Текст книги "Ашт. Призыв к Жатве(СИ)"

Автор книги: Дина Полоскова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

Запутавшись окончательно, Трея испугалась, что Алекс спишет все на ее расшатавшиеся нервы и потащит к врачам.

А врачи – Трея з н а л а, не помогут.

Еще маленькой девочкой, Трея поняла – у нее особенный, чувствующий ум. Не в том смысле, что особенный-особенный, эксклюзивный. Нет. Просто работает по-другому. Не так, как у остальных.

Трея с детства ч у в с т в о в а л а умом, или з н а л а чувствами. Это сложно объяснить, и еще сложнее понять, насколько мучительно такого рода з н а н и е. Сколько себя помнила, Трея считала себя живым и подвижным потоком, импульсом ума, который не находит себе применения.

Как электрический ток, которому нужно войти в проводник, наполнить его собой, просто чтобы жить. Быть. А без этой формы для наполнения Треи как будто не существует.

Встретив Алекса, Трея радовалась, как ребенок в предвкушении подарка. Она ждала, ч у в с т в о в а л а, что нашла, наконец, свой дом. Свое пространство, в которое сможет, наконец, войти, и... И ничего. Будет просто радоваться и танцевать. Любить. Она думала, что нашла свою форму. Ей даже снилось несколько раз, к а к они с Алексом любят друг друга. Она – красная, светящаяся, он синий, плотный, почти черный. Она впускает его в себя, и таким образом, попадает внутрь него, и нет больше отдельно существующего потока под странным земным именем "Трея" – есть некий эгрегор, существующих в четырех измерениях, некая с и л а, властная над временем и пространством.

Такие вот странные сны.

Которые психологи записали в "завышенные ожидания".

А вообще Трея много думала, пожалуй, даже чересчур много. И очень надеялась на Алекса...

Тем страшней было разочарование.

К тридцати годам Трея так и не научилась жить со своей тайной. Максимум, чего она достигла на поприще войны за существование – мастерски маскировать боль.

З н а т ь, что ты другая, и катастрофически бояться себя выдать.

Вообще-то, почти всегда удавалось держать мыслительный поток под контролем, но время от времени что-то шло не так, и в такие моменты Трея задумывалась, так ли уж удается себя контролировать?

А может, это мираж, иллюзия контроля?

Скорее импульс странного чувствующего ума живет своей жизнью, когда затихает, когда протестует против чего-то, ему одному понятного.

В такие моменты Трея предательски срывается, скатывается в психические расстройства, в приступы необъяснимой тревоги и даже паники, беспочвенные страхи и ожидание грядущей беды.

Хуже всего, что окружающим объяснить то, что она чувствует, з н а е т, невозможно. Знаем, пробовали.

В лучшем случае, советуют "забить", "не заморачиваться", в худшем – выписывают антидепрессанты, которые не помогают, делают тупой, тормозят мыслящий поток, и он начинает б о л е т ь.

Поэтому Трея и скрыла встречу от мужа. Все равно з н а е т, чувствует, что тех двоих уже нет в Луноходе, а значит, и странная и неприятная ситуация не повторится, и нет смысла говорить об этом.

*

– Ну, как настроение? – Алекс встретил Трею счастливый и взбудораженный. Весь в предвкушении долгой, интересной работы.

Трея не успела ответить, как техно-джаз оборвался на проигрыше, динамик осторожно и как-то торопливо кашлянул, после чего из него донеслись тянущиеся, словно нарочно издевались над слушателями, интонации:

– Уважаемые посетители Лунохода! Убедительная просьба потерять спокойствие и сохранять панику. Да! Это именно то, что вы подумали. Ограбление и похищение, мои поздравления!

Неожиданная тирада сменилась резким, кашляющем смешком.

– Что за дурацкая шутка? – Алекс огляделся по сторонам. – И где все роботы?

Доктор археологии перевел взгляд на жену, и во взгляде этом сквозила робкая беспомощность, как иногда с ним случалось, когда вдруг снова чувствуешь себя мальчиком, которого запросто лишают сладкого и мультиков.

Трею колотило. Черным стремительным смерчем обрушившийся приступ паники более чем красноречиво вопил, что не шутка.

