Текст книги "Орден куртуазных маньеристов (Сборник)"

Автор книги: Дмитрий Быков

 
Порой мне лиру хочется разбить
И смехом заглушить ее рыданье.
Никак толпа не хочет полюбить
Возвышенного гения созданья.
 
 
К чему мне силы попусту губить,
Предпринимать бесплодные старанья?
Анаксимандр, и тот не смог вдолбить
В суетных греков мудрость мирозданья.
 
 
Казалось грекам: если пить вино,
На стадионах яростно орать,
Ласкать рабынь, – то всё идет как надо.
Возвышенное было им смешно,
А мне смешно из праха выбирать
Обломки их позорного распада.
 

 
Литература – ужасов музей,
Мир извращений невообразимых;
Литература – это Колизей,
Где тигры жрут неправедно гонимых.
 
 
За другом в Тартар нисходил Тезей,
Но на писак посмотришь одержимых –
И ясно: нет ни дружбы, ни друзей
Для этих монстров, злобою томимых.
 
 
Литература – мерзостный вертеп
Шизоидов и просто дураков,
Притон жулья, живущего обманом,
Однако же она – нетрудный хлеб,
И чем кричать, что ты, мол, не таков,
Уж лучше стать всей швали атаманом.
 

 
Пусть работа моя никому не нужна,
Но вот этим как раз и мила мне она,
Потому что оценивать нужность работ
Норовит бестолковый, безграмотный сброд.
 
 
“Хороша эта строчка, а эта дурна,
Ну а эта совсем никуда не годна”, –
Утверждает уверенно всякий урод,
Разевая без спросу свой пакостный рот.
 
 
Ты, пришелец из мира, где группа “На-на”
Мокрощелок лишает безжалостно сна
И где рокер, мороча безмозглый народ,
Как великую мудрость свой хрип подает, –
 
 
Предоставь меня собственной горькой судьбе,
Не касайся того, что не нужно тебе
И лети в свой мерцающий сладкий мирок,
С отвращением выплюнув яд моих строк.
 

 
Судьбы не обойти, хоть тресни –
В определенный Богом час
Разнообразные болезни
Наваливаются на нас.
 
 
Ты славил жизнелюбье в песне,
Но песня Богу не указ.
Мой друг, безропотно исчезни,
Чтоб не мозолить Божьих глаз.
 
 
Мы суетой своей никчемной
Всечасно раздражаем Бога,
Мешая созерцать ему
Тот гармоничный мир огромный,
Где он чудес воздвиг так много,
Но не вручил их никому.
 

 
Да, есть на свете воля и покой,
Не всем они, однако же, даются.
Знай: только если деньги заведутся,
Ты скроешься от жизни городской.
 
 
И будут на тебя взирать с тоской
Те, что в заботах, как и прежде, бьются,
И ты вздохнешь: “Бедняги изведутся
От суеты убийственной такой”.
 
 
Живи в довольстве, в ус себе не дуя,
Покой и волю всем рекомендуя,
Кто истомился в жизненной борьбе,
Завистливым и алчущим поэтам
Всегда охотно помогай советом,
Но денежки пусть будут при тебе.
 

 
Я был не трутень, не бездельник,
Жил, никого не задевая,
Но порвалась с планетой денег
Налаженная связь живая.
 
 
И на работу в понедельник
Встаю я, тягостно зевая,
И все прочней планету денег
День ото дня я забываю.
 
 
Прощай, родимая планета!
Увы, не самым даровитым
Дано впивать твой вольный воздух,
И мрачно кружатся поэты
По опостылевшим орбитам
На тощих каменистых звездах.
 

 
Тихий снег обволакивает следы,
Лунки старых следов на прежнем снегу.
Накопившись на ветках, его плоды
Мне под ноги летят на каждом шагу.
 
 
И в круженье блесток снежной слюды
Я вхожу, как в маленькую пургу,
И припомнить земные свои труды
Без улыбки я уже не могу.
 
