Текст книги "Гнев Несущего бурю (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Чайка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

– Правый фланг! – заорал Тимофей. – Куда вперед полезли! На месте стоять!

Еще одна особенность фаланги, о которой ему сказали. Правый фланг всегда напирает чуть сильнее левого, потому-то важно держать линию, иначе в горячке боя можно закружиться на месте. Здесь это стало бы смертельно опасно, ведь справа стоит караванная стража, которая и вооружена куда хуже, и выучки никакой не имеет. В разрыв тут же хлынет враг, который ударит в спину.

– Первый десяток, за мной! – заорал Тимофей, бросая в бой свой единственный резерв.

У него не осталось выхода. Линия стражи опасно прогнулась и истончилась, грозя вот-вот прорваться. И тогда всем конец. Туда-то и встал Тимофей, закованный в бронзу с ног до головы. Всклокоченный кочевник в длинной рубахе и сандалиях на деревянной подошве с воем бросился на него, но тут же упал, зажимая дыру в горле, из которой полилась черная кровь. Следующего Тимофей оттолкнул щитом, и его добил воин, стоявший слева. Они удержали строй, но измотанная до предела сотня отступала к воротам, устилая чужими телами свой путь. Надолго их не хватит. Совсем скоро их прижмут к стене и раздавят, словно спелый орех. Тимофей понимал это совершенно отчетливо.

– Вот и смертушка пришла, – думал он, сохраняя ледяную ясность мысли. – Рановато, конечно, но уж как боги рассудили. Эниалий, бог воинов, помоги! Я тебе жертву небывалую принесу.

Придумать жертву для своего бога он так и не успел, потому что совсем рядом услышал звон тетивы и недовольный голос тамкара Кулли.

– Дзынь! – стрела нашла свою цель, пока Кулли орал ему прямо в ухо. – Тебе, почтенный, подраться захотелось? Не видишь, ворота открыты! Назад иди скорее! Мы с купцами и слугами стражу перебили. Если вы сейчас не зайдете в город, нам одним ворот не удержать. Хетты уже стены бросили и вниз бегут. Если промедлишь, все поляжем!

– Дзынь! – еще один арамей упал, схватившись за древко, торчащее из глаза.

– А голубь? – спросил Тимофей, проткнув мечом какого-то пастуха, наседавшего на него с дрянным копьецом.

– Вылетел уже, – ответил Кулли и выпустил очередную стрелу. – Дурак наместник здешний, раз решил купцов потом перебить.Презирает торговый люд, сволочь лживая.

– А ты ловок с луком, – восхитился Тимофей, оценив очередное попадание, и проорал. – Отходим в ворота! Стража первая, мои потом! Главк, мы с тобой последние заходим!

– Дзынь! – еще одна стрела улетела в плотную толпу, а вавилонянин, натягивающий лук с немыслимой скоростью, размеренно вещал. Ему не нужно целиться. Сейчас каждое жало находило свою цель.

– Я, почтенный… Дзынь!.. С малых лет с караванами хожу… Дзынь!.. И отец мой ходил… Дзынь!.. И дед… И его дед… Дзынь!.. Без лука в купеческом деле никуда…

Караванная стража уже вошла в город, и судя по звукам, начала с кем-то биться уже там. Гоплиты, построенные в три шеренги, отходили медленно, по одному-по два пролезая в приоткрытые ворота, пока снаружи не остались только Главк и Тимофей.

– Ну, давай, брат! – произнес Тимофей, а когда в лицо опять брызнула смесь чужой крови и мозгов, выругался в сердцах. – Да чтоб тебя молния убила вместе с дубиной твоей! Опять все мне измарал! Да когда ж ты биться начнешь, как пристало воину!

