Текст книги "Гнев Несущего бурю (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Чайка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Глава 17

Пару недель спустя. Сидон.

Рапану ненавидел этот город, хоть и был он лучшей гаванью на восточном берегу Великого моря. Слишком уж неприветлив он к чужакам, восприняв толику высокомерия у своих хозяев-египтян. Так поступает слуга богатого купца, считая себя выше, чем среднего достатка лавочник на соседнем рынке.Рапану помнил, как его едва не лишили здесь отцовского достояния, и сколько взяли в суде, чтобы вернуть то, что и так принадлежало ему. И как он жил здесь, перебиваясь ничтожными сделками, потому что никто не пустит чужака к серьезным делам. Они тут только для своих. Рапану с дрожью вспоминал, как считал оставшееся серебро, не зная, чем будет кормить огромную семью через пару месяцев. Ведь не только жены отца и сестры висели на его шее тяжелым камнем, но и слуги, и их жены и дети. Немыслимый позор для царского тамкара выгнать на улицу тех, чьи предки служили его семье поколениями. Боги покарают за такое нечестие.

Гавань Сидона полна кораблей, ведь эта земля – единственный источник дерева для Египта. Фенху, плотники, так называют сидонян и библосцев их хозяева. Вот они, стоят на причале, пересчитывают стволы, уложенные на корабль. Рапану с любопытством разглядывал египтянина, исправно потевшего в парике из овечьей шерсти. Он явно гордится собой. Льняная юбка, собранная в мелкую складочку, выпирающий голый живот, намекающий на обильный стол господина царского писца, и высокомерное выражение безбородого лица, бывающее только у тех, кто унюхал какую-нибудь дрянь. Таков был истинный повелитель этой земли, а вовсе не мелек Эшмуназар1, сидящий во дворце на царской горе. Его величество Рамзес, Господин неба, отстоял эту землю в битве при Джахе, сокрушив «живущих на кораблях», которые пошли сюда посуху из страны Амурру. Впрочем, власть египтян здесь таяла на глазах, а держалась она только на поставках зерна. Гарнизоны становились все меньше, а из некоторых городов их давно уже вывели.

Сидон наслаждался плодами мира и богател на глазах. И даже то, что лет пять назад его ограбили морские разбойники, сказалось на нем не слишком сильно. Город мгновенно затянул свои раны, а его купцы поплыли во все концы Великого моря. Ну как во все… Только туда, куда им разрешают плавать слуги проклятого царя Алассии. Сидонцев теперь не пускают в Аххияву и Трою, а с Эгейских островов, где они добывали рабынь, пурпур и рыбу, вышибли безо всякой жалости. И тем не менее, за займом Рапану прибыл именно сюда. Нет таких денег у купцов Энгоми и Угарита. Ведь они вложены в товары, которые разошлись по всему свету. Кое-что нашлось, конечно, но три таланта золота нужно занять где угодно и на любых условиях. Чудовищная сумма, превышающая стоимость всех кораблей, что лениво покачиваются на волнах в сидонской гавани.

Рапану сошел на причал, ревниво отметив деловитую суету конкурирующего порта. Вокруг него разливалось людское море, где все куда-то торопились, все что-то кому-то хотели продать, и где все призывали богов, доказывая, что дают лучшую цену. Огромный базар, раскинувшийся между гаванью и предместьями города, не умолкал ни на мгновение. Рапану шел именно сюда, чтобы встретиться с одним из компаньонов отца, отношения с которыми остались если не дружескими, то хотя бы деловыми. О дружбе сейчас приходится забыть. Ушлых тамкаров царя Энея ненавидят во всех торговых городах египетского Ханаана, от Библа и до самой Газы.

Рапану ловко уворачивался от тех, кто тащил его за руку в лавку с коврами, с украшениями или цветными тканями. В другое время он обязательно провел бы тут час-другой, азартно торгуясь за какую-нибудь мелочь. И обязательно купил бы ее, одержав победу над обижено сопящим купцом. Но только не сегодня…

– Мне сюда! – буркнул Рапану и приказал слуге, который нес тяжелую суму и что-то массивное, укутанное в полотно, из-под которого раздавалось обеспокоенное курлыканье. – Тут стой!

Он решительно вошел под сень лавки, заваленной всем подряд. От бронзовых мечей и египетских амулетов до грубых хитонов, сложенных в аккуратную стопку. Их хорошо берут. Купил какой-нибудь матрос обычный прямоугольник, сотканный из овечьей шерсти, просунул голову в дыру, подпоясался веревкой и пошел своей дорогой.

