Текст книги "Третий источник"

Автор книги: Дмитрий Кравцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

– Ой!!! Это мы, значит, на кладбище...

– Угу, – вяло произнес Толяныч, безуспешно пытаясь прикурить от горелой спички. Почему-то ему хорошо запомнилось, что спичка была горелой. – Ща выпьем и опять пойдем.

– Ну ты и черт!!! – Она ощутимо трахнула его кулаком между лопаток, но тут же смягчилась. – Лучше уж в подсобке...

А Кротельник, неизменный участник швеймашевских посиделок, констатировал факт: "Опять еблись!". На что Толяныч вяло реагировал – "На себя посмотри" – что Крота конечно ничуть не смутило, даже не взирая на девицу, упорно шарящую в недрах его штанов: "А кому сейчас легко?" – весело заржал Серега и налил Толянычу водки – жамани, мол, братуха граммульку, расслабься.

Н-да... Но это к делу не относится.

Толяныч еще некоторое время смотрел на полустертую надпись: "Ольга Овчинникова. 2008 – 2038". Случайность это или совпадение?

Место показалось вполне подходящим, надо приступать. Хотя островок зелени среди бетонной разрухи на пару квадратных километров окрест смотрелся довольно дико, Толяныч решил, что именно здесь и прикопает опасный трофей.

– Ну, живых-то свидетелей кроме меня нет. – Напомнил неугомонный "сосед", на что Толяныч среагировал вяло:

– Смотри, допросишься, и тебя прикопаю. – Больше он в полемику не вступал.

Место как место, и если его не застроили в последние пятнадцать лет Реконструкции, то с какой стати волноваться, а по ходу, если эту дрянь в бетон укатают, никому хуже не станет. Толяныч, по крайней мере, горевать при таком раскладе не собирался.

Он извлек из рюкзака большой складной нож с ручкой в виде бегущей белки и опустился на колени: срезал дерн и осторожно принялся рыхлить землю и отгребать ее руками. Не покидало ощущение, что вот-вот лезвие провалится в пустоту разрытой могилы и костлявая рука ухватит... Он отмахнул дурацкие мысли, потом достал из рюкзака пакет и положил его как есть – вместе с котелком и свечкой – в ямку. Артефакт внутри был завернут еще в тяжелую ткань с пропущенной металлической нитью, которую дала Лиз: якобы эта ткань должна бы экранировать какие-то там тонкие вибрации. Присыпал слоем земли, поверх положил серебряный крестик и окончательно засыпал землей. Утрамбовал. И наконец уложил сверху дерн и полил могилку святой водой. Вроде все?

Но с колен подниматься Толяныч не торопился – огляделся...

СБОЙ:

Несколько жалких и пыльных деревьев шелестели листвой.

Как-то вдруг сразу решившись, Фантик как бы одним движением сгреб все это – холмики могил, деревья, забор и солнце в зените, и, покатав немного в руках, осторожно опустил на дно чашки, вновь объявившейся внутри. Мимоходом подивился таившемуся в ней прохладному полумраку и звездочке, мерцавшей сквозь рябую поверхность воды. Ах, как не хотелось этого делать, но сделал. А следом туда же легли дорога от Тульской, маршрутка, бордовая капелька Митсубиси, Крот, Леший, Мурзик и все, все, все остальное...

А руки сами уже копали ямку поодаль у другой могилки – и когда только успел переместиться? – и осторожно укладывали туда свеже купленный рюкзак со Старичком, Мышонком и покетбуком, эмдюки, а так же чип-карты с "евриками". Пистолет он после недолгого колебания решил все же оставить при себе. И куртку тоже.

И это тоже он сгреб и бросил в чашку:

Лиз... Вова... Сашок...

Ощущение, надо сказать не из приятных, словно бы по доброй воле плевал себе в душу, или осквернял святыню, но он был уверен, что поступает правильно – просто иначе нельзя. И звездочки на дне уже не было видно сквозь замутившуюся воду.

Стоп, стоп...

Стоп!!!

