
Кнут всем телом прилепится к коже тугой.
 
 
Белым магнием в черепе боль полыхнет,
Чугуном затечет полоса на спине,
А Другой кнутовище опять отмахнет –
В воздаянье за зло, причиненное мне.
 
 
Страшно думать, что боль не имеет конца,
Но мольбы словно выжгутся белым огнем.
Тот, Другой, не имеет ни чувств, ни лица,
Но он весь – за меня. И довольно о нем.
 

 
Я руки сложа сидел не затем,
Чтоб глупости слушать из ваших уст.
Случилось так, что не было тем
И мир оказался прискорбно пуст.
 
 
Но это ведь дело только мое,
Здесь надо спокойно пережидать,
А вы напали, словно зверье,
Словно решив передышки не дать.
 
 
Мне даже совестно повторять,
Какую чушь вы твердили мне.
Слова пустились в мозгу шнырять,
А мысли спрятались в глубине.
 
 
И я взирал, пониманья чужд,
Томимый слабостью головной,
На длинный реестр всевозможных нужд,
Что вы развернули передо мной.
 
 
Нелепая мысль – избегнуть обуз,
Каждый по жизни с грузом идет,
Но есть человеку приличный груз,
А вещи возит тягловый скот.
 
 
Скажите, как же я до сих пор
Прекрасно жил без ваших тревог?
Послужит ответом на ваш укор
Единственно мой протяжный зевок.
 
 
Но, видя мирную внешность мою,
Не вздумайте дальше шутить со мной,
Не то взъярюсь и на вас наплюю,
И ядовитой весьма слюной.
 

 
Я наблюдаю из окна:
Шероховата,
Крадется к дому белизна
От небоската.
 
 
Я вижу лиры, веера,
Сосудов сетки –
Под снегом гнутые, как бра,
Нагие ветки.
 
 
И оседающий во двор
К стопам природы
Перенасыщенный раствор
Морозной соды.
 
 
Капель почти заглушена,
И внемлют зданья,
Как набухает тишина
Похолоданья.
 
 
Усугубляют глушь дымы
И испаренья.
Темнеет тихо, словно мы
Теряем зренье.
 
 
И взгляд сливается с зимой,
С ее пустыней,
С беззвучно дышащей каймой
Вдоль черт и линий.
 

 
Всех капель, оцепивших двор,
Напильником касался день,
И чурки расшибал топор,
Как городошную мишень.
 
 
Пила упрямая пила,
Волнуясь, как стальной платок,
Крутую толщину ствола,
И булькал выгиб, как глоток.
 
 
Петух ронял мазки белил,
Как тюбик, тиская нутро,
А сам петух палитрой был,
Поставленною на ребро.
 
 
И крыша резала коньком,
Как бы алмазом, гладь небес,
И радость золотым мешком
Валилась к нам через разрез.
 
 
С лучами путалось пшено
И в лужах солнца шло на дно,
Но, как машинка для шитья,
Включались куры заодно.
 
 
Свинья, покинувшая хлев,
Глядела как бы сквозь стекло,
Как счастье, словно ошалев,
К нам беспричинно в руки шло.
 

 
Жизнь будничная не пьянит,
День тянется, излишне долог,
И опьяняет только вид
Застывших стройно книжных полок.
 
 
Успев страстями отболеть,
Душа становится капризней,
И срок приходит нам хмелеть
От чтения, а не от жизни.
 
 
Так дружелюбны тишина
И надписей мерцанье в келье!
Восторг от книжного вина
Не превращается в похмелье.
 
 
Настаивается оно
В тиши, под нежной книжной пылью –
Вино религии, вино
Опасности, вино насилья.
 
 
Вселенский хмель водил пером
Писак, сложивших эти сказки
О тех, кто в чане мировом
Был частью Божией закваски,
 
 
О тех, кто хмель в себе пронес,
За кем неслись вражда и схватка,
Через кого шутил хаос
Над трезвостью миропорядка.
 
 
Так помолитесь, господа,
Коль сами опьянеть не в силах,
За тех, кто чувствовал всегда
Хмель, обращающийся в жилах.
 

 
Реки, озера, протоки,
Села в овчине лесной.
Свет, что растет на востоке,
Белой взмахнул пеленой.
 
 
Кроткие села туманны,
Но зазвенят якоря –
Вновь на волну Иордана
Лодки сзывает заря.
 
 
Над пеленой многорукой
Солнца возносится шлем.
Где-то за дальней излукой
Дремлет и твой Вифлеем.
 
