Текст книги "Орден куртуазных маньеристов (Сборник)"

Автор книги: Дмитрий Быков

Ж (А.Вулыху)

 
Три жопы лучше чем одна,
я думал, в телевизор глядя,
где дева, трепетно-юна,
о старенького терлась дядю.
 
 
– Три жопы лучше чем одна, –
сказал я другу Александру.
Увы, зачем ушла она
из трио «Гребля без скафандра»?
 
 
Когда девичьих жоп союз
перед тобой являет трио,
то в этом есть намек на муз,
пусть это грубо, но красиво.
 
 
Когда ж их более чем три –
то это просто праздник граций,
внимай их звукам и смотри,
не уставая наслаждаться.
 
 
Но одинокий женский зад
внушает жалость и жестокость:
сперва охота облизать,
а после с криком бросить в пропасть.
 
 
Нет, чтобы зрителя завлечь,
одной сиротской попки мало,
одной нам сердце не разжечь,
хочу, чтоб все от жоп сверкало.
 
 
Скажу девчонке каждой я,
как собственной любимой дочке:
сольемся жопами, друзья,
чтоб не пропасть поодиночке.
 

Ехал я на Украину

 
Ехал я на Украину,
Отступала прочь тоска.
За окном дрючки и дрыны
Танцевали гопака,
 
 
Пахло салом в люкс-вагоне
Просыпался я хмельной,
И визгливо, словно кони,
Ржали девки подо мной.
 
 
«У-тю-тю, какие девки!» -
Прошептал я, глянув вниз,
За базар сполна ответил
Зёма, проводник Чингиз.
 
 
И, хоть за язык вонючий
Землячка я не тянул,
Но, смотри-ка, потрох сучий,
Баб вписал, не обманул.
 
 
Да какие королевы!
Грудки, попки, все дела.
Только что с двоими делать?
Ну была, блин, не была.
 
 
«Эй, подружки, водку пьёте?» -
Я игриво пробасил.
"Мне – вина, горилку – тёте,
Коль не брешешь, поднеси."
 
 
"Так вы что же, тётя с дочкой?...
То есть это... ну, того?"
«Ой, какой пугливый хлопчик!»
«Я оденусь, ничего?»
 
 
"Та не надо одеваться,
не разденешься ж потом."
Тут уже, признаюсь, братцы,
Я застыл с раскрытым ртом.
 
 
А потом в одних кальсонах
Словно в бездну рухнул вниз.
И до самого Херсона
Развлекался, как маркиз.
 

Вариант:

 
И до самого Херсона
За бухлом летал Чингиз.
 

Еж и Зад

 
Коль жопу на ежа направить,
то плохо будет не ежу.
Иди, ди-джей, пластинки ставить,
а я с барменом посижу,
и вспомню я о той гадюке,
что год назад сидела тут,
что, взяв стакан текилы в руки,
спросила: «Как тебя зовут?»
Я не нашелся, что ответить,
отшибло память мне на раз,
когда пришлось мне взглядом встретить
сиянье этих синих глаз.
А после – танцы и напитки,
ночной таксист, ночной пейзаж,
трава, дерьмо и маргаритки,
ночное озеро и пляж.
Ты под водою, как русалка,
губами трогала меня,
и распустился, как фиалка,
бутон из плоти и огня.
Дышала ночь восторгом пьяным,
и силу лунный свет будил.
Нет, никогда по ресторанам
я так удачно не ходил!
Но и наутро, и назавтра,
и утром следующего дня
угар любви, угар внезапный,
не отпускал уже меня.
Дни пролетали, словно пули,
я звал тебя своей судьбой,
и вдруг сказала ты: « А хрен ли
я даром трахаюсь с тобой?
Ведь ты такой же, как другие,
и ты не женишься на мне». –
И ноги дивные нагие
сомкнулись на моей спине.
Хотел я было разозлиться
и про любовь поговорить,
но вдруг пролепетал: «Жениться?
Ну да, конечно, может быть».
Я срочно выписал папашу
из города Улан-Удэ.
И вот по загсу я чепашу,
и все вопят: «Невеста где?»
Ты надо мною посмеялась,
меня как лоха развела,
с мной ты только кувыркалась,
но в мыслях далеко была.
В туманном городе Антверпен,
в голландской мокрой стороне,
тебя ждала блондинка Гретхен
с наколкой «Russia» на спине.
Я на тебя бы лез и лез бы,
и сам ложился бы под низ,
но ты – ты оказалась лесбой,
а я был временный каприз.
Хохочут где-то две красотки
над рожей русского лошка
и тычут пальчиками в фотки
расстроенного женишка.
В стране торчков и пидормотов
поженит вас голландский поп.
Желаю счастья вам, чего там,
чтобы любовь и детки чтоб,
чтоб в лицах деток этих милых
сквозили черточки мои.
Налей, бармен, еще текилы
за счастье гадины-змеи.
 