– Почтенный Магон! Да благословит Баал-Цафон твою торговлю! Пусть он даст ветер в твои паруса!

Рапану изобразил почтительный поклон равного, прижав руку к сердцу и растянув губы в улыбке, которая должна была означать дружелюбие. Кажущаяся простота лавки не могла обмануть знающего человека. Хоть здесь обычные стены из глиняного кирпича с соломой и грубо сколоченный стол, но хозяин всего этого был очень, очень богат. Богат и умен, раз не выставлял свое богатство напоказ. Опасно это в том мире, где люди без пощады режут друг друга за добрый лужок с крошечным ручейком.

– Почтенный Рапану? – поднял брови купец, немало удивленный этим визитом. – Благослови тебя Баал-Малаге, Господин гавани. Пусть он услышит голос твой. Что привело тебя в наши земли? Я слышал, ты стал так велик, что теперь старые друзья для тебя – пыль под ногами.

– На меня наговаривают, почтенный Магон, – вежливо ответил Рапану, благодарно кивнув. Ему предложили сесть, и он упал в простое кресло с гнутой спинкой. – Я помню всех, кто остался верным другом моему отцу и не пытался присвоить его имущество. Почтенный Уртену погиб в бою, защищая свой город, и его память священна для меня. Хотя… ты мудр, почтенный Магон. Мой отец всегда говорил, что когда человек богатеет, с ним приходится знакомиться заново.

Безмолвный слуга поставил на стол кувшин и хлеб, а почтенные купцы похихикали в завитые бороды, добрым словом поминая остроумие покойного тамкара. Он пару раз облапошил самого Магона, чем вселил в того немалое уважение. Потом, когда чаша вина была осушена, а свежая лепешка съедена, Магон вопросительно уставился на Рапану, намекая, что неплохо бы перейти к делу. На столе сидонского торговца стоят песочные часы, завораживая собеседников неумолимым ходом времени. Ведь время – деньги. Тут этот постулат приняли очень быстро.

– У меня намечается большое дело, почтенный Магон, – начал Рапану, тщательно подбирая слова. – Очень большое. Настолько, что одному мне никак не справиться. Хотел занять денег.

– Что за дело и сколько ты хочешь? – заинтересованно посмотрел на него купец.

– Мне нужно три таланта золота сроком на год, – твердо ответил Рапану, а его собеседник в изумлении откинулся на спинку кресла, сверля гостя недоверчивым взглядом.

– И впрямь, большое у тебя дело, – вымолвил он наконец. – И куда же ты хочешь вложить такую прорву золота? Ты решил скупить все, что есть на Великом море? Или поехать в Вавилон, где золото в цене?

– Я предпочел бы не раскрывать тебе своих тайн, почтенный, – сухо ответил Рапану. – Это купеческие дела, они не терпят пустой болтовни.

– Тогда я не стану продолжать этот разговор, – процедил сидонянин. – Сумма чудовищная. Нельзя давать ее без гарантий возврата.

– Казна Энгоми даст за меня поручительство, – ответил Рапану поморщившись. Он не хотел этого говорить, но на глупость собеседника не рассчитывал. Он бы и сам не дал такой займ, если бы пришли к нему.

– Казна Энгоми, значит, – лицо купца осветила людоедская улыбочка. – Я, кажется, знаю, что за дело ты затеял, почтенный Рапану.

– Знать и догадываться – разные вещи, – все так же сухо произнес Рапану. – Деньги нужны мне, чтобы вести дела. И я готов обсудить условия. Могу предложить треть в виде лихвы. Для начала…

– Хорошо, что ты пришел именно ко мне, – сидонянин, улыбка которого потухла, в растерянности крутил в руках потертый абак2 с костяшками из клыков водяного быка. – Ты не понимаешь, почтенный Рапану, что сейчас происходит. Родосцы и лукканцы хвалятся в каждом порту, что пленили самого царя Энея. Говорят, он сидит в яме как беглый раб. И что он дал такую клятву, что ничего не сможет сделать своим обидчикам. Твоего царя больше не боятся, Рапану, он показал свою слабость. Восточный берег бурлит, как котел. Люди только и обсуждают новости с севера. Многие благодарственные жертвы в храмы понесли. Молятся, чтобы подох твой царь в той яме. Я говорю с тобой только потому, что наши отцы, деды и прадеды вели общие дела и были гостеприимцами. Более того скажу, если узнают, что я веду с тобой этот разговор, мне не поздоровится. Уходи. Тебе никто ничего не даст ни в Сидоне, ни в Библе, ни в Тире. Твоего царя ненавидят. Никто не хочет его освобождения.

