Текст книги "Гнев Несущего бурю (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Чайка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Глава 12

Год 3 от основания храма. Месяц седьмой, Даматейон, богине плодородия и сбору урожая посвященный. Угарит.

– Это еще кто? – спросил я, разглядывая две сотни понурых людей, которых гнали в бездонную утробу гиппогогов, стоявших у причала.

– Из Каркара горожане, государь, – ответил Хрисагон, который встретил мой корабль в порту. – На Кипр везем, на поселение. Их наместник решил товар себе забрать, но наши караванщики отбились. Договорился с арамеями, сволочь. Мы тот род под корень извели, уши засолили и в Каркемиш послали. Пусть царь Кузи-Тешуб порадуется.

– Ясно, – кивнул я вспоминая. Мне уже доложили об этой дикой истории, и я одобрил выселение целого города. – Что с Каркаром делать будем? Он ведь не может пустой стоять?

– Не может, – оскалился Хрисагон. – Поэтому я там полусотню оставил и два десятка всадников. Просто посторожат пока. Придут хетты, вернем честь по чести. Ну а если не придут…

Ну а если хетты не придут или будут недостаточно настойчивы в своем желании вернуть отдаленный городишко, то мы получим контроль над важнейшим торговым путем1 и правобережьем Оронта, одной из немногих рек, что несут свои воды по иссушенным зноем равнинам Сирии. Бесценное приобретение, которое еще нужно как-то закрепить за собой. Тут, к западу от Латакийских гор, и влажность повыше, и жизнь безопаснее. Мы защищены горами от набегов арамеев, но такая река, как Оронт…. Мы не станем отказываться сразу.

А если хетты узнают, что наместника убили мои люди? Ну и пусть. Он ведь клятвопреступник. Царь не станет поднимать шум, иначе позор этого деяния падет на его голову. Хетты весьма щепетильны в вопросах чести.

– Я не буду думать об этом сегодня, я подумаю об этом завтра, – вздохнул я, окинув взглядом суету порта и второй ряд стен, который кое-где подняли на человеческий рост. – Не до жиру пока.

Надо сказать, воду уже подали и сюда. Пока из небольшой речушки-переплюйки, что течет рядом с городом, но в планах у меня – постройка акведука из озера, что расположено в горах, в пяти километрах от города. Если это получится, Угарит станет мегаполисом. Тысяч двадцать-тридцать легко примет в свои стены.

Впрочем, здесь уже сейчас царит невероятная толчея и суета. Мусор и руины расчистили совершенно, «красную линию» отбили деревянными колышками, а затейливой кривизны восточных улиц не наблюдается и в помине. Дороги тут шириной метров пять, а та, что идет из порта в акрополь – все десять. Я уже предупредил наместника, что если кто-то построит дом и собьется с линии, последует наказание. На кол сажать не буду, как ассирийцы в Ниневии, но дом прикажу сломать безо всякой жалости.

В этом районе живут зажиточные мастера и купцы, потому-то каменные фундаменты выкладываются правильными квадратами, оставляя место для внутреннего дворика с крошечным садом. Невероятная роскошь для жилья за стеной. Дальше пойдут дома победнее. Простые одноэтажные коробки с плоскими крышами, выбеленные известью. Они лепятся друг к другу боками, образуя одинаковые кварталы. Только кажется, что новый город большой. Очень скоро место и в нем закончится.

Я еду по улице, приветствуя горожан и матросов. Здесь меня видят нечасто, поэтому того восторга, что я чувствую в Энгоми, тут нет даже близко. Наоборот, я чувствую затаенный страх. Почему, интересно? Безобразничают чиновники? Проверим. Я остановил коня и шепнул пару слов Хрисагону, который скакал рядом.

– Возрадуйтесь, достойные! – заорал трибун. – Царь царей, повелитель Алассии, Угарита, Аххиявы, Вилусы и прочих земель завтра свершит правосудие. Сегодня с полудня и до заката на площади у царского дворца он будет принимать ваши жалобы. Кто боится сказать в лицо, пусть напишет. Кто боится указать имя, пусть не указывает. Государь наш милостив, и он не оставит ни одну жалобу без внимания. Славьте, люди, Морского бога и царя Энея, сына его.

