Текст книги "Замок Саттон"
Автор книги: Дина Лампитт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 27 страниц)
Все это и многое другое было вложено в последние взгляды, которыми они обменивались между собой. Поскольку оба понимали, что наступил момент прощания навсегда, что не осталось никакой надежды, что жизненный путь, по которому они так радостно следовали вместе, вот-вот будет безжалостно оборван. Он слега покачал головой, давая ей понять, что не виновен в тех чудовищных злодеяниях, о которых она только что услышала, а она ответила почти незаметным кивком, который означал, что ей все понятно. После этого оба улыбнулись, и улыбки не сходили с их лиц, пока он не исчез из ее поля зрения, и она осталась одна, бледная как смерть и застывшая, полумертвая от отчаяния.
Прикосновение к локтю заставило ее посмотреть вниз: она увидела, что ее свекровь вдруг превратилась в старуху, нуждающуюся в помощи, чтобы встать. И вот в это время, когда она хлопотала над женщиной, у которой ноги внезапно отказались служить, герцог Норфолкский, выглядящий, несколько неестественно, оказался рядом с ней и стал помогать леди Вестон встать на ноги, приговаривая:
– Пойдемте, пойдемте. Пошли, пошли.
– Лорд герцог, – сказала Роза.
– Да, моя дорогая? Да, да?
И он стал похлопывать ее по руке, вздыхая и покачивая головой, как балаганная кукла на ярмарке.
– Вы поможете мне?
В его глазах, прикрытых тяжелыми веками, промелькнула тень настороженности.
– Если это в моих силах, моя дорогая.
– Я хотела бы видеть Его Светлость. Вы должны устроить мне аудиенцию у короля.
– Но это же не принесет ничего хорошего! Вы только умножите свои страдания.
– Каждый человек имеет право подать прошение о помиловании. Не так ли, сэр?
– Разумеется.
– Тогда позвольте мне просить о помиловании моего мужа. Чем это повредит? Единственное – меня могут выгнать.
Норфолк заколебался, но вдруг вполне отчетливо, как если бы тот стоял рядом с ним и шептал ему прямо в ухо, услышал голос Захария: «Выполни просьбу. Помоги ей». Иллюзия была настолько сильной, что граф даже оглянулся.
– Что с вами?
– Мне кое-что послышалось. Хорошо, я сделаю все, что смогу. Но он сейчас в Хемптонском дворце. Это далеко.
– По воде нет. Можно нам поплыть туда с вами?
Герцог призадумался. Суду предстояло перейти к слушанию дела Анны Болейн и ее брата, однако, согласно законам страны, судить их могли только равные им по титулу, а таковых на этом заседании попросту не хватало. Поэтому разбирательство в отношении королевы пришлось отложить до понедельника. И Говард в любом случае был обязан немедленно доложить об этом королю.
«Отсрочка суда – это только совпадение или тактика? – думал он. – Я смогу собрать всех пэров не раньше, чем завтра, а значит, у них будут целые сутки, чтобы хорошенько пораскинуть умом над уликами против ее любовников. Если так и задумано, то это весьма ловкий трюк».
Но мертвенно-бледное лицо Розы Вестон смотрело на него, она ждала ответа, и он согласился:
– Да. Мы поедем сейчас же. Но будьте готовы к худшему. У Его Светлости крутой нрав.
– Теперь терять нечего, – пролепетала она.
Несмотря на кажущееся спокойствие этих двух женщин, их молчание обескураживало герцога: а тем временем огромная его барка проплывала мимо прекрасных берегов Темзы, миновала тихие сонные деревни Челси и Ричмонд, тучные пастбища, стремясь туда, где вдали находился самый величественный из дворцов – бывшая собственность давно умершего кардинала Уолси. И вот, наконец, Роза прервала тревожное безмолвие.
