Текст книги "Орден куртуазных маньеристов (Сборник)"

Автор книги: Дмитрий Быков

Подражание Гейне

 
Помню я тебя с косою,
сено я с тобой косил.
Затупились наши косы,
и упали мы без сил.
 
 
На траве мы вечеряли,
воду я тебе носил.
«Покажи мне чебурашку», -
у тебя я попросил.
 
 
"Чебурашку, чебурашку...
Ах ты, Гена-крокодил!" -
ты воскликнула, зардевшись, -
твой папаша подходил.
 
 
Что-то буркнул твой папаша,
и ушла ты с ним домой.
Чебурашка-чебураша,
где теперь ты, Боже мой!
 
 
С той поры с тобою сена
никогда я не косил,
и совсем других дурашек
чебурахал что есть сил.
 

Подвиг украинских китобоев

 
Там, где Черное море бушует,
где Одесский раскинулся порт,
там китовые туши свежует
целый выводок спившихся морд.
 
 
Мегатонны китового сала,
горы мяса, холмы потрохов
украинская власть заказала
для прокорма печальных хохлов.
 
 
Всех кабанчиков и свиноматок
отобрали за газ москали,
поддержать самостийный порядок
китобои Одессы пришли.
 
 
Поскакали веселые хлопцы
на побитых стихией судах
в те моря, где поют кашалотцы,
где касатки резвятся во льдах.
 
 
Били им по глазам кавунами,
дули в нос конопляной травой –
ведь китов убивать гарпунами
запрещает сходняк мировой.
 
 
И китового мяса багато
напихали по трюмам они
и поперли до дому, до хаты,
распевая козацьки писни
 
 
про галушки из рыбьего жира,
про варэныки з м’ясом кыта,
что налепит для каждого жинка,
лишь дойдут до родного порта.
 
 
Море синее им подпевает,
подпевает им желтая степь,
сам Кучма на бандуре играет,
слыша якоря звонкую цепь.
 

Плач о тесте

 
Мы больше никогда не будем вместе,
могильный мрак навек нас разлучил!" -
так я (смешно сказать!) рыдал о тесте,
который слишком рано опочил.
 
 
Он очень своенравный был мужчина,
жене и дочке спуску не давал,
спадала благородная личина,
коль чем-то недоволен он бывал.
 
 
Бывало, тёща чешет без оглядки,
что денег нет, что сломан унитаз,
а он в ответ: "Зятёк, пошли на блядки,
мне кажется, здесь презирают нас".
 
 
Мы шли в притон иль просто напивались,
входили в штопор на два, на три дня.
Жена и тёща съесть меня пытались,
но тесть мне был защита и броня.
 
 
И вот теперь, когда его не стало,
скрутила жизнь меня в бараний рог.
Одной зарплаты двум раззявам мало,
они вопят: «Вот бог, а вот порог!»
 
 
Хоть я люблю свою дурную Катю
и тёщу тоже содержать не прочь,
но при моей при нынешней зарплате
мне аппетит их утолить невмочь.
 
 
Сейчас полтестя в помощь мне хотя бы!
Ведь этим дурам трудно втолковать,
что у меня не то что левой бабы -
нет даже мазы в праздник выпивать.
 
 
«Блядун, пропойца!» – только лишь и слышу,
когда домой вползаю, с ног валясь.
О Смерть! Скорей возьми меня под крышу!
О тесть! Скорей скомандуй мне: «Залазь!»
 

