Текст книги "Орден куртуазных маньеристов (Сборник)"

Автор книги: Дмитрий Быков

 
Все разрешилось крайне просто,
Как все, что тянется годами,
Лишь пахнет от измятых простынь
Ее знакомыми духами.
 
 
В замену страсти безответной -
Подушка со следами туши
И легкий пепел сигаретный,
Вдруг вызывающий удушье.
 
 
Всё ложь – любовное искусство,
Взаимность, ласки, обладанье.
В самом себе живое чувство
Имеет смысл и оправданье.
 
 
Как видно, счастье опоздало,
И вообще не в счастье дело.
Теперь одно мне ясно стало -
Что жизнь и вправду опустела.
 
 
Гордись, как принято, победой
И хохочи самодовольно,
И только сам себе поведай,
Как это все безмерно больно.
 

 
Ты приходишь ко мне сама
По ночам, по глухим ночам,
И рассеивается тьма,
Уступая твоим очам.
 
 
В лабиринте ночных квартир,
В лабиринте зеркал ночных
Открывается чудный мир
И ложится у ног твоих.
 
 
И в цветные твои леса,
В дебри сна я смело вступлю,
Потому что твои глаза
Шепчут мне: я тебя люблю.
 
 
Я иду – и счастьем объят,
Как в полете, в простой ходьбе,
Оттого что твой нежный взгляд
Всюду чувствую на себе.
 
 
И цветы вырастают сплошь
На пути, куда ни ступлю.
Лишь во сне невозможна ложь,
Оттого я так сладко сплю.
 

 
Я завою, протяжно завою,
С переливами, полными горя,
Буду горько мотать головою
С беспредельною скорбью во взоре.
 
 
Не расскажешь пустыми словами
О томлении темном духовном,
И раскатится вой над домами,
Завершаясь скрипеньем зубовным.
 
 
Этот вой, что исполнен страданьем,
Безутешным, таинственно-смутным,
Долетит к окружающим зданьям,
К их окошкам со светом уютным.
 
 
И тревога в дома проникает
В бессловесных тоскливых раскатах;
Силуэты людей замелькают
В освещенных оконных квадратах.
 
 
Замолчу я – и тягостно тихо
Станет вдруг с окончанием воя.
Кто-то понял: то шляется лихо,
Неусыпное, злое, кривое.
 
 
Безотчетность тоски и безмерность
В тишине всё звучат и тревожат.
Кто-то понял: про жизни ущербность
Позабыть он вовеки не сможет.
 

 
В одежде темной и несвежей,
Какой-то непристойно мятой
Я в праздничном весеннем парке
Слоняюсь, словно соглядатай.
 
 
Лицо зеленовато-бледно,
К разброду волосы стремятся,
В глазницах, словно в темных ямах,
Глаза бесцветные томятся.
 
 
Я не приветствую прохожих,
Ведь все мои друзья и братья
Кочуют по своим участкам,
Неся такое же проклятье.
 
 
Как волки, мы повсюду рыщем
И отдыхаем где придется,
Хотим урвать кусочек мира,
Но это нам не удается.
 
 
А снег сиянье испаряет,
Как очищающую влагу,
Деревья вкось его линуют,
Как неких прописей бумагу.
 
 
И так сиянье беспощадно
Небес и дрогнувшего снега,
Что никнет наше племя волчье,
Ища лишь тени для побега.
 

 
Вы посмели меня пожалеть,
Как дитя, как больную овцу,
Но в ответ моя ругань, как плеть,
Вас наотмашь хлестнет по лицу.
 
 
Я прошу: не ходите за мной,
Провожатые мне ни к чему.
Ваши взгляды я чую спиной
И ныряю под арку, во тьму.
 
 
Ваши взгляды скользят по спине -
Словно сыплют за шиворот персть,
Словно сплошь вырастает на мне
Грязно-бурая, ломкая шерсть.
 
 
Не ходите за мной, дураки,
Обернусь – и замрете молчком:
Это волк ощеряет клыки
Между шляпой и воротником.
 