 
Я безмолвие слышу в парке моем,
Вижу снег, утопающий сам в себе, –
Это выше всяких житейских нег.
“Ценно то, что получено не в борьбе”, –
Шепчет снег, застилающий окоем,
Как забвение вкрадчивый, тихий снег.
 

 
Из света желтого, из чада сигарет,
Из бликов масляных, из наслоений краски
Рождается объем, затем подобье маски,
И вылепит затем мой истинный портрет
 
 
Гончарный круг мазков в своей неровной пляске.
Вот облик мой и дух, сомнений в этом нет,
Каких же, не тая почтительной опаски,
В нем ищут знатоки особенных замет?
 
 
Да, в рассуждениях они поднаторели:
Как верно схвачены черты лица модели,
Как мощно выражен весь мир ее страстей!
Но именно они гримасой безучастной
Лик этот подлинный и взгляд живой и страстный
Встречали на любом из будничных путей.
 

 
Что в этом мире внутренне пустом
Надежнее девицы и бутылки?
А если вы уже не слишком пылки,
Бутылку сберегите на потом.
 
 
Залейтесь негой до последней жилки,
Все помыслы оставив за бортом,
Пускай расплатой станет боль в затылке
И долгое лежание пластом.
 
 
Та пустота, что вас гнетет с утра –
Она отнюдь не следствие похмелья,
А лишь всеобщей пустоты сестра.
Вы просто правду видите с утра,
Которая не зла и не добра.
Порвите же с любой житейской целью
И радостно для нового веселья
На зов друзей воздвигнитесь с одра.
 

 
Став криводушия примером,
Не сомневайся – будешь прав ты;
Беседуя с интервьюером,
Не говори ни слова правды.
 
 
С газетчиком тупым и серым
Будь лживым, как пройдохи Плавта.
Язон был также лицемером,
Но победили аргонавты.
 
 
Писаку обмануть не трудно,
Безмерна журналистов тупость!
Тверди про творчество святое,
А цель твою таи подспудно:
Превозмогая мира скупость,
Чтоб жить красиво и не скудно,
Руно похитить золотое.
 

 
Мамона – наше божество,
Так я решил с друзьями вместе,
И мы добились своего,
Хотя и не на поле чести.
 
 
Бездарный лжец на нашем месте
Не получил бы ничего:
Чтоб преуспеть во лжи и лести,
Необходимо мастерство.
 
 
Низкопоклонство и продажность
Всегда нам верный путь укажут,
Но мы не просто будем сыты:
Мы вес приобретем и важность,
Тогда уже никто не скажет,
Что мы всего лишь параситы.
 

 
За деньги можно всё приобрести,
Воистину, без всякого изъятья:
Все наслажденья, женские объятья…
К чему перечисление вести?
 
 
А возраженья надо отмести –
Могу не деньги даме предлагать я:
Цветы, пиры, автомобили, платья,
И, смотришь, птичка у тебя в горсти.
 
 
А раз я беден – получаю кукиш:
Для бедняка подобно глупой блажи
Стремление к любви и красоте.
Лишь мой талант за денежки не купишь,
Он – собственность вне купли и продажи,
И это утешает в нищете.
 

 
Мой друг, девице чванство не к лицу:
Кичишься ты своей красою спелой,
Как будто мир завоевала целый,
Как будто принц повел тебя к венцу.
 
 
Он близок, принц! С тебя рукой умелой
Он обметет невинности пыльцу.
Ни взгляд тупой, ни ум оцепенелый
В укор ты не поставишь молодцу.
 
 
Смутят богатством разум твой незрелый
И поведут на случку, как овцу.
Расслабься, друг мой, ничего не делай,
Ты – лишь товар, доверься же купцу!
И к вашему высокому крыльцу
Поэт поднимет взор остекленелый –
И не внушишь ты зависти певцу.
 

 
Хоть в нищете позора нет,
Однако неудобств немало,
Ведь молодости лучший цвет
У нас работа отнимала.
 