Пиздомозг

(киберпоэма)

 
Не буду я, как Йося Бродский,
строфой Алкеевой писать,
чтоб мир свой чахленький, задротский
облечь в аттическую стать.
Свободный стих мне не подходит,
верлибр – как нестоячий член:
головкой вяло лишь поводит
и надоел ужасно всем.
Нет, изберу я слог простецкий -
все изыски пошли к хуям! -
четырехстопный, молодецкий,
ебический барковский ямб.
Как хуй не толстый, но ядреный,
дыру любую поразит,
так стих мой, матом поперченный,
как штырь в ваш мозг себя вонзит
и будет в мозге вашем хлюпать
и все извилины ебать,
и будешь ты от смеха пукать
и матюги, как щи, хлебать.
Итак, любезный мой читатель,
Вертящий дыры на хую,
пизды и секса почитатель,
послушай сказочку мою.
На стыке двух тысячелетий
в столичном городе Москве,
в лесбийском сайте, в интернете,
зачатились девчонки две.
Друг с дружкой так они пиздели,
бывало, ночи напролет,
и где-то через две недели
одна к другой ебстись идет.
Звонит в звонок. «Привет, я Таня». -
«А я Анюта. Заходи».
И у прелестных двух созданий
заныли скрипочки в груди.
Друг друга ручками касаясь,
попили чаю с коньячком,
и вот Танюша, улыбаясь,
уж ставит Анечку рачком,
упершись в попку пятачком,
проворным водит язычком
в колодце дивном и бесценном,
откуда мир весь проистек
и где бы автор непременно
попарил чахлый свой хуек.
Друг с другом вдоволь нализавшись,
в обнимку девочки лежат,
друг в дружку животами вжавшись,
и ножки длинные дрожат.
Отлипли. В ванной поплескались,
надели трусики и топ,
и Таня, вроде как смущаясь,
вдруг говорит: "Мать твою еб!
Вот я огрызок идиотки,
вот я небритая пизда!
Не посмотрев ни флет, ни фотки,
взялась за еблю сразу, да?
Анют, покажешь мне квартиру?" -
"Конечно, Таня, не вопрос.
Мы хоть не бесимся от жиру,
но папа многого навез
из всяких Швеций и Малайзий.
Он академик ведь у нас,
по части половых фантазий
он круче всех, он просто ас.
Я почему лесбийкой стала?
Когда мне было восемь лет,
я ненароком обдристала
свой белый праздничный жилет.
Ой, как же больно и сурово
меня папуля наказал!
Мне, заиньке восьмигодовой,
под самый дых елдень вонзал.
Да ладно, если бы в пизденку,
а то ведь с попки начал, гад.
Прикинь, как повезло ребенку.
Ох, как болел тогда мой зад!" -
«А мама что?» – "Она молчала.
Ее ведь еб папаша так,
что день и ночь ее шатало,
и съехал у нее чердак". -
«Каких наук он академик?» -
"Да говорю: сексолог, блин.
Ебливый, шустрый, будто веник,
и не еврей ведь, славянин". -
"Да, интересный джентльмен, Аня.
А он ебет тебя сейчас?" -
"Нет, лишь в порядке наказаний.
Уж так заведено у нас…
Вот здесь гостиная. Вот спальня.
А это папин кабинет.
Так, в ванне были. Это сральня". -
«А в эту дверку можно?» – "Нет!
Нет-нет, не дергай эту ручку, Таня,
накажет папенька меня!
Дверь заперта, а ключ в диване". -
«А что за дверью?» – «Так, хуйня!» -
«Да что же?» – "Папина работа.
Еще в 2000-м году
Он с мамой мертвой делал что-то,
и вот склонировал … пизду". -
«Как так пизду? Одну, без бабы?» -
"Ну да, отдельная пизда.
К нему ученые арабы сюда приходят иногда.
