Текст книги "Гнев Несущего бурю (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Чайка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

Глава 6

Бесконечные дрязги островной знати меня уже изрядно утомили. Судья Калхас в своем жутком шлеме нагнал страху на этих людей. Он налево и направо освобождал закабаленных людей, возвращал отнятое имущество и земли. Мой мегарон ходуном ходил от воплей мелких царьков и их гекветов. Они, привыкшие к полнейшей безнаказанности, не могли понять, почему взять силой дочь какого-нибудь рыбака теперь стало преступлением. А необходимость платить виру за обиду собственным подданным оскорбляла их до глубины души. Все это копило энергию, подобную ядерной реакции. Как только будет достигнута критическая масса, грянет взрыв, да такой силы, что меня самого снесет.

Я ведь сижу на троне ровно до тех пор, пока есть консенсус элит. Пока я даю им больше, чем беру. Или пока я сильнее, чем они все вместе взятые. А вот этого и близко не наблюдается. У меня всего четыре тысячи войска, пусть и отменно выученного по здешним понятиям. А вот у провинциальной знати в запасе лежит дедовский доспех, шлем и меч. Многие их них оставили колесницы для гонок, а сами начали осваивать верховую езду. Каждый такой аристократ приведет с собой полсотни копьеносцев, которые связаны с его семьей отношениями длиной в столетия. Так что не нужно смотреть на них презрительно. Провинциальная знать – сила, и сила очень серьезная.

Мне срочно нужен решающий перевес. Да такой, чтобы вся эта мелкая шушера даже подумать не могла поднять голову. Когда это случится, то я буду опасаться только шушеры крупной. Своих писцов, купцов и военачальников. Они пока еще мне в рот заглядывают, но лет через десять-пятнадцать заматереют, обрастут землями и капиталами. И тогда мои соратники станут весьма серьезной властью сами по себе. Даже живой бог, фараон, правит с оглядкой на князьков из провинциальных номов, жрецов и писцов. Даже такую фигуру сметают с доски, когда разваливается консенсус элит.

– А что это значит? – бурчал я себе под нос. – Это значит, что нам нужно формировать институты власти. Да такие, чтобы выдержали даже законченного кретина в короне цвета морской волны. Получается же у американцев! Там президент с прогрессирующей деменцией правил, и ничего. Страна этого даже не заметила, а фондовый рынок рос рекордными темпами. Я тоже так хочу. У меня ведь сын подрастает. Кто знает, каким он станет. Нужна целая система сдержек и противовесов, иначе все разлетится на куски, как только я помру. А ведь самые серьезные испытания еще впереди. Большой голод в Египте, вторжение племен севера в Грецию и Малую Азию, разгром Вавилона Эламом, возвышение Ассирии… Если всего этого не предотвратить, то мир заплачет кровавыми слезами. А все, что я делал, окажется совершенно напрасным.

Так я думал, открывая заседание Купеческой гильдии, первой в этом несчастном мире. Она точно станет одним из таких институтов. Купцы на глазах набирают вес, превращаясь из царских слуг и самостоятельную силу. Они, как люди деловые, уже организовались и без меня. Вот они, занимают весь мегарон. Первый ряд – царские тамкары, десять человек. Важные такие, разодетые в цветные ткани, увешанные золотом и камнями. Они поделили направления торговли и отдельные отрасли. Один торгует с Египтом, второй с Вавилоном, третий курирует Грецию, четвертый – поступление олова, через пятого идет продажа меди, через шестого – пурпур… Второй ряд – независимые торговцы, владеющие кораблями и собирающие караваны. Они не допущены к царским складам, но очень хотят присосаться к госбюджету. Они дышат в затылок моим тамкарам и стучат на них, как голодные дятлы в осеннем лесу. Они ненавидят их, но страстно мечтают попасть в их круг. Я не рушу этих надежд и сохраняю интригу.