Главк в знак согласия мотнул слипшейся от пота бородой и гулко гыгыкнул, что должно было означать смех, но не ответил ничего. Не до того было. Тимофей, который потерял копье, застрявшее между чьих-то ребер, бился мечом. Его товарищ, напоследок размозжив кисть отчаянно наседавшему арамею, проскользнул внутрь. Именно он удержит створку ворот, когда пройдет Тимофей, а парни набросят на петли запорный брус. Так оно и вышло. Двоих кочевников, прорвавшихся в горячке в город, закололи на месте, а потом по городу прошла кровавая волна. У наместника было всего-то четыре десятка воинов, и они оказались не соперниками озверевшим от крови и злости караванщикам. Последних защитников города загнали в какой-то дом, обложили соломой и досками, а потом подожгли. В живых остался только один из них. И он прямо сейчас стоял на коленях, связанный по рукам и ногам.

Тимофей поднял кончиком меча подбородок хеттского наместника, которого взяли живым. Он бился до последнего и непременно погиб бы, но приказ был строг: не убивать! Потому-то воинам, которые чуть не выли от огорчения, пришлось сунуть древко копья ему между ног, свалить на землю, а потом тюкнуть по затылку точно выверенным ударом. Наместник уже пришел в себя и водил по сторонам мутным взглядом. У него все еще двоилось в глазах. Нарядный плащ, с которым хетты не расстаются даже в жару, с него сорвали, позарившись на серебряную фибулу, которой он был сколот. Хетт остался в одной длинной тунике, когда-то роскошной, а теперь донельзя рваной и грязной.

– Что, сволочь, не ожидал? – зло оскалился Тимофей.

– Пошел ты! – сплюнул хетт. Он был сволочью, но не трусом.

– Ты умрешь, – спокойно ответил афинянин. – Я потерял трех хороших парней. Еще пятеро ранены тяжело, они не смогут пойти дальше. И из караванной стражи два десятка погибло. Тебе придется за это ответить.

– Я родственник царя, – облизнул пересохшие губы хетт. – Вам это с рук не сойдет. Вас распнут как воров.

– А кто об этом узнает? – удивился Тимофей.

– Так люди же расскажут, – недоуменно посмотрел на него наместник.

– А никаких людей тут уже нет, – Тимофей раздвинул губы в неживой улыбке. – Их всех убили арамеи. Ты еще ничего не понял, проклятый дурак? В Угарит уже полетел голубь. А это значит, что трибун Хрисагон будет здесь через три дня. То скопище пастухов, что осадило город, вырежут до последнего человека. А потом вырежут весь их род. Ты думаешь, они спрячутся в своих пустошах? Да как бы не так! Их найдут египетские собаки, натасканные ловить беглых рабов. У парней за стеной приметные серьги в ушах. Уши отрежут, засолят в горшках и пошлют в дар твоему царю. Вот этот купец расскажет по дороге, как славно ты бился, защищая свой город, и как погиб в бою, покрыв себя славой.Почтенный Кулли, ты же расскажешь?

– Еще как расскажу, – хмыкнул купец, с недовольством разглядывая дыру в кафтане, через которую просвечивала бронзовая чешуя. – Как только попаду в Каркемиш, а это случится еще очень нескоро. Я ведь пришел с караваном, когда все было уже кончено, и тут же позвал подмогу из Угарита. Я буду плакать и заламывать руки, сожалея, что воины нашего государя не успели спасти Каркар и его отважного наместника. Но за тебя отомстят, даже не сомневайся, лживое ты отродье Эрешкигаль. Арамеи горько пожалеют о своем поступке.

– Выкуп за себя дам! – прохрипел хетт, который растерянно переводил глаза с одного купца на другого.

С каждой секундой он все больше убеждался в том, что выкуп его здесь никому не нужен. Эти люди и так заберут все, что есть в городе. До последней нитки. А он просто грязь перед их глазами, мерзкий клятвопреступник, оскорбивший богов своей ложью. Чтобы знатный хетт опустился до такого! Воистину, небо должно было упасть на землю!

– Смерти от меча прошу, – наместник уронил голову на грудь, показав воинскую косу на затылке. – Не позорьте мой род.