 
Переливчатой ляжет пыльцой
На глаза мои свет фонаря,
И размеренной волчьей рысцой
Я скрываюсь во тьме пустыря.
 
 
Братья-волки, насельники тьмы,
Только ненависть – преданный друг,
И ни слова не выскажем мы
О любви, улетевшей из рук.
 

 
Вещи умерли, в дом пропустив пустоту,
Одиночество гаммы долбит за стеной,
Металлический привкус разлуки во рту
И в окне – одиночества свет жестяной.
 
 
Появляясь в бесплодном пространстве зеркал,
Словно строгий отец, я себя упрекну:
Ты же волчьей породы, зачем ты искал
Среди чуждых по крови – друзей и жену?
 
 
Не пеняй на людскую жестокость, сынок,
Ты во всех своих бедах виновней стократ.
Тот, кто вечно один, не бывал одинок,
Одиночество есть ощущенье утрат.
 
 
Если б ты не боялся остаться один,
Ничего бы с тобой не случилось, поверь.
Жадных женщин созвал ты и слабых мужчин,
Обусловив тем самым возможность потерь.
 
 
Но тебе не удастся растлиться, пропасть,
Не для волка такой малодушный исход.
Эту крепкую грудь, эту жуткую пасть
Волчий бог предназначил для славных охот.
 
 
Лязгнут зубы, удачу схватив на лету,
Теплой крови ты вкусишь и вспомнишь меня;
И напомнит железистый привкус во рту,
Что удача и счастье – совсем не родня.
 

 
Огней неисчислимых ореолы
Сцепились в механизме часовом;
На лужах ветер пишет протоколы
И неизменно комкает рывком;
 
 
Эмаль автомобилей, как глазунья,
По площадям шипящим растеклась;
Я слышу зов безмолвный полнолунья -
И над собой утрачиваю власть.
 
 
Фонарные игольчатые кущи
Не скроют от расширенных зрачков
Твой скорбный лик, мучительно влекущий,
Царица теней, госпожа волков.
 
 
В моих костях томительно и тонко
Поет немой вибрирующий звук -
И дьявольская радужная пленка
Мои глаза задергивает вдруг.
 
 
Лицо дневное, плоское, как стертый
Медяк в торговой суете дневной,
Теперь звериной вытянется мордой
К высотам, заливаемым луной.
 
 
Одной луне сегодня я внимаю
И с нею сам вступаю в переклик,
А для прохожих в кулаке сжимаю
Свой верный нож, свой тридцать третий клык.
 
 
Пускай бегут по переулкам темным,
Когда я нож достану из чехла,
Чтоб, прервана их окликом никчемным,
Своих речей луна не прервала.
 
 
Пусть ненависть горит звездой холодной
На лезвии лезгинского клинка,
Чтоб горький хмель гордыни безысходной
Я выпил до последнего глотка.
 

 
По плавным переливам балок,
По чахлым, ломким мелколесьям -
Как волчий бег, должно быть, жалок
Перед гремящим поднебесьем!
 
 
Ревут чудовищные осы
И жала мечут неустанно,
И волки катятся с откоса,
Рыча, прикусывая раны.
 
 
Взрываем снеговую толщу,
Хрипя, захлебываясь снегом.
Любуйтесь же на гибель волчью,
Следите за последним бегом.
 
 
Но я меняю вдруг повадку,
Врага почуяв над собою:
Кружусь, чтоб вытоптать площадку
Для заключительного боя.
 
 
Не юркну в снег я вроде мыши,
Как пес, не припаду на брюхо,
Пусть пули вспарывают мышцы,
Костяк проламывают глухо.
 
 
Во взбитой лопастями вьюге,
Кровавой кашляя мокротой,
Я прыгну – чтоб стрелки в испуге
Шатнулись в чрево вертолета.
 
 
Я весь промок в ружейном граде,
Оглох в железной круговерти,
Но эта ненависть во взгляде
Вам будет помниться до смерти.
 
 
Когда же подсекутся ноги
На вытоптанном мною месте -
Увижу: с неба волчьи боги
Взирают мутным взглядом мести.
 