 
…Сядь на ежа чугунным задом –
пиздец приснится и ежу.
Але, ди-джей, поставь ламбаду,
а я на девок погляжу.
 

(Variant:

 
а я с барменом ухожу.)
 

Дяденька робот

(футуропедэма)

 
– Дяденька робот, дяденька робот,
дай мне портвейну, дай анаши!
– Что-то, мой мальчик, вознес ты свой хобот
слишком уже рано! А ты не спеши.
Взрослым и глупым стать ты успеешь,
пьянству научишься, дури вдохнешь,
множество самок своих отымеешь,
но с киборгессами раньше начнешь,
и к киборгессам вернешься обратно,
ибо все женщины злы и глупы,
слишком в желаньях своих непонятны,
слишком зависят от мненья толпы.
– Дяденька робот, я видел недавно
«Люди и киборги» – теле-ток-шоу,
там мужики рассуждали забавно,
как с кибербабами жить хорошо.
Не познакомишь меня с киборгессой?
Пусть меня учит, как делать бум-бум.
– Рано тебе еще знать эти вещи,
рано растрачивать сердце и ум.
– Дяденька робот, а что же мне можно,
что же мне делать, чтоб стать повзрослей?
– Делай уроки! Не то безнадежно
скатишься в бездну. Учись веселей!
– Дяденька робот, в какую же бездну
я безнадежно со свистом скачусь,
если попробую вин я полезных
и с киборгессой любви научусь?
– Станешь ты трутнем, как прочие люди,
будешь за счет кибер-общества жить,
радость искать будешь в винном сосуде
или наркотики в вену вводить,
купишь себе киборгессу тупую,
чтобы носила тебя на руках.
Разве про жизнь ты мечтаешь такую?
– Дяденька робот, конечно же! Ах!
Пусть карьеристы мечтают о славе,
спорте и службе, высоких постах,
я же, надеюсь, рассчитывать вправе
кибердевчонок шарашить в кустах.
– Эк разогнался ты, кибердевчонок!
А кибербумбо понюхать не хошь?
Как просарначу тебя до печенок –
мигом в мир взрослых людей попадешь.
– Что ж, если это ускорит взросленье,
вот тебе, дяденька, мой каравай.
– Может быть, все-таки, лучше ученье?
– Нет, дядя робот, насилуй давай,
 
 
С грустью насиловал робот-наставник
юного школьника и говорил:
«В классе моем никого не осталось,
всех к взрослой жизни я приговорил.
Миром людей, отупевших от блуда,
роботы править обречены.
Эй, господин, уходите отсюда.
И застегнуть не забудьте штаны».
 

Дьявольская месса

(текст песни)

 
Опустилась ночь на землю
и за замковой стеною
тихо спит моя принцесса
охраняемая мною.
Из гнилого подземелья
восстаю я в новолунье,
и летят ко мне на шабаш
эльфы, тролли и колдуньи.
 

ПРИПЕВ:

 
И покуда в этом замке
длится дьявольская месса,
ты со мной, моя принцесса,
ты со мной, моя принцесса,
я люблю тебя, принцесса.
 
 
Только раз за целый месяц
я могу тебя увидеть,
но ни ангелу, ни бесу
я не дам тебя обидеть.
Мои проклятые кости
злобных духов отгоняют,
от соблазнов и напастей
твою душу охраняют.
 

ПРИПЕВ.

 
Только в ночь на новолунье
обрастают кости плотью,
и любовное безумье
тщетно силюсь побороть я,
подходу к твоей постели
и руки твоей касаюсь.
Петухи давно пропели —
я же все с тобой прощаюсь.
 

ПРИПЕВ.