Фантик вдруг ясно понял, что переварить все случившееся за эти безумные дни на раз ему не удастся, помянул с ностальгией почившее в бозе обнуление и тронулся в обратный путь через разрушенный инопланетный город мимо летающих тарелок, унося в себе весь этот грязный ком. Вот теперь бы водкой продезинфицировать, пивком залить, и можно в Бор, на климатический курорт, где даже Москва-река течет чистая и прозрачная. Дороговато, но оттянуться не помешает. И уж сам бог велел закатиться туда сейчас, когда рублевых чипов навалом, а настроение – дерьмо.

Маршрутка приехала быстро, просто невероятно быстро.

13.

"Русский йогурт" показался теплым и на удивление противным. Толяныч громко выругался, чем привлек внимание группы абстенентных подростков, клубившихся у палатки, изыскивая какой-нибудь источник средств. Больше у палатки никого не было – день-то рабочий.

Похоже, Толяныч им приглянулся.

Он выплюнул водку, обрызгав рукав куртки, растоптал пустой стаканчик и направился к соседней палатке в надежде, что здесь ему повезет больше. Подобную процедуру он проделывал уже дважды на своем тернистом пути домой, но, как известно, Бог троицу любит. Посмотрим...

– Э, чувак, дай-ка сигарету! – Судя по голосу, обращался уверенный в себе наглец. Знать, не в первый раз.

Толяныч не спеша обернулся и оценил силы. Их было шестеро, да плюс девица лет четырнадцать-пятнадцать. Эх, надо было Мышонка прихватить – не шмалять же средь бела дня. Тем более, что это лишний шанс засветиться, а Толяныч уже настроился на отдых. Может сами отстанут? Сынки, но наглые, видать еще не нарывались.

Он шагнул вперед, сокращая дистанцию, и почти без замаха въехал ближайшему в подбородок, и тут же второму ногой в колено – раз-два – и на "три" плавно отступил назад, выходя из полукруга, которым эти придурки пытались его окружить.

– Ну, кто здесь курящий? – Спросил он, демонстративно закуривая.

То ли они заметили кобуру под полой куртки, то ли больше никто из них не курил, кроме отдыхающего на асфальте и прыгавшего на одной ножке, но мальчики дружно промолчали, потупив взоры. Их движения сразу утратили целеустремленность, девчонка напротив посмотрела на Толяныча с явной симпатией.

Толяныч подмигнул ей, повернулся и пошел к последней в ряду палатке:

– Хозяюшка, бутылочку холодного пива, пожалуйста.

Девушка за стеклом видела всю предшествующую сцену, но бутылку подала без суеты, и это Фантику понравилось:

"А ты в последнее время какой-то нервный стал, брат Толяныч. Подумаешь, сигарету у него невежливо попросили, так и что – сразу надо морды бить? Все-то тебе не слава богу – день жаркий, водка теплая, еще скажешь небось, что бабы потные..."

"Да пошел ты!"

Толяныч действительно был очень раздражен. Сказывалось напряжение последних дней, а может, навалилась усталость, но этот инцидент лишь подлил масла в огонь. И ведь желание перестрелять начинающих рэкетиров было вполне конкретным! Давай-ка немного пешочком прогуляемся – решил он – развеяться надо. И бороться со своим раздражением, бороться. Стресс снимать...

Толяныч принялся бороться самым доступным в данный текущий момент из известных ему способов – залпом выпил примерно полпузыря пива, и тронулся к очередному ларьку, видневшемуся метрах в ста впереди, уже на повороте с Варшавки к метро Пражская. Это что у нас? "Отборный"? Давай попробуем. Милая, мне бутылочку коньяка и шоколадку... Спасибо. Сделал глоток – Фу-у водка все ж таки частично усвоилась через слизистую рта, а иначе с чего бы сей легкий хмелек – однако коньячок омыл ротовую полость, разбежался легким и веселым огоньком по рецепторам. Толяныч локтем оперся о прилавок, перебросился с продавщицей парой ничего незначащих слов. Улыбка девушки вызывала симпатию. В иное время он бы непременно тормознулся бы возле приятной продавщицы, тем более, что и она не прочь пообщаться.

Но не сейчас – напомнил "сосед", заставляя оторваться от намечавшегося знакомства. Толяныч устремился к остановке, а поскольку борьба с самим собой требовала немедленных и решительных действий, поэтому очередные сто грамм "Отборного" были приняты тут же и прошли, как к себе домой. Изрядно потесненный этим вторжением Фантик по привычке предался медитативному созерцанию окружающей реальности.