Третья лига – торговцы средней руки, собирающие кораблик в складчину, имеющие свои лавки в городе и покупающие места в чужих караванах. Они голодные, злые и не чураются пиратства. Порой для них это единственный выход вывести поездку в плюс. Тупо наловить баб по дороге и продать их в какой-нибудь Аргос. Просто, незатейливо и очень прибыльно. Можно даже товар с собой не брать. Двух таких ухарей недавно распяли в порту. Их имущество конфисковали, а несчастных женщин будут искать несколько месяцев, чтобы выкупить. Эта мелочь жутко недовольна ущемлением своих прав. Они пользуются всеми преимуществами мира, но не хотят лишаться законного, как им кажется, приработка. Полностью соответствуют поговорке «мал клоп, да вонюч». Слава богам, лоточных торговцев, пекарей, мелких лавочников и водоносов в Гильдию не принимают, и я избавлен от необходимости выслушивать еще и их жалобы.

– Государь! – купец из второго ряда попросил слова. – Покорнейше прошу выслушать. Я подружился с вождем одного из племени ливийцев. Он готов продавать нам шкуры газелей, страусиные яйца, рабов, сердолик, красную и желтую охру.

– Что за племя? – спросил я.

– Мешвеш, царственный, – склонился купец.

– Чего ты хочешь? – заинтересованно поднял я голову. Мешвеш – ребята очень серьезные. Это они регулярно кошмарят Египет.

– Я прошу права единоличного торга с этим племенем. Как его… монополии прошу… вот. Я несколько лет потратил на то, чтобы добиться встречи с этим человеком. И я претерпел немало опасностей на этом пути.

– Твоя просьба справедлива, почтенный Ахирам, – кивнул я. – Мы даруем тебе монополию на десять лет. Ты получишь доступ к царским запасам меди, серебра и железа. Мы считаем полезным то, что ты делаешь. Если обороты твоей торговли позволят, ты займешь достойное место среди царских тамкаров.

Сияющий купец сел, заседание пошло своим чередом, а я задумался. Ливийцы – большая сила, напирающая на Египет с запада. Это предки берберов, и когда-нибудь они заменят ослабевших фараонов-египтян. Они пасут скот и выращивают ячмень в мелких оазисах. Я что-то упускаю… Гарамантида? Нет! Легендарной Гарамантиды еще не существует, ведь ее создали осколки «народов моря». Что-то здесь есть… Что-то есть… Что-то я точно упускаю…

– Почтенный Ахирам! – я совершенно беспардонно прервал чей-то спор. – Когда будешь вести дела с ливийцами, продай им по сходной цене десяток верблюдов. Но с одним условием: они должны найти путь через Великую пустыню. Если ливийцы это сделают, то никакие набеги на Египет им будут не нужны, потому что они сами станут богаче фараона. Там, за песками, лежит огромный мир. Там есть золото, драгоценные камни, забавные животные и разноцветные птицы, которые умеют говорить, как люди. Там много слоновой кости и ценнейшего дерева. Как только это случится, мы отвоюем или купим кусок ливийского побережья и построим торговый город. Место я уже присмотрел. Товары нашего царства потекут в Ливию рекой. И только мы будем зарабатывать на этом. По крайней мере, первые десятилетия.

Купец упал на свое место, вытирая пот со лба, а в мегароне воцарилась оглушительная тишина. Никто не смеялся.

Обедал я всегда с семьей. Креуса, Ил, которому шел четвертый год, Кассандра и Феано. Ее я не мог не позвать, потому что в свете будущих событий ее статус не должен подвергаться сомнению. И спать я с ней перестал, поразмыслив немного. Ни к чему это сейчас. Египтяне, скорее всего, копать начнут. Так что пусть накопают как можно меньше. Феано поселили в одном из пустующих домов, а всю ее прислугу заменили. И даже сына Мегапенфа пришлось поселить отдельно, в царском крыле. Я подумывал отправить его к отцу, но решил, что он мне и тут пригодится. Мальчишка рос бойкий и резвый. С кем моему Илу еще играть. Все равно Менелаю на него плевать. У него таких с десяток бегает.

