Текст книги "Замок Саттон"
Автор книги: Дина Лампитт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 27 страниц)
Дина Лампитт
Замок Саттон
ПРОЛОГ
Умирал самый богатый в мире человек, но пока он переходил сквозь пустынную неведомую страну, раскинувшуюся между окончанием жизни и вечностью, ему снился сон: отчетливые и яркие картины. Этот последний в его жизни сон, как зеркало – без искажений, доподлинно, – воспроизводит его прошедшую жизнь.
Вот он мальчик с обветренным от осенней стужи лицом, шлепающий по грязи и разносящий газеты по почтовым ящикам. Вот он вскрикнул от радости, увидев на своей маленькой квадратной ладошке серебряный доллар. Блеск той монеты затмил любой из его последующих миллионов.
Вот он подросток. Он любит бегать по холмам и любит эту землю, которая в один прекрасный день подарит ему свои секреты. Затем появился мужчина с прилизанной прической, но грубоватыми чертами лица, зато со всеми внешними атрибутами благосостояния. Он весь в напряжении, в ожидании того момента, когда он станет самым богатым человеком на свете. Момента, когда он случайно остановится как вкопанный – по подсказке судьбы, – зачерпнет полную пригоршню обычной земли и увидит в ее глубине тусклый отблеск нефти.
И обрушилось несметное богатство. Старик снова видел себя гостем королей, другом знаменитостей, любимцем женщин. Ему рисовались потрясающие воображение приемы, стремительно летящие автомобили, роскошные плавательные бассейны и чувственно улыбающиеся алые губы; до него снова доносились мишурная суматоха двадцатых годов, восторженные крики и удивленные шепоты тридцатых. Видел он и бессмысленные свадебные церемонии: самого себя в строгой черной паре, пять раз появлявшегося на залитых солнцем крутых соборных ступенях, каждый раз с иной женщиной, идущей с ним под руку. Пять невест, сплошной чередой. Каждая из них клялась в вечной любви, но всякий раз все заканчивалось ставшей такой привычной церемонией развода.
Он увидел всех пятерых своих сыновей, в том числе и того, который умер младенцем. Ох, этот обитый крепом гробик, совсем крошечный перед разверстой пастью могилы. Но четверо выжили и по сей день, а один из них – его первенец – шагал прямо по его стопам: сметливый, удачливый в делах, ярый игрок – истинный наследник его безграничной империи, его второе «я».
Но вот сон изменился. Вдали мелькнул замок – сначала нечетко, как в тумане. А когда он заспешил к нему, серая дымка, как в спектакле, рассеялась, и перед ним предстало чудо – настоящий шедевр архитектуры эпохи Тюдоров, красующийся на фоне голубого неба. Розовые и янтарные кирпичные стены, ромбовидные створчатые окна. Теперь он знал: поиски счастья завершены – он и этот замок завладели друг другом полностью. Тут он обрел гармонию, которую страстно жаждал всю жизнь. Никакая женщина не могла дать ему такого чувства совершенства. Символически, как в сказке, он пересек внутренний дворик, и тяжелая массивная дверь подалась и отворилась.
Картина во сне еще раз изменилась. Он увидел старшего сына уже взрослым, безукоризненно одетым и готовым принять наследство. Все это достанется ему: и замок, и состояние. Очевидный наследник стоял, улыбаясь, готовый протянуть руку и взять.
Но тут старику показалось, что он будто провалился в темноту: без всякого предупреждения его сын вдруг исчез, а на его месте оказалась бледная девица из какого-то столь далекого прошлого, что старик даже не мог припомнить, кто она. Она медленно и печально покачивала головой, он заметил, что девушка плачет, а слезы, как градины, падают на ее струящиеся по плечам волосы цвета льна.
Он услышал, как чуть слышный голос твердил вновь и вновь: «Джордж умер. Джордж умер». От этих слов у него сжалось сердце, он понял, что его старания были тщетны. Все кончено. Нефтяному королю некому передать свой блистательный трон. Печальный кипарис, все уносящая смерть. За все богатства мира нельзя купить ни жизнь Джорджа, ни свою собственную.