1995

Дума про Тараса

 
За Каспийскою водою
солнышко садится,
постепенно затихает
крепость на границе.
Офицеры-забулдыги
пьют арак вонючий,
унтера молокососов
чистить ружья учат,
песню воют по-собачьи
ссыльные поляки,
а солдат Тарас Шевченко
скрылся в буераке,
воровато оглянулся -
ищут ли, не ищут? -
и достал листок бумаги
из-за голенища.
Остывающий песочек
ему яйца греет,
образ девы черноокой
над Тарасом реет.
Прислонилась дева к тыну,
лузгает подсолнух,
шелуха поприлипала
к ее грудке полной,
вокруг шеи по-над грудкой
красное монисто.
Тут в Тарасовы мечтанья
Вторгся дух нечистый
и срамное в его мыслях
рисовать заладил,
завладел его рукою,
по мотне погладил,
взял огрызок карандашный -
и полились строки,
как красавицу-дивчину
встретил пан жестокий,
как сманил ее словами
про любовь до гроба,
как сверкали ночью в гае
белым телом оба,
как стонала чорнобрива:
«Мамо, мамо, мамо!»
… Тут нечистый смял картину,
и пошла реклама:
"Вот прокладки, покупайте!
Маде ин Украйна!
Тополиный пух в прокладке -
мягко, сухо, файно!
Вот кондом из Запорожья -
никогда не рвется,
с ним почти любая дева
целкой остается!" –
"Ой, прости, Тарас Григорич! -
завопил лукавый. –
Это из другой эпохи,
виртуальны стравы!"
Тут Тарас крестом широким
трижды обмахнулся
и кругом на всякий случай
снова оглянулся,
запихал свой дрын обратно
под солдатский клапан
и представил, как дивчину
пан поставил раком,
сам себя представил паном,
озорным, богатым,
москалем себя представил,
и жидом пархатым -
в трех обличьях ненавистных
порет он дивчину:
нет, не просто так дивчину -
саму Украину!
Лях, москаль и жид хохочут,
а Тарас рыдает,
на песочек туркестанский
слёзы проливает,
да не одни только слёзы -
козацкое семя
сохнет здесь. А в Украине
кто продолжит племя?
Вновь Тарас дрючок упрятал,
отдышался малость.
Ладно, что делать с сюжетом,
что с дивчиной сталось?
Ну, конечно, наигравшись,
бросил пан дивчину,
а дивчина от позора
ушла на чужбину.
Там кровиночку растила,
да в наймах ходила,
дочку, аленький цветочек,
холила-любила.
Шла через родную волость -
пана повстречала,
только пан ее любезный
не узнал сначала,
а узнал, усы расправил -
и расхохотался,
увез доченьку в хоромы
да и надругался…
Тут нечистый возник снова,
говорит: "Брат милый,
на панов, да москалей
ты убил все силы,
я уже не говорю,
что одни и те же
все сюжеты у тебя.
А новые где же?
Чернобровых всё Оксан
паны с москалями
в думах порют у тебя,
потом с дочерями
апробируют инцест.
Ты однообразен.
Читателю надоест.
Что, ты не согласен?"
Тут повесил нос Тарас
и затряс усами.
"Прав, ох, прав нечистый дух!
Панов с москалями
хватит в думах порицать,
глубь веков пристало
озирать, чтобы понять,
что с Украйной стало.
Мыслью жадной заберусь
дальше Мономаха.
Термин «Киевская Русь» –
то выдумка ляха.
По украинным степям
славяне селились,
да варяги в землях тех
после появились,
назывались «русь» иль «рысь»
налетчики эти,
с украинками еблись,
вражеские дети!
Выйдет дивчина за тын -
тут варяг подскочит
и как рысь на спину ей
с хриплым ревом вскочет.
На 15 лет в поход
вдруг уйдут варяги,
а вернутся – мнут своих
дочерей в овраге".
Тут на миг себя Тарас
викингом представил,
как на дочку он залез,
как дрючок ей вставил…
Но могучею волной
смыло ту картину,
и свободной, вольной он
видит Украину,
как державный Киев-град,
весь в дворцах стеклянных,
подчинил, перемолол
москалей поганых,
на наречии родном
песни здесь поются,
с украинцем, не с паном,
девчата ебутся.
Москали же, что в Москве,
с нехристью скрестились,
чурбаны-татаровья
из них получились,
а украинский скинхэд
охраняет расу.
Битва за тела девчат
видится Тарасу:
вот чернявый москалек
вспрыгнул на хохлушку,
тут же хлопец – пику в бок
и откинул тушку,
сам на дивчину прыг-скок,
завертелось дело.
Не родится москалек,
а родится белый,
или дивчина-краса
вскорости родится,
чтоб потомок козаков
мог на ней резвиться.
 