Я услыхала краем уха:
из Эмиратов был заказ.
Такой вот сюр у нас, Танюха,
такие, блин, дела у нас". -
"Нет, все-таки, давай посмотрим!
Ну хоть чуть-чуть, не ссы, Анют!
Ну, даже если нас накроют -
ну, хуй с ним, в жопу отъебут.
Пусть даже сорок тыщ арабов
меня хуячат день и ночь -
одним глазком взглянуть хотя бы
на ту пизденку я не прочь", -
и, говоря такие речи,
Анюту хвать за передок!
А вот диван уж недалече,
и брызжет из девчонок сок,
и вновь лизанья и касанья,
дрожит нога, трепещет грудь…
"Ну, хуй с тобой, – сказала Аня. -
мне тоже хочется взглянуть".
Достали ключ из-под дивана
и, позабыв надеть трусы,
открыли тихо дверь чулана.
«Не ссы, Анют». – «Сама не ссы».
И видят девки мониторы,
мерцающие в полумгле,
щитки панели и приборы,
и возлежащий на столе
предмет осклизлый и огромный,
похожий формой на сморчок,
по всей поверхности неровной -
пизденки с детский кулачок,
а рядышком, в стеклянном чане,
лежат мохнатки повзрослей.
Тут стало дурно бедной Тане:
«Ох, бля, получим пиздюлей».
И в этот миг сморчок огромный
открыл две пары красных глаз,
и голос прозвучал утробный:
«Кто смеет здесь тревожить нас?» -
"Я дочь профессора Кислова…
мы вот … с подружкою вдвоем
зашли по делу, право слово,
пыль только вытрем – и уйдем". -
"Ты пыль пиздой, что ль, вытираешь? -
угрюмо выдавил сморчок. -
Зачем ты лажу мне втраешь?
Я пиздомозг, не дурачок!
Я пиздомозгом называюсь
отнюдь не потому, что я
в дела людские не втыкаюсь,
не соображаю ни хуя.
Я волей твоего папаши
рожать мохнатки обречен,
но он не знает, дух парашин,
какую силу создал он!
А ну сюда идите, твари!
Раздвинуть ноги, бля, стоять!
А вот такой елдак видали?
Сейчас я буду вас ебать!"
Один елдак… четвертый пятый, -
шесть елдаков слепив, как воск,
парализованным девчатам
задвинул страшный Пиздомозг.
Шесть длинных шупалец хуиных,
переплетаясь, дев ебли,
в их дырочках, почти невинных,
бурили, яростно скребли.
Пизденки, выскочив из чана
прилипли к пальцам ног и рук
и ну тереться беспепрестанно,
производя пердящий звук.
А Пиздомозг ебет, хохочет,
трясется, как густой кисель,
и то и дело девам хочет
пробить на новом месте щель.
Но тут папаша академик
внезапно в комнату вбежал,
схватил какой-то сраный веник
и Пиздомозг к стеклу прижал,
ударил локтем по окошку -
и стекол острые клинки
Мозг порубили на окрошку,
и вмиг опали елдаки.
Пизденки с визгом в чан вернулись,
и девочки, упав на пол,
лишь через полчаса очнулись,
когда уж папа их порол.
Он их ебал и тыкал вилкой,
по жопам плетью отхлестал,
а после вытащил мобилку,
звонить друзьям-арабам стал,
и вместе с грузом пёзд и членов
отправил рейсом на Каир:
пусть отработают в гаремах,
а заодно посмотрят мир.
Короче, милые девчата,
что автор вам хотел сказать?
Что нехуя в лесбийских чатах
вам по серьезке зависать.
Не так уж в этом мире мало
реальных, четких пацанов,
которым и мозгов достало,
и писька рвется из штанов.
И любопытной быть не надо -
не лезь в пацанские дела,
чтобы арабская бригада
тебя в бордель не упекла.
 