Так и добрались они до самой Пражской пешком и в обществе товарища Отборного, но Толяныч не стал торопиться домой, хотя конечно можно поймать тачку и через пять минут быть уже на месте. Вместо этого он прикупил бутылочку тоника и обосновался на полированном подножии памятника. Сверху нависали два сильно смахивающие на педиков мужика в скафандрах, уверенно шагающих по космическому пространству нежно обнявшись. Активировал микрочип новостей, прикупленный по ходу: криминальная хроника была чиста, вернее в ней конечно присутствовали в ассортименте убийства, грабежи и прочий ежедневный букет, но о бойне в Крякшино и на Колхозной ничего не сообщалось.

И то вперед, решил Толяныч, но полностью из окружающей жизни не выключался, хотя ограничился малым – периодически не забывал прикладываться к бутылке и покуривал сигарету. Приятная расслабленность распространялась по телу с каждым глоточком, и Фантик чувствовал, что пустота внутри медленно заполняется янтарным напитком и солнцем. Домой не хотелось, там все равно никого нет – Матрену Крот должен был увезти с собой, девиц тоже. Так что и торопиться не стоит. А Бор? Бор подождет.

Толяныч блаженно улыбнулся, прогоняя блоки спортивных новостей.

– Смотри-ка, молодой просвещается. – Раздался явно хмельной голос где-то над ухом. Уж не межпланетные ли гомосеки спустились с небес?

Толяныч чуть приподнял бровь, а за ней и взгляд и обнаружил нависающую троицу – ну не дают старику мне покоя! – мордоворотов, под завязку налитых пивом.

"Эти уже похмелились... – Поставил диагноз Фантик, и его пробило на лекцию, не иначе как сказался Отборный. – Что же мы наблюдаем, товарищи? А наблюдаем мы процесс, и, прошу заметить, процесс в развитии. Сначала похмелье, затем опохмеление, которое, как известно ведет к запоям. Стало быть, следующим этапом будет просто откровенное пьянство. Константой же, можно сказать, красной нитью бытия, проходит лишь мордобой, являющийся непременным условием функционирования всей системы. Это видать наш общий с тобой крест, брат."

– Чего ты там смеялся, а молодой? Покажи, может и мы посмеемся.

Толяныч осознал, что на лице все еще блуждает довольно глупая улыбка, вызванная расслабухой и хорошей погодой. Он окончательно поднял глаза навстречу гнусному голосу и, не переставая улыбаться, с расстановкой произнес:

– А пошли бы вы на хрен, уроды.

Что-то закипело внутри, выбираясь из-под коньячного удовлетворения, мягко и горячо ворохнулся свежий рунический шрам на четыре пальца ниже пупка, словно говоря – давай, действуй! И мясистая клешня, потянувшаяся было к его уже почти пустой бутылочке, замерла; и другая, с траурной каймой ногтей – траур, траур, всюду траур – не добралась до сигаретной пачки, беспечно брошенной на полированные плиты подножия памятника. Багровые рожи отразили некое удивление, быстро сменившееся удовлетворением – вот, мол, ты чувак и налетел, мы, мол, по хорошему, а ты... – но еще не до конца ясная им помеха встала на пути реализации оного удовлетворения. Проще говоря, что-то помешало сразу набить ему морду.

Толяныч стряхнул пепел с сигареты и закинул ногу на ногу – он даже не потрудился подняться. Знакомая серая дымка стала заволакивать яркий день. Краски, выжимаемые солнцем из окружающего мира меркли, а в этой дымке бродили десятка три бесформенных фигур, натыкались на кусты, на мебель, спаривались с бессмысленным видом... И они же валялись повсюду, как выпотрошенные туши... Овощи. Крякшино. Бойня.

Бойня!!!