 
Много пришествий явила,
Но описать не берусь
То, для которого силу,
Ведаю, копишь ты, Русь.
 
 
А на дремучей протоке
Молится утренний дым
О златокудром пророке,
Бредившем духом твоим.
 

 
Рытые бархаты мхов,
Папоротников узоры.
Слушают ход облаков
Медноколонные боры.
 
 
Неиссякаемый ход
В вольных высотах незримых!
Хвои меха колыхнет
Ветер, пасущий гонимых.
 
 
Вслед за волной ветровой –
Солнце с коротким приветом.
Медь обернется живой,
Мягким затеплившись светом.
 
 
Но обратятся столпы
Вновь к отрешенности чинной.
Я водопойной тропы
Не покидаю лосиной.
 
 
Боязно путь потерять –
Бор безучастен к невзгоде,
Сказки не в силах прервать –
Сказки ветров о свободе.
 
 
Слышимей облачный ход,
Синь раздвигает преграды:
Отблеск речной промелькнет,
Реже стволов колоннады.
 
 
Сладко замедлить шаги,
Слушать в гудящем портале
Скрежеты лезвий куги,
Перекрестившихся в шквале,
 
 
В синие шири глядеть,
Видя, как снова и снова
Ветра слепящая сеть
Полнится дрожью улова,
 
 
Как на смоленый канат
Сиверко отзвуки нижет
И светлорунных ягнят –
Ивы прибрежные лижет.
 

 
Не от умственного бдения,
Не от строгих образов
Нам вкусить освобождения,
Услыхать певучий зов.
 
 
Истомит тоска неясная,
Неусыпная тоска,
Отомкну же лодку праздную
От причального замка.
 
 
И пойму: года не отняли
Духа главную казну,
Только лодку мимо отмели
Я на стрежень поверну.
 
 
Ширь откроется огромная,
Станут слева проплывать
Ивы и луга поёмные,
Справа – боровая рать.
 
 
Всюду тешится погонями
Серебрящий травы норд.
Волны звонкими ладонями
Плещут в выпяченный борт.
 
 
С прежней радостью безмерною,
Расширяясь, дух поет,
И рука, как прежде верная,
По стремнине правит лёт.
 
 
Водь от ветра фиолетова,
В пойме ветер бирюзов,
И летит с раздолья этого
К небесам певучий зов.
 

 
Пыльный ветер насквозь продувает кварталы
И тускнеет трава, не успев прорасти.
Подрастают дома, как прибрежные скалы,
Чтобы мусор отлива могли мы сгрести.
 
 
Словно грязная пена немого прибоя,
Снег в ничто уползает тайком, по ночам;
В эти дни мы не знаем, что делать с собою,
И предаться унынью приходится нам.
 
 
Коль гудят чердаки, провода и антенны
И древесные голые ветки шумят;
Если кровельный скат громыхает смятенно,
Словно чьей-то неровною поступью смят;
 
 
Если ветер, взывающий к единоверцу,
Сделать флейту готов из любого куста –
Откликается кровь, откликается сердце,
Но не наши движенья, не наши уста.
 
 
Если всё превращает в полотнища ветер
И в биенье полотнищ нам слышится зов –
Сердце, камень бессонный, уныньем ответит,
Ибо скальные корни сильней парусов.
 
 
Сердце вплавлено в своды житейской пещеры,
Где проносятся ветры, трубя о своем,
И от слез, порожденных незнанием веры,
Сталактиты стихов прорастают на нем.
 
 
Вера ветра для сердца неисповедима,
И, не в силах постигнуть призыв путевой,
Откликается ветру, летящему мимо,
Заунывным гудением камень живой.
 

 
Как свинья, содрогается грязь,
Вся в прорезанных ветром озерах,
И густая листва, серебрясь,
С шумом валится – ворох на ворох.
 
 
Разгребание лиственных куч –
Это ветра нелепая шалость,
И безвкусное варево туч
Безнадежно с пространством смешалось.
 
 
Словно боги, над битвой дерев
Слепоокие высятся зданья,
И безудержный слышится гнев
В шумном ропоте похолоданья.
 
 
Опьяненное медом жары,
Всё вчера было сонно и стройно,
А сегодня вскипели дворы,
Всё расшатано, всё беспокойно.
 
 
Важно дать себе ясный отчет,
Что отзывчивость – глупое свойство
И что лишь в никуда увлечет,
Подступая извне, беспокойство.
 