Сюда ремонт еще не добрался, а потому стены столовой украшали росписи по штукатурке, на которых за давностью лет рисунки определялись с превеликим трудом. Молчаливые слуги стояли вдоль стен, словно статуи. Никакого церемониала у нас еще нет, а он нужен, хоть убей. Не мне нужен, государству. Такая начинается жизнь. Не будет царь, живой бог, у полусвободного слуги добавки просить. Это же просто смешно. Да и жене моей не к лицу на кухне коренья пересчитывать. Так уж получилось, что теперь мы в этой части мира семья номер два. Сразу после фараона Рамзеса и его выводка жен. Мало нас, совсем мало. Можно было бы, конечно, тещу привезти и жен погибших в Трое царевичей, но протест Креусы и присоединившейся к ней Кассандры напоминал рев парохода в тумане. После этого глупая мысль развеялась как дым, не успев оформиться в еще более глупое действие. Что-то на меня в тот день нашло.

Женщины сегодня одеты в египетский лен, собранный в мелкую плиссировку. Последняя мода, пришедшая сюда из Пер-Рамзеса. Там такое носят уже пару тысяч лет, а у нас вызвало целый бум среди модниц, породив новые профессии. Не так-то просто, оказывается, эту плиссировку сделать. Рассказал жене про утюг и удостоился еще одного долгого, задумчивого взгляда Кассандры.

Тонко чувствующие дамы теперь носили не более семи украшений сразу, считая тех, кто обвешивался золотом с ног до головы, разбогатевшими торговками рыбой, лишенными вкуса. Это я постарался, а мое послезнание начало, наконец, давать свои плоды. Вот, например, Феано сегодня надела серьги, драгоценную диадему, скрепляющую пышную копну волос, браслеты и пару перстней. Она выглядит просто блекло по сравнению с другими, но зато добирает недостающее стоимостью своих украшений. Она производит такое впечатление, что ни у кого и мысли не возникает упрекнуть ее в бедности. Напротив, у нее уже появились подражательницы.

– Две твоих племянницы готовы к замужеству, господин мой, – как бы невзначай произнесла Креуса. – Абариса мы женили, архонта из Милета тоже, а у остальных твоих гекветов жены есть.

– За какого-нибудь царька с Пелопоннеса выдай, – отмахнулся я. – Мне все равно за какого. Они все одинаково нас ненавидят. В Вилусу и в Фивы не выдавайте, не время.

– Хорошо, – спокойно кивнула Креуса, которой сказанного было вполне достаточно. Она не копала глубже. А вот Кассандра и Феано поняли все и сразу.

– У царя Библа сын в возраст входит, – вопросительно посмотрела на меня жена.

– Нет пока, – подумав, ответил я. – Непонятно, как с финикийцами дела пойдут. Не хочу там заложника оставлять.

– Калхас холостой ходит, – прыснула вдруг Феано, а я задумался.

– А ведь это мысль! – осенило меня. – Надо нашему судье веса добавить. Пусть царским зятем будет.

Креуса и Кассандра обеспокоенно зачирикали, подбирая возможную партию немолодому, лысому и одноглазому мужику со скверным характером. Видимо, вспоминали, кто из жен покойных братьев им когда-то сделал больше всех гадостей. А вот Феано, мимоходом устроив чужую судьбу, откусила жемчужными зубками кусок медового печенья и даже зажмурилась от удовольствия.

– Чай, – едва слышно шепнула она, и слуга возник у нее за спиной, скрючившись в приступе раболепия. Он крутанул краник самовара, и густой аромат чабреца разнесся над столовой.

Вот она церемониалом и займется! Феано весьма неглупа, да и я помогу, если понадобится.

– А тебя, Кассандра, я попрошу остаться, – сказал я, когда слуги унесли тарелки и кубки. – Сегодня ведь день первый после дня Солнца. У тебя отчет.

– Я готова, государь, – склонила она голову, увенчанную короной из переплетения кос. До чего же она похожа на мою жену, и до чего же они все-таки разные. Креуса так и не вышла за пределы дворцового хозяйства, приняв на себя лишь растущее ткацкое производство. Я вот до сих пор не надел ни одной вещи, сотканной другой женщиной. Это стало бы для царицы смертельным оскорблением. Такие они, нравы Бронзового века, плавно переходящего в век Железный.

– Тогда через четверть часа в моем кабинете.

