Текст книги "Замок Саттон"
Автор книги: Дина Лампитт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц)
Через мгновение испуг прошел, когда в серебристом свете она увидела двух влюбленных, в обнимку возвращавшихся во дворец. В высоком юноше она узнала Гарри Перси, а в прижавшейся к нему хрупкой фигурке Анну Болейн. Но, к ее ужасу – а ей вовсе не хотелось стать свидетельницей этой сцены, – они остановились у дерева, за которым она укрылась, и Гарри повернул девушку к себе.
– Анна, моя любимая колдунья, – произнес он, и леди Вестон подумала, как поэтически выражается этот нескладный потомок Нортумберлендов, чей предок и тезка сражался при Азенкуре. Он почти поднял девушку над землей, склонив голову, чтобы поцеловать ее. Восторженность, с которой их тела слились воедино, сказала Анне Вестон о многом. Это не был придворный флирт с притворной страстью, призом игры в которую становилась постель; то была пара настоящих влюбленных.
Она почувствовала истинное облегчение. Анна Болейн показалась ей странной девушкой, и намного спокойней было думать о ней как о благополучно вышедшей замуж и исчезнувшей с глаз долой в Нортумберленде. Смутившись, она увидела, как руки Гарри интимно скользнули на грудь девушки. Выражение радости на лицах обоих было слишком впечатляющим, чтобы наблюдать за ними. Леди Вестон отвернулась, но услышала, как Анна Болейн произнесла:
– Нет, Гарри, нет!
– Но я так люблю тебя, – ответил он.
Леди Вестон подняла взгляд, поразившись. Значит, юная Болейн вовсе не придворная шлюха, как ее сестра. И Гарри совсем не стремился воспользоваться благоприятной ситуацией, так как он не стал настаивать, а просто поцеловал темные волосы, струившиеся в его больших руках, как теплый шелк. В этом неземном свете, с раскосыми глазами и лицом, светившимся от любви, Анна Болейн выглядела настоящей красавицей. Леди Вестон не удивилась, увидев щеки Гарри Перси мокрыми от слез. Несмотря на всю его неуклюжесть и силу, в нем явно жило чувствительное создание, и эта девушка-фея глубоко тронула его.
В августе сэр Ричард отбыл во Францию с войском из нескольких тысяч солдат под командованием шурина короля Чарльза Брэндона, герцога Суффолкского, и за закладкой фундамента поместья Саттон Анне пришлось наблюдать самой. В сентябре, когда листья на деревьях стали золотиться и краснеть, она поехала туда в сопровождении старшей дочери Маргарет и двух слуг. Рабочие трудились под неусыпным надзором да Тревизи, стоявшего с засученными рукавами, изучавшего свои планы и иногда чертыхавшегося по-итальянски.
Увидев, что верхом на лошадях приближаются хозяева, он попытался напялить свой камзол, но леди Вестон замотала головой и попросила не церемониться. Он приветствовал их в своем рабочем одеянии, целуя пальцы женщин и бормоча «Госпожа… Прекрасная сеньорина…». Он был невысокого роста, с черной бородкой, ловкими и, красивыми руками. В одном ухе у него сверкала серьга с бриллиантом. До Анны дошло, без излишней лести самой себе, что его итальянская кровь вскипела от лицезрения как матери, так и дочери, и если бы они были не столь высокого происхождения, он с радостью принялся бы обхаживать их обеих. Но в данном случае он ограничился только выразительными взглядами сверкающих темных глаз. И хотя за ним закрепилась репутация знатока и ценителя женщин, его принимали при дворе за его чрезвычайную одаренность искусного зодчего.
Анна зачарованно слушала его рассказ о поместье Саттон и о том, как по его проектам будет возведен их дом, величественный и прекрасный.
– Это будет необыкновенно ново, госпожа. Один из первых господских домов без оборонительных сооружений. Никакого рва с водой, ничего. Я собираюсь отстроить для вас дом, который простоит много веков и будет восхищать взор каждого, кто хоть раз увидит его.