Горожане внимали, раскрыв рты. А я в очередной раз вспомнил историю с дрожжами и деревенским сортиром. Судя по всему, здесь произойдет нечто подобное. Я ведь принес в этот мир анонимку, сделав еще один шаг к цивилизованной жизни.

– Со мной писцы, – едва слышно сказал я Хрисагону. – Я оставлю их здесь, чувствую, у них будет много работы. Присмотри за ними.

– Да, государь, – склонил голову Хрисагон. – Я еще ворота города прикажу закрыть. Вдруг кое-кто вздумает бежать.

Дворец понемногу восстанавливают. Штукатуры, камнерезы и кирпичники вновь получили работу. Я плачу им зерном, маслом и рыбой, и они счастливы без памяти. Половина дворца рассыпалась в прах, не выдержав жара огня, но даже эти жалкие остатки былого великолепия все равно вдвое больше, чем дворец в Энгоми. Вот бы еще канализацию починили!

– Государь! – с умильной мордой склонился градоначальник Аддуну. – Ваши личные покои готовы. Извольте проследовать.

Это он правильно сделал. Тронный зал восстановить не получилось. Многочисленные колонны и балки из сухого, как порох кедра дали такой жар, что кирпичные стены осыпались тончайшим пеплом. А вот небольшие комнатки на женской половине почти что не пострадали. Их стены отскоблили до кирпича и заново оштукатурили известью. Они девственно чисты, ведь сюда почти не заходят. Только першение в горле напоминает о том, что еще недавно здесь все было покрыто едкой копотью. Оно, конечно, пройдет, но для этого понадобятся долгие месяцы.

Дворец – это ведь сердце города. Администрация, храм, казармы, ткацкая фабрика и склад готовой продукции. Сироты и вдовы идут сюда работать за еду и крышу над головой. И они довольны своей судьбой. Я ввел сдельную оплату, и это вызвало немалое удивление у писцов. Здесь принято давать урок на день и бить за его невыполнение. Я запретил это делать, отчего удостоился массы непонимающих взглядов. Очень надеюсь, что дворец вернет вложенное в него.

– Обед, господин, – кланялся как заведенный Аддуну. – Полдень скоро, а на площади уже не протолкнуться.

– Со скольки деревень он собирал дань в свой карман? – негромко спросил я, когда градоначальник ушел.

– С трех, – поморщился тот. – Я не стал из-за такой мелочи беспокоить. Просто придушил его самую малость и велел все вернуть в казну.

– Правильно сделал, – кивнул я. – Ворует, но по чину. Полезный человек.

Суд затянулся на три дня. Я и не ожидал, что скопится столько дерьма за время моего отсутствия. А еще я столкнулся с пренеприятнейшим фактом: в Угарит приехало множество мастеров и купцов из близлежащих земель. И для них совершенно неочевидным было наличие законов на новой родине. Кто-то жил по родовым обычаям, кто-то по законам хеттов, а община, перебравшаяся из городов Междуречья, признавала только законы царя Хаммурапи, считая их непревзойденным образцом мудрости. И это поставило меня в тупик.

Несколько простых случаев я разобрал быстро. Портовый писец, вымогавший взятки при разгрузке товара, уже лишился имущества, был публично бит палками и сослан в деревню на поселение. Двух человек, закабаленных за долги, я освободил, но вместо благодарности получил бурю возмущения. Нет в этой части света такого закона, чтобы чужих рабов освобождать. Это получается, я на священное право частной собственности покушаюсь. А ведь я защитник этого самого права. Пришлось выкручиваться. Я выкупил долги этих бедолаг, простил им проценты, и теперь они должны казне. Народ царскому милосердию восхитился, купцы понимающе похмыкали, оценив мою изворотливость, а я ощутил весь масштаб проблем, что меня ожидает. Здесь не Вавилония, спаянная монолитом священных законов Хаммурапи. И не Египет, где отдельный человек сродни муравью. Смешав разные народы в огромном плавильном котле, я получил отсутствие признанного всеми института права. И пока что я не могу навязать его сверху. Подобные вещи вызревают долго, как хорошее вино.