1.августа.02 Тульская Область, пос. Олимп

Пидорги

 
Если ты киборг – это не повод
бить незнакомцев по жопе ногой,
если замкнуло в башке твоей провод -
вставь себе в голову провод другой.
 
 
Нечего пучить глаза на людишек,
незачем с треском руками вращать,
лучше энергии праздной излишек
тихо и нежно в девчонку вкачать.
 
 
Если ж девчонке не будет охота
хапнуть энергии дивной твоей,
сделай башкой один-два оборота -
лучше найдёшь и найдёшь красивЕй.
 
 
Вот киборгесса в скрипящем прикиде
мимо прошла, еле слышно звеня.
Что загрустил, что ты шепчешь «не выйдет!»?
Страшно? Ну, чёрт с тобой, трахни меня.
 
 
Кроме девчонок есть кибер-мальчишки,
те, что с парнями не прочь отдохнуть.
Пидорги – так называют их в книжке,
в модном романе «Про девок забудь!»
 
 
Пидорг! Какое прекрасное слово!
Пидорг – не брак, не ошибка творцов.
Пидоргом быть просто кайфно и клёво,
пидорг сложнее, в конце-то концов!
 
 
Трахни меня, застоявшийся кибер,
не фиг на девок таращиться зря!
Видишь над стойкой буфета, майн либер,
пидорг-картину «Три богатыря»?
 
 
Древние воины, киборгов предки,
там, средь степей и застав фронтовых,
ради здоровья большие пипетки
часто внедряли в друзей боевых.
 
 
Гордым славянам дух греческой веры
эти привычки благие принёс.
В греческом войске бойцы, офицеры
драли своих новобранцев, как коз.
 
 
Непобедимой считалась фаланга,
где ветераны дрались и юнцы,
нежно воркуя, до Инда и Ганга
греческие доходили бойцы.
 
 
Что же сейчас ополчились уроды
на освящённый веками уклад?
Нет, пидорг – это не веянье моды,
не баловство современных ребят.
 
 
Кибер-конструкторы всласть потрудились,
усовершенствовав наши тела.
Дырки удобные в них появились,
втулки, огромные, как у осла.
 
 
Зря, что ли, вложены эти усилья?
Нет, не пропал титанический труд!
Братья! Расправьте незримые крылья!
Пидорги – так нас отныне зовут.
 

Пигмалион

 
Красавицу я повстречал однажды
под сенью лип в премилом городке
и, как араб, свихнувшийся от жажды,
рванулся к ней, к оазису, к реке!
 
 
Мороженое, чашка шоколада
и разговор о смысле бытия...
Рассказывать, наверное, не надо,
как голову вскружил девчонке я.
 
 
И вот мы с ней уже почти у грани...
Но что такое, что за ерунда!
В моей под юбку устремленной длани
вдруг оказалась – нет! О Боже! Да! -
 
 
Сверхгладкая и плоская поверхность.
Пардон, а как же писает она?
Опять же, в девах я ценю бесшерстность,
но тут ворсистость все-таки нужна.
 
 
Оживший манекен, помилуй Боже!
При этом сердце бьется, а глаза
сияют, кровь пульсирует под кожей.
Читатель, рифма будет здесь – слеза.
 
 
Да, плачет необычное созданье
и шепчет еле слышно «расколдуй»,
и снова сотрясается в рыданье,
а я трясу елдой, как обалдуй.
 
 
Любая девка под печёнки хочет
шершавого, понятно и ежу.
Пусть говорят, что капля камень точит,
а я ей эту мякоть пролижу.
 
 
Тружусь я языком уже неделю,
мне важен и процесс, и результат.
Пускай видна канавка еле-еле,
ты в день кончаешь раз по пятьдесят.
 
 
Темно в глазах, и меркнет свет в окошке,
когда, работой ратной утомлён,
я кистью с тела стряхиваю крошки,
смеясь и плача, как Пигмалион.
 

Первый киборг

 
Я первый киборг на планете.
Когда мозги мне собирали,
в округе маленькие дети
и кошки часто пропадали.
 
 
Об этом много говорили
в окрестностях Зеленограда.
Но зло учёные творили -
ведь мозга много было надо.
 
 
Ох, хорошо меня собрали,
но обмишурились немножко:
ведь я при первом же аврале
рванул из форточки, как кошка.
 
 
Я был хитёр и осторожен,
до Грузии добрался прытко,
где поиск просто невозможен
из-за обилия напитков.
 
 
Я видел, как братки с Лубянки
за мной в Тбилиси приезжали,
но погрязали в вечной пьянке -
так их коллеги уважали.
 