Он сложил большой и указательный пальцы и восторженно чмокнул, бросив при этом мимолетный взгляд на Маргарет.
– Дом будет напоминать женщину – Теперь он кланялся Анне. – …прекрасную во все времена. Восхитительную в расцвете, и… – тут он снова повернулся к Маргарет, – …в своем первом цветении.
Леди Вестон увидела, как дочь вспыхнула от смущения. Про себя она отметила, что надо поговорить с Ричардом о юном Уолтере Деннисе. Вполне подходящая партия для дочери. Она не заметила, как быстро летит время. Ведь Маргарет уже шестнадцать, а Уолтер старше ее на два года.
«Им пора встретиться вновь, – подумала Анна. – Им надо устроить встречу, как только Ричард вернется после французского похода»
Но тут ход ее мыслей был прерван. Маргарет, покрасневшая как роза, произнесла:
– О, сеньор да Тревизи, мне так не терпится увидеть его построенным. Сколько времени потребуется на это?
– Для окончательного завершения, – два года.
– Неужели нельзя поскорее? Мама, разве тебе не хочется побыстрее увидеть его?
Маргарет, чувствуя на себе пылкий взгляд итальянца, пыталась вновь вовлечь мать в разговор, но леди Вестон колебалась, и оба – и девушка, и да Тревизи – заметили это.
– Что-нибудь не так в моем плане, госпожа? Вы молчите. Что вам не нравится, прекрасная сеньора? Для вас я готов изменить план дворца.
Маргарет ответила вместо матери:
– Я знаю, в чем дело. Маме приснился ужасный сон об этом месте, и она чего-то боится.
Да Тревизи вытер лоб рукавом рубашки.
– Мне тоже снится каждый дом, который я строю. В моих страшных снах мне чудится, что они могут рухнуть!
Анна не ответила улыбкой на шутку, поэтому итальянец тотчас изобразил серьезное выражение на лице.
– Госпожа! Я не обращаю на них внимания. Половине построенных мною домов предшествовали дурные сны, или проклятие, или колдовство. Как-то раз я строил замок на острове посреди озера Камо. Княгиня, владевшая им, сказала мне, что сначала ей приснились кентавры, потом она снова видела их – якобы в конце концов они завладели островом. Она заставила меня построить для них специальный дом в саду и сама перебралась жить в него.
– Что случилось с ней? – спросила Маргарет.
– Она сошла с ума.
Да Тревизи расхохотался, и Анна могла поклясться, что его рука рванулась и пожала руку Маргарет, но через мгновение оказалось, что он просто ищет свой кружевной платок.
В октябре – во время ее двухнедельного пребывания при дворе – леди Вестон была поражена, услышав, что мадемуазель Анну Болейн изгнали и отправили домой в Гевер, в графство Кент. Более того, граф Нортумберлендский сам чуть ли не силой увез своего сына, Гарри Перси, домой, в пустынные владения Нортумбрии. Влюбленных разлучили навсегда, и, судя по слухам, вмешался сам Уолси, отругавший Гарри так жестоко, что юноша опять рыдал – на этот раз от отчаяния.
Странное подозрение укрепилось в уме леди Вестон, но она не могла его никому высказать, пока Ричард не вернулся из Франции в декабре с разбитым наголову войском. Как только он оправился от мрачного состояния из-за позорного поражения герцога Суффолкского, они стали горячо обсуждать любовную связь Болейн.
– Но почему, Ричард, почему? Казалось, она и Гарри так подходят друг другу.
– Кажется, он еще ребенком был обручен с леди Мэри Талбот – дочерью графа Шрусберийского.
– Но ведь такую помолвку можно расторгнуть. Вряд ли дело только в этом, но даже если бы и так, то зачем надо было вмешиваться самому кардиналу.
Лицо Ричарда, как всегда, ничего не выражало, но он мысленно вновь представил красивое крупное лицо короля, когда он танцевал с девушкой в роли Страстного Желания. Насколько подходящим теперь оказалось это прозвище!
– А ты уверена, жена, что Его Величество король просил кардинала вмешаться?