– Не-е-т! – медленно покачал головой Тимофей. – Ты такой милости недостоин. Тебя на закате зашьют в сырую шкуру.

Хетт понемногу начал дуреть от ужаса. Он не боялся смерти, но он боялся смерти позорной и мучительной. Нет для воина худшей судьбы. Да и этот жуткий парень с оловянными глазами нагонял на него липкий, лишающий сил страх.

– Всю ночь ты будешь думать о своем подлом поступке, – продолжил Тимофей. – А утром, когда солнце начнет припекать, кожа будет сохнуть и съеживаться. Твои кости изломает как сухие ветки, но сразу ты не умрешь, тварь. Ты будешь чувствовать боль каждый миг, пока жажда не доконает тебя.

– Не поступай со мной так! – взмолился хетт. – Зачем тебе это?

– Радоваться буду! – широко улыбнулся Тимофей. – Я всегда радуюсь, когда одной сволочью меньше становится. Я буду стоять рядом, слушать твои вопли и удовольствие получать. Я ведь обещал своему богу небывалую жертву, если спасусь. А тут ты случился, знатный хетт, да еще и царский родственник. Поверь, Эниалий, покровитель воинов, будет мной очень доволен. Он непременно дарует удачу на моем пути.

Тимофей повернулся и оглядел воинов, с любопытством слушающих разговор.

– А вы чего встали? – рявкнул он на них. – Вам же сказали, в этом городе арамеи убили всех. Два десятка на стены, пятеро к воротам, а остальным прочесать этот городишко. Собаки живой чтобы тут не осталось!

– Не нужно никого убивать, – положил руку на его локоть Кулли. – Хрисагон вывезет этих людей на Кипр, ими заселят несколько отдаленных деревень в горах.

– Да? – Тимофей изумленно замолчал, обдумывая совершенно новую для себя мысль. – Можно никого не убивать, значит… Вот бы никогда не подумал…

Глава 8

Год 3 от основания храма. Месяц шестой, Дивийон, великому небу посвященный и повороту к зиме светила небесного. 21 июня 1173 года до н.э.

Супружеские радости были прерваны бурным появлением дочери, которая уже бегала со скоростью молодой газели. Няньки, набранные из степенных теток, вырастивших с десяток внуков каждая, только охали и поминали Великую мать. Царевна Клеопатра спуску им не давала. Вот и сейчас она влезла на постель, ввинтилась ко мне под мышку и замерла. Креуса заморгала растерянная, но я махнул рукой. Пусть. Девчонка отца месяцами не видит.

– Господин мой, – недовольно произнесла жена. – Я отдам нашу дочь нянькам.

– Да ладно тебе, пусть побудет с нами, – примирительно сказал я, радуясь возможности передохнуть. Перед разлукой Креуса выжимала меня досуха.

– Как прикажешь, – не стала спорить царица и начала наматывать на палец короткий локон.

Нежное дыхание маленькой девочки и теплое тельце, доверчиво прижавшееся к моему боку, что может принести большее счастье. Я обнял дочь, которая тут же начала тереться носом о мой бородатый подбородок и хохотать. Это было ее любимым развлечением. Да, мне пришлось обрасти бородой. Лицо бреют только египтяне, но они не в счет. А для афинянина, лувийца, хаананея или вавилонянина свободный муж с голым подбородком – вещь сродни лысой женщине. То есть позор неописуемый. Чисто бритыми или с неряшливыми кустиками на лице в этой части света только евнухи ходят. Игнорировать общественную мораль я не могу, поэтому пришлось ввести моду на короткую бородку и обосновать это суровой военной необходимостью. Вдруг неприятель узрит неописуемую красоту, завитую в многоэтажные локоны, и схватит, лишив царя боеспособности. А? Вот то-то же!