Потом он не видел уже больше ничего, только хор голосов негромко выговаривал: «Шестое июня…». Это поразило его, но затем он осознал, что это – дата странной, трагической смерти Джорджа. Впрочем, он почувствовал, что это важно и по какой-то иной причине, которую понять ему было пока не дано. Сон ускользал от него, и он знал, что должен еще раз проснуться перед тем, как умереть; должен заставить свою, готовую отлететь душу еще немного подождать.
Но почему голоса повторяют: «Семнадцатое мая…» – заинтересовался он. Что общего у него с этой датой? Он вспомнил, что в истории замка она имела значение. Шестого июня ушел из жизни его старший сын, а семнадцатого мая умер следующий его наследник. Картина медленно возникала перед ним, но он слишком близко подошел к порогу этого мира, чтобы испугаться или даже забеспокоиться.
– Я должен еще раз увидеть тебя, – прошептал он замку Саттон, и ему показалось, что чьи-то старческие руки снова вернули его в свое тело. Глаза умирающего человека, как у ящерицы, моргнули и медленно открылись…
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Узнику Тауэра первый розовый луч рассвета показался богохульством. Его последнему дню на земле следовало быть мрачным и зловещим, тогда легче было бы покидать этот мир, чем таким ярким, чудесным, благоухающим майским утром. Из своего маленького оконца он мог видеть, как легчайший зыбкий туман поднимается над Темзой, подтверждая, что день будет солнечным и прекрасным, напоенным ароматами цветов и пением птиц.
Он так и не уснул, поднятый со своего грубого соломенного тюфяка, едва только он расположился на ночлег. Во мраке он услышал, как залязгал, заскрипел тяжелый засов его камеры и чей-то незнакомый голос произнес:
– Ваш исповедник, сэр Фрэнсис. Он подумал: «Боже милостивый, вот и конец. Я умру на рассвете». Все его тело покрыла испарина, а во рту стало сухо. На мгновение это даже изумило его: весь мокрый, а горло пересохло.
Священник оказался ветхим, шаркающим, спотыкающимся на каждом шагу, но добрым. Присев на грубый стул, он кряхтел от ревматических болей в суставах и неодобрительно отмстил сырость камеры, где тонкие ручейки струились по стенам.
– Сэр Фрэнсис, – так начал он. – Я знавал вашу дорогую матушку. То была истинная хранительница старой веры.
Он слегка приглушил голос: теперь, когда вместо римского папы во главе церкви встал король Генрих VIII, следовало вести себя весьма осторожно.
Фрэнсис Вестон опустился перед священником на колени, а затем стеснительным и полудетским движением уткнулся лицом в колени старика и зарыдал. Старческая узловатая рука, мгновение поколебавшись, нежно погладила молодого человека по голове.
– Сын мой, сын мой, – утешая заговорил священник. – Смерть не так уж страшна. Ступай к Богу с чистой душой, и Отец примет тебя, ты сядешь одесную Отца.
– Я плачу не от страха, святой отец, а из-за напрасно прожитой жизни.
– Напрасно, сын мой?
– Да, моя жизнь прожита зря. – Священник было подумал, что слухи подтверждаются: сэр Фрэнсис Вестон действительно промотал свою жизнь на земле, но тут же одернул себя – разве он пришел сюда для того, чтобы обличать?! Здесь, в этой ужасной камере, он для того, чтобы утешить смертника, отпустить ему грехи и даровать прощение.
Он нашарил руку молодого человека и протянул ему четки.
– Мне надо выслушать твою исповедь, сын мой.
– Фрэнсис стоял на коленях на прохладном каменном полу и вслед за священником читал знакомые молитвы. Стиснув четки в руках, Фрэнсис вновь подумал, что ему надо найти в себе силы и решимость взойти на плаху с мужеством и твердостью.
– Наверное, впервые я согрешил, когда мошенничал, играя в карты с моими сестричками, святой отец. А еще – дерзко и непочтительно вел себя со своими родителями.
В темноте старик улыбнулся юношеской наивности, а Фрэнсис снова представил свое детство: их дом в Челси, блистательный двор короля Генриха VIII, но ярче всего – замок Саттон. Сейчас от одной мысли об этом его снова стали душить рыдания. Прекрасный отцовский замок, он перешел бы к нему по наследству! С каким огромным удовольствием он владел бы этой жемчужиной Ренессанса… Но на рассвете палач положит конец всему.