 
Терпеливо я жду угасания дня,
Чтоб собой населить золоченую тьму,
Но со стаей скорее заметят меня -
Волки в городе держаться по одному.
 
 
Поднимаются острые уши твои;
Непривычные звуки они отстригут
От ночной тишины, чьи густые слои
В шерстяную ушную изнанку текут.
 
 
Утончаются ноги – чтоб сходными стать
По надежности мышц с лубяным волокном,
Чтоб весь город сумел я во тьме обежать,
Пряной меткой остаться под каждым окном.
 
 
И сгущается тьма – чтоб на корку камней
Метрономом когтей я насечку нанес.
Все предметы мильоном мельчайших корней
Прорастают в мой влажный чувствительный нос.
 
 
Отворится подъезд – и глотнет полдвора
Убывающий сектор зевоты дверной,
И мелькнет на свету световая игра
Глаз моих – как бы в пленке слепой нефтяной.
 
 
Напрягаются чувства и ловят в ночи
Запах стали, охотников грубую речь;
Я ведь знаю, как бьется, круша кирпичи,
Словно бешеный шмель, в подворотне картечь.
 
 
Братья-волки, вы древний забыли закон:
Быть незримым, менять постоянно пути,
Ничего не желать, не нуждаться ни в ком,
Чтобы к людям, как пес, на поклон не ползти.
 
 
Братья-волки, вы жить не умели одни,
А иначе предать вас никто бы не смог;
Я ведь помню, как жалко вы кончили дни -
В липкой луже кровавой, у вражеских ног;
 
 
Как частило под слипшейся шерстью густой
Ваше сердце и силилось жизни хлебнуть;
Волки, мертвые братья, вы слышите вой?
Лишь во тьме я осмелился вас помянуть.
 

 
Чуть прянет ветер сверху, из засады
Под волочащимися облаками -
Зигзагами бегут деревья сада,
Закрыв в испуге головы руками.
 
 
В сетях листвы сереброкрылый сокол,
Забившись, когтем по стеклу зацепит -
И вот уж пальцы призрачные лепят
Из ливня плоскости дрожащих стекол.
 
 
И видится в блуждающих размывах,
Как за рыдающей лесопосадкой
С дороги кто-то мне махнул украдкой -
И затерялся в тучах терпеливых.
 
 
Прощай, ушедшая так незаметно!
Пускай настанет ясная денница
И, обновясь, вновь станет жизнь приветна -
С тобой нам больше не соединиться.
 
 
Со стороны, извне, как сквозь ограду
Я вижу, как мое уходит время,
Как снова заломились руки сада,
Как ветер вновь ногой уперся в стремя.
 

 
Как ясно я предощутил
Приход решительного дня!
Ты рвешься, оболочка сил,
Скрываемых внутри меня.
 
 
Природа горняя горит,
Вздувая вены, как вино.
Я разнородное на вид
Вот-вот сумею слить в одно.
 
 
Душа моя, бессонно жди,
Не упусти заветный срок,
Когда прорвется из груди
Все обнимающий поток,
 
 
Чтоб отчужденность победить
И всех предметов, и твою,
Чтоб в дамбе будней брешь пробить -
Врата к иному бытию.
 

 
Ты не найдешь заветной точки,
С которой глянь – и ожил вид.
Мир на бессильные кусочки
Мощь впечатления дробит.
 
 
Он обложился тьмой деталей,
Не в силах что-то предпочесть.
Источнику людских печалей
В нем некое подобье есть.
 
 
И мы, раз выбор нескончаем,
Меняем поиск на покой,
В разряд любимого включаем
Случившееся под рукой.
 
 
Наверное, не так убога
Была бы жизнь, когда бы в ней
Не расплодилось слишком много
Вещей, понятий и людей.
 

 
Я не покинул вас совсем,
Я никогда вас не покину.
Незрим, неосязаем, нем -
Я всюду с вами. Мы едины.
 
 
Я в вас живу не как кумир,
Господствующий над сознаньем;
Я – то, что озаряет мир
Мгновенно-ясным пониманьем.
 