– Роботы парализованы, – беспомощно прошептала, с мольбой глядя на мужа, и тот ничуть не удивился, что она знает. Привык к вспышкам совершенно необъяснимой интуиции жены за одиннадцать лет брака.

В зал вбежали трое служителей, двое людей и один фиксианец, с трясущейся, словно от страха, охапкой скафандров. Скафандры были спасательные, на один раз. Воздух в таких всего на пару часов, не больше. Чудо современной науки хранится на случай экстренных ситуаций в общественных заведениях на лунах и планетоидах с нестабильной или отсутствующей атмосферой. Места занимает – минимум, в производстве дешевое, изготавливают такие скафандры из биологически синтезируемого волокна фикнианского хлопка. Ткань по истечении нескольких часов самопроизвольно разлагается и утилизируется, совершенно бесследно.

Туристы, побывавшие на Фикне, даже шутят над друзьями: привозят обновку из тамошнего хлопка, и стоит такую извлечь из специального контейнера и надеть, как под воздействием температуры ткань начинает зреть. В прямом смысле слова. Вызревать.

А после так же стремительно истлевает. Исчезает.

Особенно пользуется спросом среди туристов-шутников фикнианские бикини. Правда, дарить такой подарок можно, когда уже покорил свой пик Арктшассы, и не слишком дорожишь вторичным восхождением. Потому что потом, если у твоей пассии чувство юмора развито слабо, не факт, что останется шанс. На покорение.

– Что происходит? – поинтересовалась у замершего робота с погасшими лампочками глаз миловидная худенькая девушка в коротком черном платье. Совсем молоденькая, даже юная.

Трее больно смотреть на девочку, и она отворачивается. С девчонкой скоро, очень скоро произойдет беда.

– Это шутка? – судя по широкой груди и тонким ногам, марсианин земного происхождения.

Почему мужчины реагируют одинаково? Ну, кто станет так шутить!

– Имейте ввиду, мы будем жаловаться на несовершенство сервис, – в унисон заявили через ультра-переводчик две головы на тонкой гривастой шее, – наверно, гость, из какой-то соседней галактики.

– Учебная тревога?

– Нападение?

Служителей буквально засыпали вопросами, пока те раздавали скафандры присутствующим.

– Пожалуешься, урод, как же, – буркнул самый маленький и злой, яростно озираясь в сторону выхода.

Тот, что постарше, поднял вверх длинную худую руку, призывая к спокойствию. Дождавшись, пока все замолчат, сообщил:

– На наш уровень Лунохода атака. Выходы и входы блокированы, охрана бессильна. Нападающие угрожают разбить купол в случае оказания сопротивления. Быстро, без лишних разговоров надевайте скафандры. Это все. Все, что мы можем. Пытаемся выиграть время, – голос говорившего дрогнул.

Спасательный скафандр облепил Трею второй кожей. Тонкое мутноватое стекло шлема она не спешит опускать, экономит резерв воздуха.

Черная дыра нас дернула забираться на самый верхний уровень Лунохода, с досадой подумала Трея. Остальные уровни защищены куполом, а нам, видите ли, приспичило любоваться лунным пейзажем. Не налюбовались за три месяца.

Алекс обнял жену за плечи, притянул к себе.

Если обычные грабители, им повезло. Хуже, если тро-всы или другие пигмеи.

Или теракт?

А может, похищение с перспективой выкупа? Хотя, чего гадать, скоро узнают.

Пираты атаковали стремительно и одновременно, с разных сторон.

К прозрачному куполу верхнего уровня Лунохода пришвартовалось сразу четыре шаттла. Маленькие, юркие, почти истребители. Скорость таких за счет размеров и маневренности в десятки раз выше скорости спасательного крейсера.

Из четырех верхних люков на силовых, невидимых тросах стремительно спускаются черные силуэты. Такие же силуэты вбегают через блокированные ворота.

Не пигмеи, с облегчением сообразил Алекс. Просто ограбление. Или... Действительно, похищение?!

Перевел взгляд на жену. Трея бледная, как смерть, стоит, прижавшись к нему, ни жива ни мертва, пустой, отсутствующий взгляд скользит по черным стремительным фигурам нападающих.