Незнающим мира пятнадцатилетним мальчиком он ускакал из этого огромного замка, направляясь ко двору. Неужели все это было только десять лет назад?! Но, когда он вернулся домой следующей осенью, на Михайлов день, он был уже мужчиной – Люси Талбот, одна из фрейлин королевы Екатерины, позаботилась об этом. Как настойчиво завлекала она его в постель! Он, пугаясь, с замиранием сердца признавался в этом священнику, давшему обет безбрачия, но в ответ не услышал обвинений.
– Самым тяжким моим грехом, святой отец, были азартные игры. С ними связаны мои долги. О, святой отец, я ухожу из этого мира, так и не расплатившись.
Перечень задолженностей мелькнул в его уме: плата за одежду, за проигрыши в играх, взятое в займы – какая расточительность! Но он никогда не считал себя аморальным. Он никогда никого не обманывал с детских лет: он действительно любил свою жену Розу – в уме пронеслась мысль о единственной супружеской неверности, – он обожал своего ребенка, восхищался своими родителями. Возмущение нелепостью собственной скорой смерти заставило его внезапно подняться с колен и решительно зашагать по камере.
Священник, неправильно поняв его порыв, успокоил его:
– Сын мой, составь перечень долгов и попроси своего отца оплатить их за тебя. Он исполнит это во имя спасения твоей души.
Тусклая свеча освещала только краешек стола, вся остальная камера была погружена в темноту. Священник вздрогнул, когда раздался голос Фрэнсиса:
– Святой отец, я иду на смерть по ложному обвинению. Даже в темноте Фрэнсис уловил, как поежился священник. Узник подумал, что такова уж участь каждого исповедника – узнавать правду перед казнью. Какое незавидное у них положение – знать все, но, будучи связанными тайной исповеди, не иметь права говорить.
– Сын мой? – Голос монаха выдавал его волнение.
Это был важный момент. Королева Англии – ее величество Анна Болейн, – которая вывела римскую английскую церковь из-под власти римского папы, должна умереть по обвинению в измене мужу с пятью молодыми людьми, один из которых – ее собственный брат. И вот перед исповедником один из подозреваемых, утверждающий в своей предсмертной исповеди, что он не виновен. Отец Доминик затрепетал от подобной ответственности. Затем он подумал о своих четырех духовных братьях, допущенных в эту же ночь в скорбный и окутанный туманом Тауэр. Все пятеро пришли сюда с одной целью – подготовить узников к смертной казни на плахе. Только милостью короля Генриха VIII приговоренные избавлены от унижений и мук четвертования и повешения. Монахам же надлежало сделать так, чтобы Всевышний принял жертву очищенной от греха. Но теперь такой неожиданный поворот – сэр Фрэнсис Вестон отрицает предъявленное ему обвинение. Может быть, и остальные священники слышат сейчас подобное?
Трепещущий отец Доминик настаивал:
– Сын мой, сэр Фрэнсис, я должен повторить свой вопрос. Ты повинен в измене?
– Да, святой отец.
– Сэр, это было с королевой?
– Я только что сказал, что нет. – Наступила полнейшая тишина, и священник решил, что ему лучше помолчать.
– В моей жизни была еще одна женщина, святой отец, – Мадж, госпожа Шелтон. Это произошло, когда моя жена ждала ребенка и не допускала меня в постель. Я не любил эту потаскушку – простите меня, святой отец, но слишком неодолимым было мое желание. Как слуге Божьему, вам этого не понять.
«О, конечно, как я могу это понять! – подумал священник. – Значит, он считает, что свои страстные желания нормальному мужчине подавить легко. Воздержание ничуть не легче оттого, что нас призвал Господь!»
Но вслух он произнес:
– Сэр Фрэнсис, вы раскаиваетесь, поэтому Господь простит вас. Вы искренне сожалеете о своем грехе?
– Да. Я любил Анну… Розу… Анну. Я люблю ее и буду любить вечно, даже после смерти.