Толянычу показалось, что Источник и сейчас леденит ему ладонь, что потянись, и мутные струйки обретут силу. Он проецировал то, что видел на даче Бербера прямо в их отравленные мозги, легко проникая в сознание. И все трое уже не различали где солнечный день здесь на Пражской, а где темная пропитанная страхом и безумием ночь. Как он мог это делать, Толяныча не интересовало, он мог и все. Сейчас он мог сделать с ними все, что угодно. Они – куклы, и он мог запросто приказать им умереть, или превратиться в овощи. А мог приказать убить друг друга, и они сделали бы это.

Они были КУКЛАМИ.

Толяныч мог приказать все, что угодно, и убоявшись своей безграничной власти, оттолкнул их от себя.

Троица попятилась, силясь отвести глаза, вырваться из беспощадных ледяных тисков. Они отступали все дальше и дальше, а вслед полыхнуло багрово-черным, и вот они уже откровенно побежали, а в спины толкало мягко и обжигающе... И тот, гнусавый, вдруг споткнулся и полетел кувырком, но тут же вскочил. Вся троица буквально перелетела через проезжую часть, не обращая внимания на автомобили, и исчезла из вида.

"Эх, надо было все же проверить до конца!" – мелькнула исчезающе быстрая, но склизкая мыслишка. А ведь теперь понятно, почему Циклоп не собирался оружием пользоваться – на Источник понадеялся, и надо признать, что было, на что надеяться. Эта штука, оказывается, сохраняет свое действие, а, может, заряжает внутри какой-то темный аккумулятор. Ладно, разберемся, а тебе, брат, циклопья участь должна стать хорошим уроком, не более того.

Какое-то время Толяныч был уверен, что уж ему-то этот урок обязательно пойдет на пользу. Но уверенность длилась всего долю секунды, а потом пришел ужас, замутивший сознание.

***

Туман рассеялся, и Толяныч обнаружил, что его правая рука сжимает татошину рукоять под курткой – еще немного, и... Фу-у... По сравнению с ЭТИМ все, чему учил его Григорич, все, что он видел в армии – полное и ничтожное фуфло. Есть от чего испугаться. Особенно отвратительна показалась собственная нежданная способность упиваться безоговорочной властью, и то почти мгновенно мелькнувшее сожаление, что не воспользовался этой способностью до конца.

Он отбросил сигарету. Ладони были мокрыми от пота. Все! Хватит!!! Надо рвать когти – на пляж, в Бор, к черту и его матери!

"А черт твой и так в тебе, если помнишь. – Напомнил не менее напряженный "сосед". – Тут разве что Пичка поможет..."

Мысль показалось спасительной. Это – то, что надо. Толяныч рванул к входу в метро и увидел 225-й автобус, игриво подмигивающий ему от перекрестка. Похоже, что в очередной раз фишка ложилась домой. Фантик сильно подивился такому транспортному везению. То ждешь, не дождешься, а тут все сразу – словно события специально построены так, чтобы он быстрее оказался возле дома.

Ну и ладно.

Усевшись на жесткое пластиковое сидение, Толяныч с удовлетворением констатировал, что в суматохе своих мгновенных порывов он, тем не менее не забыл ни тоник, ни новости, и уж тем более остатки "Отборного", которые тут же одним глотком отправил к месту их последнего успокоения, то бишь – в себя. Поставил бутылку под сидение, огляделся.

Спортом надо заниматься

В школе всем ребятам

В первом классе и в четвертом

В третьем и в десятом...

Прямо таки наваждение какое-то – тот же детский почерк, и тоже карандашом на стене! То про норку, теперь вот про спорт. Что это, замкнулся очередной круг? Или жизнь делает новый виток? Мысли сбились в кучу, словно сознание, напуганное объявившимися способностями, резко замешало причинно-следственные связи так, выделить что-либо связное и полезное сейчас не представлялось возможным. Ясно одно – он изменился благодаря использованию Источника. Возможно, что изменения необратимы, но насколько они велики – сказать пока невозможно. Да и копаться в себе пока не хотелось.

Тогда он просто вышел из автобуса и похромал к дому, закуривая на ходу. Нога болела довольно сильно – чертов Сварщик! – но вновь навалившиеся усталость и апатия действовали обезболивающе. Да и коньяк опять же. И все-таки, отчего так хреново на душе? Предчувствие какое-то...