Анна кивнула с весьма самодовольным видом.
– Да, муженек, да.
– Тогда можно подумать, что, хотя король спит с ее сестрой, он не желает, чтобы Анна Болейн принадлежала кому-либо другому.
Вестоны переглянулись. Они еще не осознали до конца, что Англия сделала первый шаг к своей судьбе – шаг, который разрушит мир, но у них обоих мелькнуло дурное предчувствие.
– В глубине души я чувствую, что король не остановится, пока не заполучит ее себе, – сказала Анна.
– Похоже, так, – ответил Ричард.
Сколько раз в последующие годы он будет с горечью вспоминать этот разговор.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Пустота исчезла, и на ее месте явился дом. Среди «прелести лугов», как выразился Ричард Вестон, теперь стоял один из самых красивых замков Англии. Да Тревизи использовал лепные украшения из алебастра и розовый кирпич для наружного оформления, так что при утреннем солнце строение в Саттоне сохраняло чарующие краски рассвета. Несомненно, итальянец сдержал слово – он создал архитектурный шедевр, которым станут восхищаться потомки.
Сидя верхом на конях, в четверти мили от замка – на идеальном расстоянии, чтобы увидеть все сооружение и оценить проект в целом, собрались Ричард Вестон, Генри Норрис и сам да Тревизи. Архитектор, в честь приезда своего патрона специально приодевшийся в темно-фиолетовый бархатный костюм, с нескрываемым восторгом слушал их высказывания. Поместье Саттон возбуждало в нем непонятную радость в течение этих двух лет, с тех пор как он впервые поднес перо к бумаге и сделал первоначальные наброски квадратного господского дома без оборонительного рва с водой. Сочетание его итальянского романтизма и основательного подхода английских строителей рождало нечто необыкновенное. Он испытывал уверенность, что его запомнят именно благодаря этому творению. Он отбросил неприятную мысль о том, что когда-нибудь этот дом станет более знаменитым, чем его создатель. Но про себя отметил, что надо убедиться в том, указал ли сэр Ричард имя зодчего в необходимых документах. По крайней мере, его беспокоила мысль о том, что в будущем люди не будут точно знать имя архитектора замка Саттон.
– Настоящий шедевр, – произнес Норрис. – Да Тревизи, вы превзошли самого себя.
Итальянец развел своими маленькими руками и поклонился.
– Я бы сказал, что вы оказываете мне слишком много чести, сеньор, но в данном случае, мне следует согласиться. Я уверен, что пока поместье Саттон – самое прекрасное мое творение!
Ричард Вестон одарил его улыбкой, которую редко можно было увидеть на этом лице. Он был доволен. Замок воплощал все его надежды, сочетая в себе основательную прочность с определенным изяществом и красотой мысли; нечто неуловимое отличало его от всех других строений. Жена назвала его воздушным замком, а дочь Кэтрин – сказочным дворцом. Фрэнсис сказал:
– Он подходит тебе. У него благородный вид. Теперь не хватало только подходящего статуса, и в те дни это стало проблемой. С момента возвращения после неудачного похода во Францию в декабре 1523 года – почти восемнадцать месяцев назад – не было никакого продвижения по службе. Он усердно трудился на различных своих должностях, оставался в самых дружеских и сердечных отношениях с королем и кардиналом – но тщетно. В марте он прослышал, что в июне ожидается церемония пожалования титулов, на которой Генри Фитцроя, незаконнорожденного сына короля и Элизабет Тейлебуа, должны были провозгласить герцогом Ричмонда. Ричард знал, что и кое-кому еще собирались присвоить благородные звания, но никаких упоминаний его имени не долетало до его внимательно прислушивающихся ушей. Неужели он напрасно построил замок, подходящий для человека высокого звания?
Да Тревизи обратился к ним:
– Сэр Ричард, сэр Генри, позвольте показать вам кое-что еще. – И все трое направили коней к Привратной башне.