Взглянув из окошка на черную Темзу, Фрэнсис задержал взгляд на одиноком свете факела в лодке, возвращавшейся домой в столь поздний час. Он вспомнил первую встречу с Розой Пиккеринг – его отец был опекуном девушки; вспомнил первый взгляд на него прекрасных васильковых глаз и то, какую сладкую радость испытал он при этом. С тех пор он больше ни в кого не влюблялся. Анна-Роза стала его любовью, невестой, матерью его сына.
Но священник ухватился за соломинку.
– Анну, сын мой? – насторожился он.
– Да, Анну, святой отец. Анну Вестон, а не Анну Болейн.
Узник сразу же пожалел о своем резком тоне. Старик старался изо всех сил. В его обязанности входило знать все, чтобы даровать истинное прощение. Здесь не будет предательств. С издевательским судом, где одним из судей был родной отец королевы Томас Болейн, граф Уитширский, покончено. Фрэнсис подошел к священнику и смиренно опустился перед ним на колени.
– Святой отец, вас интересует, любил ли я Ее Величество?
– Да, да, сын мой.
– Да, святой отец. – Старик глубоко вздохнул. – Но не плотской любовью. Я никогда не любил ее так, как свою жену. Понимаете, святой отец, невозможно быть ее другом и не любить ее.
Как объяснить набожному человеку действие взгляда этих раскосых черных глаз; губ, изогнутых в улыбке; возбуждение от бросающего в дрожь приглушенного, ласкающего слух голоса, когда она пела или говорила. И так же, как раньше, он вспомнил первый взгляд Анны-Розы Пиккеринг, сейчас Фрэнсис подумал о первой встрече с Анной Болейн. Стоял март, и ветер трепал свободно распущенные черные волосы, когда она, как лесная нимфа, бежала по поляне среди нарциссов. Тогда-то он и попал под ее чары.
– Вы противоречите себе, сын мой. Вы говорили, что любили обеих: и вашу жену, и королеву.
– Но по-разному, святой отец. Свою жену, Анну, я любил как любящий муж. Королевой же я только восхищался. Она не была похожа ни на одну женщину в мире.
Отец Доминик подумал: «Наверное, она действительно ведьма. Король клянется в этом»
Тогда он решил, что должен постараться взглянуть на нее, пока эта, последняя, ночь не кончится.
– Значит, к Ее Светлости ваша совесть чиста?
– Абсолютно.
Священник попросил поднести свечу, чтобы разглядеть строки Евангелия и соблюсти обряд исповедания, и приступил к отпущению грехов. К трем часам утра Фрэнсис закончил откровенный рассказ о своей жизни. Отец Доминик простил ему все прегрешения во имя Отца и Сына и Святого Духа. Все было кончено – Фрэнсис был готов к смерти.
– Вы будете присутствовать там завтра?
– Сегодня, сын мой. Уже давно за полночь.
– Вы будете там? – повторил вопрос Фрэнсис. Отец Доминик колебался. Как сказать молодому человеку, что он не переносит смертные казни, что однажды при виде этого кошмара он упал на землю и его начало тошнить. Единственный раз он испытал такой позор, и его больше никогда не просили присутствовать при казнях.
– Э… возможно. Но я уверен, что архиепископ там будет.
– Я буду надеяться увидеть вас, святой отец. Он опустился на колени и поцеловал руку священника. – Благослови тебя Господь, мой бедный мальчик. Слова непроизвольно сорвались у него с языка прежде, чем он понял, что не должен был так говорить. Фрэнсис покачал головой.
– Это была напрасно растраченная жизнь, – повторил он.
– Вы дали жизнь сыну, сэр Фрэнсис. Подумайте о нем.
Священник уже был в дверях.
– Какое сегодня число? В этом ужасном месте теряешь счет времени.
– 17 мая, сын мой.
– До свидания, святой отец.
– До свидания, сэр Фрэнсис.