 
…Над Каспийскою водою
рассвет занимается,
рядовой Тарас Шевченко
в крепость возвращается,
светом вольной Украины
полыхают очи.
Нет, не зря за тем барханом
грезил он все ночи.
Украина, мать родная,
будешь ты свободной!
Крым с Херсонщиной прихватишь
у Руси безродной,
Львов с Волынью не вернешь
ни немцу, ни ляху
и в семье народов вольных
всех пошлешь ты на хуй.
 

Другу-маньеристу

 
Дружок мой, Виктор Пеленягрэ,
был жизнью ублаготворён.
Но странно, почему виагру
скупал во всех аптеках он?
 
 
Скупал у бабок на базаре,
у дилеров в речном порту,
зажил в немыслимом угаре,
впивая жизни пестроту.
 
 
Жену он бросил и работу
и начал где-то воровать...
С чего такому обормоту
вдруг стали женщины давать?
 
 
С того и стали, что в виагру
он средства все свои вложил,
что был он просто Пеленягрэ,
а стал он секса старожил.
 
 
Он раньше вкладывался в «Чару»,
и в МММ, и в «Логоваз»,
проорал квартиру и гитару
к как самец почти угас.
 
 
Но вот волшебная таблетка
над жизнью мизерной взошла,
и нынче каждая нимфетка
в его округе расцвела.
 
 
Да что там! Каждая старуха,
заслышав Пеленягрэ шаг,
спешит к замку приставить ухо
и жопу чешет об косяк.
 
 
Виагра жизнь перевернула,
потоком мощным все смела,
и вместо жиденького стула
железный лом ему дала.
 

Дорожное чтение

 
Унылый беллетрист Альфонс Доде
пытался скрасить мой досуг вагонный.
Запутавшись в слащавой ерунде,
уставил я свой взгляд бесцеремонный
 
 
в премилую соседку по купе
и оценил короткую футболку,
и три кольца, торчащие в пупе,
и в синий цвет покрашенную челку.
 
 
В отличие от большинства самцов,
которые ещё читают книги,
я, гордый литератор Степанцов,
не похожу на высохшие фиги.
 
 
Широк в плечах, красив и синеглаз,
одет слегка небрежно, но богато,
не бык, не лох, не чмарь, не пидорас -
да, нас таких осталось маловато.
 
 
Поэтому я был не удивлён,
когда в глазах у милой обезьянки
прочёл: «ТО ВОЛЯ НЕБА. ЭТО ОН!»
в ответ послав улыбку ей с лежанки.
 
 
Слюну предвосхищенья проглотив,
я отложил наскучившую книжку.
И вдруг: «Простите, это детектив?» -
прорезал тишину твой голосишко.
 
 
Привстав, я ноги на пол опустил
и заглянул в глаза смазливой дуре.
– Дитя моё, – я вкрадчиво спросил,
что вам известно о литературе?
 
 
Но лекцию читать я ей не стал,
лишь потрепал отечески колени,
прочёл свои стихи – и услыхал:
«Как хорошо. Наверное, Есенин?»
 
 
На верхней полке вспыхнули глаза,
с тобою рядом хриплый бас забулькал:
вверху возилась внучка-егоза,
внизу храпела тучная бабулька.
 
 
"Есенин? – я к себе тебя привлек. -
Пусть так, но это лучше, чем Есенин".
И в твой веселый красный уголок
ворвался мой могучий лысый Ленин.
 
 
Вовсю храпела старая карга,
а внучка, притаившись, наблюдала,
как била воздух хрупкая нога
и мерно колыхалось одеяло.
 
 
Мы мчались в никуда через нигде,
забыв о внучке, женихе, невесте,
и трясся на матрасе с нами вместе
великий романист Альфонс Доде.
 