– Я не понимаю, о чем ты говоришь, почтенный, – с каменным лицом ответил Рапану. – Я всего лишь купец, пусть и приближенный к государю. Выкупом занимается царица и диойкет, меня это не касается.

– Я по-прежнему твой гостеприимец, почтенный Рапану, – мягко ответил сидонянин. – Но я клянусь тебе, что все сказанное мной – правда. Побыстрей покинь Сидон, пока весть о твоем прибытии не попала на царскую гору. А она попадет туда сразу же, как только ты переступишь порог этого дома. Я сам отнесу ее, скажу, что ты предлагал мне медь, но мы не сошлись в цене. Запомнил? Медь! Это все, что я могу для тебя сделать.

– Я понял тебя, – Рапану встал и коротко поклонился. – Преуспевай в своих путях, почтенный Магон!

– Да не оставит тебя милость богов, почтенный Рапану!

– Сделай мне последнее одолжение, – Рапану хлопнул в ладоши, а когда с улицы вошел слуга, поставил на стол клетку с голубем и тяжелую суму, глухо звякнувшую обожженной глиной. – Передай послание своему царю, почтенный Магон. Ты найдешь в сумке табличку и для себя. Сделай в точности, как там написано, и выпусти голубя. И тогда твой корабль, который по странному недоразумению не может выйти из порта Энгоми, попадет домой целым и невредимым. Я лично займусь этим.

Пока отцовский компаньон наливался дурной кровью и копил ругательства, Рапану спешно выскочил из лавки и зашагал в сторону своего корабля.

– Не хотите давать денег, сволочи, тем хуже для вас, – ворчал Рапану, затылком чувствуя недоброжелательные взгляды. – Значит, работаем по плану Б. Дело сделано! Теперь надо бежать из этого проклятого города!

Ему, конечно, казалось, что на него все смотрят, но отплыть стоило немедленно. Если уже самого царя Энея здесь не боятся, то и он сам может оказаться в яме. Почтенный Рапану оттоптал немало ног в борьбе за рынок Египта.

* * *

В то же самое время .

Крепкие путы священной клятвы не давали Кноссо разгуляться. Клятва и отсутствие оружия. Он остался в одной набедренной повязке, как и все тут. Ножи, копья, кольца и даже ожерелья кентархов, обозначающие их ранг, – все было снято жадными до добычи врагами. Даже тот самый браслет, что царь Эней подарил счастливчику Диоклу, отобрали. Вот потому-то критянин, не имея возможности выпустить кишки этой помеси осла, свиньи и собаки, только мечтал об этом, лежа на песчаном берегу и любуясь на море. Никто из его людей даже не думал бежать или бунтовать. Зачем? Их кормили, их поселили в дома горожан, которых для этого выгнали пинками. Их даже пальцем не трогали. Пираты свято блюли свои клятвы. Ровно до того самого дня, как три кипрских гиппогога привезли выкуп.

– Ну что, бывайте, парни! – ласково оскалился Кноссо, когда вступил на борт корабля. Это он сказал лукканцам, которые сверлили его ненавидящими взглядами. Если бы взгляды могли жечь, Кноссо уже превратился бы в уголек.

– Свидимся еще, – пообещали они.

– Да уж, не сомневайтесь, – оскал Кноссо превратился в маску свирепой ярости. – Великое море – оно ведь не так уж и велико, если подумать. Ждите в гости, овцелюбы. Дядя Кноссо придет за своим. Вы забрали мое ожерелье, а я сделаю себе новое из ваших глаз. Пусть Морской бог будет мне свидетелем. Он получит от меня невиданную жертву.

– Хепа! – с надеждой посмотрел на вожака стражник. – Договор ведь исполнен. Я могу ему сердце вырезать?

– Не можешь, – мрачно ответил Хепа, сплюнув сквозь дырку в зубах. – До самого Энгоми клятва действует. Пусть мелет языком, сволочь проклятая. Он все равно покойник.