Быстро, грубо, решительно, помогая себе бластерами, пираты согнали пленников в середину зала.

– Баб первыми грузить, – скомандовал плечистый, с аккуратной бородкой без усов. Небольшого роста, коренастый, лоб в морщинах.

Смысла нет мысленно составлять голо-робот, подумала Трея. Наверняка на всех биомаски.

– Всех, что ли? – с сомнением оглядел шеренгу пленников тот, что повыше ростом.

Помощник, правая рука, решил Алекс.

– Нет. Эта и эта старые, – раздались два выстрела один за другим, и на графитовый пол неловко осели пышногрудая туристка с Весты, чуть не по глаза закутанная в покрывало, отчего скафандр на ней неловко топорщился, и сухонькая старушка в розовом брючном костюме, таком ярком, что просвечивал даже скафандр.

– Двухголовый урод тоже ни к чему, – раздался еще один выстрел, и тяжелое тело обвалилось на пол.

Трея вцепилась в руку мужа. Она уже з н а л а, к а к им не повезло. Их похищают не с целью выкупа, а с целью насолить Альянсу. Пираты идейные, политические. Террористическая организация из бывших Автономных.

– Совсем сдурел?! – опешил тот, что повыше. – А если тетки дорого стоили!

– Не в цене дело, – цинично дернул ртом с бородкой. – Сгоняй.

Алекс, миленький, только молчи, только не сопротивляйся, – умоляла мысленно мужа Трея. Если не отпустишь мою руку, они тебя убьют.

Но Алекса опередил фестерианец, внешне ничем не отличавшийся от землянина, кроме как чересчур высокими скулами.

– Позвольте, – решительно обратился к пиратам. – Я – известный футболист, за меня заплатят такой выкуп, что здесь на всех заложников хватит...

Короткий, в упор, выстрел не дал фестерианцу договорить. Так и осел на пол с выражением крайнего удивления в сиреневых глазах.

– Футболист, – довольно усмехнулся тот, что с бородкой. – Чем больший резонанс получит дело, тем лучше. – Кто-нибудь еще хочет высказаться, господа? Может, среди присутствующих еще есть известные спортсмены, ученые, врачи? Школьные учителя, на худой конец?

***

Раки

Йор, луна Сьерра-Алквиста

"Неприятно вспоминать первые дни в Йоре, но я попробую.

Как говорится, с большего...

Чистый уютный трактир с пластиковой, под резную, вывеской "Гости Системы" привлек гостеприимной атмосферой.

После того, как..."

– Лист вырван, – нахмурилась Дора. – Ладно, что там дальше...

"– Днем бегаешь с подносами, ночью, если повезло, получаешь честную прибавку к жалованью. Тут не звери работают, забирают всего половину, – круглолицая Ратьяна вводила меня в курс, одновременно торопливо выставляя на стол тарелки. – Ума много не надо. Улыбайся поширше да ресницами блымай почаще. Гости это любят.

Я ошарашено блымала. Не до улыбок, честное слово.

Ратьяна за руку увлекла меня на кухню, когда услышала, что ищу место прислужницы, опыт работы на кухне и в огороде есть.

А выходит, трактир "Гости Системы" ничем не отличается от Постоялого дома, где я выросла. Только здесь в роли "девочек" прислужницы. Называется экономия на кадрах.

– Спасибо, Ратьяна. Мне не подходит.

Поселенка уставилась на меня с недоверием, как на мышь в поставленном на пульт амбаре.

– Это как это, не подходит?

Я даже отвечать не стала. Молча вышла. Не слушала, что мне вслед кричали. И что про меня кричали, не слушала.

Бегом юркнула за угол, показалось, что вслед за мной выскочили... Не знаю, оставаться проверять не хотелось, хотелось уйти быстрее от неприятного места, и вот, с размаху налетела на какого-то дяденьку в юбке. Сильно налетела, чуть с ног не сбила.

Наверно, дело в моем маленьком росте. Дяденька в юбке пастором оказался. И вот, пастор этот в сиреневой рясе, принял меня за ребенка. Иначе как объяснить, что больно схватил меня за ухо и рванул вверх.

Я вообще плакать не люблю, не привыкла, и что-то не то каждый раз происходит, когда я плачу.