Четверть часа, час, полчаса… Эти понятия только-только начали обретать смысл. Проворовавшийся вавилонский жрец, выкупленный Кулли у судьи, знал устройство водяных часов, диддиббу. Сложная штука, которую еще и регулировали в зависимости от сезона. Я поручил этому парню изготовить песочные часы, и он проникся не на шутку. Еще бы, нужно всего лишь запаять стеклянную капсулу и горя не знать. Он поначалу заартачился, посчитав, что сделает доступным свое загадочное мастерство. Но когда услышал, что сможет торговать такими часами по всему обитаемому миру, резко свое мнение изменил и взялся за дело со всем нерастраченным пылом. Он ведь не знал раньше, что всегда мечтал стать богатым человеком, иметь свой собственный дом, жену из хорошей семьи, рабов и регулярные поступления в серебре. Как может мечтать о несбыточном младший жрец, не имеющий череды знатных предков? Служба богу Набу как-то незаметно отошла на второй план, и парень погрузился в работу с головой.

И вот вскоре первый экземпляр стоял у меня на столе. Он как раз рассчитан на четверть часа, и когда Кассандра вошла, на дно уже падали последние песчинки. Она покосилась на стеклянную колбу, но ничего не сказала. Видимо, привыкла к странностям, захлестнувшим ее с головой. Она смолчала еще и потому, что точно такая же колба стояла и у нее на столе. Мы ждали выпуска устройств, рассчитанных на минуту, час и сутки.

– Думаешь, твои купцы смогут это продать? – спросила она, показав подбородком на часы, которые я тут же перевернул. Мне нравилось ощущать ход времени. Я ведь почти отвык от этого чувства.

– Думаю, с руками оторвут, – усмехнулся я. – Время – деньги, сестрица.

– Наверное, наверное, – задумчиво кивнула она. – Как, однако, меняется жизнь. Еще пару лет назад я ведь и не знала ни что такое деньги, ни что такое время. Я никогда не думала, что время – это как бесконечная дорога, которую можно измерить. Раньше моя жизнь шла по кругу, когда день сменял ночь, а лето – зиму. А сегодня она нацелена вперед и летит как стрела. Это очень странное ощущение, государь. Теперь-то я понимаю, почему ты такой необычный. Ты ведь, наверное, всегда чувствовал жизнь именно такой?

– Что у тебя сегодня? –я привычно игнорировал ее вопрос, и она устроилась за столом, аккуратно разложив кипу папирусов.

– Начну с Трои, государь. Голубь прилетел оттуда. Пеллагон с двумя когортами и троянскими всадниками взял штурмом мелкие городки, цари которых не приплыли… э-э-э… припасть к стопам господина своего Солнца. Что будем делать с ними?

– Пусть везут их сюда, – махнул я рукой. – Они погостят у меня вместе со своим золотым запасом. Я решу, что с ними делать. Пока они живы, никто не посмеет выбрать новых царей.

– Антенор стареет, государь, – напомнила Кассандра. – У нас больше нет в Трое настолько верных людей. Если он умрет, город придется брать войной. Только он еще держит в узде остатки ее знати.

– У него же было пятеро сыновей? – пытался вспомнить я.

– Все погибли в войне с ахейцами, – покачала головой Кассандра. – В Трое недовольны, государь. Считают тебя самовластным, презирающим родовую знать, твои законы несправедливыми, подати обременительными, а новых богов – чужими. Если сказать проще, кое-кто хочет сам собирать пошлины и держать Оловянный путь.

– И кто этот кое-кто? – заинтересовался я. – Ты же точно выяснила, кто мутит воду, сестрица?

– Бато, – спокойно ответила Кассандра. – Сын старого друга Антенора. Старик слабеет, а Бато все больше входит в силу. Купцы и знать слушают его, открыв рот. Он очень хорош, жалко, что настроен против нас.

– Твои предложения? – откинулся я на спинку резного кресла.

– Убить, – коротко ответила Кассандра. – Но так, чтобы никто не подумал на нас.

– Серьезно, – кивнул я. – У тебя есть кто-то, кто все сделает чисто?

– Есть, – улыбнулась Кассандра, показав очаровательные ямочки на щечках, выдающих в ней пламенную поклонницу плюшек со сладкими начинками.

– И кто же это? – заинтересовался я.