А ведь такого рода ситуаций будет у меня тем больше, чем больше я захвачу земель. Я упираюсь изо всех сил, но именно на это подбивает меня трибун Хрисагон, расстеливший на столе склеенный лист папируса, испещренный пометками.

– Мы взяли земли на восток до самого Оронта, государь, – почтительно сказал он. – Но нужно идти дальше. На север – до Алалаха, и на юг – до Арвада. Если не заберем мы, заберут другие. И тогда мы получим сильных и опасных соседей.

– Не хотел я брать столько земель, – поморщился я. – Ты хочешь с Амурру войну развязать. Зачем?

– А вот зачем, – Хрисагон провел пальцем, украшенным обкусанным ногтем, вдоль черточек, обозначавших Латакийские горы. – Здесь всего два перевала, государь. Если в самых узких местах перекрыть их стеной с воротами, то арамеи к побережью нипочем не пройдут. У них останется только один путь. Вот тут!

И неграмотный вояка показал проход между Ливанским хребтом и южным отрогом Латакийских гор. Тот самый, за который бились все, кто приходил в эту несчастную землю. От хеттов и египтян до османов.

– Кадеш! – сказал я, проводя по карте. Именно Кадеш, за который воевал еще Рамзес II, защищает приморские города Египта от вторжений из пустыни. Правда, он сейчас принадлежит непонятно кому. Пограничный хеттский город брошен на растерзание племенам арамеев.

Глядя на карту, я вспоминал совсем другую крепость, что стояла в тех местах: Крак-де-Шевалье. Именно этот замок охранял проход между горами в более позднее время. Неприступная твердыня крестоносцев, которая десятилетиями не давала сельджукам прорваться к Триполи и Антиохии. Кстати, разрушенный «народами моря» Алалах – это совсем рядом с Антиохией. Древний город тысячелетиями царил в плодороднейшей долине в низовьях Оронта, но был уничтожен в один день.

– Арвад, государь, – почтительно напомнил Хрисагон. – Этот островок заселили купцы-ханаанеи, и теперь они на берег лезут. Кедр рубят так, что скоро одни пеньки останутся.

Еще и Арвад! – думал я.

Крошечный островок, который, тем не менее, стал богатейшим финикийским полисом. И именно он зарится на лучший кусок берега и на проход вглубь Сирии, к самому Кадешу. А какой город в мое время находился напротив острова Арвад? Правильно, Тартус! Вот все и становится на свои места. Латакия и Тартус. Угарит и Арвад, если использовать актуальные названия. Две стратегических точки сирийского побережья. Между ними около ста километров. Четыре дня пути для пешей армии. Но для этого нужно сокрушить царство Амурру, которое лежит между моими землями и Финикией, и которое давно уже не царство. Это целая горсть княжеств, в которые вцепились наиболее удачливые из вождей морского народа. Зубастая добыча, которая будет сопротивляться отчаянно, до последней капли крови.

– Денег не дам, людей не дам, – решительно сказал я. – Крутись как хочешь. Пойдешь на север, заберешь Алалах. Насколько я знаю, это будет нетрудно, на его месте остались одни руины. Меня интересуют плодородные земли в низовьях Оронта. На юг, в Амурру, пока не лезь. Не время.

– Да, государь, – склонил голову Хрисагон.

Он очень хочет стать легатом. Настолько, что даже готов втянуть меня в бесконечную войну с отмороженными бандитами, которые, наконец, нашли свою землю. Я даже не знаю, есть ли враг хуже, чем вконец отчаявшиеся люди? Впрочем, сбрасывать со счетов эту идею нельзя. Совершенно необязательно вырезать под корень знать и царей. Можно ведь заставить их служить себе.