Но тогда так обидно стало. Вот до слез обидно.

А еще как назло шапка с головы слетела, коса выпала.

– Так ты еще и девка? – пастор не торопился отпускать ухо, но хотя бы не тянул так, словно оторвать собирается. Но все равно обидно. – А я думаю, какая нежная нынче пацанва пошла.

Я хотела отмолчаться, как всегда, поворчал бы и отпустил. Ну, может, пару раз дернул бы за ухо, для профилактики. Но тут некстати вспомнилось, что со вчерашнего дня ничего не ела, и как ночью еле спаслась от стаи бродячих собак, после того, как чудом унесла ноги от толпы страшных, пьяных, поющих неприличные песни, людей – один в один "гости" Кэтти...

Стоило ради такого счастья в городок сбегать, чего-чего, а такого непотребства и в родном поселении предостаточно.

Не думала, что запинаясь, захлебываясь в слезах, слово за слово, выложу незнакомому пастору все – и то, что вторую неделю в городе, а работу никак не найти, и про все эти преследования, и что какой уже был трактир по счету, а и там обязательно спать с "гостями"...

А деньги давно, почти сразу же, закончились, и заработать негде, а ведь вся надежда была на городок.

– А в поселении твоем что? – пастор отпустил ухо, можно было убежать в любой момент, но почему-то не бежала. – Ты откуда, девочка?

– Из Верхней Невады, – соврала я. – Как самая старшая из семьи, решилась на заработки. У нас с работой туго. С оплатой еще хуже.

– Да, я был в обеих Невадах. Где ты там жила?

– На пересечении центральной и южной улиц, Мэйн и Шорт. У нашей семьи небольшой, но крепкий еще дом такой, с красной крышей, – на этот раз легенда была продумана куда лучше.

– Старшая, говоришь?

– Мне шестнадцать, – прибавила себе год.

– Ишь ты, – кивнул он. – А что умеешь?

Я з н а л а, что не из спортивного интереса спрашивает, и честно перечислила свои обязанности по дому. Немного преуменьшила, не стала говорить, что я сильная – двухэтажный дом вымою, и еще на парники сил хватит, и на ужин на двадцать человек.

– Как тебя зовут?

– Раки, – ответила я. – Решила, что так будет проще, и на вранье не подловить.

– Пойдем-ка, Раки, – позвал он. – Да не бойся ты. Вижу, что девчонка не испорченная, если не притворяешься. Меня, кстати, мистер Смолл зовут. Можешь звать пастор Смолл.

Так я встретила пастора Смолла.

Мистер Смолл не злой совсем, как могло показаться с первого раза. Он потом признался, что отодрал меня за ухо тогда потому, что "адски болел сустав", в который я впечаталась со всей дури. Его выражение, если что, не мое! Но стоило мне начать "свое мокрое дело", как боль чудесным образом прошла, и пастору стало стыдно. Ага, чудесным, как же!

Никогда не знаю, что случится, если заплачу. Каждый раз сюрприз. Один раз дождь идет, другой – цветы во всем доме вянут. Я не связывала раньше слезы и происшествия. Но все-таки стараюсь плакать только в самых непредвиденных ситуациях.

Мне кажется, когда я плачу, то исчезаю и срочно ищу, куда войти, чтобы появиться.

Так себе объяснение, но это правда.

Вот и тогда, когда больно было и обидно, и этот пастор, такой большой, толстый, горячий... Такой злой. И так несправедливо злой. Я тогда сильно о нем подумала, а у него сустав выкручивать перестало. Целых двадцать лет бедро болело, он и пастором стал из-за этого, а не фермером, как отец хотел. Но на ферме сила нужна. А где ее взять.

В общем, он вылечился тогда. Много раз меня расспрашивал, как я это сделала. Я усиленно включала поселенскую дурочку, благо и стараться сильно не надо, говорила, понятия не имею, о чем он.

Кэтти меня пугала в детстве – буду реветь, скажет старосте, что в доме ведьма. И меня сожгут.

Это после того, как я слезами настоящее наводнение на кухне устроила. Кэтти единственная, кто знает обо мне правду. О том, что что-то такое, чего надо бояться, во мне есть. Спасибо, кстати, что так запугала своим угрозами, что волей-неволей, а научилась держать дурь при себе.