Мастера-резчики создали изумительные творения из резного камня и лепных украшений. Фантазия итальянца разгулялась: изобилие фруктов и цветов поражало воображение, а над аркой на семидесятифутовой Привратной башне красовалась группа обнаженных и улыбающихся крылатых купидонов, держащих венки из роз. Сначала, увидев их, Норрис был поражен. Это показалось ему верхом вульгарности, но при ближайшем рассмотрении он изменил свое мнение – в маленьких фигурках сквозила чарующая невинность. Сэр Ричард желал оригинального и получил то, что хотел.
К тому времени, когда он пересек внутренний квадратный дворик и приблизился к массивной двери, ведущей в Большой зал, Норрис уже откровенно улыбался. Кроме безнравственных амурчиков в лепных украшениях над дверью красовались инициалы «Р.В.» над рисунком бочки. Хитрый старый лис явно желал, чтобы все знали, кто владел этим изумительным произведением Ренессанса – даже опустившись до каламбура над собственным именем. Wes-tan! Он покачал головой и засмеялся.
– В чем дело? – Сэр Ричард посмотрел на него.
– Крайне оригинально, Ричард. Р.В. и бочка. Должен признаться, что никогда не видел ничего подобного.
– А замок?
– Великолепен!
И Гарри был искренен. Его нередко приглашали восхищаться и более скромными строениями, а здесь он созерцал истинно художественное творение зодческой мысли Ренессанса.
Норрис, как он сам признавался, был не слишком решительным человеком, частично от природы, а отчасти своим положением при дворе поощряемый к тому. И, хотя хотел бы быть свободнее духом, отважнее и решительнее в своих высказываниях, он понимал, что именно своим простодушием и уклончивостью он заработал один из самых престижных постов в королевстве. Ибо ему – и только ему – было дозволено входить в спальню короля. И не просто входить: он и спал в той же комнате; его кровать находилась между постелью монарха и дверью. Можно сказать, он был телохранителем короля и, по древней традиции, скорей бы умер, чем позволил бы нападающим потревожить почивающего Генриха VIII. Но это была просто старая традиция. На самом деле ему надлежало быть самым доверительным слушателем, наблюдателем, который видел все и ничего; восприимчивым человеком, который мог с точностью определить момент, когда ему следует сделать отсутствующий вид, чтобы король мог свободно делать все, что захочет.
В четырнадцать лет Норрис поступил на службу к королю в качестве камер-пажа. Всегда тихий юноша, он трудился усердно и добросовестно, действительно не думая о продвижении по службе. И, когда оно последовало, он крайне удивился.
– Почему я? – спросил он Уильяма Карея, приятеля из личной свиты короля.
– Думаю, Гарри, потому что ты можешь держать язык за зубами лучше, чем кто-либо другой, – ответил Уильям.
Ни он, ни Норрис не могли тогда предугадать, что однажды Гарри придется практиковаться в своем благоразумии в отношении жены Карея, Мэри.
Гарри предполагал, что более непостоянному человеку его должность доставляла бы огромные трудности, но он просто привык к ней и не слишком-то задумывался. Генрих часто менял любовниц, хотя, честно говоря, только с Элизабет Тейлебуа – матерью Генри Фитцроя – и с Мэри Карей у него были серьезные любовные романы. Но недавние события слегка выбивали из колеи. Все эти поездки в Гевер «на охоту». Да, король действительно охотился, но явно не на оленей. Если он правильно понимает все признаки, то добычей должна была стать маленькая темноволосая девочка, которая украсила своим присутствием дом Тома Болейна, – его младшая дочь Анна. Анна, со своей будоражащей веселостью, с миллионом чарующих взглядов; Анна, проникающая в сны мужчин, как полночная фея.
«Боже, – думал Гарри, – этот путь ведет к безумству. Однажды король предложит ей что-нибудь, от чего она не сможет отказаться, и мне придется удалиться. Господи, помоги мне».
Широко распахнув дверь, сэр Ричард приглашал его войти в замок. Переступив порог и очутившись в великолепии Большого зала, Норрис почувствовал, будто входит в церковь. Над ним взмывалась сводчатая крыша; окна с цветными витражами – на двух стекольщики еще устанавливали стеклянные панели – мерцали, как призма в водопаде, а над камином полыхал цвет граната. Над камином Ричард Вестон приказал вылепить и окрасить эмблему королевы Екатерины.