– Взрослеть надо, Эней, взрослеть, – бурчал я себе под нос. – Гибче надо быть, и к людЯм терпимей. Нужно освежить в памяти опыт Кира Великого и его «хартию вольностей», данную покоренным народам. Гениальный был человек. Вообще ни во что не лез. Просто сказал: платите вовремя налоги, почитайте царя и не воюйте без разрешения. Молитесь кому хотите, торгуйте с кем хотите, и одевайтесь, как велят ваши обычаи. Государству на это ровным счетом наплевать. Оно, государство, до таких мелочей опускаться не будет. Оно наведет порядок на дорогах, создаст правила игры и будет собирать свою ренту в виде пошлин и налогов, выступая арбитром в спорах знати. А дальше рыночек порешает. Он ведь, рыночек получившийся, был от Греции до Индии, и от Нубийских порогов до Сырдарьи. Порешать можно на раз.

Ну, я очень надеюсь на то, что и здесь получится нечто похожее, только в куда меньших масштабах. В моей прошлой жизни с рынком вышло не очень, не все в него вписались. Может быть, получится здесь? Ведь то, что происходит прямо сейчас, станет не совсем войной. Образовавшийся вакуум власти втягивает меня в эти земли с огромной силой, принуждая заполнять пустоту. Порой даже против моей воли.

Я не буду думать об этом сегодня, – уныло смотрел я на папирус. – Я бы вообще об этом не думал. Ну на кой-мне эта Сирия? Я ведь надорвусь…

* * *

Неделю спустя.

Пять бирем – большая сила в этой части моря. Мы прошли вдоль побережья Лукки и успешно обогнули проклятый мыс Гелидония. Тот самый, что расположен чуть южнее Кемера. Любимое место всяких дайверов и прочих морских экстремалов. Воды здесь дрянные на редкость. Они капризны и усеяны острыми скалами, едва прикрытыми пенными барашками волн. Пропороть днище корабля у этих берегов – проще пареной репы. И как только это происходит, из какой-нибудь крошечной бухты тут же выскакивает пять-семь лодок, набитых самым что ни на есть отребьем. Вон, на горе, в каменной башне сидит наблюдатель и нагло пялится на нас. Он даже не думает скрываться. А еще в этом месте может резко поменяться ветер, и морское течение, что только что несло вас в сторону Родоса, разворачивается в строго противоположном направление, сильно замедляя ход кораблей. Эту особенность здешние пираты тоже отлично знают и умело ей пользуются. Мы не лезем на эти берега и почти не знаем их. Просто незачем. Тут живет бедный и злой народ, зубами и когтями вцепившийся в заросшие лесом горы. Мы проводим свои корабли мимо, используя для ночевки лишь пару надежных гаваней.

Нас тут сильно уважают. Потому-то, завидев хищный силуэт и резную бычью голову на носу, многие корабли спешат убраться подальше и скрыться в прибрежных бухтах. Можно было бы погнаться за ними, но ведь парни тут живут не промах. Они наведут нас на острые, словно шило, рифы, притворяясь раненой куропаткой, а потом сожгут, забросав горшками с углем. Так что плевать мне на них.

У меня отличное настроение. Я сижу на корме корабля, свесив ноги, словно мальчишка, и наслаждаюсь попутным ветром, бьющим мне прямо в лицо. Соленые капли летят в глаза, когда корабль ныряет носом вниз, а я улыбаюсь, совершенно счастливый. До чего же хорошо отвлечься от повседневных забот и просто сидеть бездумно, качаясь на бирюзовой волне. Мы идем под парусами, а потому команда гребцов занята примерно тем же, чем и я. Валяет дурака, наслаждаясь солнышком и прохладой. Нечасто бывает так, чтобы и течение попутное, и ветер бил прямо в спину. Биремы развернули все три паруса, даже носовой кливер, и мчат с невероятной для здешних мест скоростью. Узлов семь, не меньше.

До Талавы рукой подать, проводник тычет в сторону берега. Мы взяли с собой лоцмана, который знает эти воды как свои пять пальцев. Чутье и писцы не подвели, месту этому просто цены нет. И озеро, и полноводная река Калбис, и плодородные земли, и роскошная гавань. Его люди попросились в подданство, и я их в него приму. Этот город станет моим форпостом на разбойничьем берегу, что раскинулся между хеттскими княжествами Тархунтассы и Родосом. Этот проклятый остров не обойти никак. Он, словно ключ, запирает проход на север. Я хочу осмотреться как следует, ведь именно здесь пролегает торговый путь, связывающий Трою и Египет.