Пастор Смолл тогда привел в аббатство, сам пошел со мной на кухню, проследить, как накормят. Или не терял надежды выведать все-таки, что произошло – и вправду ли я сотворила чудо, и как это получилось.

– Пастор, – сказала тогда. – Наверняка это сделал ваш Лорд. Вы же пели ему псалмы много лет.

– А в какого Лорда веришь ты, Раки?

Я пожала плечами. Не помню, чтобы у меня вообще было время ходить в поселенскую богомольню и читать приходские книги.

Я до дома Полстейнов читала чуть ли не по складам.

В аббатстве оставаться было никак нельзя. По половому признаку. Такие у них правила.

Оказалось, одна из прихожанок искала няню и помощницу – четверо детей, скоро должен родиться пятый, вот ей и понадобилась подмога. Когда пастор сказал о месте, я скакала от радости.

Но радость была недолгой.

Хозяйка, полная, преждевременно увядшая женщина, чем-то на Селену похожа и на Кэтти одновременно, только в длинном белом платье, очень в пышном, и в чепце с лентами, даже не взглянула в мою сторону.

Из пятерых претенденток выбрала женщину лет сорока, сутулую, немного хромую, с чуть скошенным на сторону лицом.

Пастор расстроился за меня немного, но и ему было понятно, почему так.

– Что ж, – развел толстыми руками. – Больше мест сейчас нет. В женский монастырь пойдешь?

– Монашкой? – ахнула я.

– Так тебя и взяли монашкой, – покачал головой пастор. – На кухню работать. Только там почище, чем в твоем поселении будет, смотри.

Чище чем в моем не будет, решила я.

И согласилась.

К слову, я оказалась единственной, кто согласился из четырех оставшихся кандидаток. И вскоре узнала, почему.

Работы на монастырской кухне оказалось даже больше, чем дома у Кэтти. Подъем совсем ранний, задолго до первых петухов. Отход ко сну – сильно за полночь.

Первое время уставала так, что несколько раз засыпала прямо на кухне, замешивая тесто на ночь. За это меня больно оттаскали за косу. Хорошо, до слез не довели.

Потом привыкла.

Работа, не смотря на всю святость места, была адская, и понятно стало, откуда у пастора вообще взялось в обиходе это слово.

Одно было хорошо – здесь никто не звал "дочерью шлюхи", "отродьем", "ведьминым корнем". Молоденькие послушницы даже прозвали ундиной, из-за волос. Правда, называли так, когда старшие не слышали. А то ведь сказки под запретом богомольни.

И в дверь никто по ночам не скребся. Мужчин там не было. В комнате стояло четыре двухъярусных кровати, а жило девять человек. Мы с Элли, такой же маленькой и худой, как я, на одной кровати спали. Тесно, но теплее, чем остальным.

Про монастырь рассказывать нечего. Не потому, что там ничего не происходило, а потому что мы, монастырские прислужницы, не успевали ни в чем участвовать. Каждый новый день так напоминал вчерашний, что говорить о них всех лишне.

Пожалуй, хуже всего было то, что в монастыре не платили. Совершенно. Одевали в серую монастырскую форму, да. Кормили, конечно. Не сказать, чтоб жирно, но жить можно. Но вот не платили прислужницам принципиально.

– Знаю, Раки, на заработки приехала, – сказал пастор Смолл. – Ты потерпи. При первом же удобном случае найду тебе хорошее место, вот увидишь.

*

– Что за манера игнорировать даты! – пробурчала Дора, перелистывая страницу, и Эльза кивнула. Дневник это или претензия на мемуары! Ведь, судя по цвету чернил, начала она недавно.

Миссис Полстейн не знала, что эта версия "дневника" была третьей – в ней Раки подытоживала все, что с ней произошло. В книге по практической психологии, из библиотеки дома Полстейн, советовалось описывать свою жизнь в виде художественного рассказа. Это должно было позволить Раки "эффективно абстрагироваться от пережитых травм и стать другим человеком".

А Раки очень хотела стать другим человеком. Тем более, что человеком никогда себя не ощущала.

"Первый удобный случай случился через год.

Тогда же этот бесконечный монастырский день закончился.