– Да возблагодарит вас Бог за это, лорд герцог, – сказала она. – Может, это и не принесет никакой пользы, но, по крайней мере, вы приложили старание.
Но попытки его оказались тщетными. Хотя герцог и знал, что прием у короля будет бесчеловечным, даже он не был готов к тому, что произошло в действительности. Анна Вестон, не проронившая ни слова с момента отъезда из Вестминстера, внезапно закричала: «Сохраните ему жизнь!» – и припала к ногам короля, который сидел, развалившись, на троне с отсутствующим видом и сосал конфету.
С лицом, похожим на саму смерть – чернота траурного убора резко контрастировала с безжизненной белизной ее кожи, – Роза тоже опустилась на колени перед королем Генрихом, ладони ее были умоляюще сжаты, она шептала, как показалось герцогу, тоном, содержащим скрытую угрозу:
– Ваше Величество, сир, я пришла, чтобы ходатайствовать о сохранении жизни мужу – сэру Фрэнсису Вестону. Он не повинен в том, в чем его обвиняют, так как он вообще не способен на такие чудовищные злодеяния.
«Это лишает ее последней надежды, – подумал Норфолк. – Ничего такого ей не надо было говорить. Генрих не допустит, чтобы бросали тень на его суд».
– Ваша Светлость, если вы помилуете его, семейство Вестонов готово отдать все на свете, чем располагает – сто тысяч крон, дом в Саттоне, мои имения в Кендале и Морсби и, кроме того, все строения, включая замок Саттон и все наши земли. Мы согласны полностью разориться, если вы изволите подписать отмену смертного приговора.
На какое-то мгновение герцог заметил, что Генрих готов поддаться соблазну. В обмен на росчерк пера она предлагала целое состояние, к тому же это не обязывало его снять обвинения с остальных троих подсудимых и позволяло продолжить суд над братом королевы. Но затем Норфолк увидел, как маленький рот короля – отталкивающий, затерявшийся в складках жира и клочьях бороды – твердо сжался. Алчность Генриха отнюдь не доходила до глупости. Одно сомнительное решение может скомпрометировать все эти дела о государственных преступлениях. Когда-то красивое лицо исказил раздражающий взгляд – может быть, из-за того, что на какой-то миг он позволил себе обдумывать эту идею, – враз перечеркнувший добрые надежды, утопив их в морс слез. Разгневанный Генрих лениво встал, высокомерно глядя на леди Вестон, будто перед ним была какая-то куча навоза.
– Повесить его, – произнес он, – повесить!
И, перешагнув через нее, как через скамейку для ног, он прошествовал из комнаты, выкрикнув в направлении Норфолка:
– Жду вас у себя немедленно, сэр.
– Помоги нам, Господи, – промолвила Роза. – Он может изменить свое решение?
– Нет, – резко ответил Говард. – К сожалению. Надеяться не на что.
– Посол Франции собирается…
– Посол Франции может пытаться сделать все, что ему заблагорассудится, но никакое чудо не повернет события вспять. Вы же видели выражение лица короля.
– Тогда, лорд герцог, позвольте попросить вас о последней милости.
Говард переминался с ноги на ногу. Генрих был в скверном настроении и явно порицал Норфолка уже за то, что Вестоны прибыли в Хемптонский дворец. Последней каплей может явиться то, что он заставляет королевскую особу ждать себя.
– Мадам, я вынужден сейчас же уходить, надо срочно обсудить некоторые вопросы с Его Светлостью.
– Не смею вас больше задерживать, прошу только передать доктору Захарию сегодня вечером вот это. И она достала из кармана плаща письмо с сургучной печатью.
– Но я намереваюсь эту ночь провести здесь.
– Тогда я могла бы пойти к нему сама, но не знаю, что мне делать со свекровью.
Ее лицо вдруг искривилось, как у маленькой девочки: единственная слеза потекла по крылу носа и повисла на его кончике, при других обстоятельствах это могло вызвать у него улыбку.