 
В вагоны тесные чуть свет
Мы втискивались как попало,
И дни тянулись словно бред:
Стряхнул, а утром – всё сначала.
 
 
Любимая сказала “нет”,
Хотя меня и понимала.
Меня не злит ее ответ:
Ей только нищих не хватало!
 
 
Сорил деньгами я, бывало,
Но денег тех простыл и след,
И глухо, словно из подвала,
Я повторяю свой завет:
“Держись за денежки, поэт!
Пусть их одних для счастья мало,
Без них его уж точно нет”.
 

 
Безмерно горько наблюдать извне
Фигур движенье в ресторанном зале
И размышлять, что, будь стихи в цене,
Мы всё меню себе бы заказали;
 
 
Барахтаемся на житейском дне,
К нам нищету, как камень, привязали;
Мы на избранничество притязали,
А оказались попросту в говне.
 
 
Так сделаем же тайным наше братство!
На скотский пир, где бесится богатство,
Различными путями прошмыгнем,
Хозяев жизни рассмешим до колик,
Добьемся приглашения за столик
И лишь тайком друг другу подмигнем.
 

 
Я душу, словно сад, заботливо вскопал,
И в ней любовь, как плод, созрела к сентябрю.
“Звони, не пропадай”, – тебе я говорю
И чувствую при том, что сам уже пропал.
 
 
Как яблоко в траву, я в чащу чувств упал,
С картофельной ботвой я на меже горю.
Осенний теплый день, туманный, как опал,
Напрасно мне сулит спокойную зарю.
 
 
Измученной земли невыразим покой,
Когда, познав ее, угомонилась рать
Насильников-плугов, безжалостных лопат:
Перегорает всё в печи ее глухой,
Но урожая чувств так мирно не собрать,
В горении души есть боль, но не распад,
И будет вновь душа гореть и не сгорать.
 

 
Одна награда мне желанна
За весь мой трудный путь земной:
Душа таинственной Светланы
Пусть отворится предо мной.
 
 
Промчались годы бесталанно,
Заткались тусклой пеленой,
Но счастье в образе Светланы
Внезапно вынесло волной.
 
 
Возможно, буду я отвергнут,
Но набожнее капеллана
Скажу от сердца полноты,
Что все перед тобою меркнут,
Что всех прекрасней ты, Светлана,
И всех загадочнее ты.
 

 
Искусно соблюдая меру,
В тебе сроднили небеса
С кудрями рыжими Венеры
Минервы серые глаза.
 
 
Ты мне одна заменишь веру
Во всех богов и чудеса, –
Но вижу ревности химеру,
Судеб я слышу голоса.
 
 
Пусть моря роковое пенье
Вновь предрекает мне невзгоду,
Пусть волны дыбятся, трубя, –
Отдам последнее именье,
Свою любимую свободу,
Чтоб только обрести тебя.
 

 
Мой друг, ты поймешь не сразу,
Как жизнь прискорбно пуста,
Но вот музыкальная фраза –
И всё встает на места.
 
 
Чуть дрогнут пальцы на грифе –
И плачем полнится ночь,
И в жизни, как в древнем мифе,
Нельзя судьбы превозмочь.
 
 
И ты звучи,
Печаль озвучь,
Полночных ливней чистый ключ,
Как чаши всплесков,
Ты в ночи
Разбей мне сердце,
Но звучи.
 
 
В глубинах тьмы
Скрывая плач,
Боль этих струн переиначь,
Чтоб чаша чувств,
Где горечь нес,
Вся излилась
В приволье слез.
 

 
С людьми счастливыми легко –
Они светлы, как молоко,
Они прозрачны, как вода,
Их понимаешь без труда,
Их жизнь читаешь, как роман,
Но вдруг в глазах встает туман,
Земля уходит из-под ног
И тихий слышится звонок.
 
 
С людьми счастливыми легко –
Они и здесь, и далеко,
И смотрят как бы сквозь тебя,
Не задевая, не грубя.
Под их сердечные слова
Вдруг тяжелеет голова,
И ты очнешься одинок,
И тихий слышится звонок.
 