 
Наградой за пыл подпитий,
За сбивчивый гам попоек –
Убожество общежитий
И стоны казенных коек.
 
 
Наградой за плеск бокалов,
За пасти всхлип распаленный –
Сиротство в скверне вокзалов
И в страшной зыбке вагонной.
 
 
И шепчет некое знанье:
Прекрасно, что так случилось,
Пусть праздничное мельканье
Так грубо остановилось,
 
 
И смолкли родные речи,
Не высказав всех желаний,
И скорбью сгибает плечи
Немой глагол расстояний.
 

 
Я не могу на судьбу пенять –
Так ею не был любим никто,
Но её даров я не мог принять
И все мученья принял за то.
 
 
Мне в КПЗ ломают ребро,
До черноты дубасят в пивной,
Я в головном вагоне метро
Дрыхну на линии кольцевой.
 
 
Плача от стужи, куда-то бреду
И обливаюсь потом в метро,
Теряю сознанье, упав на льду,
Чтобы себе застудить нутро.
 
 
И вместо того, чтоб меня поднять,
Люди еще меня оберут,
Но я не хочу ничего менять,
Все перемены – напрасный труд.
 
 
Перед образом Божьим я виноват,
Скомкав его, как в кривом зеркале,
Но Петр меня не отправит в ад –
Я всё искупил уже на Земле.
 
 
И из текучести зеркала
Мой лик гримасы корчит судьбе.
Немало делал я в жизни зла,
Но только себе, – да, только себе.
 
 
А если вдруг текучесть замрет –
Вот это будет страшней всего:
Тогда остаётся лишь черный лед,
Не отражающий ничего.
 

 
В крови истому почую,
Сжигающую, как соль,
И тихо пробормочу я:
“О Боже, какая боль”.
 
 
Повсюду боль проберется,
До крайних нервных ветвей.
Не надо с болью бороться,
А надо заснуть скорей.
 
 
Я в сон забился, как в норку,
И страшно мне выходить.
Вонзите мне в зад отвертку,
Чтоб враз меня пробудить.
 
 
Я в сон закопал свой разум
И в теплой земле живу.
На свет меня рвите разом
За ядра, как за ботву.
 
 
Со мною держитесь твердо,
Твердите мне свой резон:
“Уж больно, братец, хитер ты,
Чуть что – и зарылся в сон”.
 
 
Учитесь меня проворно
На свет вырывать оттоль –
Я только шепну покорно:
“О Боже, какая боль”.
 

 
Мир полон страсти и отваги,
Зато мои бесстрастны мысли.
Над барахолкой вьются флаги,
Зато в душе они обвисли.
 
 
К торговцу стоит обратиться,
И он откликнется сердечно.
Дай Бог им всем обогатиться,
Но я-то обнищал навечно.
 
 
Я выхожу навстречу маю
И человеческому братству,
Но ничего не принимаю,
А это не ведет к богатству.
 
 
Я нищ по собственной охоте,
А вся суетность пресечется,
Когда очередной наркотик
По гулким венам растечется.
 
 
На рынке множество дурманов,
Но ни один не стоит рвенья,
Ведь в довершенье всех обманов
Обманет даже опьяненье.
 

 
Бесстыдное кривляние реклам,
Вдоль стен построившихся, словно шлюхи.
Людская нечисть, словно злые духи,
Шевелится по сумрачным углам.
 
 
На смену обессилевшим орлам
Слетелись зазывалы, словно мухи.
Всё гуще смрад от внутренней разрухи…
Приди, всеистребляющий ислам!
 
 
В сияющее средоточье зла,
Где вьются улиц огненные реки,
Пускай ворвутся всадники твои,
А вместе с ними пусть ворвется мгла,
Пусть мир в нее погрузится навеки
И лишь о Боге грезит в забытьи.
 

 
Удручает бессмысленный майский расцвет,
Удручает безвольная тучность листвы,
Вызывает изжогу полуденный свет,
Словно масло, скопившийся в гуще травы.
 
 
Временами банально рифмует поэт,
Но бесцельна вся жизнь, до последней главы,
И надежды пусты на движение лет –
Ведь оно-то надежд и лишает, увы.
 
 
Воскресает античного мифа герой,
Дабы снова никчемным своим бытием
Истребить все мечтания о новизне.
Так бессмыслица сложной бывает порой,
Так, забыв о сложнейшем устройстве своем,
Бестолково бормочет обжора во сне.