По мере продолжения осмотра замка Саттон – теперь да Тревизи вновь присоединился к ним, обращая их внимание на изящную резьбу и терракотовую лепку – Норрис изумлялся все больше и больше. Он не сомневался, что видит человеческую мечту, воплощенную в реальность: ему казалось, что на да Тревизи снизошло божественное вдохновение.
Длинная галерея настолько изумила его – он никогда прежде не видел ничего подобного, но это будет скопировано каждым архитектором в Англии в ближайшие годы, – что, дойдя до дальнего ее конца, был вынужден присесть, задохнувшись от восхищения. А так как стульев там пока не было, он сел прямо на пол и озирался вокруг, совершенно утратив дар речи.
Ричард Вестон засмеялся, и его бесстрастные глаза на мгновение оживились.
– Вы явно очарованы.
– Это – самое оригинальное из всего, что я когда-либо видел. Уверен, вы положите начало новой моде. Ведь вы можете использовать ее для танцев, музыкальных концертов и представлений.
– И гулять в ней зимой. Пошли, Гарри, позвольте предложить вам слегка перекусить. Я приказал приготовить одну небольшую комнатку в северном крыле. Остальные еще ждут завершения работ.
– И когда же закончится строительство?
– Осенью.
Покинув да Тревизи, они вдвоем спустились по винтовой лестнице, вышли во двор и через дверь поменьше вошли во флигель, отходящий от Привратной башни. Здесь по приказу сэра Ричарда была обставлена одна из комнат, и, войдя, Гарри увидел на подставках две больших бочки с красным вином.
«Этот человек намеревается показывать замок каждому, кто приедет его навестить, – подумал он. – Но, Боже, ему есть что показать!».
Сэр Ричард, наливая вино, попросил:
– Расскажите мне о предстоящем в июне пожаловании титулов.
Норрис сел и взял протянутый ему бокал.
– Кажется, главная цель – присвоить благородное звание Генри Фитцрою. Он станет герцогом Ричмонда.
– Но Его Светлость вряд ли собирается готовить его к наследованию престола?
Как всегда, при любом упоминании короля, Норрис автоматически замыкался. Его должность главного эсквайра-телохранителя короля не позволяла ему распускать слухи, в каких бы высоких кругах ни велись разговоры.
– Понятия не имею, – честно ответил он. Затруднительное положение Генриха VIII, имеющего законнорожденную дочь и внебрачного сына, занимало умы большинства придворных. Но никто не мог ответить на вопрос – примет ли Англия короля, рожденного вне брака.
– Я уверен, пожалован титулами будет кое-кто и еще, – нарочито небрежно сказал сэр Ричард.
– Да, племянник короля должен стать графом Линкольна, а двух придворных произведут в пэры.
Ярость, которую испытал при этом сэр Ричард, выразилась только в колике в желудке, но внешне он сохранил спокойствие.
– …Сэр Роберт Рэдклиф станет виконтом Фитцуотером, а сэр Томас Болейн – виконтом Рочфордом.
Это походило на игру в шахматы. Выражение лица Ричарда ничуть не изменилось, и все-таки Норрис мог бы поклясться, что Вестон слегка напрягся, но настолько незаметно, что только человек, приноровившийся улавливать перемены в настроении короля почти до их возникновения, способен был ощутить это.
– Конечно, теперь король часто охотится в окрестностях Геверского замка, – отметил Ричард, с бесстрастным видом потягивая вино. – Мне следует пригласить его сюда, когда замок будет готов. Здесь огромные леса для охоты – короли всегда охотились тут.
Норрис подумал: «Он вот-вот доберется до сути. Интересно, что он хочет узнать?»
Вслух же он произнес:
– Я слышал, что здесь рыжие олени великолепнее, чем в любом другом месте Англии.
– Истинная правда. – Ричард помолчал, затем сказал: – Я рад за Тома. Семья Болейнов хорошо служит Его Светлости.