 
С людьми счастливыми легко
Течет беседа под пивко,
Но вдруг накатывает страх,
И ты – не ты, а только прах,
Дорожный прах на их пути,
И надо в сторону сойти,
Сойти навеки с их дорог,
Забыть навязчивый звонок.
 

 
Нет особой надежды на то, чтобы смог
Безболезненно я свою жизнь завершить:
Всё сосчитано, взвешено, вышел итог –
Что изрядно я в жизни успел нагрешить.
 
 
Всё сосчитано, взвешено, вставлено в счет:
Где в погоне за красным словечком солгал,
Где превыше искусства поставил расчет,
Где за деньги, как шлюха, себя предлагал.
 
 
Потому и твердит беспристрастная твердь:
“Час пробьет – и один, без подсказки, поймешь,
Как низка, нечиста, унизительна смерть,
И духовности в ней не найти ни на грош”.
 
 
Час пробьет – и притихнет гордец-демиург,
Всё сосчитано, взвешено – каждый стишок.
Дирижерским движеньем поднимет хирург
Над разрезом живое сплетенье кишок.
 
 
Погоди, еще будешь зубами скрипеть,
В выделеньях своих по клеенке скользя.
Боль и даже бессилье придется терпеть,
Потому что молчать тебе было нельзя.
 
 
Так ты думал, кичась дарованьем своим,
Что бы было тебе, дураку, помолчать –
Даже если тебе, не в пример остальным,
На уста наложить позабыли печать.
 

 
Не гляди на меня, не гляди,
Не могу выносить этот взгляд.
Снова боль оживает в груди,
А во рту словно копится яд.
 
 
Не гляди – ибо нет больше сил
Ощущать этот ласковый свет.
Всё, что предал, сгубил, исказил,
Выплывает из прожитых лет.
 
 
Не гляди, ибо душ наших тьму
Ты не сможешь рассеять вовек,
Стыд же лишний не нужен тому,
Кто уже не совсем человек.
 
 
Не гляди – на призыв твоих глаз
Не под силу откликнуться мне.
Этот ласковый свет – не для нас,
Чей удел – оставаться на дне.
 
 
Не гляди – не для грешных людей
Несказанное это тепло,
И о жизни моей не жалей,
Ведь иначе и быть не могло.
 

 
Ты напрасно в значительность веришь свою:
Если скинуть со счетов друзей и семью,
То при всем чрезвычайном значенье своем
Ты для прочих являешься полным нулем.
 
 
Да и близким своим доверять не спеши,
Словно еж, охраняя подбрюшье души,
А не то, подобравшись к живому теплу,
Твои близкие в мягкое всадят иглу.
 
 
Всем плевать на раздумья твои и мечты:
Тот с любовью твои созерцает черты,
Тот к тебе устремляет хвалебную речь,
А хотят только прибыль из дурня извлечь.
 
 
Так хватай же свой пряник, отталкивай кнут,
И пусть хвалят тебя, призывают, клянут –
Ты молчи и открытья держись своего:
Что забвение в жизни отрадней всего.
 

 
Гнев бесплоден – людей переделать нельзя,
Да с годами и сил не хватает на гнев.
Постепенно житейская глохнет стезя,
Где-то в душных лугах наконец замерев.
 
 
Вдруг окажется – некуда больше шагать,
Не нужны ни гримасы, ни хитрая речь,
И не надо решений простых избегать:
Если очень устал, значит, нужно прилечь.
 
 
И покажется, будто всё видишь впервой:
В травах тихо струящийся кроткий огонь,
Облаков волхвование над головой,
Как чужая – твоя среди стеблей ладонь.
 
 
Травы – как корабельный нехоженый лес,
Всё настолько огромно, что трудно вздохнуть;
Твердь земная – как лодка в потоке небес:
Закачалась и медленно тронулась в путь.
 