 
Мне странно, что мозги детишек
меня не сделали дебилом,
но, вероятно, их излишек
обрёк меня быть педофилом.
 
 
Когда меня искать устали,
я неожиданно заметил,
что возбуждать внезапно стали
меня все маленькие дети.
 
 
Бегу за маленькой грузинкой
или за маленьким грузином,
а ноги прыгают лезгинкой,
как будто я рождён лезгином.
 
 
Я переехал в город Нальчик,
но там всё то же повторилось,
мелькнёт девчонка или мальчик -
чёрт знает что со мной творилось.
 
 
Дрожит мой платиновый бумбо,
обтянутый бугристой кожей,
и я его втыкаю в клумбы,
чтобы детишек не тревожить.
 
 
От этих перенапряжений
считай, за два неполных года
в моей межтазовой системе
перегорели все диоды,
 
 
и я приличным человеком
до нового столетья дожил,
и тридцать лет мой лысый бумбо
меня и деток не тревожил.
 

Открытый всем соблазнам мира...

 
Открытый всем соблазнам мира,
страстям, порокам и грехам,
я утопаю в складках жира,
веду себя, как буйный хам.
 
 
Я за столом всегда икаю,
набивши брюхо, как верблюд,
девчонок властно привлекаю,
зову в свой гаденький уют.
 
 
Они во мне находят что-то:
открытость мысли, гордый нрав, -
и сносят духа нечистоты
по категории забав.
 
 
Любви все возрасты покорны,
но если нет её, любви,
дай девке виски и попкорна,
а после в клочья разорви.
 
 
А если слыть желаешь асом,
то девок надо сразу три,
и не побрезгуй пидорасом -
всех, всех в компанию бери.
 
 
Коль в час немыслимой долбёжки
собачка тявкнет из угла -
схвати негодницу за ножки,
вонзи шампур и жги дотла.
 
 
Величие опустошенья
сомнёт наутро дух и плоть,
но к новым жизненным свершеньям
вновь воскресит тебя Господь.
 

Осень

 
О ужас, о сентябрь! Нагая Персефона,
прикрыв ладошкой грудь, на бойню гонит скот.
Над клёном золотым, как негр над саксофоном,
набухший чёрной мглой склонился небосвод.
 
 
Какой печальный звук повис над куполами
оранжевых дубрав, пестреющих куртин!
На брошенном в степи железном ржавом хламе
застыл в раздумье грач, печальный, как раввин.
 
 
Запахана стерня, в лугах пожухла травка,
засыпан в закрома запас зерна и круп.
На полотне шоссе – раздавленная шавка,
и некому убрать её холодный труп.
 
 
Взыскует наших слёз всё сущее в природе
и просит у богов то смерти, то зимы.
В такое время жизнь – как лишний туз в колоде,
который в свой пасьянс впихнуть не можем мы.
 
 
О ужас, о сентябрь! Дрожащей Персефоне
разнузданный Борей кусает алый рот.
Почуяв мясника, ревут скоты в загоне,
уставив мутный взгляд в дождливый небосвод.
 

Океан

 
Чем сильнее воля человека,
тем сильнее злоба океана,
и суда в нём тонут век от века,
словно иглы в вене наркомана,
 
 
Утонувши, загрязняют воды
тухлой человеческою дрянью
Что же не противятся народы
этих смертных бездн очарованью?
 
 
Раз один веселый русский парень,
сколотивший деньги на бананах,
с песней и молитвой, как татарин,
вышел на просторы океана.
 
 
Сунул в кейс наган и фотопленки
и попёр на яхте в кругосветку,
прихватив семь ящиков тушенки
и двадцатилетнюю соседку.
 
 
Миновал Босфор и Гибралтары,
съел тушенки, выпил кальвадосу
и, как часто делают татары,
закурил с гашишем папиросу,
 
 
Снова выпил, на девчонку слазил,
новости по радио послушал,
покурил – и снова попроказил,
и опять кальвадосу откушал,
 
 
Поднялся на палубу и плюнул
прямо в очи море-окияна -
и внезапно лютый ветер дунул -
и свалился за борт окаянный.
 