Доверчивость

(сонет)

 
Использовала ты доверчивость мою,
неопытность моя тебя очаровала,
и пожурив меня – мол, очень много пью, –
свозить на пикничок меня ты пожелала.
 
 
Был очень недурен тот давний пикничок,
ядреное винцо ты в рот мне подливала,
а я все хохотал, наивный дурачок,
когда меня в живот ты пылко целовала.
 
 
И вот увидел я: перед твоим лицом
мой пламенный гордец внезапно оказался,
и ты шепталась с ним, бесстыдным гордецом,
а он твои уста закрыть собой пытался.
 
 
Я вру: на тот пикник не съездил я. А жаль.
Мой друг, ты сам реши, какая здесь мораль.
 

Дневник отшельника

Запись первая

 
Я стар, плешив и неопрятен,
я отравил свою жену,
мой череп от пигментных пятен
весьма походит на луну.
 
 
Меня за это Луноходом
соседка Маша прозвала.
В соседстве с этаким уродом
зачем ты, Маша, расцвела?
 
 
Увы, спасти тебя не сможет
парализованная мать,
когда, швырнув тебя на ложе,
твой чудный бюст примусь я мять.
 
 
Нас в коммуналке стало трое
сосед Колян мотает срок.
Пожалуй, завтра я устрою
девятикласснице урок.
 

Запись вторая

 
Вот минул день. Уже четыре.
В двери скрежещет Машин ключ.
Я начал ползать по квартире,
неряшлив, грязен и вонюч.
 
 
«Глянь, Машенька, беда какая!»
«Ага, допился, Луноход»,
так мне предерзко отвечая,
к себе прелестница идёт.
 
 
"Нет-нет, постой, ужель не видишь
я болен, милая газель!
Уж так меня ты ненавидишь,
что не поможешь лечь в постель?"
 
 
На несколько секунд застыла
у бедной девочки спина
и, повернувшись, наклонила
головку надо мной она,
 
 
Согнула худенькие ножки,
взялась за кисть и за бедро
и я услышал, как у крошки
колотит сердце о ребро.
 
 
Мы подбираемся к постели
всё ближе и сильнее вонь
и вдруг за пазуху газели
просунул я свою ладонь.
 
 
Сдавил ей маленькие грудки,
колено в спину а потом
носок ей запихал под зубки
и руки затянул жгутом...
 
 
Всё дальше помнится в тумане,
я был горяч и зол, как вошь.
И через час сказала Маня:
"Ну, Луноход, ну ты даёшь!
 
 
Да, наших пацанов из класса
с тобою не сравнить, урод".
Затем добавила: "Напрасно
ты мне носок засунул в рот".
 
 
Она пошла решать задачки,
пообещав зайти сама.
 

Запись третья

 
...От этой чёртовой соплячки
едва я не сошел с ума.
 
 
Она в любовь со мной играла
по восемь десять раз на дню,
бельишко мне перестирала,
улучшила моё меню.
 
 
Я стал ухоженный и гладкий,
почтенный с виду старикан.
Куда брюзга девался гадкий,
тот дурно пахнущий букан!.
 
 
Людей дивили перемены,
происходившие со мной.
А я уж начал лезть на стены,
когда Машутка шла домой
 
 
будить мои резервы силы
и грабить фонд мой семенной.
И ровный холодок могилы
уж ощущал я за спиной.
 
 
Однажды утром, встав с кровати
и еле ноги волоча,
собрав в рюкзак бельё и ватник,
решил задать я стрекача,
 
 
парализованной соседке
ни полсловечка не сказал,
доел Машуткины объедки
и устремился на вокзал,
 
 
до Комсомольска-на-Амуре
купил плацкарту, сел в вагон,
шепнул «прости!» любимой Муре
и из Москвы умчался вон.
 

Запись четвёртая

 
...Один в тайге уже лет тридцать
я жизнью праведной живу.
Лишь фрицы да самоубийцы
стремятся в матушку-Москву.
 

Диана, Диана!

 
В саду твоём сливы багряного цвета,
как будто Христа воспалённые раны.
Диана, Диана! Кончается лето.
Кончается лето, Диана, Диана!
 