 
Сгущаются сумерки. В лиственный лес
Вплываю, как в толщу вод.
Чуть колыхается глубь древес,
Тайное в ней живет.
 
 
Сумерек воды здесь зелены,
Но тихо идем на дно
Весь мир и я – до той глубины,
Где всё непроглядно черно.
 
 
Я жду – и медленно глубина
Откроет для чувств моих
Передвиженья жителей дна,
Дыханье легкое их.
 
 
Меж ям и гротов мрака порой
Бесшумная тень мелькнет,
И кажется мне, что следит за мной,
Дивуясь, донный народ.
 
 
О жизни своей, о людях забыть
Здесь хотелось бы мне,
Отдельной таинственной жизнью жить
Во тьме, в тиши, в глубине.
 
 
Тенью войти в движенье теней,
Но вдруг порой замереть
И на забредших во мрак людей,
Дивуясь, долго смотреть.
 

 
В зеркала, что увязли в просторе медвяном,
Вдруг живая жемчужина пала с востока;
Облака в них проходят, мешаясь с туманом –
Так лиловым и розовым грезит протока.
 
 
Опрокинулись в зеркало сваи причала,
Четкость линий – подобье беззвучного пенья.
Закруглились, замкнулись концы и начала,
Но опять я остался вне их единенья.
 
 
Суждено в этом самодовлеющем мире
Мне всегда и везде пребывать посторонним,
А мольбам суждено раствориться в эфире
И пустыми остаться – простертым ладоням.
 
 
Но когда я навеки надежды отрину,
Мне отрадную тайну познать доведется:
Пусть цвета и предметы сложились в картину,
Но последний мазок только песней кладется.
 

 
Я только гляжу – не нужно мне жалких действенных нег:
В постель ты мою ложишься нежно и плавно, как снег.
Волосы ты откинешь со лба ленивой рукой,
И волосы в складки простынь стекают горной рекой.
 
 
Если б мог говорить я с грозным Господом Сил,
Не жизни, а только зренья тогда бы я попросил,
Чтоб не желая – видеть, не действуя – наблюдать,
Чтоб никому отчета в виденном не отдать.
 
 
Хочу тебя вечно видеть и молча в себе беречь.
Чтоб изъяснить твой образ, мне не поможет речь.
Но Бог меня не услышит, а значит, надо спешить,
Превозмогая холод, снова желать и жить.
 
 
Тем лучше – мы друг на друга растратим наше тепло.
Касанье руки холодной опять меня обожгло.
Чтоб пить мою жизнь, устами к устам моим припади,
И пусть ладонь ледяная ползет по моей груди.
 

 
В волосах твоих – запах полдня,
Запах щедрого луга летом.
Мою душу покоем полня,
Ее мирит он с целым светом.
 
 
Свет жесток, но он не всесилен,
Он не ступит туда пятою,
Где кипит, безмерно обилен,
Золотой массив травостоя.
 
 
Есть пространства отдохновенья,
Где живут мечта и свобода,
Как живет аромат забвенья
В волосах твоих цвета меда.
 

 
Вновь те же волосы – как мед
И очи – как цветущий лен.
Ты возвратилась – и опять,
Как прежде, я в тебя влюблен.
 
 
Я снова вижу нежный взгляд,
Спаливший жизнь мою дотла,
Но пепел крепко нас связал –
Ты не вернуться не могла.
 
 
Здесь юноша уже другой
Когда-нибудь полюбит вновь,
И так же будет сердце жечь
Неразделенная любовь.
 
 
И так же девушка уйдет,
Но вновь любимые черты
Он встретит в ком-нибудь другом,
И это будешь снова ты.
 

 
Невозмутимо мы наблюдали
С осевшей, клокочущей, шумной кормы,
Как постепенно вбирают дали
Берег, откуда отплыли мы.
 
 
Оцепенев, мы взирали чинно,
Как, образуясь сами собой,
Струйные спруты влекут в пучину
В щупальцах жадных след винтовой.
 