На этой счастливой ноте три с лишним сотни человек отплыли домой, сгорая от стыда за все, что произошло. Их царь сидит в яме, а они получили свободу. Позор немыслимый. И всю дорогу до Энгоми пламя в сердцах разгоралось все сильнее с каждым днем, благо добрались они непривычно быстро. Парни просто умирали на веслах, словно стараясь расплескать предавшие их волны.

Кноссо сошел на берег, пряча глаза от людей. Его никогда не видели таким. Господин наварх всегда одевался немыслимо пестро и был увешан золотом, словно египетская царица. А теперь он почти нищий. По босяцкой привычке Кноссо все, что имел, надевал на себя.

– Эй, ты! – махнул он мужичку, впряженному в оглобли чудной колесницы. В ней скамья сделана и плетеная из лозы крыша, чтобы седоку солнышко голову не напекло. Эта мода совсем недавно пошла, и называлась такая повозка «рикша». Что за рикша и почему именно рикша, никто не знал. Но сейчас столько новых слов каждый день появлялось, что никто и внимания на это не обратил. Вон, про котлеты тут тоже раньше не слышали, а теперь уплетают их за милую душу.

– В любое место города – обол, господин, – угодливо согнулся рикша, который скучал без седоков уже который час, переступая босыми ногами по раскаленной дороге. Не шла сегодня работа. Тем не менее, он особенно ни на что не рассчитывал, критически оценивая непрезентабельный вид будущего пассажира.

– К царской горе, к дому Кноссо, – махнул критянин, и возница широко раскрыл глаза. Узнал.

Кноссо, трясясь в легкой повозке, хмуро смотрел по сторонам. Город жил своей жизнью, словно и не произошло ничего. Плиты улицы Процессий бежали к порту каменной рекой, удлинившись за время отсутствия наварха на целую сотню шагов. Храм Великой матери обрастал стенами, а статуя богини, чье лицо показалось Кноссо смутно знакомым, проявлялось все четче из куска паросского мрамора, окруженного со всех сторон лесами.

– Чтоб ты провалился, сын пьяной шлюхи! – орал какой-то крепкий малый из местных, охаживая палкой тощего мужичка в набедренной повязке. – Кто так плиты кладет! Ровно класть надо! Понял, шакалий выкидыш? Грязь в работе противна Маат!

Каждое свое ругательство малый сопровождал сочным ударом, от которого нерадивый рабочий только повизгивал, но бежать или закрываться не смел, покорно подставляя спину.

– Понял? – ревел тот, что с палкой.

– Понял! Понял! Только не бейте, господин! – верещал бедолага, а когда его колотить перестали, несмело спросил.

– Простите, господин начальник работ! А Маат – это кто? Это бог такой?

– Я точно не знаю, – почесал тот могучий загривок. – Но этот Маат почему-то очень любит, чтобы плиты на дороге ровно лежали. Зачем ему это нужно, я тоже не знаю, но думаю, что это колдовство какое-то.

– А почему вы так думаете, господин? – жадно спросил рабочий.

– А по-другому и быть не может, – убежденно произнес начальник работ. – Ну какая разница, криво они лежат или ровно? Разве это важно? А вот то, что господин Анхер, когда твою работу увидит, с меня шкуру спустит, это важно! Он это называет потоком благостного вразумления. Я тебя только что вразумил. И если ты сейчас все не переделаешь, я тебя еще раз вразумлю. Да так, что ты у меня новую шкуру отращивать будешь. Чего рот раскрыл, тупой фенху? Плиты кривые видишь? Устремился!

Окончания этого разговора Кноссо не слышал, потому что он потонул в веселом гомоне толпы. Весело журчит вода неподалеку. Рядом колодец, и там клубится народ с кувшинами. Тут, под дорогой, проложена рукотворная река из глиняных труб. Во дворах господских домов есть свои колодцы. Соизволением государя такое самым близким разрешено. У Кноссо тоже свой колодец есть. Жена чуть в обморок не упала, когда такую роскошь увидела. Нищая ведь рыбачка с Крита, что с нее взять…

– Расплатиться бы, господин, – несмело намекнул рикша, видя, что к нужному месту они уже подъехали, а клиент всё сидит, уставившись в одну точку. Как будто окаменел.

– Деньги в доме, – ответил Кноссо очнувшись. – Никуда не уходи. Поедем в храм Наказующей.

– Не поеду я туда! – рикша испуганно схватился за амулет. – Дурное место, господин наварх. Не губите.

– Драхму дам, – небрежно бросил Кноссо. – Будешь ждать, пока я помолюсь, а потом назад отвезешь.