Теперь ему оставалось только составить завещание. Он сел за грубо сколоченный стол, взял перо и при тусклом свете свечи написал:
«Отец, мать и жена! Ради спасения моей души покорно прошу вас оплатить мои счета и простить за все неприятности, причиненные вам. И особенно моей жене…»
Анна-Роза, – всегда безумно ревновавшая к своей тезке – королеве. Как он мог объяснить, что одна была для него неприкосновенной богиней, а другая – девушкой, которую ему хотелось обнимать, делить с ней супружеское ложе? В любом случае сейчас уже поздно. Слишком поздно для всего, кроме этого жалкого перечня расточительного шутовства.
«Долг сапожнику – 46 фунтов стерлингов. Долг Бриджесу, моему портному, – 26 фунтов. Долг бедной женщине на теннисном корте за мячи – не знаю точно сколько…»
О Господи, каким жалким идиотом он был! Ничтожный придворный, пытавшийся придать себе показной блеск, не заметивший за играми, как его затянул этот ужасный водоворот.
«Долг Марку Сметону, – 73 фунта 6 шиллингов 7 пенсов».
Ну, ладно, это – единственный долг, который отцу платить не придется. Бедный простолюдин Марк умрет тоже сегодня. Музыкант королевы – сын плотника, – он многого достиг своим умением петь, играть и сочинять музыку. Как человека низкого происхождения, его подвергли пытке, и он запел по-другому. Он признался в любовной связи с королевой и обрек их всех на гибель. Фрэнсис мрачно подумал, сколько же его пытали, прежде чем он выкрикнул: «Да, да, да!»
Луч света упал на пол. Наступил рассвет, и, подойдя к оконцу, Фрэнсис убедился, что день будет чудесный. Теперь ему надо торопиться. Он закончил свое волеизъявление, когда уже вовсю запели птицы.
«Долг Его Величеству королю – 46 фунтов, проигранных ему в кости. 6 фунтов 3 шиллинга выиграны у короля в империал». Слишком много подобных доходов. Фрэнсис припомнил разговор с отцом, Ричардом.
– Фрэнсис, ты слишком часто выигрываешь. Это неумно, когда имеешь дело с человеком такого темперамента, как у короля.
Насколько прозорлив оказался сэр Ричард. Если бы Фрэнсис намеренно проиграл несколько больше, то, может быть, сейчас и не был бы приговорен к смертной казни?
«Итак, в конце концов все сводится к «если бы да кабы», – подумал Фрэнсис.
С каждой минутой становилось светлее. Он поднес перо к бумаге и написал последнее предложение: «Прошу, во имя Господа простить меня и молиться за меня, так как верю, что ваши молитвы пойдут мне во благо. Благослови Господь мое дитя и меня».
Он задумался на мгновение, а затем исправил слово «дитя» на «дети». Они с женой так страстно предавались любви перед расставанием – как теперь оказалось, навечным, – что, вполне возможно, зачали еще одного ребенка, неведомого пока никому, сокрытого еще в утробе матери.
«Написано мною – великим грешником Господним – Фрэнсисом Вестоном».
Он адресовал свою последнюю волю сэру Ричарду Вестону в поместье Саттон близ Гилдфорда, а затем встал и снова подошел к окну. Темза искрилась под лучами солнца. Он так и стоял, пока не услышал, как отворился засов его камеры. Сэр Уильям Кингстон – лейтенант Тауэра – появился в дверях.
– Идемте, сэр Фрэнсис, – только и произнес он.
«Как просто, – подумал Фрэнсис. – «Идемте!» Как легко. Идемте к вашей смерти – вот, что он говорит, и это обыденно слетает у него с языка, как приглашение на обед».
За спиной лейтенанта он увидел лица старых друзей – сэра Генри Норриса и Уильяма Бреретона, а также Марка Сметона, с обеих сторон поддерживаемого солдатами. Музыкант королевы выглядел совершенно сломленным – голова безвольно поникла, подбородок отвис, он неуклюже волочил ноги – пытками его превратили в идиота. Фрэнсис присоединился к собратьям, осужденным на смертную казнь. Они тронулись в путь, по дороге зайдя за последним из них. Джордж, виконт Рочфорд, брат Анны Болейн, до конца держался надменно и, развалясь, сидел в своей камере.