– Ой, это такая смешная история, братец, – Кассандра взмахнула пухлой ладошкой, едва не ослепив меня блескучим переливом перстней. – У нас в порту ворюга завелся. То лавку обчистит, то дом богатый, то загулявшего купца с кошелем прирежет. Мы прямо измаялись, пока поймали его. Только провокация твоя помогла. Шатались мои люди по улицам, серебро в харчевне тратили без счета, а потом как бы на корабль возвращались. Один мой человечек углядел, что за ним идут, и в сторону складов пошел, где засада ждала. А разбойник тот за ним. Обрадовался, что купец пьяненький сам в темное место бредет. Там-то его и повязали, а на пытке он во всем признался.

– Почему не казнили? – не на шутку заинтересовался я.

– Портовый судья так и хотел сделать, – развела Кассандра руками, – да только я его своей властью помиловала. До того хорош, негодяй, что даже жалко убивать стало. Я же помню твои слова, что отбросов нет, есть кадры. Вот теперь это мой кадр. Жрец богини Немезиды Наказующей.

– Хорошо, – кивнул я. – А если он разболтает?

– Да как же он разболтает, государь, – непонимающе посмотрела на меня свояченица, – если его семья у меня. Выбор-то был невелик: или богине служить, или на кресте висеть и красивыми видами любоваться. Если предаст, я его близкими мурен накормлю, и он это знает. Он свой выбор сделал и теперь считает, что ему жутко повезло. А вот я считаю, что повезло нам. Уж больно хитер, скотина…

Я непонимающе похлопал глазами и внезапно понял, что она и не думала шутить. Для нее, урожденной аристократки, чья родословная уходит в немыслимую глубь веков, жизнь презренной черни не стоит даже плевка. Такие вот они, реалии Бронзового века…

Глава 7

Последним, что увидел Тимофей перед отплытием, была она. Та самая девчонка, которую они с Рапану поймали на Лесбосе и продали в Трое. Феано… Да, ее звали Феано. Только на ту симпатичную голодную замарашку эта прекрасная женщина была ничуть не похожа. Наоборот, она сидела в носилках, словно знатная дама. И судя по то тому, что ее несли восемь рабов, а впереди бежал глашатай с палкой, отгоняющий тех, кто недостаточно быстро уступал дорогу, Феано и была теперь знатной дамой. Сложная прическа, скрепленная каким-то обручем, в котором сверкали камни, платье ярко-синего цвета и пурпурный платок кричали о немыслимом богатстве, которое свалилось на дочь смертельно больного кузнеца. И когда только успела?

Феано расцвела и налилась яркой, броской красотой. Той самой, когда чистота и свежесть юности у женщины сменяется зрелым, знающим себе цену очарованием. И Тимофей не мог оторваться от нее, пока порт Энгоми не скрылся за горизонтом. И даже тогда он вглядывался в даль до боли в глазах, пытаясь впитать в себя ее вид и запомнить серебристый колокольчик смеха. А ведь она так и не заметила его, болтая с египтянкой, которую Тимофей тоже прекрасно помнил. Он и ее украл по заказу ушлого угаритского купца.

– Ладно, – сказал он сам себе, – распустил слюни, как мальчишка. А ты чего разулыбался? – вызверился он на Главка, который понимающе щерил крепкие кривоватые зубы.

– Да так, – хмыкнул старый товарищ, который видел то же самое, что и Тимофей. – Ты чего злой такой, дружище? В поход же вышли. Оружие такое, что царским гекветам впору, харчей полно, серебра на дорогу дали. Одно удовольствие так купцов охранять.

Караван кораблей целый день полз до острого мыса, на котором они и жили раньше с Гелоном, заночевали там, а потом одним рывком пересекли море и приплыли в город, что сами и сожгли когда-то. Угарит показался как-то вдруг, внезапно выпрыгнув из-за горы, и лишил Тимофея дара речи. Не то, совсем не то он запомнил, покидая этот город.

– Ну ты смотри! Стены починили, – с удивлением отметил Главк. – И ворота новые поставили!

– Да они еще одни стены строят! – с немалым удивлением воскликнул Тимофей. – Весь город обвести хотят. Ого! Если бы тут так в прошлый раз было, мы бы Угарит нипочем не взяли.