Сегодня у меня последняя неделя перед отплытием в Лукку. Талава(1), небольшой городок лувийцев, измученных набегами соседей, просится в подданство. Я знаю это место, бывал там в прошлой жизни. На экскурсию ездил на Черепаший берег, что недалеко от Мармариса. Там вроде бы есть неплохая гавань, но лучше его осмотреть самому. Береговая линия поменялась за три тысячи лет очень сильно. Неохота вместо актива обзавестись чемоданом без ручки и черной дырой, в которую будут уходить деньги. Заодно хочу пройтись вдоль берега Амурру, потом лично проинспектировать верфи Угарита, а затем попутно осмотрю побережье Тархунтассы, Лукки и Арцавы. Или, как я сам себе напоминал со вздохом, курортов Сиде, Кемера, Мармариса и Бодрума. Правда, на разбойничьи гнезда эти берега сейчас похожи куда больше, чем на то место, где на пляже отдыхают расслабленные люди с коктейлем в руке. Мелкие княжества заперлись в анклавах горных ущелий, их царьки залезли на высокие кручи, опоясанные камнем, а в узких бухтах и устьях рек росла пиратская сила, которую истребить не мог никто до самого Помпея Великого. Эти парни сильно недовольны моими патрулями, разжиревшими на поставках рабсилы на рудники Серифоса. Они не верят, что их братьев и отцов выпустят через три года, да и все равно другого промысла, кроме рыбной ловли и морского разбоя не знают. Ну а то, что вменяемые купцы сбиваются теперь в огромные караваны, в перспективе приведет лишь к появлению огромных пиратских флотилий. Это ведь совершенно закономерно.

Хаос в моих водах потихоньку заканчивается, а вот на суше, там, где на мелкие осколки разлетелась империя хеттов, он только нарастает. Царства возникают и исчезают, словно пузыри после дождя. Пройдет еще не одно десятилетие, пока оформятся новые династии вместо сгинувшего без следа Суппилулиумы. Я ведь даже не знаю, что сейчас происходит в центральной Анатолии. Оттуда давненько не было вестей. Купцы обходят те места стороной, а более-менее нормальная жизнь есть сейчас лишь на побережье, где снуют корабли, соединяя строчками пенных следов ткань бытия. Дорога Солнца, так стали называть путь от Вавилона до Египта, проложенный через арамейские пески. Только ведь этого мало… Очень мало…

– Подъем, – скомандовал я и бережно взял на руки дочь, доверчиво прильнувшую к моей груди. Тут не принято слишком уж любить маленьких детей. Высокая смертность сказывается. Можно сойти с ума, если терять своих малышей одного за другим. А ведь именно так и происходит в голодные годы. Потому-то Креуса порой смотрит на меня недоуменно. Ей за всю жизнь от родного отца не перепало столько ласки, сколько Клеопатре достается за пару дней. Старый Приам своих дочерей в грош не ставил, а я вот детей балую.

– Пока ты будешь в отъезде, я прикажу сделать ремонт в твоих покоях, господин мой, – сказала Креуса, поднимаясь с постели. – Тут недостойно жить великому царю.

Я знал этот тон. Меня никто ни о чем не спрашивал. Меня просто ставили в известность. Может быть, она и права. Нужно начинать жить в соответствии со своим положением. Не мальчик уже. Двадцать лет минуло.

– Сегодня же праздник Бога Солнца! – вспомнил я. – Собирайся, царица! Без нас не начнут.

Огромный пустырь за городской стеной стал ареной для непривычного зрелища. Место выбрали с дальним прицелом. Здесь два высоких холма, а между ними – широкая ложбина, которая сегодня превратится в ристалище. Склоны с раннего утра заняла несметная толпа народа. Люди расселись прямо на земле, попивая вино и заедая его жареной рыбой, оливками и свежими лепешками. Коробейники разносили пирожки с разными начинками, что начали входить в моду. Кухня из царского дворца понемногу просачивается в массы. Пирожки пока кусаются, обол за штуку. Дорого, но вкусно.