Четверо мужчин обменялись взглядами – Марк Сметон утратил всякие человеческие чувства – и каждый знал, о чем думают остальные. В течение всего судебного разбирательства они понимали в глубине души, а теперь удостоверились окончательно, что их приносят в жертву чудовищному эгоизму Генриха VIII. Анна Болейн лишилась любви короля, потому что не смогла родить ему сына. Белокожая блондинка Джейн Сеймур ждала своего восхождения на престол, и надо было избавиться от стоявших на пути.
– Боже, храни короля, – произнес Джордж, и, хотя сэру Уильяму Кингстону хотелось зло ответить вчерашнему фавориту, придраться в выражении лица виконта было не чему.
Когда их вывели на открытую площадку Тауэра, Фрэнсис заметил огромную толпу. Он опустил глаза и не поднимал взора, боясь, что не сможет выдержать. А ему надо постараться продержаться достойно до конца. Он замер взглядом на нарочито медленной походке Джорджа Рочфорда. Фрэнсис понимал, что все это показное, но разве этого мало? Каждый должен встретить смерть со всем своим мужеством.
В небесной синеве цветущего майского утра завел свою мелодичную трель черный дрозд, и красота звука, казалось, подчеркивала безобразную жестокость того, что происходило сейчас внизу, на земле. Рочфорд поднялся по ступеням на эшафот и повернулся к своим друзьям.
– Умрем мужественно, – прошептал он, а затем разразился речью о лицемерии изучавших Евангелие, устремив жестокий взгляд на церковников, присутствующих при казни. Фрэнсис тщетно пытался отыскать среди них отца Доминика. «Бедный старик, – подумал он, – я бы удивился, будь он здесь, но все-таки у него доброе лицо».
Теперь Джордж даровал прощение своим врагам и молил Бога ниспослать королю долгую и счастливую жизнь. Он умер, продолжая улыбаться. На эшафот взошел Норрис. Фрэнсис отвернулся и смотрел в небо, когда топор палача взмыл вверх и опустился.
Толчок в плечо сказал ему, что настал его черед подниматься на эшафот. «Прощай, замок Саттон, – теперь я уже никогда не унаследую тебя. Прощайте, старые друзья, вы все умираете вместе со мною. Прощай мой сын, тебе не суждено запомнить своего отца».
Он обратился к людям с кратким словом, обойдя вопрос о своей вине или невиновности. Даже сейчас он понимал, что плохо выбранное слово, оттенок интонации могут навлечь гнев короля и жестокие репрессии на его семейство.
Уже собираясь опуститься на колени, он увидел отца Доминика, выглядевшего ужасно – с позеленевшим лицом и всего в поту, – спешившего к ступеням эшафота. Священник поднял взгляд на Фрэнсиса и кротко улыбнулся. «Старик боится больше, чем я», – подумал Фрэнсис.
Священник молил Бога: «Господи, Отче наш, не допусти, чтобы меня опять стошнило, как ребенка. Я пришел специально, чтобы помочь молодому Вестону, умоляю Тебя, дай мне мужества и сил вынести это».
Вслух он прокричал:
– Ступай к Господу с миром, сэр Фрэнсис, – и перекрестил его.
Фрэнсис кивнул, опустился на колени и умер, даже не моргнув. В вышине черный дрозд пропел реквием по нему, а отец Доминик возблагодарил Господа за то, что избежал публичного позора, хотя и был вынужден все-таки отвести взгляд.
Наверху, на эшафоте, голову и тело Фрэнсиса положили в простой гроб; его похоронили в братской могиле с Генрихом Норрисом. Отец Доминик прочел заупокойную молитву по усопшим печальным тоном, но опасаясь в такие беспокойные времена выказывать свои эмоции.
В замке Саттон стояла невыносимая тишина. Весь день сэр Ричард, леди Вестон и Роза разговаривали только шепотом. Единственный веселый звук исходил от малыша Генри, агукавшего с самим собой в колыбели.
С тех пор как им наотрез отказали в разрешении навестить в Тауэре Фрэнсиса, из Лондона никаких вестей не было, а это даже тяжелее было выносить, чем если бы они точно знали день, когда ему предстояло умереть. Просыпаясь рано утром все находились под впечатлением ночных кошмаров. Каждый заход солнца сулил ужас следующего утра, а гонец так и не являлся.