– Прошу вас, – настаивала она.
– О, хорошо. Теперь уходите. Скорее возвращайтесь в поместье Саттон. Вот-вот стемнеет.
– Скажите доктору Захарию, что я буду ждать его там.
Норфолк пристально взглянул на нее.
– Не думаю, что даже он способен изменить то, что предначертано судьбой.
Она посмотрела на него глазами, похожими на радугу.
– Но он мог бы попытаться, – слабо возразила она.
* * *
Анна Болейн сидела в высоком кресле в Большом зале Туаэра и размышляла о началах и концах. И действительно, нет ни начала, ни конца, вся жизнь – сплошной круговорот, поэтому событие, с которого началось это необычайное происшествие – любовь девушки к робкому юноше и ее желание отомстить тем, кто их разлучил, – теперь привело к конечной точке. Напротив нее, среди множества лиц, представляющих пэров всего королевства, которые пришли сюда, чтобы осудить ее на смерть, сидел Гарри Перси. Все очарование, все мечты и страстные желания обрывались здесь, в этом зловещем месте; и он, с изможденными глазами, дряблой кожей, с лицом цвета старого пергамента, был не способен даже взглянуть на нее. Помнил ли он то, что врезала в свою память она: страстные юношеские поцелуи, благоухание цветов, всю ночь витающее в воздухе, ощущение его объятий, пение соловья. Желал бы он, чтобы все повернулось вспять, чтобы она, графиня Нортумберлендская, сейчас ждала бы его дома, в окружении рослых ребят с темными, как у матери, глазами и кудрями и девочками с мягкими манерами и кроткими, как их отец? И вместо этого он – камень преткновения всей ее жизни – теперь вынужден участвовать в ритуале, которому предназначено отнять эту жизнь, предопределенная для них игра любви и смерти сыграна до конца – колесо судьбы остановилось. То, что начиналось между Анной и Гарри, тем же и закончилось. Все завершилось. Она бесстрастно смотрела на лица своих врагов. Суффолк с его огромной развевающейся бородой и подлыми глазами, маркиз Экзетерский, сгорбившийся, как стервятник над добычей, граф Дерби и его два соратника-заговорщика, лорды Монтергю и Сэндис, которые без устали трудились, чтобы уничтожить ее. Но ее отца там нет? Вероятно, испугался того, что могут сказать, если он проявит крайнюю бестактность, приняв участие в суде по делу собственного сына и дочери.
О, как развращает власть! Когда-то давным-давно, еще ничего из себя не представляя, он был просто смешным и кротким стариком Томасом Болейном, кентским рыцарем, владельцем небольшого, но прелестного замка. Который бросился в воду крепостного рва, чтобы спасти Мэри и Георга. Стоя тогда на подъемном мосту, пригреваемая солнышком, она, как никогда впоследствии, чувствовала себя защищенной. Брат по-сабачьи плыл к берегу, а сестра покоилась на руках отца, на которого можно положиться, что он спасет и защитит их. Это было, наверное, самым жестоким в этом деле – все смешали с грязью: и веселые детские игры, и искренние чувства, которые она испытывала к Георгу, а он к ней. Все извращено грязным воображением этого зловонного двора. Было невыносимо также и то, что Гарри не осмеливался взглянуть на нее.
Ее дядя, Норфолк, встал, чтобы огласить приговор, и они посмотрели друг на друга, глаза в глаза, подобно двум бойцам, готовым ринуться в драку. Он постоял несколько мгновений молча, и она подумала, каким сладким может казаться ему этот специально затянутый момент. Но вдруг она заметила, что его глаза увлажнились, и великий Томас Говард, стоявший в мантии председателя королевского суда, заплакал. Из-за нее! Ее губы слегка задрожали, когда он неровным голосом произнес:
– Мадам, вы приговариваетесь к сожжению. – Он сделал краткую паузу и зашуршал бумагой. – Либо к обезглавливанию, в зависимости от пожелания Его королевского Величества.