– Конечно, господин! – просиял возница. – К храму Наказующей! Мигом домчу!

Кноссо постучал в ворота, а когда старый слуга-критянин открыл ему, быстрой поступью вошел в дом. Визжащий комок, который оказался сворой его детей, облепил господина наварха, и он начал старательно доставать из него по очереди то какого-нибудь сына, то дочь, целуя свежие румяные щечки. В этом доме не бедствовали, и щечки его отпрыски наели всем на зависть.

– Вернулся, – жена, которая хоронила Кноссо каждый раз, когда он уходил в море, смотрела на него красными от слез глазами.

Ей лет тридцать. Она почти черная от солнца, которое палило ее много лет, и она родила восемь детей, из которых выжило пять. И даже то немыслимое богатство, что свалилось ей на голову, она воспринимала с большой осторожностью, не веря в происходящее до последней секунды.

– Терисса! – резко сказал Кноссо. – Новый хитон, сандалии, пояс, нож и все ценное, что есть в доме. Быстро!

– Всё? – схватилась та за пышную грудь. Терисса на сытной еде изрядно прибавила в нужных местах, что стоило ей повышенного внимания собственного мужа. Она и сейчас была на сносях.

– Все, что есть, – подтвердил Кноссо. – Еще наживем.

Терисса всхлипнула, но спорить не посмела. Муженек ее, хоть и оставался тощим как весло, руку имел тяжелую, нрав дурной, и два раза повторять не любил. Уже через пару минут Кноссо трясся в рикше, прижимая к себе пурпурный плащ, завязанный узлом. Тут украшения жены, драгоценный пояс, два серебряных кубка и золотой скарабей. До храма полчаса неспешной езды, и рикша, который в эту сторону бежал под гору, даже песенку какую-то напевал. У него имелся повод для радости: господин наварх заплатил вперед.

Тихий полумрак крошечного храма оглашала лишь песнь двух жриц. Одна старая, седая уже, с лицом, испещренным глубокими морщинами. Другая же – совсем юная девушка, мило угловатая, с непривычно светлыми волосами, струящимися по тонкой спине. Обе они стояли перед жуткой птицей, распушившей медные перья-кинжалы, и пели, подняв руки.

О Немезида, неотвратимая, таящая ненависть.

Ты, что идёшь следом за дерзостью смертных,

Око богов, всевидящее в сумраке.

Ты – мера хранящая, взвешивающая души.

Ты ночью крадёшься в черной тишине,

Чтобы возложить тяжесть возмездия

На тех, кто преступил границу дозволенного.

Ты – меч правды, что без гнева карает,

Ты – весы, что склоняются к равновесию.

Немезида Мстительница, в чертогах справедливости,

Тебе ведомо всё: и помыслы, и скрытые деяния.

Ты мстишь за забытое, и за гордыню, и за хулу,

Ты – судья с лицом ужаса, но с сердцем безупречным.

Твои шаги звучат в зале времени,

А имя твоё – молчаливый приговор.

Владычица справедливости, дарующая покой.

Ты та, кто приходит ночью, чтобы дать мщение.

Не будь мне врагом, но научи гневу праведному.

Даруй мне скромность, дабы не пасть в бездну

Где возмездие – твой последний дар.

Взываю к тебе с благоговением,

Ночная, Справедливая, Тайная Хранительница:

Оберегай меру, учи терпению,

Пусть не познаю я твой гнев, но познаю твою мудрость.

Кноссо, которого в дрожь бросало и от гимна, и от созерцания самой богини, покорно ждал своей очереди. В этот храм приходили нечасто, только тогда, когда чаша терпения переполнялась, и человек просил у высших сил справедливой мести. Или когда он хотел вершить справедливость сам. Жрицы ушли в темноту храма, а Кноссо впился жадным взглядом в лазурную синеву глаз.Он жарко шептал.

– Мести прошу, Богиня! Не дай погибнуть на этом пути, иначе жизнь моя закончена будет позором. У меня много всего с собой, но я тебе пока ничего не дам. Прости, госпожа. Не могу! Надо нашего царя выкупить. Если на слово поверишь, то знай, я тебе небывалую жертву принесу. Такую, какой у тебя еще не было. Только дай удачи на этом пути, и в огне перед тобой сгорит десять сердец моих врагов. Я своей рукой убью их и возьму их жен на глазах у воинов… Проклятье! Не могу! Клятву же государь дал! Господин мой в яме сидит, пока я по земле хожу. Я ведь на меч готов броситься от стыда! Вразуми, Приходящая ночью, как мне свершить свою месть! Я буду ждать.