Простонародье сидит на холмах, а знать и богатые купцы – на деревянных трибунах, убранных полотном. Роскошь неописуемая для людей, всю жизнь проходивших в набедренной повязке. Тут же ткани столько, что можно площадь перед храмом Великой матери выстелить. И это стало предметом самого вдумчивого анализа, где гребец с сидонской гаулы со знанием дела обсуждал сей факт с почтенным горшечником из пригорода Энгоми. Всему свету известно, что самые умные люди на свете – это водители такси. Здесь же за неимением таковых, роль всезнающих лидеров общественного мнения выполняют матросы. Их кругозор несравним с кругозором простого крестьянина, никогда не отходившего от места своего рождения дальше, чем на двадцать стадий.

Я ввел новую моду, и на этом празднике женщины присутствуют наравне с мужчинами. Раз царица сидит рядом со своим мужем, то почему нельзя остальным женам? Праздник стал настоящей ярмаркой тщеславия, где все, у кого есть толика денег, напялил на себя все самое дорогое и яркое. Трибуны знати издалека напоминают пятно, оставленное на стене шайкой подростков, вооруженных баллончиками с краской. Ткани синие, зеленые, желтые, красные. Кое у кого даже проскальзывает пурпур. Серьги, цепи, кольца и браслеты всех возможных форм и размеров украшали богатеев Энгоми, устроивших настоящую драку за честь сидеть поближе к царской семье. И ведь это тоже придется упорядочить, иначе ситуация выйдет из-под контроля и станет кормушкой для ответственных лиц. Начать абонементы продавать, что ли…

Сегодня в городе никто не работает, разве что стража и продавцы съестного. Праздник ведь! И праздник всеобщий! Откуда бы ни приехал в Энгоми человек, бога солнца почитает каждый. Только знали его под разными именами. Лувийский Тиваз, ахейский Гелиос, вавилонский Шамаш, ханаанейская богиня Шапаш, хеттские Истанус и Ариннити, египетский Амон-Ра… Я очень ненавязчиво продвигал идею о единстве этих богов, а как еще это сделать, если не организовать праздник для всего города. Тут такого точно еще не было, а потому тысячи людей, вытянув шеи, следили за жертвоприношениями, которые принес я, облаченный в пурпурный хитон, золотое ожерелье и корону. Не ту, что напоминает египетский хепреш, а совсем другую. По моему заказу сделали массивный золотой обруч, густо усыпанный камнями. Немного подумав, я не стал окружать его зубцами. Это все же солярный символ, а у меня совершенно другой покровитель. Потому-то зубцов на моей короне осталось всего три, и они собраны надо лбом в трезубец, подобный тому, что держит в руке Посейдон.

Несколько загадочных пассов, и в жертвенник полетел мешочек со смесью смолы, толченого угля и серы. Яркая вспышка пламени вызвала восторженный рев, ведь она означала, что жертвы приняты благосклонно. Я повернулся лицом к толпе и простер руки, купаясь в потоках людского поклонения, всеми порами впитывая чужой восторг. Теперь-то я понимаю, что чувствует рок-звезда, собравшая стадион. Сумасшедшее это чувство, оказывается, от которого напрочь слетает башка. Впрочем, пора бы и честь знать. Оваций за сегодня собрано с лихвой.

Я сел на трибуну рядом с женой и сыном. Ил с любопытством глазел на беснующуюся толпу, но сохранял торжественное спокойствие. Он как-то быстро втянулся в придворную жизнь. На голове его надета корона поменьше и поскромнее, но теперь все знают, что у царя есть сын и наследник, назначенный по всем правилам. Внук бога! Это вам не шутка.