Предчувствие его не обмануло, понял Толяныч, как только завернул, нет, даже когда еще только начал заворачивать во двор – прямо у его собственного подъезда не скрываясь стоял темно-синий фургончик Фольксваген, а на лавочке спокойно курили два молодца, поглядывая вдоль дома прямиком в его сторону.

У Толяныча дрогнуло внутри. Спокуха. Спокуха!

Он остановился, закрутил головой по сторонам. Вроде бы все нормально ну сидят два амбала, да мало ли кто где сидит. Ну курят, ну на него смотрят. Так что же теперь от всех шарахаться?

И все же он не спешил двигаться дальше...

– Извините пожалуйста... – Толяныч чуть не подпрыгнул, но сдержался и повернулся на вежливый голос, уже держа, пока еще мысленно, руку на рукояти пистолета. – Можно у вас прикурить?

Щуплый паренек лет двадцати с чем-то, с сигаретой в руке, вполне вежливо обращался именно к нему. Толяныч слегка расслабился, даже довольный, что путь по двору на время откладывается, но не выпуская из виду молодцов на лавочке:

– Конечно. – Он привычно охлопал свои карманы, пытаясь определить, в каком из них зажигалка. Ага, в левом! Сунул туда руку, одновременно возвращая свою сигарету в зубы...

Резкая боль пронзила живот, он почувствовал, как толстая игла входит в тело чуть ниже пупка.

Ах, сука!!!

Толяныч отпрыгнул назад, нащупывая пистолет, но в глаза ему ударила едкая струя. Слезоточивый газ? Только не моргать!

Толяныч рванул из-за пазухи Татошу, а его уже накрывало большое пыльное одеяло, и дышать стало нечем. И все же...

Сука!!!

Он выстрелил наугад трижды, поводя стволом из стороны в сторону, пытаясь нащупать врага.

А одеяло становилось все толще и тяжелее. И темно. И страшно. Сжимается, окутывает...

Он широко распахнул глаза – ну хоть немного света. Хоть немного воздуха!

Каруселью закружился двор, заборы, собаки, птицы и деревья, и он закружился на этой карусели, сжимаясь в комок – ну хоть чуть-чуть пространства бы между собой и этим, что наползает, поглощает, пожирает, волочет его. Вот и обещанные Мастера вмешались. Или это Посредники? Или Утрэ?

А сзади шум мотора...

Фургончик!!!

И он поддался карусели, вращаясь в одном водовороте в одеялом, курткой, Татошей, сигаретой...

Ну хоть одного-то... Суки-и-и...

Бах! Бах!

Рычал и бился в руках Татоша, а он все жал на курок и кружился. Жал и кружился, и не было уже ничего вокруг...

Левой рукой размазывая по лицу слезы пополам с соплями, Толяныч все отпихивал от себя это проклятое одеяло – ну хоть немного места, ну... И мутно увидел подъезд и стену дома. И кусты, и выкатывающуюся из-за угла большую черную машину. И услышал мягкие быстрые шаги за спиной... А он все жал курок до самого последнего щелчка – Татоша успел выстрелить еще дважды, и, как ему показалось, попал прямо в тонированное лобовое стекло.

Что-то зазвенело, рассыпаясь...

Потом был щелчок, свет погас совсем, и тьма накрыла его мутным валом. Удара по затылку Толяныч уже не почувствовал.

СБОЙ:

Стугун-стугун-стугун...

Черный свод... Это небо.

Зеленая равнина... Это трава.

Неестественно яркая зеленая трава под неестественно ярким черным небом...

Или – под одеялом?

Стугун-стугун-стугун...

Это в висках.

Белый конь... Черный конь... Белый конь, черный конь... Белый. Черный. Несутся...

Куда?

Фантик полежал минуту-другую, оглядываясь. Черные кони уносились по равнине, сливались с небесны куполом и растворялись в нем. Белые – уносились и сливались с равниной, терялись в зеленой траве...

Стугун-стугун-стугун...

Фантик изловчился и ухватился за коня... Попался черный... Выбирать не приходится!... Вцепился в гриву, и конь поволок его за собой... мгновенное ощущение раздвоенности... Как будто выпрыгиваешь сам из себя...