– Ты бы поостерегся, старшой, – тронул его за локоть Главк. – Нас тут помнить могут. Глянь, сколько людей в порту суетится. Знать, многие тогда уцелели. Если признают, нам с тобой даже папирус от царя не поможет. Вздернут на суку как последнюю падаль. Или просто голыми руками разорвут.

– И то верно, – буркнул Тимофей, радуясь, что не делился подробностями своей жизни с парнями, набранными в афинских деревнях. Они, хоть и выучены в легионном лагере, по сравнению с ним птенцы желторотые. Сильные, злые и свирепые, но птенцы. Большой крови не видели еще. Да, все они бились, и не раз. Ходили на разбой в море и в набеги на деревни каких-нибудь локров или беотийцев. Но два-три убитых за бой – разве это кровь? Они не теряли всех своих близких за раз. Они ослов, подыхающих от усталости, не жрали и не собирали рассветную росу с листьев, когда заканчивалась вода. Просто козопасы, не знающие настоящей жизни. Могут распустить язык там, где не надо.

Порт бурлил как котел. Царские биремы стояли наособицу, а рядом скучал часовой, не подпуская к ним посторонних. Для них и причал отдельный сделали. А в торговой части порта царил самый настоящий первозданный хаос, но хаос какой-то веселый, пахнувший серебром и куражом удачной торговли. У причалов толкалось несметное количество кораблей, совершенно разного размера и вида. От небольших лоханей с соленой рыбой, что приплыли сюда из прибрежных деревень Лукки, до финикийских гаул, которые с каждым годом торгаши из Бейрута, Арвада, Сидона и Тира строили все больше и пузатее.

Тут были не только люди. Стадо верблюдов голов на тридцать истошно ревело и плевалось во все стороны. Им не нравился здешний шум. Но погонщик ласково погладил вожака по морде и потащил его к складам. Там этих зверей навьючат огромными хурджунами. Тимофей уже видел такое на Кипре и оценил верблюдов по достоинству. Полезная скотина, выносливая безмерно, но к новому хозяину привыкает тяжело. Не один месяц может уйти, пока подружишься с ним. Их гонят с далекого юга за немыслимую цену, но первые из приведенных животных уже дали свой приплод в этих землях. В их караване тоже такие будут, это Тимофей знал точно. Не только ослы и мулы, но и верблюды потащат груз в далекий Вавилон.

Здесь разбили новые улицы поверх старых. Обгоревшие руины разобрали, дороги расширили, обозначив их кольями, а вдоль них по ниточке строили дома в два этажа, выходящие крошечными окошками во внутренние дворики. Полные телеги свежих кирпичей, высушенных на солнце в деревянных формах, то и дело проезжали мимо Тимофея, обдавая его ослиным ревом и криками погонщиков. Еще полно пустырей, но уже сейчас видно, что город строят с запасом, и это безмерно удивило афинянина, не привыкшего думать наперед. Видно, большие планы у царя на это место.

Угарит восстал из пепла, и какое-то незнакомое ощущение шевельнулось в груди Тимофея. Впервые в жизни он почувствовал себя последней сволочью, почувствовал, что жил неправильно. Для чего грабить и жечь, когда можно спокойно жить, торговать и растить детей. Вон их сколько бегает по порту. И даже не боятся ватаги суровых мужиков, от которых кровью и чужими слезами разит за целый стадий.

– Когда дальше пойдем, почтенный? – спросил Тимофей у тамкара Кулли, который вел этот караван на восток.

– Да завтра с рассветом и двинем, – успокоил его тот. – Я заранее голубем письмо послал, тут уже приготовили все. Утром погрузимся и пойдем. Отдохните пока, парни.

Как жизнь-то меняется, – думал Тимофей. – С моря царские биремы прикрывают город от злых и голодных людишек, а с суши – две когорты пехоты. И теперь тут просто благодать…

Всего три года прошло, а вот гляди ты, с лиц горожан уже исчез застарелый страх, а в глазах появилось такое чувство, как будто и завтра у них будет кусок хлеба. Ему бы их уверенность.