Официальная часть прошла, а теперь – развлечения. Работа с плебсом – штука тонкая, и поэтому я не стал ничего выдумывать. А зачем, если все было придумано до нас. Точнее, после нас. Придумано и отточено до совершенства. Если гонки колесниц развлекали народ больше тысячи лет, значит, в этом что-то есть. Не случайно ведь Колизей, где бились гладиаторы, был втрое меньше Большого цирка, где устраивали забеги. Гонки были вне конкуренции у римской и константинопольской толпы. Главное – не дать моим болельщикам сбиться в цирковые партии, иначе все это закончится большой кровью. Юстиниан Великий не даст соврать.

В ложбине между холмами установили каменные столбы на расстоянии в стадий. Это и будет моим импровизированным стадионом. На старт вышли четыре биги, колесницы, запряженные парой коней. Четыре возницы из знатных дарданских родов одеты в разноцветные хитоны. Белый, красный, синий, зеленый. Они скачут семь кругов, после чего победителю вручается приз. Потом бегут квадриги, а за ними пройдут скачки одиночных всадников. Их будет десять человек. В промежутках между выступлениями людей развлекут песни аэдов и пляски храмовых танцовщиц, которых ушлый торговец из Угарита вместе выкупил с оркестром у арамеев, очень вовремя ограбивших какой-то город на западе Вавилонии. Он продал их всех храму Великой матери за несусветную сумму, но дело того стоит. Девчонки отплясывают так лихо, что Креуса недовольно нахмурила брови. Зажигательно жрицы отплясывают, и даже с легкими элементами эротики. Надо ли говорить, что торжества в честь Владычицы у нас теперь тоже проходят при полном аншлаге. Народ тут зрелищами, мягко говоря, не избалован.

Раздался сигнал, и колесницы рванули с места, взбив легкими деревянными ободами густые облака пыли. Если будут деньги, я превращу со временем это место в настоящий стадион. Каменотесы изготовят скамьи и ступени и уложат их на склонах холмов, опоясав ложбину каменным овалом. Только вот кто будет все это удовольствие содержать? Задача… Сейчас у меня добровольцы из кавалерии скачут, но я-то знаю, чем все это закончится. Индустрия скачек в Древнем Риме была устроена ничуть не проще, чем в мое время профессиональный футбол. М-да… Буду думать. Или тотализатор открою, или обяжу богатых купцов спортивные команды спонсировать. Так сказать, в виде особенной милости.

Третий круг… Первым мчит парнишка, который в свое время отстрелялся хуже всех. Оказывается, это от волнения было. Стрельбу он пересдал тут же, и свое место в коннице занял по праву.

– Лихо скачет паренек, государь, – прогудел Абарис, который сидел позади меня. – Изрядно обучен с колесницей управляться. Я знаю его отца. Он отважный воин, и сына достойно воспитал.

– Согласен, – кивнул я. – Но парнишка этот три локтя в прыжке и тощий, как весло. Наберет веса, кони его так не повезут.

Ответом мне стало согласное сопение. Господин легат, который и раньше был не по здешней голодной жизни могуч, на сытной кормежке и вовсе стал напоминать статую Геркулеса с виллы Боргезе. Его бугрящуюся от мускулов тушу даже пара коней везла с трудом.

– О! Танцовщицы! – возбудился Абарис, когда забег закончился.

Он тут же получил недовольное шипение молодой жены Лисианассы, одной из дочерей Приама, что вырвалась с захолустного Милоса и сразу же попала в бурлящий котел светской жизни. Она, урожденная царевна, не считала мужа себе ровней, а он, бедолага, ломал голову, как бы привести ее в чувство и при этом не зашибить ненароком. Может, намекнуть ему как-нибудь, что незамужних царевен у меня намного больше, чем толковых командиров? Нет, не стоит, вдруг еще поймет буквально. Тут народ чувства юмора лишен напрочь.

Двенадцать девушек выбежали на поле и выстроились в виде восьмиконечной звезды Иштар. Они появились безмолвно, словно вышли из склона холма. Женщины в шерстяных юбках с узорами из ромбов и волн. Их одежда ярка. Она соткана из шерсти, окрашенной в красный, синий и зеленый цвета. Бахрома на их одеждах колышется в такт шагам, а медные цепи на поясах глухо позванивают литыми подвесками в виде плодов граната.