Щчик! Черная машина въезжает во двор... Первый пошел... Щчик! Вспухает багрово-черное облако... Второй... Щчик! Разрубленные собаки в свете фонаря... Третий... Щчик! Сварщик с окровавленным подбородком... Четвертый... Щчик! Еще один...

И еще. И еще. Щчик-щчик!

И вот уже целая вереница Толянычей тянется через равнину, взмывает за конем вверх, растягиваясь, словно Мышонок на излете. И каждый мертвой хваткой вцепился в предыдущего, а он сам непостижимым образом ощущает себя лежащим на дне неправдоподобной гигантской зеленой чаши...

Стугун-стугун-стугун...

Конь растворяется в черноте...

Щчик-щчик! Он вернулся в свое тело, и возвращение мучительно, и душный полог рвется над головой...

Щчик! Он выныривает... Потолок низко... И луна... Одна луна, две луны, три... Целых пять лун...

И разговор...

***

– Видал, как он Рубику влепил? Наповал! Вот гад!

"Это обо мне что ли?" – он повернул голову в сторону стугун-стугун-стугун – все-таки это гудит в висках.

Толяныча отчетливо тошнило, что-то внутри так и просилось наружу... "Отборный"?

– Очухался, смотри-ка. Глазки задвигались!

"Кто это говорит?" – Он приоткрыл глаз, и сразу же зрачок резанула острая боль. Глаз заслезился, и сквозь эти слезы неявно различалось неопознанное джинсовое колено. Чье?..

Он дернул головой, и это что-то вырвалось, изверглось наружу струей черной желчи.

– Ах ты ж сволочь!!! – И резкая боль пронзает низ живота. Еще и еще... – Будем пиздить, пока не обоссышься!!!

"Ну и черт с вами! Плевать..." – после той дряни, которую ему брызнули в лицо, нестерпимо жгло кожу, а пересохшие слизистые глаз казались посыпанными толченым стеклом, так что еще одно неудобство ничего не решает.

Толяныч попытался пошевелить хоть одной какой-нибудь конечностью, но даже не определил, есть ли они у него – то ли он парализован, то ли связан так, что всякое кровообращение в теле прекратилось. Очень хотелось пить.

– Извиняйте, мужики... Это у меня будильник... сработал... Как вас увидел, так затошнило... Не удержался, понял? – Говорить было чертовски трудно, язык распух, как у повешенного, но вышло более-менее членораздельно.

– Ты глянь, эта сволочь обоссатая еще и хохмит! Ну ничего – недолго тебе осталось. Гришаня, ну чего ты возишься?!! – Толяныч шевельнулся, и тут же получил чем-то твердым по бедру. – Лежи, сука, не рыпайся!!!

Удар был болезненным, ага, стало быть, не парализован, что и требовалось доказать. Это уже хорошо.

А одна из лун продолжала говорить кому-то в глубине салона:

– Ну давай, Гришаня, давай! – И луна повернулась к нему, продолжая назойливо бухтеть. – Сейчас мы тебя еще одной славной штучкой угостим, то-то похохмишь...

Звук, исходящий от луны – бух, бух, бух – словно молотилкой пробежалось по мозгам туда-сюда обратно, вызывая раздражение, зудящее под черепом. Толяныч изогнулся словно выброшенная на берег рыба, напря-а-а-ягся, и его ноги влепились точно в назойливую луну. Затылком он врезался в пол и отрубился от резкой боли – удар по голове, которого он во дворе не почувствовал, теперь сказался. И опять нырнул в благословенную тьму и не успел оценить арсенал приемов, примененных к нему по полной программе...

Очередной раз он вынырнул тоже от боли, но где – не понял. Над ним лютовали двое, тритий их урезонивал:

– Тише, пацаны, тише. А то ведь не довезем. Да тише вы!!!

– Ну да, эта сволочь живучая! – Хрипел один с окровавленным лицом. – Он же мне скулу своротил! А Рубика вообще...

"Ага, значит хоть в одного я тогда все же попал. – вяло, но с отчетливым удовлетворением подумал Толяныч. – Это хорошо..."

Боли он уже практически не чувствовал, а сознание потерял просто что б не видеть эти омерзительные рожи.