Оставленный на хозяйстве трибун Хрисагон разошелся не на шутку. По крайней мере, земли на левом берегу Оронта принадлежали Угариту довольно давно. Но трибун мелочиться не стал и подчинил все на два дня пути от моря, благо и воевать-то здесь было особенно не с кем. Угарит просто заполнял образовавшуюся пустоту. Мелкие вожди, в хаосе наступившего безвременья ставшие царями, были безжалостно вырезаны, а их деревни обложены данью в пользу ванакса Энея. Тех, кто сопротивлялся слишком сильно, вырезали тоже, оставив только баб и малых детей. Их вместе с землей, домами и зреющим урожаем отдали безземельным парням с побережья, которым полноводный Оронт казался благословением богов. Там, откуда они пришли, уже давно пересохли все колодцы.

На правом же берегу реки стоял городишко Каркар, контролирующий переправу через реку, и он по старой памяти платил дань царю царей Кузи-Тешубу, сидящему в далеком Каркемише. В Каркаре жили хетты, лувийцы и местные ханаанеи, что тесно переплелись между собой за столетия владычества далекой Хаттусы. Так река стала границей между новыми царствами, разделив водной гладью два совершенно разных мира. Один – мир старый, замшелый, пытающийся цепляться за испарившееся величие, и второй – новый, с невиданными ранее законами и обычаями.

Тимофей, который в этих местах не бывал, примечал каждый холм и каждый куст. Вдруг вернуться придется. Городок не слишком большой, пятьсот на пятьсот шагов. Холм, стараниями людей сделанный неприступным, окружали кирпичные стены на каменном основании. А внутрь вели единственные ворота, низкие до того, что из всего отряда проходил, не задев макушкой свода, один лишь низкорослый Главк.

Убогие хижины простонародья теснились у подножия холма, и они были так бедны, что не вызвали интереса даже у младших сыновей афинских козопасов, вышедших в поход за добычей. Ремесла в Каркаре почти нет, а те люди, что живут здесь, пашут землю у берега реки, собирают инжир и гранат, чеснок и виноград, ячмень и пшеницу, чечевицу и нут. Здесь добрые земли, а обилие воды позволяет растить лен, который охотно берут на побережье. Только плохая сейчас торговля, и местным купцам нипочем не провести каравана через земли арамеев. Потому-то и не стало их здесь, купцов-то. Все, у кого водилось серебро, давно уже перебрались в Угарит, под крыло царя Энея. Там чужеземцев за козье дерьмо не считают, как в Сидоне и Тире. Привечают даже и землю для житья дают прямо в городе, под защитой будущей стены. Только предъяви свое достояние царским писцам, потому как в Угарите пришлых босяков не жалуют. Своих хватает. Кто из торгового люда после этого в нищем пропыленном Каркаре останется.

Неплохой городишко, – приценился Тимофей. – Если войско иметь, то жить вполне можно. И пошлины кое-какие идут, и поля вокруг обильные. Он вздохнул и рявкнул на парней, которые не спешили распрячь ослов, а вместо этого пялились на проходящих мимо баб, завернувшихся от недоброго глаза в грубые платки.

– Отдыхаем день, – скомандовал Кулли, привычным взглядом окинув окрестности. Постоялый двор построен у подножия холма, а храм Дагона, главного бога в долине Оронта – на горе, за стеной. Там Кулли принесет жертвы за удачный поход.

Тимофей оценивающе посмотрел на вавилонянина. Ни следа не осталось от былого щеголя. На пальцах нет перстней, на голове надет простой войлочный колпак, а длинная рубаха-канди сделана из грубого полотна без кистей и вышивки. Хитроумный купец не хочет злить своим богатством людей, в землях которых гостит. И правильно делает. Зачем вводить в искушение тех, кто может ночью перерезать тебе глотку.

– Товары – в город, – скомандовал Кулли. – Наместник выделил нам склад. Купцы и их слуги будут спать там. Верблюды и ослы идут в загон. Я уже распорядился насчет ужина, почтенный Тимофей. Твоих людей сейчас накормят.

– Хорошо, – склонил голову афинянин.

Ему привычен такой порядок. Купцы и товар ночуют в городе, под защитой стен, а скотина, погонщики и охрана – на постоялом дворе. Все идет так, как заведено столетиями.