Он резко развернулся и сел в рикшу, чувствуя затылком заинтересованный взгляд богини. Она точно услышала его. Пора во дворец…

Заседание Царского совета шло теперь часто и занимало большую часть дня. Кноссо этого не знал, а потому был немало удивлен тому, что все люди, которых он искал, собрались в одном месте.

Ванасса, одетая непривычно просто, великая жрица Кассандра, легат Абарис, диойкет Акамант и казначей, имени которого Кноссо еще не знал. Его совсем недавно назначили, из простых писцов поднялся. Купец Рапану, на котором лица нет, отводит глаза в сторону. Дерьмово ему, это Кноссо сразу заметил. А еще в уголке скромнейше сидит госпожа Феано, от вида которой Кноссо словно молния от макушки до пят пробила. И не от того, что баба она красивая, а от того, что понял он, чье лицо египтянин Анхер в мраморе высекает.

– Простите, госпожа, – склонился Кноссо перед царицей, – не уберегли мы господина нашего. Примите мой дар. Пусть в счет выкупа пойдет. Мало здесь, я остального лишился в плену. Простите еще раз.

И он положил на стол бесценный плащ, связанный в узел, словно это была простая тряпка. Золото и серебро звякнуло глухо, нарушив тишину покоев царя.

– Видишь, сынок, – улыбнулась бледными губами Креуса сидящему рядом наследнику. – Очень легко понять, кто верный слуга твоему отцу, а кто только притворяется таковым. У нас нет денег, чтобы внести выкуп, а господин наварх последнее принес. Алчные сидонцы не дали нам ничего, даже под двойную лихву. Они не скрывают того, что теперь нам враги. Уже и на наших купцов нападают. Корабль из Пилоса ограбили…

– Я знаю, что у нас нет денег, ванасса, – деловито произнес Кноссо. – Иначе господин был бы уже здесь. А сколько нужно?

– Чуть больше трех талантов, – неохотно ответил Рапану. – Золотом. И взять их нам сейчас негде. Пока придут караваны, пройдет не один месяц. И мы приказали кораблям не покидать портов Египта. Сидонцы вышли на охоту, и море теперь для них небезопасно. Мы сообщили чати Та, что их слуги нападают на нас.

– Сидонцы, говорите, денег не дали… – хищно оскалился Кноссо. – И нападают! А ведь они под рукой самого фараона ходят, и мы никогда не ссорились с ними. Ну что же… Пять бирем мы потеряли, но восемнадцать-то остались.

– Девятнадцать, – поправил его Акамант. – В Угарите только что спустили на воду новый корабль. И пока это все. Мы пошлем голубя, чтобы верфи остановили. Нам нечем платить мастерам.

– Ни в коем случае! – захохотал Кноссо, которого охватило бесшабашное веселье. – Пусть работают. У нас нет денег? Я займусь этим, госпожа. У нас есть корабли. У нас есть враги. Не вижу ни одной причины для бедности.

Царский совет переглянулся. Веселья наварха здесь никто не разделял, они знали больше, чем он. И тем не менее, никакого другого предложения не последовало. Они ведь уже объявили войну Сидону. У них и выбора иного не было. Если не отомстить за эти нападения, то уже завтра для купцов царя Энея в море просто не останется места. Никто не станет договариваться со слабым. Ну а то, что сидонцев они сами же и спровоцировали на эту войну, наварху знать совершенно не обязательно. Тонкая игра, в результате которой египтяне должны остаться друзьями и торговыми партнерами, уже началась…

1 Титул царя на семитских языках звучал как мелек, мелех или малик. Точное имя сидонского царя, правившего в этот период, неизвестно. Он не упоминался по имени и был вассалом фараонов. В это время власть египтян на Ближнем Востоке резко ослабела, и они не имели возможности для тотального контроля происходящего. Фактическую независимость финикийские города получили после смерти Рамзеса III, но верховную власть фараонов продолжали признавать. Египет окончательно потерял Ханаан только в 1130-х годах до новой эры, а в описываемое время там стояли небольшие гарнизоны, работали писцы и администраторы. Все усилия Египта были направлены на контроль поступления строевого леса. Остальное их интересовало в гораздо меньшей степени.

2 Абак – древнейшая разновидность счетов.