СБОЙ:

– ...Достаточно! – Прямо на него смотрел огромный круглый глаз. Смотрел не мигая, и в нем Фантик отчетливо увидел отражение себя, крошечного и жалкого. – Отключи капельницу.

"Так я в больнице!" – смекнул Фантик, но ничего врачебного, даже отдаленно относящегося к медицине в этом глазе не было. Он холодно скользил, не фокусируясь, словно опутывал липкими щупальцами. Так мог смотреть какой-нибудь спрут, и взгляд его внушал безотчетное отвращение.

Отвращение и ужас.

Фантик, зажмурившись, лишь бы не видеть этого зрачка, забился в объятиях холодных щупалец, пытаясь вырваться, но не очень-то это получилось. Наконец застыл, обессилев. Замер. Замерз. Умер перед этим зрачком, черным, как колодец ночью.

А глаз вдруг стал отдаляться и далекий холодный голос произнес:

– Он многократно блокирован, но блоки не очень сложные. Думаю, вдвоем мы распутаем их за пару часов. А вот коррекция... Это будет посложнее, хотя, думаю, наш томограф с ней справится.

И чудовищный взгляд снова вцепился в Фантика, он чувствовал это даже сквозь плотно сжатые веки. Всей кожей почувствовал, слизистыми, внутренностями, и некуда было спрятаться. Но щупальца все же разжались, и он с облегчением и даже с благодарностью рухнул с километровой высоты, и падал, падал, падал, пока не достиг своего жесткого ложа. А глаз отдалившись далеко-далеко, обрел наконец лицо с крючковатым носом и недобрым прищуром нормальных, человеческих глаз.

Рядом плавало в пространстве еще одно лицо, на удивление простоватое.

Эти два огромных лица нависали над маленьким, сжавшимся голым Фантиком, он корчился под взглядами, ощущая почти физическое страдание. Что они делают? В нем что-то неожиданно сократилось, будто конвульсия прошла сквозь сознание, крошечный призрачно-серый маленький комочек выстрелил наружу и угодил точно меж бровей крючконосому. Фантик даже вроде бы услышал легкий чмок, когда пущенный им снаряд слился со лбом мучителя. Такой реакции от себя он не ожидал, зато представлял примерно, что произойдет теперь с этим человеком.

Крючконосый страшно заорал, и опрокинулся на спину, исчезнув из поля зрения, но по его выкрикам Фантик понял, что получилось – теперь зарядец пойдет гулять рикошетами по извилинам и, будем надеяться, доберется до поганого чудовища в самой его сердцевине, грязной половой тряпкой стирая сознание и подсознание и черт его знает что еще. Но тут на его лицо легла маска, и второй, простоватый на вид, кричал кому-то невидимому:

– Одного придется изолировать! Одного изолировать!

Бедняга и не подозревал, что Фантик уже пуст, как яичная скорлупа, и что снарядик-то был единственным, и вообще все получилось случайно. Внутренний аккумулятор разрядился полностью.

Но тут он сделал вдох, и увидел, как опускается сверху огромное зеркало и скрывает собою мир, прижимает к поверхности ложа и прессует в эту поверхность, выдавливая орущего от боли Толяныча наверх, и тот захлебываясь своей болью тоже вдыхает и прессуется. А Фантик, уже совсем раздавленный, выныривает наверх, и глотает, ныряет и выталкивает Толяныча. И ныряет, и выталкивает, и ныряет. Словно гигантский молот колотил их, поочередно вбивая друг в друга...

И так бесконечно долго, пока наверху не остался лишь жалкий дрожащий Толяныч со всей своей болью и головокружением, а Фантик погрузился в летаргию, в анабиоз, окончательно раздавленный дьявольским прессом. Это продолжалось немыслимо долго и наконец закончилось. И он опять отрубился, лишь услышав что-то вроде:

– Постарайтесь обойтись без явных увечий. Это важно...

***

В очередной раз Толяныч вынырнул из забытья от неясных прикосновений к телу. Над ним склонился какой-то парень и осторожными движениями удалял волосы с тела. Толяныч не возражал, не подавая вида, что он опять здесь, пока не увидел, чем его бреют: огромный, лазерной заточки нож. И работа спорилась. Брадобрей уже перешел к обработке паха.