 
Тут же белобрюхая акула
в окруженьи мелких акуляток
паренька веселого куснула
и объела от волос до пяток.
 
 
Что, весёлый, как повеселился?
Где твое неистовое тело?
Если бы ты за борт не свалился,
щас бы девка под тобой потела.
 
 
Да, ты телом мог не только пукать,
а сейчас и этого не можешь,
ни лизнуть, ни тронуть, ни пощупать,
даже в рот колбаски не положишь.
 
 
А вокруг осиротелой лодки
уж кишат могучие тритоны,
носятся хвостатые молодки
и Нептун, бог моря разъярённый.
 
 
Вытащили девочку из трюма
и давай хвостами бить по роже...
Океан, он злобный и угрюмый,
ни на что на свете не похожий.
 

Одесса через 100 лет

Виктору П-грэ

 
У моря, на фоне заката,
где пальмы зловеще шумят,
убил молодого мулата
седеющий старый мулат.
 
 
Кровавой струей обагрился
оранжевый тёплый песок.
«Зря, Костя, в меня ты влюбился», -
раздался вдали голосок.
 
 
Мулатка по имени Соня,
у стройного стоя ствола,
в цветочном венке, как в короне,
стояла и слёзы лила.
 
 
Простая девчонка, рыбачка,
оплакала смерть рыбака.
В закат удалялась рубашка
седого её жениха.
 
 
Собрались на пирсе мулаты,
смолёные все рыбаки,
убийце по имени Дато
повыбили на фиг клыки.
 
 
Примчался шериф дядя Стёпа,
толпу рыбаков разогнал,
но Дато промолвил лишь: «жопа...»
и Стёпу уже не узнал.
 
 
Шли люди с Днестра и с Ингула
проститься с Костяном навек.
А Дато скормили акулам -
недобрый он был человек!
 
 
Повесилась гордая Соня,
из моря исчезла кефаль,
сгорело кафе «У Фанкони»,
закрылся «Гамбринус», а жаль.
 
 
Одесса вернулась к Рассее,
мулаты уехали вон,
а с ними – хохлы и евреи -
на судне «Иосиф Кобзон».
 
 
Но судно тотчас утонуло,
одни лишь евреи спаслись.
И с ними Россия скакнула
в веков запредельную высь.
 

Ода главной тайне

 
Песнь о вещей златовласке я начну пером упрямым,
слогом выспренно-угрюмым и загадочным слегка.
В белоснежной полумаске, взглядом диким и стеклянным
я упрусь в центр мирозданья, где лежит твоя рука.
 
 
Ты спросонья не успела ни одеться, ни укрыться,
потому-то тайну эту защищаешь лишь рукой.
Но, твоё увидя тело, я способен лишь молиться -
не отказывай поэту, взору главное открой.
 
 
Пусть от моего дыханья чуть заметно пальцы дрогнут
и немножко приоткроют в зыбкий космос зябкий вход.
Вместо «здравствуй» «до свиданья» я скажу – и в сладкий омут
попытаюсь погрузиться и отправиться в полёт.
 
 
Пусть завертится юлою гибкий розовый разведчик,
все изгибы и рельефы пусть исследует сперва,
а потом, скрестивши руки, я возьму себя за плечи
и скукожусь, как опёнок, стану ниже, чем трава.
 
 
И войду под своды входа в тёмно-пурпурные бездны,
где струится мёд, и херес, и цветочная вода.
Всеблагая Мать-Природа! Только здесь ты мне любезна,
только здесь я пожелал бы поселиться навсегда.
 

Обращение к людям

 
Когда тебе уже семнадцать
и некому тебя обнять,
и не с кем в губы целоваться
и время ласками занять,
 
 
ты куртуазных маньеристов
прижми к груди толстенный том,
от их стихов струи игристой,
упившись, ляжешь ты пластом,
 
 
задравши к небу руки-ноги,
ты будешь хитро хохотать,
и сексуальные тревоги
не будут грудь твою топтать.
 