 
Я в вашей вечной суете
Живу не как лицо и имя:
Я – чувства, что по простоте
Вы мните полностью своими.
 
 
Мной – человеком пренебречь,
Забыть меня – для вас возможно,
Но ваши мысли, ваша речь -
Все это я. Забвенье ложно.
 
 
И мной осознана вполне
Взаимность нашего союза:
Вы обитаете во мне,
И это – тяжкая обуза.
 
 
Извечной низости запас,
Пускай не по своей охоте,
С рожденья я обрел от вас,
Не зря я плоть от вашей плоти.
 
 
Вы передали мне не зря
В душе позорящие пятна:
Вы только им благодаря
Мне до конца теперь понятны.
 
 
И чуждым внемлю я словам,
Как в сказке – птичьему злословью,
Не зря любовь слепую к вам
Я приобрел с наследной кровью.
 

 
От колесных громких рыданий
Наклоняюсь к стеклу тесней.
Пролетают обрывы зданий
В ожерельях слезных огней.
 
 
И лицо мое ненароком,
Как портрет на гладком столе,
Из кварталов в гирляндах окон
Возникает в черном стекле.
 
 
Сколько было взглядов усталых,
Чьей тоски никто не постиг,
Наблюдавших в ночных кварталах
Ускользающий собственный лик?
 
 
Сколько было – нездешним светом
Осененных ни для чего,
Так же живших в городе этом
И любивших так же его?
 
 
И покажется – так, что тесно
Станет сердцу вмиг моему:
Лики тех, кто ушел безвестно,
Пролетают из тьмы во тьму.
 

 
Зимнее утро косое;
Тень, словно всадник летящий,
Пересеклась с полосою
Улицы в охре хрустящей.
 
 
На остановке трамвайной
Видно – трамвай убегает,
Бабочкой необычайной
Отблеск по рельсам порхает.
 
 
Словно сронили стрекозы
Крылья по снежным уклонам;
Воздух, густой от мороза,
Кажется, пахнет паленым.
 
 
Шаг мой, скрежещущий сухо,
Холод, что злобно сжимает,
О непреклонности духа
Яростно напоминают.
 
 
Косо летящие тени,
Мир, напряженный до боли,
Не оставляют сомнений
Во всемогуществе воли.
 

 
С общим шумом восстанья,
Воскресенья к весне,
Как форштевень, у зданья
Стала грань в вышине.
 
 
Под лазурью безбрежной,
Над обилием вод
Ветер, сильный и нежный,
Неустанно поет.
 
 
Блещут талые воды
И являют на миг
Вожделенной свободы
Ослепляющий лик.
 

 
На прибрежье всхолмленном морском
Мглистый зной смягчил руно дубравы.
Сушь, шурша, мерцающим песком
Осыпается в сухие травы.
 
 
Не спеша до пляжа доплетусь
И на звонких камешках усядусь.
Здесь мне делать нечего – и пусть,
Это тоже доставляет радость.
 
 
Но не грубой радости мирской
Уподоблю это состоянье:
Полный ослепительный покой,
Саморастворенье в созерцанье.
 
 
Размывают медленно меня
Теплых далей голубая дрема,
Беспорядочная толкотня
Лавы бликов в центре окоема.
 
 
Ничего не помню, не хочу
И не знаю, что передо мною.
Кажется, я медленно лечу,
Чуть качаясь с колыханьем зноя.
 
 
Волновым дыханием пленен,
Слух мой ловит и иные звуки,
Мелкой гальки приглушенный звон
Под шагами разомлевшей суки.
 
 
И лицо ласкает ветерок
Помаваньями бесплотных дланей.
Отдохнешь – лишь перейди порог
Отрешения от всех желаний.
 

БЕСТИАРИЙ (1994)

 
Я быть тарантулом хочу.
Лишь зазеваетесь немного -
На гнутых лапах подкачу
И вам вцеплюсь свирепо в ногу.
 