Она посмотрела на Гарри, и он всего на мгновение бросил на нее ответный взгляд. Она не смогла понять, что течет по его лицу – слезы, или пот, или то и другое вместе. Тень улыбки заиграла на ее устах, и что-то отозвалось в его разбитой душе. Появилось мимолетное выражение былой сердечной теплоты, прежде чем он поднялся и вышел из зала, он был слишком измучен и не мог больше ничего ни видеть, ни слышать. И после его ухода мечты Анны – его любимой колдуньи – окончательно разбились вдребезги. Азартная игра окончилась.
В день, когда королева была приговорена к смерти, над Лондоном около часа бушевала летняя буря, которая в конце концов стала перемещаться в сторону Суррея, как бы двигаясь по течению реки. Захарию, ехавшему в замок Саттон – сначала по реке, а затем на лошади, – это казалось предзнаменованием извечной угрозы, символизирующим нечто гораздо более зловещее, чем просто гром и молнии. В действительности, когда он и Сапфира приблизились к роднику Эдуарда Святого, временами издалека доносилось еле слышное громыхание, хотя над ними сияло чистое голубое небо, а вокруг благоухало майское цветение.
Невероятно трудно было решиться взять с собой дочь и использовать ее в ужасном столкновении с силами зла, на которое необходимо было пойти, чтобы навеки восстановить спокойствие в поместье Саттон. Но его склонило письмо Розы Вестон:
«Глубокоуважаемый доктор Захарий!
Нижайше прошу вас, ради спасения души Фрэнсиса, помочь мне. Вам известно о страшном проклятии, наложенном на эту землю и ее обитателей – особенно на наследников по мужской линии. Но, может быть, с помощью древних ритуалов и противодействующего вызывания сил добра это проклятие можно снять? Действительно ли все события на протяжении жизни предопределены заранее, или человеческий разум в силах изменить их ход? Я точно не знаю, но верю, что ваша мудрость способна сделать это. И если не для Фрэнсиса, то хотя бы ради моего ребенка я горячо умоляю вас положить конец этой жестокости с помощью силы, данной вам от рождения Всемогущим Господом».
Однако, читая это, он прекрасно сознавал, что проклятое место впитывает злые силы из каждой принесенной жертвы, что крик несчастной женщины, раздавшийся в древности, вовлечен в вихрь свирепости, накопившейся за прошедшие столетия. И тогда его взор обратился на Сапфиру, и он вспомнил ночь, когда вместе с Анной Болейн – обессиленной и перепуганной – он строил пентаграмму, и как демоническое неистовство было остановлено по приказу дочери. Именно тогда он сказал жене:
– Только Сапфира может снять проклятие Саттона. Я знал об этом уже три года назад и уверен в этом сегодня. Одна она одарена такой силой.
– А если это ее погубит?
– Такого не будет, не может быть. У нее жизненная сила даже больше, чем у моей матери. Она – мастер, мы – подмастерья.
– Но Захарий, она же всего-навсего шестилетний ребенок.
Он отвел глаза в сторону.
– Джейн, я не могу позволить этому злу существовать вечно.
– Но ведь есть постановление суда – Фрэнсис должен умереть? Может ли какая-либо сила – даже сверхчеловеческая – изменить это?
– Я не знаю, – ответил он упавшим голосом. – Мне не дано разгадать эту загадку.
– И ты готов рисковать своим ребенком для достижения сомнительной цели?
– Риск незначителен. Она обладает могущественной силой.
Вслед за этим его жена впервые сделала язвительный выпад насчет его внебрачной дочери.
– Наверное, тебе твоя дочка в Кале – рожденная твоей проституткой Банастр – сможет заменить ее? Запомни: у меня нет другой дочери.