Толяныч шевельнулся, на что парень прореагировал тем, что отскочил, выставив перед собой секатор. Он явно боялся повторения судьбы крючконосого. Толяныч довольно улыбнулся, однако губы онемели и сложились в кривую гримасу.

– Не бойся, он сейчас безопасен. – Это было сказано академически-спокойным голосом где-то над ухом, а поскольку Толяныч головой вертеть не мог – кстати почему? – то оставалось лишь гадать, какое еще чудовище глубин вынырнет, чтобы схватить его. Он невольно поежился.

– Надеюсь, что вы меня слышите. – Все тот же спокойный голос, но чувствуется, что человек привык к подчинению окружающих своей воле. – Для вас будет лучше, если мы договоримся полюбовно. В противном случае вам предстоит немало неприятных минут. Ясно?

Толяныч с трудом шевельнул затекшей шеей, что было истолковано, как знак согласия.

– Вот и прекрасно. Сейчас вам введут некий состав, который облегчит контакт между нами, и вы ответите на интересующие нас вопросы. Если да – то вам не будет плохо, если же нет – пеняйте на себя. На свою блокировку не надейтесь. Мы ее сняли, а если попробуете восстановить – я вам не завидую.

Толяныч разлепил пересохшие губы и произнес что-то вроде:

– А-а-а-ш-о-о-п-у-у-е-е-п-оо-оом?

– Понимаю. Вас интересует, что будет потом. Отвечаю – ничего. Потом вас принесут в жертву Хозяевам. Эта большая честь в такой-то день!

Какой такой день? Что-то в сознании предостерегло его от очередного вопроса.

Толяныч покопался в памяти, но из ближайших дат в памяти вертелся лишь кусок старой военной песни: "двадцать второго июня, ровно в четыре часа..." Впрочем, он не знал, сколько времени прошло с тех пор, как он здесь очутился, и промычал нечто вообще уж нечленораздельное.

– Ну тут я ничего сделать не смогу. – С сожалением произнес голос. Хотя поисследовать такой интересный объект было бы очень занимательно. Так что сейчас мой помощник закончит подготовительные процедуры, и приступим.

Помощник метнулся доканчивать, а голосов вдруг стало два:

– Обратите внимание, Мастер, на интересную татуировку у него на животе.

– Это не татуировка, а скорее клеймо. Обрати внимание – точно напротив центра Хара... Что ж, возможно он из слуг Золоторогого, хотя вряд ли. Клеймо еще слишком свежее.

– А вы не допускаете, что он из новых Посвященных?

– Это маловероятно. Мне кажется, я знаю всех Посвященных столь высокого ранга, если бы они провели инициацию столь высокого уровня, нас бы поставили в известность. К тому же нет других признаков. Однако Дикие крепко стоят друг за друга, в отличие, кстати, от нас...

Разбирать даже такую отчетливую речь было невероятно трудно, а они разговаривали, совершенно не беспокоясь, что он их услышит. Значит, уже списали в расход. Суки! Ну это мы еще будем посмотреть.

– ...Но мы попробуем выяснить – возможно он из Невступивших. Глан уже работает в этом направлении, но это тоже маловероятно. Тогда бы мы уже имели некоторые неприятности.

"Ага, Дикие, Невступившие... Надо запомнить. Кстати о Мастере... Ведь так обратились к этому, бляха-муха, академику. Стало быть, свиделись..."

И тут его лежбище задвигалось, принимая почти вертикальное положение.

"Похоже, начинается." – мелькнуло у Толяныча, когда игла вошла в вену на левой руке. Начинается...

***

Толяныч почувствовал, как на него нахлынула мощная волна облегчения и радости. Мир оказался нежданно прекрасен, и нахождение висящим на ремнях в вертикальном положении не вызывало неудобств, а наоборот – нравилось. Оно его забавляло.

Наконец движение лежбища остановилось, и Толяныч увидел перед собой сначала лишь блики света, но потом разобрал, что отбрасывают их два больших хрустальных, а может стеклянных, шара, вращающиеся на подставках на уровне его глаз. И это вращение завораживало, как бы парализовало тело, лишь зрачки могли двигаться в безнадежной попытке угнаться за ускользающими бликами.