 
О миг истомы челюстной,
Блаженство выделенья яда!
С необычайной простотой
Затем бегу я в дебри сада.
 
 
И пусть разносится кругом
Ваш крик, бессильно-разъяренный, -
В угрюмом логове своем
Дремлю я, удовлетворенный.
 
 
Но ваших окон мирный свет
Мне чинит вечную досаду.
За все потребовать ответ
Однажды я приду из сада.
 
 
Застыну мрачно, не таясь,
На глянцевом полу дощатом.
Брильянтиками пара глаз
Блестит на тулове мохнатом.
 
 
И, взгляд от книги оторвав,
Вы дико содрогнетесь в страхе,
Я ж, мерзкий, покачу под шкаф
И скроюсь там, в пыли и прахе.
 
 
Вы не отыщете меня,
С тех пор усвоив думу злую,
Что мерзкий, ядовитый, – я
Бок о бок с вами существую.
 
 
И мне понравится ваш страх,
Я буду жалить вас, вопящих,
Являться дерзко на столах
И пробегать по лицам спящих.
 
 
Всегда возникнуть я могу,
Перепугать, ужалить люто.
Я враг семье и очагу,
Простому мирному уюту.
 
 
Укрывшись до поры во тьму,
Я выжидаю терпеливо.
Порой лишь челюсти сожму -
И разожму неторопливо.
 
 
Под шифоньером затаясь,
Глаза брильянтовые пялю.
Дрожите! В следующий раз
Я вас не так еще ужалю.
 

 
Вы не верьте этим слухам, этим болтунам упрямым,
Что твердят: мол, водяные славны мрачностью своей.
Нам противен холод донный, мы не прячемся по ямам,
Мы лежим на мелководье, в иле, в зарослях хвощей.
 
 
Там лежу я в топи вязкой, в теплой жиже, весь под ряской,
И меня слегка щекочут вереницы пузырьков,
А вокруг меня – кишенье, плесков, бликов оживленье,
Чую ласковость пиявок, жестких тыканье жуков.
 
 
И, варясь в кишенье общем, упоен болотным смрадом,
Водорослями опутан, – я до времени молчу,
Только в нежный час закатный я, на радость водным гадам,
Изнемогши от блаженства, зычно вдруг захохочу.
 
 
И под небом тонко-алым будет хохот мой сигналом:
Чуть в поля укатит эхо, отряхнув росу с травы -
Вмиг, наскучивши молчаньем, мне вечерним величаньем
Зазвучит тысячегласно хор бесчисленной лягвы.
 

 
Я двор обведу невнимательным оком
И в первый момент машинально отмечу:
Собака бежит как бы несколько боком
С лицом безучастным мне прямо навстречу.
 
 
Ее продвижение так неуклонно,
Что в сердце невольно возникнет обида:
Меня, чья душа словно космос бездонна,
Нельзя упускать столь открыто из вида.
 
 
Пускай, поравнявшись, хвостом завиляет,
Пусть лучше с рычаньем оскалится злобно,
Чем попросту мимо рысцой прохиляет,
Меня от столба отличить неспособна.
 
 
Хоть свист я издам мелодично-учтивый,
Всем видом являя отсутствие фальши, -
Моргнув, с мимолетной гримасой брезгливой
Она равнодушно проследует дальше.
 
 
И я как-то вдруг разволнуюсь ужасно,
Почувствую приступ безумной отваги.
Собачья башка рассудила напрасно,
Что я потерплю равнодушье дворняги.
 
 
Такого сносить не желаю отныне,
Значенье мое ей придется усвоить!
Небось как получит колом по хребтине -
Закается рожи надменные строить.
 

 
Покоится моя душа,
Когда я в полутьме сарая,
Сопя и тяжело дыша,
Поспешно пойло пожираю.
 
 
Затем я выхожу на свет,
Прикрыв белесые ресницы,
Всей тяжкой тушею воздет
На элегантные копытца.
 
 
И семеню я по двору,
Уже не чувствуя покоя,
И под забор уже дыру
Я рылом терпеливо рою.
 