Рассвет. Зябкая прохлада ночи ушла мгновенно, подбросив Тимофея, спящего на тощем тюфяке. Сон ушел, словно и не было его. Истошный, не сулящий ничего хорошего крик резанул по ушам Тимофея. Афинянин знал, что он означает. Нет ничего более привычного для этой земли, измученной бесконечными набегами арамеев. Часовой на постоялом дворе углядел движение со стороны пустошей, а это значит, что наместнику Каркара пора отрабатывать ту пятидесятую часть, что он берет за проход каравана.

– Вставай! – заорал Тимофей. – Напали на нас! Доспех надеть! Оружие в руку! Построение в три шеренги! Отход по горе к воротам!

Сегодня им повезло. Часовой попался опытный, да и арамеи где-то допустили ошибку, подобравшись к постоялому двору на несколько минут позже чем нужно. Их заметили не в сотне шагов от города, а в тысяче. Нежданный луч рассвета сорвал покров ночи и обнажил движение большой банды.

Арамеи поняли, что замечены и, воя от разочарования, бросились на постоялый двор беспорядочной толпой. Их не меньше четырех сотен, а здесь пятьдесят стражников и столько же афинян, попутчиков до Эмара. Принять бой при таком раскладе – полнейшее безумие. Именно поэтому афиняне выстроились так, как их учили, перекрыв дорогу на гору, а караванная стража, затейливо матерясь, натягивала тетиву луков. Они будут пятиться назад, к воротам, иначе их перебьют по одному, а в город на их плечах ворвутся налетчики.

– Ворота не открывают! – услышали воины тоскливый крик сзади.

– Вот шакал! – выругался Тимофей, недобрым словом поминая наместника Каркара. – А я-то думаю, почему это наш стражник заметил арамеев, а часовой на башне – нет. Сдал нас, выродок. Хочет товар себе прибрать.

Первый натиск был страшен. Чудовищная волна ударила в стену щитов и заставила афинян отступить на несколько шагов, пропахав сухую каменистую землю подошвами калиг. Тем не менее строя они не разорвали, а Тимофей пообещал себе напоить допьяна сотника, который обломал немало палок о его парней. Они встали намертво. Бронзовые шлемы, поножи и льняные панцири не дали даже ранить никого из них, а с десяток арамеев упали под ноги своих же и были затоптаны вмиг.

– Стрелами бей! – заорал Тимофей, который стоял позади, как учили.

Не дело командира лезть вперед. Странно это было, но с некоторых пор парень стал более восприимчив к тому, что говорил сын Морского бога. Даже если бы он ему велел во время боя ходить на голове, Тимофей точно попробовал бы. Стрелы из-за спин фаланги летели густо, застревая в щитах и телах. Звериный вой, раззявленные в истошном крике рты и застарелая вонь немытых тел. Это било по всем чувствам сразу, а Тимофей впервые в жизни сохранял холодную голову. Он чувствовал ход боя, управляя им, как умелый возничий квадригой коней.

– Главк, в такую тебя мать! В строй! – орал он. – Держи строй, пивной ты кувшин!

Бородатый крепыш ненавидел копье. Не по росту было ему биться дори, что было длиной в шесть шагов. Им бьют сверху вниз. А где коренастый коротышка Главк, и где удар сверху вниз? Вот то-то же… Потому-то его поставили на фланг, туда, где дорога почти уже переходила в пологую осыпь. Он крутился волчком, сбивая наземь одного арамея за другим. Немногие могли выдержать удар литой бронзовой палицы, украшенной острыми шипами. Сам царь Эней подарил ее Главку при всем отряде. Ох и напился тогда на радостях коротышка, и с тех пор со своей палицей даже спал, будучи не в силах налюбоваться изысканной роскошью рукояти. Такого оружия не было ни у кого, это Главк точно знал. И теперь хоть щит, хоть череп в шлеме, хоть кость ноги разлетались в крошево под его напором. И даже если щит достойно принимал удар, не рассыпаясь сразу, у державшего его могла отняться рука, превратившись на время в бессильную плеть. Только вот нет времени в бою. Опустил щит – получи удар по голове. И вот теперь Главк, обращавшийся со своим оружием нежнее, чем аэд со своей кифарой, то и дело разбивал чью-то голову, марая палицу смесью крови, волос и мозгов.