В сумерках 17 мая такой ненавистный и такой долгожданный цокот копыт коня, вошедшего во внутренний дворик, принес едва ли не облегчение. Обхватив голову руками, сэр Ричард согбенно сидел в одиночестве в Большом зале, тут он резко выпрямился и понял: «Итак, он мертв, мой бедный, глупый, безобидный мальчик. Если бы только он послушался меня. Я предупреждал его: если уж король мог покарать Уолси, он может обратить свой гаев на любого. Но, Боже милосердный, я любил мальчика, несмотря на всю его глупость».
И он, не плакавший при самых суровых испытаниях судьбы, почувствовал забытую теплую влажность на глазах. Он смахнул слезы. Сейчас ему понадобится все самообладание, чтобы поддержать жену и невестку.
«О Боже, я боюсь этого», – подумал он. С момента ареста Фрэнсиса его собственные мучения дополнялись тем, что он наблюдал страдания этих двух женщин. Будь он хоть чуть-чуть менее неунывающим и менее стойким бойцом, то давно сломался бы, но долгие годы ловкого и безошибочного лавирования среди интриг и вероломства дали ему бесценные навыки и сообщили неколебимую твердость. Тот, кто знал его близко, считал сэра Ричарда Вестона одним из самых хладнокровных людей на свете.
В тот момент леди Вестон стояла у окна в одной из больших комнат в дальней части дома и глядела в сад. Она находилась слишком далеко от внутреннего дворика, чтобы слышать, что прибыл гонец, но внезапно ясно поняла, что в это утро умер Фрэнсис. Оглянувшись вокруг на удлинившиеся тени, она подумала: «Это – комната смерти. Люди и в грядущие века будут умирать именно здесь. Я это знаю». Она перекрестилась и пошла по короткому коридору к Большому залу.
Роза Вестон весь день провела у окна в конце Длинной галереи. Оттуда она могла видеть парк и всех, приближавшихся к сторожке у ворот. Она дежурила там безотлучно уже два дня и уходила поздним вечером, когда становилось совсем темно и ничего рассмотреть уже было нельзя. Тогда она ложилась в постель, в которой спала прежде с Фрэнсисом, и лежала в темноте с открытыми глазами или погружалась в беспокойные, безутешные сны.
Она почти ничего не ела, несмотря на все уговоры.
– Не изволите ли, моя госпожа, отведать пирога с жаворонками, который я испекла специально для вас?
Ей хотелось воскликнуть: «Бросьте этот пирог нищим, которым я раздаю милостыню. Единственный человек, которого я люблю, гниет в Тауэре». Но она только молчаливо улыбалась и отрицательно качала головой.
Леди Вестон все-таки настояла, чтобы Роза сделала несколько глотков вина. Та уступила и теперь, к концу вторых суток бодрствования, чувствовала, что в голове у нее легко, а мысли далеко. Потому сначала она не придала значения появившемуся вдали пятнышку, едва различимому среди деревьев, но уже через мгновение с нее слетела всякая эйфория: она совершенно протрезвела и вцепилась руками в подоконник. То был всадник из Лондона – человек сэра Ричарда. Роза откинула голову назад и открыла рот, чтобы закричать, но не издала ни звука. Она окаменела, превратилась в фантастическую фигуру – отвратительную карикатуру собственной красоты.
В Большом зале сэр Ричард и его жена стояли молча, поддерживая друг друга. Перед ними был гонец, и слезы, мешаясь с потом, ручьями по-детски стекали по запыленному лицу.
– Он умер храбро, – только и удалось произнести ему прежде, чем он разрыдался.
– Он что-нибудь сказал?
– Он сказал… он сказал: «Я никак не думал, что дойду до этого».
Возглас леди Вестон показался неуместно громким под сводчатым потолком Большого зала:
– Но я чувствовала, что так и будет. Поместье Саттон проклято, Ричард. Ты никогда не верил в это, но я знала. Замок построен на проклятой земле.
– Чепуха, – автоматически сорвалось с уст Ричарда.
– Значит, это – чепуха? Ты осознаешь, какая сегодня дата? Семнадцатое мая! Это тебе ни о чем не говорит?! Сегодня Фрэнсис стоял на том же самом месте, где герцог Букингемский был обезглавлен именно в этот же день пятнадцать лет назад. А день, когда тебе даровали поместье Саттон, Ричард? Тоже семнадцатое мая, не так ли?