 
Протискиваюсь в огород
И, разрушительней снаряда,
Чтоб вырыть сочный корнеплод,
Я рылом вспахиваю гряды.
 
 
Меня дубиной бьете вы,
Но, с валуном ожившим схожий,
Не поверну я головы,
Лишь передергивая кожей.
 
 
Что мне побои! Лишь тогда
Душа мятежная покойна,
Когда в нутро мое еда
Свергается бесперебойно.
 
 
Весь мир есть только род сырья,
Мне отведенного всецело,
Чтоб мощь телесная моя
Таинственно и грозно зрела.
 

 
В это верится не без усилья,
Но увидел воочию я:
Черепаха питается пылью,
Оседающей в дебрях жилья.
 
 
Гложет лапами гладь черепаха,
Пустоту по паркету гребя, -
Это в угол, где заросли праха,
Ускользает она от тебя.
 
 
А в заветном углу изловчится,
Шею старую вкось повернет;
Манна времени, суток мучица
Наполняет бесчувственный рот.
 
 
Не корми ее пищею жирной -
Только тем черепаха жива,
Что в тиши неподвижной квартирной
Перетерли часов жернова.
 
 
Вот жуешь ты перченое мясо,
Запивая винцом по глотку,
А часы и из этого часа
Черепахе смололи муку.
 
 
Погружаешь ты мясо в приправу,
Чтоб от жадности скулы свело,
Но рептилии мудрой по нраву
Только время, что пылью легло.
 
 
Так бездумно ты все поглощаешь, -
Пусть раскаянье душу проймет:
Ты ведь времени не ощущаешь,
А она только им и живет.
 
 
Головою старушечьей водит,
Всех утех безрассудных чужда.
Твой-то век безвозвратно уходит,
А ее не меняют года.
 
 
И ее поведение глупым
Не считай, молодой вертопрах:
Скоро станешь уродливым трупом
Под бесшумный смешок черепах.
 

 
Я к вам приду с лицом страдающим,
Небритый, жалкий и больной.
Ну как тут вам, преуспевающим,
Не погордиться предо мной!
 
 
Чтоб понял я, что я – ничтожество,
Что жизнь я загубил зазря.
Неся, как груз, свое убожество,
Я удалюсь, благодаря.
 
 
Пускай в глазах у вас презрение
И пусть упрек на языке -
Стерплю любое унижение
За эти денежки в руке.
 
 
Куда мне помнить о стыдливости,
Когда вот-вот я оживу!
И, не стесняясь торопливости,
С бутылки пробку я сорву.
 
 
Позыв мгновенно-повелительный
Вдруг пережмет гортань мою.
Сивухи запах отвратительный
Дрожащими ноздрями пью.
 
 
Дрожащий в пальцах цепенеющих,
Стакан я опрокину в рот,
И в три комка, блаженно-греющих,
В нутро мне водка упадет.
 
 
Проступит пот от облегчения,
Отмякнет тискавший озноб,
Но жажды роковое жжение
Опять наполнит грудь и зоб.
 
 
Напьюсь безумно, омерзительно,
И, злобу пьяную дразня,
Я вдруг припомню, как презрительно
Вы посмотрели на меня.
 
 
На всё теперь мне наплевать равно,
Никто не страшен мне теперь.
Я к вам вернусь – ругаясь матерно,
Начну ломиться в вашу дверь.
 
 
Иль с той же бранью кровожадною
Примусь в ночной зловещий час,
Грозя расправой беспощадною,
Бродить под окнами у вас.
 
 
Не удивляйтесь, слыша шум ночной:
То я безумствую спьяна,
Катаюсь по земле у рюмочной
И ревом требую вина.
 
 
Я отомщу вам за презрение,
Заставлю думать обо мне.
Я утвержу свое значение
Буянством грозным при луне.
 
 
Другие – просто алкоголики,
Но я-то вовсе не простой.
Не приведи вам Бог, соколики,
Мой нрав опробовать крутой.
 

 
Приветствуя сестру расслабленной улыбкой,
Себя перевернуть безропотно даю,
Чтоб спину обнажить дородную мою,
Присыпать пролежни особою присыпкой.
 