Теперь не оставалось сомнений, что он имел в виду, и Норрис подумал, что Ричард Вестон теряет контроль над собой. У него вдруг возникло ощущение, что этот человек скрывает кипящее в нем недовольство.
– Раз уж мы заговорили о них, как там семейство Тома, Гарри? Я слышал, что увлечение Мэри Карей близится к концу.
– Да, – подтвердил Норрис. Об этом знали все, и он не раскрывал никакого секрета.
– А другая дочь, Анна? Как дела у нее с тех пор, как она покинула двор?
– Хорошо, – ответил Норрис. «Хорошо!» – какое бессмысленное определение для увертливой девчонки, которая одурманила короля Англии, довела до отчаяния Гарри Перси и не идет из головы его самого – Генри Норриса».
Чувствуя на себе странный взгляд сэра Ричарда, он поспешно добавил:
– Она в добром здравии.
«Черт подери этого парня, – подумал сэр Ричард. – Он скорее пойдет на плаху, чем выдаст имя своей матери!»
Он отказался от дальнейших расспросов. Норрис непреклонен, и ему следовало бы знать это, а не пытаться выведывать у него. Но то, что его обошли в повышении, заставило его вести себя необычно, снизив бдительность. Вздохнув про себя, он перевел разговор на другие темы.
Вслед за сэром Ричардом и сэром Генри да Тревизи покинул Длинную галерею и, спустившись по винтовой лестнице, вышел во двор. Наружное оформление господского дома производилось английскими мастерами. Оставалось всего несколько месяцев до завершения строительства, поэтому он по нескольку раз в неделю приходил на строительную площадку, не колеблясь, влезал в одну из рабочих люлек и поднимался на леса, чтобы своим опытным флорентийским взглядом оглядеть мельчайшие подробности лепки из алебастра и резьбы по камню.
Сейчас он стоял во внутреннем дворе и осматривался по сторонам, где рабочие повсюду обтесывали камни и воплощали в материальные формы его замыслы. Один из рабочих особенно привлек его внимание: парень сидел на самой высокой точке восточного крыла, он мелодичным баритоном что-то напевал, совершенно не думая о возможности упасть с такой высоты.
Несчастный случай произошел настолько быстро, что итальянец – единственный человек на земле, который мог бы прийти на помощь – на мгновение замер на месте. Казалось, песня и вскрик слились в один разрывной звук, когда веревка лопнула и несчастный парень рухнул на мостовую двора, переломав все кости и скончавшись на месте, как раздавленный муравей.
События нескольких последующих минут будут всплывать в памяти да Тревизи до его смертного часа. Он действительно никогда не забывал их – до самой своей смерти. Когда, старый и увенчанный лаврами, он умирал на руках молодой женщины, на которой в конце концов женился, он вновь увидел происшедшее, и последним его словом, произнесенным на земле, было «Талифа!».
Он пустился бежать к каменному зданию хотя с того места, где стоял, можно было понять, что у рабочего сломана шея и помочь ему ничем нельзя, – и уже на бегу да Тревизи почувствовал, как у него стучит в ушах, а в глазах темнеет, будто он вот-вот потеряет сознание. Зодчий подбежал к мертвому человеку, и затем ему показалось, что он вошел в туннель. От замка Саттон остались лишь неясные контуры, а вокруг не было ничего, кроме него самого и трупа, возле которого он опустился на колени, и этой странной светлой пустоты, в которой он оказался. Подняв взор от лица умершего мужчины, губы которого еще хранили песню, которую тот пел, всего в нескольких футах от себя он увидел девушку. Казалось, она тоже только что вошла в туннель, ибо она выглядела столь же пораженной, как и да Тревизи, увидевший ее. У нее были длинные прямые темные волосы, и она была одета в нечто, показавшееся итальянцу похожим на тунику греческого мальчика: ее ноги были оголены до бедер. Они с ужасом смотрели друг на друга, не говоря ни слова. У нее на шее висело золотое ожерелье, образующее буквы. Итальянец с трудом прочитал незнакомый шрифт.