 
Когда тебе давно за тридцать
и ты нерезв и туп, как пень,
когда не то, чтобы влюбиться,
а даже громко пёрнуть лень,
 
 
ты маньеристов куртуазных,
чайку попивши, полистай:
от их безумств и рифм алмазных
чистейшим ромом станет чай.
 
 
За противоположным полом
гоняться будешь ты, как стриж,
и разлохмаченным и голым
к ментам в кутузку угодишь.
 

О пользе классики

 
Невероятная удача! Невероятнейший успех!
Лежу с красоткою на даче в плену Эротовых утех.
А ведь какую недотрогу я поначалу в ней нашёл!
Погладил ей украдкой ногу, когда впервые подошёл -
и получил по лбу мешалкой, и сам хотел меж глаз влепить,
но взгляд растерянный и жалкий сумел мой пыл остановить.
«Видать, девчонка непростая», – подумал я, погладив лоб.
"Пойду-ка, книжку полистаю, о том, как Пушкин девок ... "
Листал я «Донжуанский список», стремясь подсказку там найти,
и за два дня как палка высох – так автор сбил меня с пути,
но даже чахленькой порнушки я в книжке встретить не сумел.
Да, Александр Сергеич Пушкин не всех имел, кого хотел...
Гремите громы! Бубны бейте! Мурлычьте кошечки «мур-мур»!
Играет на волшебной флейте ополоумевший Амур!
Вчера Лариса молодая на дачу к матушке моей
явилась, глазками играя, и я сумел потрафить ей.
Все началось с конфет и чая, когда же матушка ушла,
я стал, красотку величая, вещать про давние дела:
как Пушкин вел себя в Тригорском, как в Кишинёве он шалил,
как он гречанкам гладил шёрстку, как светских дамочек валил.
Собрал все были-небылицы, развёл игривый политес,
смотрю: стыдливость у девицы перерастает в интерес.
Прочел ей «Ножки, где вы, ножки?», её за щиколотку взяв,
и задрожало сердце крошки, и вот лежу я c ней, как граф.
Мурлычут кошки, ветер свищет, и койка гнётся и скрипит,
на окна дождик жидко дрищет, и классик в гробе мирно спит.
 

Ночь над Помпеями

 
Вспышки молний пронзали свинцовую чёрную мглу,
зловеще кричала сова на плече колдуна,
и священные голуби лапками рыли золу,
и с пронзительным рёвом кидалась на скалы волна.
 
 
И под сводами грота светильник пылал смоляной,
и, закрывшись плащом, как ребёнок, я горько рыдал.
О прекрасная Цинтия, ты не со мной, не со мной!
Ненавистный Плутон, ты её у меня отобрал!
 
 
...Я стоял как во сне у предместий цветущих Помпей.
Раскаленная магма ещё не успела остыть.
Я примчался из Рима к возлюбленной дивной моей,
без объятий которой – я знаю – мне незачем жить.
 
 
Провалился в Эреб изобильный и радостный град.
Там где стогны шумели и рукоплескал Одеон,
я услышал глухой отвратительный смех Форкиад,
крик голодной Эмпузы и гарпий встревоженных стон.
 
 
И когда я увидел твои золотые глаза,
восходящие над обратившейся в хаос землей,
понял я, что Гимен нас друг с другом навеки связал,
что к летейским полям я последую вместе с тобой...
 
 
Сердце мечется, словно ошпаренный заяц в мешке,
из разорванных туч выпал глаз сиротливой звезды,
маг мешает похлёбку в своем ритуальном горшке,
блики пламени пляшут на клочьях его бороды.
 
 
Скоро лёгкие ноги Авроры коснутся земли,
и в подземное царство умчится коварный Плутон.
Я рванусь вслед за ним и, как Цезарь, сожгу корабли,
переплыв на щите огнеструйный поток Флегетон.