– О Боже! – Сэр Ричард побледнел. Упоминание о Букингеме вытащило на свет мрачную тайну, которую он скрывал в самом укромном уголке своей памяти. Он принимал участие в низвержении герцога, активно готовил с Уолси заговор, чтобы отправить этого человека на плаху, а в награду получил поместье Саттон. А теперь его собственный сын умер именно в тот же день, на том же самом месте и таким же образом!
– Повторяю тебе, – хрипло произнесла леди Вестон, – поместью Саттон и его обитателям грозят бедствия из-за проклятия королевы Эдит.
Сэр Ричард Вестон молчал.
Сквозь густой саттонский лес галопом неслась кавалькада всадников в вымокшей от дождя одежде, их лица были решительными и целеустремленными. Среди них была молодая женщина в темно-серой накидке, мрачно смотревшая на загривок своего коня, ни разу не удостоившая свой эскорт взглядом. Дождь, хлеставший в лицо, струился по ее щекам, словно слезы, и скрывал то, что она плакала на самом деле.
При каждом неприятном толчке у нее вырывалось: «Я ненавижу его. Я ненавижу его». Но иногда ей становилось неловко, и она вдруг понимала, что повторяет вместо этого: «Я люблю его». В этом-то и заключалась вся правда: при своих странных отношениях с мужем – Эдуардом, королем Англии, коронованным в 1042 году и прозванном в народе Праведным, – она уже не понимала, что она чувствует в действительности, так все смешалось.
Когда он гладил ее по голове, угощал засахаренными фруктами, восхищался сделанными ею гобеленами или приносил ей в комнату звонкоголосых певчих птиц, все озарялось солнечным светом и она, подбегая, бросалась к нему на шею. Но затем, когда он, высвободившись из ее объятий, весь напрягался и быстро уходил прочь, ее охватывала тоска, и она ругала себя за то, что никак не может привыкнуть к этому; за свое постоянное стремление угодить ему, за то, что все еще надеется – вопреки постоянному отвержению, – что однажды он крепко прижмет ее к себе и будет любить ее как мужчина. Но все оставалось по-прежнему. Она – всегда полная страстного желания и любящая; он – по-своему добрый, но совершенно неспособный дать ей любовь, которую она ждала. Она давно уже превратилась из юной девушки в женщину, но для него так и оставалась ребенком. Он даже, не задумывался, когда, обращаясь, называл ее «дочь моя».
Эдит помнила свою брачную ночь. Ее отец, Его Высочество граф Годвин – друг и советник великого Кнута, воин-викинг, переплывавший моря, чтобы завоевать Англию, – сам взял ее руку и вложил в руку Эдуарда.
– Я отдаю Вам мой цветок, сир, – сказал он.
А затем в королевской спальне, преисполненная чистыми и нежными порывами, в новой белой ночной рубашке, сшитой ее матерью, Эдит легла в королевскую постель. Она расплела косы, и ее волосы цвета льна свободно рассыпались по плечам. Эдуард тронул одну из прядей и нежно погладил тонкими пальцами. Он посмотрел на нее, и его мрачное лицо со впалыми щеками на мгновение смягчилось.
– Прекрасное дитя, – произнес он, а затем, после долгой молитвы, встал с колен и задул свечу.
Эдит, лежа в темноте, ждала, что сейчас-то все и произойдет. То, что ему за сорок, а ей лишь девятнадцать, не беспокоило ее. Она была возбуждена. От родителей она знала, что любовь приносит радость; казалось, никто не помнит момента, чтобы Гита, ее мать, не вынашивала бы очередного ребенка. И ее отец не делал секретов из своего отношения к жене. Он целовал ее, ласкал ее груди, обнимал, гладил ее и делал все это на глазах своего все увеличивающегося семейства. Затем он увлекал ее в их спальню, откуда без стеснения доносился смех и радостные фыркающие звуки. Дети Годвина воспитывались в такой атмосфере, с таким неугомонным отцом, что сохранить застенчивость при этом было невозможно.