Пастор меня забрал и отправил на собеседование в дом Полстейнов. И меня сразу взяли.

Оклад положили в две монеты в неделю. Учитывая, что здесь выделили новую, по моим меркам пошитую форму – два длинных темно-серых платья, одно теплее, другое полегче, два фартука, серые ленты для кос, коричневые туфли для дома и кожаные ботинки для рынка, и шерстяной плащ еще, условия для меня шикарные. Таких вещей у меня отродясь не было.

Но главное, появилась драгоценная возможность читать.

И писать, вот же я пишу!

В монастыре спать отвыкла, а здесь хозяйка разрешила бывать в свободное время в библиотеке. Не такая огромная, как в монастыре, но куда интересная!

Итак, население дома:

Хозяйка, Дора Полстейн.

Очень ее боюсь и одновременно люблю за ней смотреть, когда не видит. Статная, высокая, красивая. Такая, достойная одним словом.

Муж хозяйки, хозяин, мистер Полстейн.

Его вижу редко. Веселый, невысокий, с пузом и щеткой усов на красном лице. Хозяйка его презирает, но она всех презирает, такой у нее характер.

Экономка, мисс Эльза Эштон.

Ей в помощь меня и наняли. Строгая, даже придирчивая, очень ворчливая. Сперва по пятам за мной ходила, боялась, что сделаю что-нибудь не то. Схвачу ценную вазу и разобью, да. Не верила, что умею. Знала бы, сколько работы было в поселении, и какая тяжелая работа в монастыре!

Потом успокоилась. Ворчать, правда, не перестала. Но свою работу, в виде подготовки списков для занесения в домовую книгу, на меня с удовольствием переложила. А я и не против.

И все бы ничего. Здесь у меня райские условия. Своя комната, в которую никто не заходит. Именно комната, а не чердак и не подвал.

Хозяйка, хоть и не снимает непроницаемую маску с лица, но я ей, как будто, нравлюсь. Все думала, кажется, просто она сама по себе такая – достойная, справедливая женщина. Но вчера подозвала меня, и молча протянула розовый сверток, с лентами, такими украшают покупки в дорогих магазинах. Я видела.

Я сначала подумала, что она мне свои покупки сует, что-то с ними сделать надо – постирать или отгладить.

Присела, взяла, и тут миссис Полстейн припечатала:

– Это тебе, Раки. Ты говорила, у тебя день рождения весной. Вот, подарок от меня.

Я так удивилась, потому что мне никто ничего никогда не дарил, что стою, глупо глазами хлопаю, сказать ничего не могу.

В глазах щиплет невозможно, губу закусила. Понимаю, поблагодарить надо, хотя бы спасибо сказать, а не могу.

Дора Полстейн поближе подошла, взяла прохладными пальцами за подбородок.

– Когда глаза на мокром месте, еще больше на ундину похожа, – и улыбается.

Меня и здесь из-за волос русалкой прозвали.

Я, Дорогой Дневник, знаешь, что думаю?

Хозяйка очень уж по сыну своему скучает, его год как нет, слышала, в Академии Торговой Гильдии, что на соседней луне. Сьерре-Бргастрауте, язык сломаешь.

А я не то что заместо дочки ей, но заместо куклы точно.

Нечасто, но балует меня подарками – то щетку для волос, то зеркальце, то новое покрывало, подарит. Но такого роскошного еще не было.

В свертке оказались две сорочки: одна голубая, другая розовая, с бантиками, лентами, кружевами. Белоснежный, в кувшинках, халатик. И, стыдно о таком писать, но ведь дневнику можно, два комплекта белья. Кружевные трусики, такие тонкие, что страшно прикоснуться. А лифчики мне большеваты. И розовые пушистые тапочки.

Понятно, что для дома у меня удобные кожаные туфли, но ведь в моей комнате могу ходить, как хочу? А хочу во всем этом великолепии, решено!

Никогда не была так счастлива, как в доме Полстейн!

*

Счастлива... Да, была.

До недавнего времени.

Мою беду зовут Жоржи.

Точнее, Жорж. Какой он мне, черная дыра меня раздери, "Жоржи"?

Это сын хозяев, он вернулся с учебы, из Академии Торговли. Той, что на соседней луне.