 
Ах! Скоро служанок проворные руки
незримого Господа снимут со сливы,
восточные ветры, как турки-сельджуки,
с деревьев листву обдерут торопливо
 
 
и будут их тискать от света до света,
и петь, завывая, стихи из Корана.
Диана, Диана! Кончается лето.
Кончается лето, Диана, Диана!
 
 
С апреля я пел в твою честь «аллилуйя»,
но чем ты платила за слёзы поэта?
За целое лето – лишь полпоцелуя,
лишь полпоцелуя за целое лето!
 
 
Готова лишь первая строчка романа,
придуман лишь первый аккорд для дуэта.
Кончается лето, Диана, Диана!
Диана, Диана! Кончается лето!
 
 
Когда-нибудь злость моя всё же подточит
железо зажавшего сердце капкана,
но сердце свободы не очень-то хочет,
оно предпочло бы вольеру, Диана.
 
 
Полгода в глуши! Не обидно ли это?
В Люцерн уже поздно, в Париж ещё рано.
Диана, Диана! Кончается лето.
Я скоро уеду, ты слышишь, Диана?!
 
 
Вчера, ускользнув от прямого ответа,
ты мне заявила, что ты нездорова,
а я на стенах своего кабинета
всю ночь выводил неприличное слово.
 
 
Богиня! За что мудреца и эстета
в безмозглого ты превратила барана?
Диана, опомнись! Кончается лето!
Кончается лето, опомнись, Диана!
 

День Рождения Константэна 21 мая 2003 года Часть 1. Танка и хокку

 
Хочет наш друг Константэн
угостить нас филе рыбы фугу:
красит зеленкою он
ломтики тухлой трески,
мастерству своему удивляясь.
 
 
Пообещал Константэн
нам разливанное море
рисового сакэ.
 
 
Съели и я и Андрей
сашими из фугу поддельной.
Где же сакэ, черт возьми?!
 
 
Выпить хотите сакэ?
Вот вам рецепт Константэна:
воду сквозь рис пропусти
и этой мутной водою
водку разбавь пополам.
 
 
Жалобно стонет Андрей:
что-то филе рыбы фугу
с ядом попалось ему,
 
 
Рыбу любую есть
надо с горчицей васаби,
а не глотать абы как.
 
 
Знает ведь каждый дурак
на островах и в Корее
фугу – опасная тварь.
 
 
Знает ведь каждый дурак:
противоядье от фугу –
северных варваров водка.
 
 
– Влей себе в жопу сакэ! –
Андрюха бранит Константэна. –
Водки мне русской подай!
 
 
– Бака я, бака – дурак! –
зарыдал Константэн. – Я ведь водку
всю перевел на сакэ!
 
 
Вот вам рецепт от меня,
как из сакэ сделать водку:
в чайник налей ты сакэ,
прокипяти и из носика
водочный пар собирай.
 
 
Чайник кипит, и Андрей
дышит водочным паром,
«скорой» звонит Константэн,
я ж в уголке вспоминаю
строчки поэта Басё.
 
 
Где-то часа через два
врач с санитаром приперлись,
сделали клизму Андрею,
выдули чайник сакэ,
фугу с собой унесли.
 
 
Грустно сидим мы втроем,
нет ни сакэ и ни рыбы.
Голубь ворчит за окном.
 
 
Через пятнадцать минут
голубь попался в ловушку.
Ай, молодец, Константэн!
 
 
Пьем мы жасминовый чай
и шашлычки «якитори»
из голубиного мяса
с соком лимона и соей
нам подает Константэн.
 
 
Вишня и слива цветут
в скверике у Константэна.
Смотрим с балкона на них.
 
 
На деревянной скамье
две юные гейши скучают.
Счас я за ним схожу.
 
 
Водки в ларьке я купил,
Константэн пусть сакэ набодяжит,
барышни любят сакэ.
 
 
– Девочки, это – Андрей,
вы на него не смотрите,
он не по этим делам.
 
 
Заинтригованные,
гейши подсели к Андрюхе,
думали – он голубой.
 
 
Долго Андрей нам читал
стихи про цветущие сливы,
про журавлей под дождем
и самурайскую честь.
Барышни чуть не заснули.
 
 
Тут встрепенулся Костян:
модных ди-джеев японских
он на хай-фае завел,
с гейшами хлопнул сакэ
и припустил с ними в пляс.
 