– До чего гавань хороша, государь, – сказал кормчий Палинур, с любопытством поглядывая по сторонам. – И коса широкая от моря ее закрывает. Даже отсыпать не придется.

– Кажется, мы на месте, – ответил я ему, разглядывая место, в котором бывал когда-то бесконечно давно.

– А чего это дым валит? – кормчий ткнул рукой в горизонт, где и впрямь поднимался густой столб. Он подумал и сам себе ответил. – Не иначе, нас увидели и баранов жарят. Я бы сейчас поел баранинки…

1 Через хребет, который в наше время называется Джебель ан-Нусайрийя (или Латакийские горы) и сейчас проходит дорога из Латакии через Джиср-эш-Шугур, Идлиб и Алеппо. На этом пути и стоял древний Каркар, который как раз и располагался рядом с современным г. Джиср-эш-Шугур. Тот торговый путь, по которому Кулли водит свои караваны, полностью соответствует сирийскому шоссе М4.

Глава 13

Корабли ткнулись в песчаный берег носами, и пехота с веселыми воплями начала прыгать в мелководье, ловя концы, что бросали им сверху. Спрыгнул и я, честно схватив веревку вместе со всеми. В походе все воюют, и все работают. И абордажной командой в бою я тоже командую сам. Такие тут порядки. Царь – первый из воинов. А если он не воин, то он и не царь.

Скрип киля по мокрому песку прозвучал словно музыка. Длинный поход – штука утомительная, а возможность поесть по-человечески и выпить на сон грядущий вселяет в людей немалый оптимизм. Еда два раза в день и ночевка на берегу надоедает быстро, а романтика моря не замечается вовсе. Тут народ вообще не романтичный, а море, когда оно окружает тебя со всех сторон, никакого восторга уже не вызывает.

– Господин! Господин! Это вы? – ко мне подбежал тощий мужичок-лувиец, с жадным испугом разглядывающий царское ожерелье на моей шее. Он одет в одну лишь набедренную повязку и суетливо приплясывает на месте, перебирая голенастыми ногами. Он как будто готов сорваться с места и убежать, обгоняя собственный страх. Отчаянной смелостью нужно обладать, чтобы сунуться к таким, как мы.

– Царь Эней? Да? – спросил он, щеря в умильной улыбке рот. Слева нет двух зубов. А он изрядный забияка, и не подумаешь даже, глядя в овечью тупизну его глаз.

– Ну, я царь Эней, – удивленно посмотрел я на него. – Кто ты такой и чего тебе надо?

– Меня старейшины Талавы послали, – угодливо поклонился мужичок. – Сказали, если с бычьими головами будут корабли, то это значит, сам государь прибыл, Морского бога сын. А головы, вот они. Стало быть, пожалуйте в город, господин. Просим нижайше. Сейчас старейшины выйдут. Одеваются они, государь. Не извольте гневаться, сильно позже ждали вас. Не думали, что до восхода Семи Сестер выйдете из порта. Уважение от нас, значит, господин. Истинный вы сын Бога Морского.

– Лови, языкастый! – я бросил гонцу дежурный серебряный браслет. Он ловко поймал его одной рукой, и я вновь увидел щербатый оскал, который в этот раз должен был означать неописуемое счастье.

– Передай старейшинам, что мы их ждем, – сказал я.– Пусть открывают ворота и встречают как должно.

Тот вновь поклонился и сорвался с места, взбив пыль босыми пятками. Он понес весть в Талаву, жители которой решили добровольно пойти под мою руку.

Со мной три с половиной сотни, по пятьдесят гребцов и по двадцать воинов на борт. Всех их в город тащить нет смысла, да и корабли придется кому-то охранять. Ладно, дождемся, когда хлеб-соль вынесут. Негоже самому ванаксу в ворота стучать. Уважать перестанут.