 
И с поворотом обширно-плавным
Мало-помалу был дух пленен
Гор побережных ходом державным;
Мало-помалу впитывал он
 
 
Странное чувство великой власти:
Сердце разжав, весь мир упускать
Вдаль по теченью, и малой части
Не оставляя, и не искать
 
 
Мест, для стоянки удобных, или
Для основания городов;
Думать с улыбкой о том, что плыли
Мы, не оставив в море следов.
 
 
И неустанно струи свивались,
Кутая шумом судна обвод,
И безмятежно мы улыбались,
Видя круженье закатных вод.
 

 
Почти неуловима зыбь,
С востока тянет темноту,
И только кран кричит, как выпь,
В болоте нефтяном – в порту.
 
 
И до того закат горяч,
Что с пленкой нефти вместе сжег
Суда и пирс, лишь поросль мачт
Оставив, – торфяной лесок.
 
 
С утра пленительно ясна,
Ткала вода мальков стада,
Теперь лежит, отчуждена,
Покрыта чуткой кожей сна.
 
 
Закатный жар сгорит вот-вот
На берегу вечеровом;
То зябко веет влагой вод,
То с берега – жилым теплом.
 
 
Так приближается пора
С причала праздного уйти.
Недвижной суши вечера,
Как трудно вас перенести!
 
 
Идем по улочке крутой,
Шагами зданья цепеня;
Сгущающейся пеленой
Садится теплый пепел дня.
 
 
Но неспокоен наш ночлег:
Вцепившись в коечный каркас,
Спросонок вспомним: кончен бег
Тех волн, что пробудили нас.
 

 
Мы проходили в виду земли
Перед закатом, и с гор текло
Солнце, и город горел вдали,
Как зажигательное стекло.
 
 
Тучные туши складчатых гор
В шерсти лесов, в лишаях полян,
Береговых обрывов узор,
Явственный только для кораблян,
 
 
Мир над дыханьем пенной каймы, –
Вкось, по касательной, корабли
Лик твой меняли, – но вечно мы
Шли пред лицом недвижной земли.
 
 
И пропадали наши следы –
Где, обминая покров фольги,
Солнце шагало поверх воды, –
Пену сшибали шумно шаги.
 

 
Тяжел сырой бетонный свод,
Но гам его поколебал:
Вот-вот, нависший, упадет,
В трубу сворачиваясь, вал.
 
 
Как будто сбитые волной,
Все лица вправо вдруг летят,
И мы уходим из пивной,
Куда ворвался бури ад.
 
 
В единый судорожный мах
Не зря стакан несем ко рту:
Вчерашний шторм, вчерашний страх
Сегодня вновь ревут в порту.
 
 
И мостовую из-под нас
Он рвет, как палубный помост,
И хлябь восставшая зараз
Сгребает половину звезд.
 

 
Распахиваясь, расседаясь,
Сдаётся покров глубин –
То, мерно вперед кидаясь,
Спешит морей паладин.
 
 
Дотла прогорев в восходе,
Воскреснут снастей кресты,
И, словно порыв к свободе,
Обводы его чисты.
 
 
В родном заливе плеснутся
Тогда его якоря,
Когда ему так сдадутся
Все ведомые моря.
 
 
Дотоль же призраком юным
Надменно он пробежит
По сонным южным лагунам,
Где света вуаль дрожит.
 
 
В широтах, где всё обманно,
Пройдет уверенно он,
Стеклянной ватой тумана
Обложен со всех сторон.
 
 
И где ледяные глыбы,
Сойдясь, высекают гром,
Где ходят слепые рыбы
Под вечного льда бельмом,
 
 
Пройдет, не замедлив бега,
Бесплотен, как образ сна,
Хотя, лепная из снега,
Объемность его ясна.
 
 
Но, с лучшим из экипажей
И все моря покорив,
В полете грудью лебяжьей
Однажды он встретит риф.
 
 
И сменит силу стремленья,
Миры берущую в плен,
Бессильного погруженья
Медлительно-скорбный крен.
 