Хотя у меня создалось впечатление, что "Жоржи" никуда и не уезжал: так часто слышала этот год его имя. Жоржи то, Жоржи се, Жоржи смелый, Жоржи красивый, Жоржи умный, Жоржи думает дом построить, Жоржи...

Портретами "Жоржи" увешан если не весь дом, то спальня и будуар хозяйки, точно.

Я нисколько не задумывалась, как моя жизнь изменится с приездом этого самого "Жоржи", я была слишком занята работой по дому днем и книгами, тетрадью, ручкой, стилизованной под гусиное перо – ночью.

Слишком счастлива.

Оказалось, зря.

Я не чувствовала приближения беды, я в первый раз была счастлива и спокойна. Страх, что сбрасывает с кровати ночью, сжимает грудь ледяными тисками днем, давно стал частью меня самой, но впервые. А зря. Мне следовало заранее позаботиться о пути отступления.

Но я как насекомое, ведущее беззаботную вольготную жизнь в стихотворении некого мистера Крылова.

Итак, "Жоржи".

Неделю назад весь дом ждал его приезда из Академии.

Дом, собственноручно выдраенный мной, благоухает как клумба после дождя: он украшен цветами и нарядными лентами так, что с виду похож праздничный торт.

Миссис Полстейн собственноручно помогала украшать дом и комнату сына. Под ее руководством все ходим нервные и взбудораженные, даже дамы из цветочного агентства.

Мистер Полстейн хмурился, когда портрет Жоржи в полный рост въехал в гостиную, по-хозяйски взгромоздился на комод, в ужас какой нарядной рамке, покрытой красным лаком, и пафосно задрал нос в окружении самых дорогих цветов – аломейских кувшинок, у меня такие на халатике вышиты.

Хозяин на такое самоуправство поморщился, и даже обронил что-то вроде – не заслужил пока таких почестей маленький сук, или как-то по-другому, я не запомнила, они с миссис Полстейн говорили на галалингве, не думали, что поселенская девчонка знает межгалактический язык с детства.

Миссис Полстейн ответила ему таким тихим и нежным тоном, что хозяин только больше нахмурился, но ничего не сказал. А у меня возникло впечатление, что говорила хозяйка с портретом, не с хозяином.

Жоржи должен был приехать утром, рейсовый корабль с Мирсы (это одна из планет нашей системы, она по дороге на Сьерру-Бргастрауту заезжает) прибывает в шесть утра, от космодрома до Йор два часа ехать.

Но не приехал. Ни утром, ни днем, ни вечером.

В одиннадцать изрядно перенервничавшая хозяйка разрешила-таки нам с миссис Эштон идти спать.

Но все-таки в тот день, вернее, ночь, я увидела "Жоржи".

То есть сначала услышала пьяную ругань, женский визг, пьяное хихиканье. Даже решила сквозь сон, что я в доме Кэтти, и так сильно при этом испугалась, что вскочила ошпаренной курицей.

Сижу, сердце колотится, как сумасшедшее, а сообразить ничего не могу. Внизу крики, очень на скандал похожие.

Причем кричит мистер Полстейн, и ругается так, что пьяным поселенцам далеко, голос злой, таким хозяина вовсе не помню. Голос миссис Полстейн непривычно мягкий, тоже такой ее не видела. Она как будто даже плачет, и просит всех успокоиться. Привычным ледяным равнодушием и не пахнет.

В унисон с их голосами раздается издевательский смех и пьяное женское хихиканье. Вперемешку с икотой почему-то.

А потом совершенно неожиданное:

– Раки! Раки, где ты, девочка?! Срочно, капли, мои капли, срочно!!

Я, как была, даже волосы заплести не успела, в розовой ночной рубашке, на нее только халатик в красивых алых, с голубым лилиях успела накинуть, помчалась, как говорят в Какилее, с места в карьер. Чуть ступеньки носом не пересчитала.

Потому что за последний месяц выучила – капли – это серьезно.

Миссис Полстейн заболела, правда, чем – непонятно.

По мне так, нервы это все, очень уж хозяйка "Жоржи" своего ждала, ну да я не лекарь.