«Т-А-Л-И-Ф-А. Талифа».
Он должно быть произнес это вслух, потому что она воскликнула:
– О Боже, кто Вы? Поль!
И как бы из-под свода эхом прозвучало:
– Что?
– Посмотри. Ты видишь?
– Вижу что? Там ничего нет.
– Талифа! – позвал да Тревизи, но в тот момент, когда она открыла рот, собираясь вскрикнуть, он потерял сознание и упал лицом вперед.
В такой позе Ричард Вестон и нашел его: лежащим над мертвым каменщиком в глубоком обмороке. Они с Норрисом внесли его в замок, в маленькую спаленку, которую архитектор меблировал для себя. Он все еще находился в полуобморочном состоянии, когда несколько часов спустя они уехали верхом в Лондон, оставив зодчего на попечении врача, которого спешно вызвали из Гилдфорда.
Прошло два дня, прежде чем итальянец пришел в сознание, и ТО только после того, как доктор Бартон в полном отчаянии влил ему в рот несколько пинт воды из родника Святого Эдуарда. Врач был родом из этих мест и знал древнюю легенду о ее целебных силах. Обычно полный энтузиазма, да Тревизи, отдохнув несколько дней, передал работы в поместье Саттон в руки старшего подмастерья Карло из Падуи и отправился в путь, никому не сказав куда он едет, и не комментируя свою загадочную болезнь. Он ехал весь день и всю ночь, остановившись только раз, чтобы сменить лошадей, а прибыв в Лондон, тотчас направился к дому на Кордвейнер-стрит, стоявшему рядом с постоялым двором под названием «Священный Агнец». Слуга, отворивший дверь, сказал:
– Вам придется подождать. Доктор Захарий принимает важную даму.
Да Тревизи ничего не ответил, просто рухнул на стул, более бледный и истощенный, чем когда-либо и жизни. Он ждал, может быть, час или два, не зная точно сколько, так как девушка то и дело наполняла его высокую пивную кружку и он, наконец почувствовав себя в безопасности, позволил себе задремать.
Его разбудила широко распахнувшаяся дверь. В проеме, наполовину прикрытый тенью, стоял человек, и, даже не видя его лица, да Тревизи знал, что за ним наблюдают. Более того, внимательно изучают, раздевая догола, читая, как книгу. Итальянец вскочил со стула.
– Доктор Захарий? – обратился он. Крутанув своей мантией, мужчина поклонился, и по комнате как будто пронесся ветер – такая сила исходила от фигуры, стоявшей перед архитектором. Когда мужчина выпрямился, на его лицо упал свет, и да Тревизи судорожно глотнул воздух, весьма пораженный увиденным. Он, конечно, никогда не встречался со знаменитым предсказателем судьбы и астрологом и не слышал описаний его внешности, но увиденное весьма изумляло.
«Ему чуть больше двадцати, – подумал итальянец. – Знающие люди обычно старше. Этот мальчик не может знать ничего».
Он смотрел на огромную копну курчавых волос, квадратное лицо, прямой нос и чувствовал необычайную энергию, излучаемую юной фигурой, стоящей перед ним.
– Вы – доктор Захарий?
Да Тревизи просто не мог поверить в это.
Человек снова поклонился, стремительно взмахнув черной бархатной мантией.
– Не удивляйтесь, сеньор да Тревизи. Я – тот, кого вы ищете. Зрелый возраст – не единственное качество тех, кто проникает в темные тайны природы.
– Откуда вы меня знаете?
Доктор Захарий усмехнулся, вдруг став совсем похожим на подростка, и сказал:
– Я видел вас при дворе, сэр. Я вовсе не прочел ваше имя по звездам.