 
И хляби взахлеб взрыхлятся
Буграми воздушных масс –
Не в силах сопротивляться,
Скиталец уйдет из глаз.
 
 
И из-под ртутного свода
Ко дну в цепях пузырей
Сойдет – иную свободу
Изведать в глуби морей.
 
 
Свободу от всех стремлений,
От муки новых красот.
Он в ласке тихих течений
Забвенье всего найдет,
 
 
Себе самому надгробье
В зеленой мглистой тиши,
Живой и мертвый – подобье
Любой высокой души.
 

 
Легко, как нефть по глади водяной, –
Так пятна расплываются во взоре,
И млеет в знойной дымке голубой,
В скалистой чаше окоема море.
 
 
На гальке, раскаленной добела,
Под солнцем, беспощадно недвижимым –
Уродливые женские тела,
Как бурдюки с протухшим содержимым.
 
 
Обрывки фраз заполнили мой слух,
И радио наигрывает что-то.
О побережий величавый дух
Здесь не услышать твоего полета!
 
 
От скопища неисчислимых тел,
Их слов пустых и плоти их несвежей
С презрением ты ныне отлетел,
Ища иных, пустынных побережий.
 

 
Ограды дикого камня,
Листва суха и убога,
На гору через поселок
Щебеночная дорога.
 
 
В безлюдной державе зноя,
Под грозным его оскалом
Взахлёб духоту вдыхаю,
Чуть он махнет опахалом.
 
 
Есть миг, когда из сознанья
Уносится образ цели,
И кажется – лишь дорога
Есть в мире на самом деле.
 
 
Но даже вокруг всё чуждо,
Понятное еле-еле,
И есть только пульс сознанья
В измученном зноем теле.
 
 
С усилием я пытаюсь
Усвоить пейзаж окрестный;
Толчками мрачного света
Пульсирует свод небесный,
 
 
Свирепо скалится солнце
И глушит сушью кювета
Слепяще-белой дороги
Бессвязные кастаньеты.
 

 
Вздыхает ослабший прибой,
Плетет кружева неустанно,
В туманной дали голубой
Судов силуэты туманны.
 
 
И солнце вплетает шитье
В прибойную легкую кромку,
И вновь я увижу ее,
Увижу мою незнакомку.
 
 
Заветные звуки шагов,
Вы вновь мое сердце умчали
В потоке прибрежных ветров,
В потоке певучей печали.
 
 
Аттический танец кудрей
И плеч благородное злато;
Я знаю, о фея морей,
Ты скоро уйдешь – без возврата.
 
 
И я улечу за тобой
В далекие дивные страны,
Где в теплой дали голубой
Судов силуэты туманны.
 

 
Отъединенья не дано,
Для этого мир слишком тесен.
Сознанье заполонено
Обрывками никчемных песен.
 
 
Всеобщий неотступен лов,
Охота на мое сознанье
Посредством образов и слов,
Вполне лишенных содержанья.
 
 
Слепому рвению ловцов
Безличный рок вожатым будет.
Они меня в конце концов
К никчемным действиям принудят.
 
 
Напрасно я бегу тщеты –
Весь мир доступен ловчим сворам.
О незнакомка, только ты
Их усмирять умела взором.
 
 
Над пропастью твоих очей
Их обдавало странной жутью,
А мир от близости твоей
Был полон несказанной сутью.
 
 
И он неудержимо рос,
Сметая прежние границы,
С порывами твоих волос,
С шагами легче лёта птицы.
 
 
Но я не видел, убежден
В том, что благой исход возможен,
Как робок головы наклон,
Как взор твой ласковый тревожен.
 
 
Теперь я знаю – не могла
Ты не исчезнуть в той же дали,
Что ты сама же создала,
Где все враги мои пропали.
 
 
Склоняюсь я перед тобой,
Разлучной боли я покорен.
Прощай! Ведь лишь для нас с тобой
Не в меру этот мир просторен.