Надо сказать, горожане не подвели. Пока мы вытаскивали на берег корабли, пока ставили подпорки и приготовили кувшины для свежей воды, из города показалась представительная делегация, разодетая со всевозможной для этой дыры роскошью. Роскошь для Талавы – это наличие сандалий на ногах, туники, перетянутые поясом с кистями и синие плащи, закрывающие одно плечо. Правда, таковых было всего два. Десяток человек лучших людей города остановились в дюжине шагов от меня и поклонились, коснувшись земли пальцами. Что-то они бледноваты. Наверное, это от волнения. Вперед вышел один из двух обладателей синего плаща и заговорил, покрывая берег густым басом.

– Приветствуем тебя, государь. Прими наше гостеприимство. Пройди в город, раздели с нами хлеб и вино.

Я помню его, он приезжал с посольством в Энгоми. Волнуется, бедолага, вон как голос дрожит.

– Я принимаю ваше приглашение, – я важно выставил ногу вперед. – Ведите.

Горожане, кланяясь, как заведенные, пропустили нас вперед, и я в сопровождении небольшого отряда из двух десятков кентархов, кормчих и офицеров пехоты пошел в сторону гостеприимно открытых ворот. Только вот я до них не дошел. Истошный вопль гребцов на берегу заставил меня обернуться.

– Твою ж мать! – только и сумел выдохнуть я, глядя, как море покрывается белыми барашками парусов, вынырнувших неизвестно откуда.

Их было много, очень много, куда больше, чем нас. И они шли дугой, охватывая вход в бухту, ставшей для нас ловушкой. Видимо, они прятались за соседним мысом, а потом вышли на охоту. Так это, получается, нас вели? От самого Угарита вели? Или кто-то нас сдал? Но кто? Ведь кроме Кассандры, ни одна живая душа не ведала, куда именно мы пойдем. Она бы этого точно делать не стала. Ей просто незачем.

Воины забегали по берегу, расхватывая оружие и разбиваясь по командам. А я смотрел на море и думал, пока у меня еще есть время. Минут пятнадцать, не больше.

– Мы еще успеем выйти в море, государь, – хмуро сказал Кноссо, который истощил запас ругательств и на родном языке, и на общем койне. Надо сказать, он тут весьма невелик и примитивен. Это я недорабатываю.

– Не вырваться нам из бухты, – показал я ему на узкий проход. – Ну, утопим по кораблю, а потом завязнем. Ты посмотри, какая дрянь идет. Лохани одна другой хуже, зато много. Они тебе даже развернуться не дадут.

– Пару бирем вижу, – не согласился со мной Кноссо. – Дерьмо, конечно. Валкие очень, и носы у них скорее всего деревянные, медным листом обитые. Откуда у такой босоты деньги на бронзовые тараны возьмутся. Твоя правда, государь, не уйти нам отсюда. Увязнем в бою, а в нас вцепятся со всех сторон и сожгут. Из больше раз в восемь.

– Господин, – дрожащим голосом произнес горожанин в синем плаще. – Может, за стеной укроетесь?

– Да, другого выхода нет, – вздохнул я. – Кноссо, мы город уходим.

– Нет! – побледнел наварх. – Только не это, государь! Не делайте этого!

– Оружие забрать! Корабли сжечь! – заорал я, отвернувшись от него, а у самого сердце кровью облилось.

Это же последняя партия бирем, лучшая их всех. В них учтены все замечания команд, и это их первый большой поход. Я смотрел на разгорающиеся огромные факелы и чувствовал, как тугой комок подступает к горлу, перехватывая дыхание. Сердце давит тупой болью, как будто близкий человек умер, а это его погребальный костер. Я здесь такой не один. Взрослые мужики, не стесняясь, шепчут проклятия и вытирают злые слезы. Тут это не считается чем-то постыдным. Кноссо стоит на коленях и молится, набрав в ладони воды. В его голосе слышна горечь. Он спорит со своим богом, жалуясь на несправедливость судьбы. Он укоряет его, припоминая те жертвы, что принес перед походом. Он даже погрозил морю кулаком, а потом плюнул в волны и помочился, задрав хитон. Невероятный поступок для такого, как он.

– В колонну по четыре стройся! – заорал я. – Бегом!