Итальянец стоял, раздумывая. Он никогда раньше не обращался к астрологам, хотя в придворных кругах это стало популярным времяпрепровождением. И те, кто хоть в какой-то степени увлекался оккультными науками, всегда называли имя доктора Захария. Да Тревизи слышал сплетни, что на самом деле он являлся представителем семейства Говардов – внебрачный сын кого-то из семьи герцога Норфлокского – хотя, кажется, никто толком не знал, был ли он ребенком мужчины или женщины из того рода и кто был вторым его родителем. Но все же этот дикий мальчик со спутанными кудрями и янтарными глазами настолько не вязался с его представлением о человеке большой мудрости, что архитектор все еще колебался.
А доктор Захарий продолжал читать его мысли.
– Сеньор да Тревизи, зачем оставаться? Я сожалею, что слишком молод и потому не вызываю у вас доверия. Прощайте!
Он повернулся, чтобы уйти, но отчаяние заставило да Тревизи заговорить.
– Постойте, доктор! Я вас умоляю. Со мной произошло нечто настолько странное, что я нуждаюсь в помощи.
– Вас прокляли?
– Не знаю, она не была похожа на ведьму. Она выглядела такой же испуганной, как и я.
– Пойдемте.
По непонятной причине да Тревизи испытывал страх, поднимаясь вслед за доктором Захарием по темной винтовой лестнице, ведущей на верхний этаж мрачного дома. Но какое дело до разума, если тебя мучает страх чего-то темного, неведомого, угроза чего-то необъяснимого? Именно беспокойство тащило его сейчас за руку на чердак под покатой крышей, служивший астрологу обителью. Итальянец размышлял, сколько знаменитых ног прошло до него по этим ступеням в поисках знания, отрицаемого родом человеческим; скрытого – вернее сказать, запретного – секрета познания самого себя.
При тусклом свете свечей он увидел карты на стенах, под которыми были изображены древние символы, обозначающие знаки Зодиака. Но главным предметом в комнате был стол, покрытый черной скатертью, на котором лежала колода карт со странными рисунками, несколько камней с необычными метками, еще несколько небесных карт с измерительными инструментами, а посреди всего этого – кристалл, мерцающий в свете свечей.
Астролог указал ему на стул, а затем сел сам.
– Расскажите мне, что случилось, – сказал он.
Итальянец начал с несчастного случая с каменщиком, но Захарий перебил его:
– Нет, что было до этого? Расскажите мне о доме, который вы проектировали.
Да Тревизи стал рассказывать о поместье Саттон и был удивлен, как часто астролог останавливал его вопросами: где оно расположено? Жил ли кто-нибудь раньше на этой земле? Какова история поместья?
Архитектор старался, как мог, отвечать на его вопросы. Он очень мало знал о древнем прошлом Саттона и сказал, что только пару раз посещал старые руины помещичьего дома и видел небольшой родник, известный как родник св. Эдуарда.
– Мне сказали, что я пришел в себя только от воды из него. Полагаю, что она таит в себе целительные силы.
Доктор Захарий вскинул брови и так усердно закивал головой, что затряслись взъерошенные волосы, но ничего не сказал.
– Но позвольте мне рассказать о том, что произошло, – обратился к нему да Тревизи. – Разрешите поведать вам о туннеле, полном света, и о женщине.
Захарий подумал: «Странно, леди Вестон приходила ко мне посоветоваться насчет сна об этом же самом месте, а теперь вот явился архитектор».
Но он ничего не сказал, и да Тревизи углубился в по-итальянски красочное описание несчастного случая и того, что произошло после. Доктор долго сидел, не произнося ни слова, и в конце концов уставился на кристалл, сгорбив плечи, с изменившимся квадратным лицом, смягчившимся из-за мечтательного взгляда, совершенно непохожего на прежний, – внимательного и цепкого.
– На шее у нее было ожерелье с именем Талифа, не так ли? – наконец устало произнес он.
У да Тревизи бешено заколотилось сердце. Он умышленно воздерживался от упоминания этого. Возможно, глупо, но ему хотелось устроить нечто вроде проверки: он не доверял астрологу, несмотря на то, что рассказывали другие. Что-то в его итальянском темпераменте не доверяло этому, считая, что это – шарлатан, выманивающий деньги; его злило, что юноша корчит из себя предсказателя, но сейчас он был потрясен.