 
Смотрели я и Андрей
на движенья игривые гейш
и неуклюжесть Костяна:
танец двух мандариновых уток
с селезнем в майском пруду.
 
 
В ванной исчезла вскоре одна из девчонок,
скрылся в спальне с другой Константэн.
Два самурая читают друг другу стихи.
 
 
Нижнюю чакру продуть
в ванной я гейше пытался.
Жаль, помешало сакэ.
 
 
К стулу Андрюха прилип,
как муха к сосновой смоле.
– Что ты сидишь? – я кричу. –
В ванную живо лети,
словно шмель к цветку померанца!
 
 
Стул уронил Андрей,
в ванной скрылся жужжа.
Разве цветы кричат?
 

конец 1-ой части

День рождения Константэна Часть 2. Танка

 
Глаза открыл. Потолок
в разводах черных и серых,
мухи на фоне его – словно в бурю
стая встревоженных цапель.
Плохое было сакэ.
 
 
Тело и голова так болят,
словно древние боги Мусуби
били всю ночь меня
нефритовыми столбами.
 
 
Плохое было сакэ.
Хочется сделать сэппуку1]
только для этого нужен
малый меч самурайский,
кухонный нож не пойдет.
 
 
К чайнику я приник –
чуть от восторга не умер:
там не вода – сакэ!
Гигантская хризантема
в сердце моем расцвела.
 
 
Весело думаю я
о превратностях суетной жизни.
Взять мой случай с сакэ:
обрушится милость Будды,
когда ее и не ждешь.
 
 
Валяется на полу
в беспамятстве голая гейша –
напрягся нефритовый ствол.
Воистину милостям Будды
не бывает границ.
 
 
Только вышел усталый лама
из нефритовых врат –
другая спящая гейша
предстала взорам моим.
Лама окаменел.
 
 
Решил Андрей пошутить –
спрятал девичью одежду.
Лишь деревянные гэта
на ножках юных мерзавок.
Божественная нагота!
 
 
Снова жасминовый чай,
еды почти не осталось.
Я по старинным рецептам
обучаю бесстыдниц готовить
рисовые колобки.
 
 
– Много я съел колобков, –
жалуется Добрынин. –
Если нету сакэ –
дайте мне маленький меч,
сделать сэппуку хочу!
Не самурай Константэн –
мечей он дома не держит.
Клизму гейши нашли
и водяным копьем
пробили кишечник Андрею.
 
 
Рисовые колобки
вместе с водой вылетают
из самурайского чрева.
Полуголодные гейши
злобно Андрея клянут.
 
 
Девки хотели уйти –
Пеленягрэ и Быков ввалились
с дивным сливовым вином,
с яйцами перепелов,
столь в древнем Эдо любимых.
 
 
– Что, голожопые псы,
вновь пропились до нитки? –
хохочет поэт Пеленягрэ,
славу снискавшей в столице
песнями в честь власть имущих.
 
 
– Нечего было нас
из Ордена выгонять! –
вторит ему Быков. –
Было бы сала на вас
столько же, сколько на мне!
 
 
– Вот он, гонитель твой! –
ткнул пальцем я в Пеленягрэ. –
Если б не злоба его –
быть бы тебе командором
Ордена и по сей день.
 
 
– Дмитрий, не верь, это ложь! –
истошно вопит Пеленягрэ,
слыша как бьется стекло.
Бутыль со сливовым вином
превратилась в зеленую розу.
 
 
Если бы был я Уайльд,
я бы зеленую розу
гордо в петлице носил.
Что ж так вопит Пеленягрэ
с розой зеленой в груди?
 
 
На годовщину свою
не зови кого зря, без разбору.
Лучше в поддельном сакэ
истину с другом искать,
чем вопли лабазников слушать.
 
 
На годовщину свою
не позову Пеленягрэ,
Быкова не позову:
вряд ли бедняга скоро
с каторжных выйдет работ.
 
 
Яйца перепелов
санитары сожрали,
Быкова не найдя,
гейш с кыргызстанской пропиской
стражники увели.
 
 
Хвала бодхисатвам! Андрей
в рукава кимоно спрятал
бутыли с чудесным вином.
Сливовое пьем вино,
наблюдая сливы цветенье.
 

конец

[1] – Ритуальное самоубийство через вскрытие живота