Матросы выстроились по командам и потрусили в сторону города. Воевать нам не с руки. У меня сотня тяжелой пехоты, а остальные – гребцы, вооруженные кинжалами, луками и копьями. В общем, как боевая сила, мы сейчас представляем из себя не слишком серьезную силу. Те парни, что, мерно плеща веслами, движутся к берегу, от нас мокрого места не оставят. Уж больно их много. У нас только одна надежда: добраться до крепости и отсидеться за стеной. Я уже вижу, как отчаянно машут люди на башнях, приглашая внутрь. Я понял, почему они бегают и орут. Мы прошли только половину дистанции, а в берег уже начали врезаться вражеские корабли, с которых горохом посыпалась пехота. Нас разделяет примерно пять минут неспешного бега. И примерно пять минут от нас до гостеприимно открытых ворот Талавы. Горожане, что нас встречали, уже давно скрылись внутри. Удивительная резвость для таких солидных мужей.

– Успели! – выдохнул я, когда тяжелые створки за нашими спинами захлопнулись с глухим стуком, а запорный брус упал в петли, отсекая нас от сотен жаждущих крови людей. Интересно, а кто это был? Кто смог собрать такую силу?

Я обязательно разберусь с этим, а пока нужно осмотреться по сторонам. Талава – городок крошечный, не больше двухсот шагов наискосок. Каменные дома без окон, сложенные на сухую. Они тесно прижимаются друг к другу, словно овцы в отаре. Жизнь здесь на редкость беспокойная, раз земледельцы сгрудились на холме, опоясанном высокой стеной. Меня зацепило какое-то странное чувство. И вроде бы город пустой, а площадь у ворот окружена завалами из бревен. Зачем? Тут что, ждали штурма? Ждали, что кто-то выломает ворота? А почему они этого ждали? Ответа на свой вопрос я так и не получил, потому что на крышах домов вдруг появились лучники, и я услышал самый страшный звук в жизни воина: звон тетивы и шелест стрелы, разрезающей тугой воздух бронзовым острием. И вот ведь подлость какая. Я смотрю в глаза лучнику, который пустил в меня стрелу, и понимаю, что эту щербатую улыбку я только что видел.

– Да что же тут происходит? – только и успел подумать я.

Стрела чиркнула по бронзе шлема и разочарованно улетела в сторону. Раздался рев кентархов, перемешанный со стонами раненых, и три с лишним сотни матросов укрылись щитами и выставили перед собой копья и кинжалы. Луков у нас немного, но и наши стрелы засвистели в ответ, то и дело находя свою жертву. Ситуация тяжелейшая. Можно, конечно, дать команду и пойти на прорыв. Мы ринемся в последней безумной атаке, пытаясь достать разбойный люд, густо обсевший крыши и баррикады, окружающие площадь. Только шансы победить у нас крайне невелики. Полуголых гребцов, которых здесь большинство, расстреляют в упор и сбросят вниз копьями. Длинные флотские кинжалы, сделанные по образцу германских саксов, тут не помогут. До врага еще нужно добраться. И даже если мы победим, то, обескровленные, останемся один на один с толпой, которая уже подошла к стенам. В лучшем случае нас уморят голодом в осаде, а в худшем – вынесут ворота топорами и ворвутся внутрь. Мы тут в ловушке. Площадь у ворот небольшая совсем, и мы стоим плечом к плечу, занимая большую ее половину. Вокруг меня падают убитые и раненые, и долго нам так не продержаться. А, была не была… Я вышел вперед и, закрываясь щитом, прокричал.

– Выкуп даю! Десять талантов золота! Десять талантов золота, босяки! Ну же!

– Чего-о-о! – мускулистый лохматый мужик, который только что с веселым оскалом пускал в нас стрелу за стрелой, опустил натянутый уже лук, а на лице его воцарилось тупое недоумение.

– Десять талантов золота даю выкуп! – надрывался я, наблюдая, как с каждой секундой поток стрел слабеет все больше и больше.

– Десять талантов золота даю! – в последний раз прокричал я, и на площади воцарилась оглушительная тишина. Даже раненые перестали стонать, пытаясь переварить сказанное мной. Десять талантов золота – это стоимость двадцати пяти бирем, если по египетскому курсу считать. А если по вавилонскому, то ее даже считать не нужно. Сумма настолько чудовищная, что ее осмыслить тяжело для человека, который серебряный обол видит два раза в год. Берега Лукки нельзя называть бедными, они скорее нищие.