Но несколько раз по ночам я прямо к ней в спальню бегала с этими самыми каплями, а то нельзя. Опасность какая-то. Не знаю, думала, бессонница. Ну и от безделья мается человек. Но имеет право вполне, в своем-то доме.

– За капли мои ты отвечаешь, – сказала хозяйка, – Эльза пока доковыляет...

И ведь не поспоришь.

А тут сразу поняла, нервное, раз она меня посреди семейного скандала зовет.

Скатываюсь по лестнице – вид, наверно, тот еще, сорочка со сна мятая, волосы всклокочены, халат на бегу запахнуть пытаюсь одной рукой, а в другой – пузырек с каплями.

С моим появлением все замолчали. Прислужница все-таки, стыдно при мне ссориться.

Я так растерялась, что смотрю только на миссис Полстейн. Краем глаза только отметила, что в комнате несколько человек. И запах, да. Запах, который я услышала, заставил передернуться и даже брезгливо сморщиться. Наверно, если бы не Дора Полстейн с ее недомоганием, я бы очень испугалась. Потому что опять почувствовала себя дома. И хуже этого чувства быть ничего не может.

– Раки, милая, – томно пропела хозяйка, прижимая холеные пальцы к вискам. – Ну, где же ты ходишь!

И вправду, где? В три-то ночи. Явившись, между прочим, по первому крику!

Руки Доры Полстейн дрожали, пришлось помочь. После принятых капель стало легче.

– Нет-нет, Раки меня проводит, – тоном умирающего прошептала миссис Полстейн мужу, который подхватил было ее за талию. – От твоего одеколона кружится голова.

Голова от одеколона кружится? Это что-то новое. Видимо, так и сам мистер Полстейн думал, когда нахмурился, и склянку с каплями у меня отобрал.

Я обняла миссис Полстейн за талию, она оперлась мне на плечи, рука у нее была горячая, мягкая и чем-то сладким пахла, и мы двинулись вверх по лестнице.

Вслед нам раздалось:

– Мне это снится? Это еще кто?

Хозяйка замешкалась немного, а я непроизвольно оглянулась.

Это была моя первая, и, к сожалению, не последняя встреча с "Жоржи".

Я узнала его сразу, только вид сейчас был не такой галантный, как на портретах. Помятый очень. Даже сильно помятый.

Хозяйка повторяла постоянно, что у "Жоржи слабое здоровье", "Жоржи надо беречь", и все такое. Может, кого-то можно обмануть в таких вещах, но не меня.

Я-то выросла в доме Кэтти. И точно знаю, что синяки под глазами, опухшие, съехавшие щеки, запавшие глаза, как ножом прочерченные складки от носа до губ – следы не усталости, а пьянства.

С портретов-то "Жоржи" гордо и презрительно, точь-в-точь миссис Полстейн, смотрит на окружающих чисто выбритым, с идеальной прической, на одежде – ни складки. А сейчас – недельная небритость, тусклый взгляд, сальные, слипшиеся пряди волос. Сомнительной свежести сорочка... Костюм, бесспорно, дорогой, но местами, то ли порванный, то ли пропаленный...

Стоит, качается, видимо не вполне понимает, что происходит. По бокам от "Жоржи" две "девочки" – профессию этих я вычислю сразу. И пусть эти еще юные, свежие, да и одеты дорого и помпезно, и вообще, как "девочки" не выглядят, но я таких сразу распознала. Запах у них особенный. Ни с чем не спутаешь.

Я только на секунду обернулась, но успела заметить, как в тусклом, мутном от выпитого, взгляде, загорается огонек ясности. Или интереса?

– Бегом в свою комнату, – хрипло сказал хозяин. – А вы – брысь отсюда.

– Да, дамы, – немного заплетающимся языком неожиданно согласился с отцом "Жоржи". – Время, сами видите, позднее. Спасибо, что проводили. Жаль, не могу ответить на любезность тем же...

– Вон, – рявкнул мистер Полстейн, и это было последним, что я слышала.

Стоило нам скрыться из виду, как поступь миссис Полстейн вновь обрела твердость, хозяйку перестало вести в сторону. Наверно, капли подействовали.

– Иди спать, Раки, – сказала привычным холодным тоном, и немного подтолкнула меня в спину. – Спасибо.