Старшая – та, что шла первой – подняла руки. Её ладони, окрашенные хной, трепетали в воздухе, пальцы сложились в ритуальный жест – два вытянутых, три сжатых. Призыв. Молитва. Барабаны зачастили, а танцовщицы двинулись вперёд. Их босые ступни прилипают к нагретой каменистой земле. Юбки раскрываются при поворотах, на мгновение обнажая стройные загорелые ноги и вызывая неописуемый мужской восторг. Вот ведь странность. Тут никого не возбуждает полная нагота, зато легкая недосказанность мгновенно лишает разума.

А девчонки все танцуют, изгибаясь подобно веточкам ивы. На каждом шагу звенят браслетами из скрученной проволоки, а грудь их прикрыта медной пластиной с чеканкой. На пластинах – крылатые львицы, символы Иштар. Музыка нарастает, а ритм барабанов все учащается. Одна из младших жриц внезапно упала на колени, её тело изогнулось в поклоне. Она провела руками от бёдер к горлу, будто снимая невидимые оковы. На её запястьях браслеты впились в кожу, оставляя красные полосы.

– Калиму! – воскликнула старшая.

Я знаю, что это значит. Танец окончен. Последний удар барабанов, и танцовщицы замерли. Их груди тяжело вздымаются, кожа блестит от смеси пота и кедрового масла. В воздухе повис терпкий запах священных благовоний Богини. Старшая из жриц подошла к жертвеннику и, не глядя, бросила в него пригоршню ладана из мешочка, висевшего на поясе. Белый дым поднялся к небу тонкой струйкой – последнее подношение перед тем, как полотняный шатер поглотил танцовщиц в своей утробе. На земле остались только отпечатки босых ног да медные заколки, выпавшие из чьих-то волос. И тишина, которая тут же взорвалась восторженными воплями.

Здешним людям все упорядоченное кажется волшебством. Прямые улицы, строевой шаг и даже этот танец. Для них, детей природы, все это совершенно чуждо. Я встал и поднял руки. Волна восторга и обожания вновь окатила меня, едва не лишив разума. Я и не знал, что коллективный экстаз так возбуждает. Словно жидкий огонь побежал по жилам, придавая мне такие силы, что я в этот момент был готов горы свернуть.

– Слухи нехорошие идут с Родоса, государь, – негромко сказала Кассандра, сидевшая по левую руку от меня. – Там какая-то странная суета происходит. Пиратские вожди из Лукки так и шныряют в тамошних водах, а царица Поликсо привечает их. Я не узнала пока, что именно там происходит. Купцов не приглашают на пиры, а все беседы царица ведет при закрытых дверях. Ты бы поостерегся, когда пойдешь в Талаву. Люди говорят, что «живущие грабежом» из Лукки строят почти такие же корабли, как у тебя.

– Я же туда с пятью биремами пойду, – отмахнулся я от нее, чувствуя, как адреналин чужого поклонения заливает меня по самую макушку. Голова кружится, как у пьяного. – Что могут мне сделать эти оборванцы, царевна? Я слышал про их корабли. Они слова доброго не стоят.

– Боги завистливы к чужой славе, государь, – поджала губы Кассандра. – Они могут разгневаться на людей, что взлетели слишком высоко. Несущий бурю дарует тебе свою милость, но он же может ее отнять. Будь осторожен в том походе. Мне не нравится то, что сейчас происходит в тех водах.

1 Талава – древнейший город на южном побережье Малой Азии. В 30 км восточнее Мармариса. На этом месте позже возник греческий город Кавн (Коунас). В настоящее время он называется Дальян. Известен своим заповедником черепах, горячими источниками и некрополем времен Бронзового века. Название Талава (или Далава) – гипотеза. Оно известно их хеттских источников, но точно не локализовано.