– Да что вы его слушаете! – растерянно прокричал щербатый. – Он нам зубы заговаривает! Стреляйте, бездельники проклятые!

– Ты, Хепа, охолонись, – степенно ответили ему лучники. – А то мы и для тебя стрелу найдем. Пусть царь свое слово скажет. Он, конечно, нас законного куска хлеба лишил, и братьев наших рабами сделал, но слово его твердо. Это все Великое море знает.

– Говори, царь! – зло посмотрел на меня щербатый.

И ведь ни следа не осталось от голодранца с дебильноватой улыбкой. Тощий, но сильный мужик с неожиданно умным взглядом смотрел на меня с расстояния в двадцать шагов. Он одет нарядно, и даже с некоторым щегольством. Богатый пояс с серебряными бляхами перетянул синий с вышивкой хитон. А подаренный мной браслет вызывающе блестит на его левом запястье. Это совершенно точно не тот полуголый придурок, который выплясывал передо мной, искательно заглядывая в глаза. Это человек сильный, жесткий и смертоносный, как гиена, которых много в этих местах.

– Я все сказал, – спокойно ответил я. – Десять талантов золота выкуп, и мы расходимся.

– Убейте его, – устало произнес Хепа. – Нам и месяца после этого не прожить.

– Клятвы дам! – торопливо ответил я, увидев, как воины снова поднимают луки. – Именем Морского бога клянусь, что расплачусь честь по чести и не стану мстить за свое пленение.

– Вот ведь… – Хепа озадаченно почесал лохматый затылок, а наконечники стрел снова опустились к земле. – Надо с царицей поговорить и с другими вожаками. Я такое не могу один решить. У нас уговор был.

– Там, за стеной, царица Поликсо стоит? – догадался я, проклиная себя за самонадеянность. – И флот Родоса?

– Она самая, – ощерил Хепа щербатый рот. – Уж очень здешнему люду не нравится, как ты дела на море ведешь, царь. Ты старые обычаи порушил, которые богами нам заповеданы. Мы тебя хотели убить, а если повезет, то быками разорвать, а ты тут такие вещи говоришь. Я должен царице сказать, что ты за себя такой выкуп даешь.

– Не за себя, – поправил я его. – За нас! За всех, кто тут стоит.

– Вон тот, в золоте, – Хепа ткнул в моего наварха Кноссо. – Его отдай, иначе сделки не будет. Мы его на кол посадим. Он, тварь, многих из моего народа извел.

– Не отдам, – отрезал я. – Или делаем по-моему, или никак. Я только мигну, и мы ваши загородки прорвем. Мы поляжем все, но из вас многих перережем. А до тебя, щербатый, я сам доберусь. Детьми клянусь, что не погибну, пока своей рукой тебе глотку не перережу. Так что выбирай, десять талантов золота или бой насмерть. И тогда мой сын мстить будет, пока всех вас до седьмого колена не истребит. На побережье Лукки вместо людей одни черепахи жить будут. В этом я тебе именем Морского бога клянусь.

– У тебя сын мальчишка еще, – озадаченно прищурился Хепа.

– Тебе хватит, – отрезал я и сложил руки на груди.

– Так ты что, за этого критянина умереть готов? – непонимающе смотрел на меня пират, а его люди оживленно переговаривались, обсуждая неслыханные вести.

– За любого, кто со мной, – ответил я.

– И вон, за него? – азартно ткнул Хепа в раненого гребца, который едва стоял рядом со мной. Он был бледен как полотно, в его плече торчал обломок стрелы, а на ногах он держался исключительно потому, что его с боков подпирали товарищи.

– За кого? – повернулся я. – За Диокла? Конечно, готов. Он ведь за меня умрет точно. Диокл со мной три года плавает. И отец его, и братья. Он ранен, но если грести больше не сможет, то как увечный воин получит службу в городской страже и оплату серебром до конца жизни. Или надел доброй земли в Милаванде. Как сам выберет.

Я повернулся к гребцу и спросил.