 
Где мокнет плоть моя, где кожа стала липкой -
Туда я ваты клок рачительно сую;
Пришедшим повидать – привстав на койке зыбкой,
Сырую мягкую ладонь я подаю.
 
 
Дрожащим голосом пожалуюсь на боли;
<Клистиры и бандаж не помогают боле>, -
Скажу и в панике вдруг судно запрошу,
Чтоб прекратить визит. Ведь я ничем не болен,
Но заболеть боюсь – и всеми недоволен,
Обузой став для всех, расслаблен и безволен,
Лежу и в тишине размеренно дышу.
 

 
В тропических лесах, волнующе безбрежных,
Укрыться от людей, не помнить о тоске,
У черных обезьян в манишках белоснежных
Стать царственным вождем с дубиною в руке.
 
 
Карать ослушников и поощрять прилежных
И пищи признаки провидеть вдалеке;
Вычесывать клещей из шерсти на брюшке.
 
 
Вдруг странным запахом, встревоженною птицей
Я буду извещен про близость экспедиций:
Врагов гармонии я здесь не потерплю!
Вверху, где сноп лучей, вдруг затрясется ветка,
И с диким хохотом, необычайно метко
Проводнику орех я в голову пошлю.
 

 
Я убегу от вас, родители,
Презрев общественности суд.
Ведь зрелищ остреньких любители
Иной развязки не снесут.
 
 
Я так хочу раскрепощения,
Но воля ваша жестока -
От всех, кто жаждет развлечения,
Скрывать ущербного сынка.
 
 
Не удержать меня вам взаперти,
Я вырвусь – и пойду гулять:
С ужасным воем, как на паперти,
Гнилые язвы заголять,
 
 
Визгливо бедствия предсказывать,
В помойке роясь по утрам,
И неожиданно показывать
Народу стекшемуся срам.
 
 
Смеясь и ужасаясь, зрители
Всегда кругом, к плечу плечом;
Лишь вам, спокойствия блюстители,
Мои ужимки нипочем.
 
 
Любой из вас суров, решителен
И ваши взгляды холодны,
Но я, как зверь, хитер и бдителен
И все пути мои темны.
 
 
Закрыв глаза, в самозабвении
Свой смрад я буду обонять -
Лишь в это сладкое мгновение
Меня вы сможете догнать.
 
 
Пускай, рассеяв толпы зрителей,
Меня схватить рискнете вы -
В борьбе успею я мучителей
Обгадить с ног до головы.
 
 
Изображу в плену раскаянье,
Вы успокоитесь – и тут
Я кинусь прочь, к родной окраине,
Где во дворе зеваки ждут.
 
 
Помчусь виляя, с прытью дикою,
Ведь жаждут слышать новички,
Как я им выложу, хихикая,
Свои укромные грешки.
 

 
В галантерейном магазине
Купил я мыла, а потом
Взорвался вдруг на мерзкой мине
Кота с откляченным хвостом.
 
 
Мне рев кошачий безобразный
Остаток нервов растерзал,
И я погнал, ругаясь грязно,
Кота через торговый зал.
 
 
Я оправданиям не верю,
Котище был отнюдь не прост, -
Зачем же он сидел у двери,
Зачем же он отклячил хвост?
 
 
Я пнуть старался паразита,
Блюдя достоинство свое,
Но встало на его защиту
Всё магазинное жулье.
 
 
Когда котяру под прилавок
Вогнал с размаху мой пинок,
Они взбрехали стаей шавок,
Что я чудовищно жесток.
 
 
Меня все это возмутило -
Затормозив на всем скаку,
Я им швырнул обратно мыло,
Нацелясь тщательно в башку.
 
 
Бранились на полу старухи,
Поваленные в толкотне,
А я сказал, что оплеухи,
А то и двух, не жалко мне.
 
 
Чтоб не мололи языками,
Я посулил пустить им кровь.
Добро должно быть с кулаками,
Я это вижу вновь и вновь.