Она покинула комнату, и вот так он взял Сапфиру с собой в поместье Саттон, а Джейн тем временем уехала с их сыном Джаспером в Аллингтонский замок, и мрачное настроение не покидало его. Захарий разрывался на части между естественной любовью, отцовским долгом защитить дочь и желанием разрушить злое колдовство с помощью белой магии. И, как только они доехали до родника, Сапфира без всякой его подсказки пробормотала старинное заклинание, отвращающее сглаз, а затем прильнула к нему – эти два жеста воплотили все то, чем терзалась его совесть.
Домашняя прислуга по его просьбе принесла и установила на козлах переносной столик, на котором Захарий сразу же поставил две белых свечи и распятие, некогда украшавшее стены замка Кеннингхолл, после этого он достал из седельной сумки чаши и склянки с водой и солью, чтобы приблизить ритуал к важнейшим элементам земли.
– Сапфира, – позвал он, когда расставил эти принадлежности на алтаре, – ты освятишь воду?
И было жутковато видеть, как она выступила вперед – такая маленькая и такая хрупкая, – вылила воду в соль, смешала их, окунула в раствор большой палец и начертила крест на его лбу, в то время как он стоял на коленях у ее ног с опущенной в поклоне головой. И он понимал, даже когда склонился над ней и аналогично перекрестил ее, что его благословение не является столь же сильным, что святая вода на ее челе не может придать такую же защиту, как у него, поскольку в конце почувствовал внутренний приказ, что он является всего лишь смиренным слугой природы, по сравнению с великим чародеем, стоящим перед ним.
– Пошли, дай мне руку, – произнес Захарий, и они вдвоем приблизились к роднику, казавшемуся таким тихим и таким безобидным в лучах заходящего солнца.
– Злой дух обитает здесь, – объявила она.
– Да, и уже много веков. Нельзя ли изгнать его?
На мгновение она обернулась, чтобы взглянуть на отца, и он не понял, то ли голос дочери, то ли голос его матери ответил:
– Я не могу сказать. Дьявол там хорошо укрепился.
Он перекрестился.
– Попытайся.
Она подняла над головой чашу с водой и стала выливать ее в бочаг без особой старательности, не обращая внимания на брызги, после чего промолвила:
– Отец, здесь что-то очень древнее. Оно от старинных богов, которые не подчиняются нашему Господу.
– Но не Бестия?
– Он тут тоже. И все-таки женщина, сделавшая это, была непорочной. Странно.
Вдали раздался еще один раскат грома, а солнце зашло за деревья.
– Вызови его, Сапфира. Вызови, и давай уйдем отсюда.
Она осталась там, где стояла, и все время кружилась.
– Захарий, Захарий, – позвала она, – может, нам поиграть на лугу?
Он не сознавал, где находился и что отвечал, так как его охватило какое-то радостное безумие.
– Мама, это – ты! Давай побежим вместе с ветром.
– Да, отныне и во веки веков. Но помни, здесь таится опасность. Ну что, будем продолжать?
Он чувствовал себя снова мальчишкой, а рука, схватившая его, была взрослой и сильной.
– Пока я с тобой, я в безопасности.
Он не расслышал, как она произнесла: «Да, но я – нет», – потому что его охватил сон, и только когда солнце перестало слепить ему глаза, он увидел, что находится вместе с дочкой у родника Эдуарда Святого, а последние несколько мгновений были простой игрой его воображения.
– Начинай, – сказал он Сапфире, – вызови и изгони злые силы.
Она на манер послушницы поклонилась отцу и встала перед алтарем.
Своим звонким детским голосом она кликнула:
– Выходи, нечистая сила, ступай, где место твое. Я приказываю силам зла уйти отсюда. Именем Господа, изыди, укоренившаяся здесь Бестия.
Казалось, что вся жизнь вокруг замерла: птицы не пели, листья на деревьях не шелохнулись, ветер затих – вот-вот была готова разразиться буря, следовавшая за ними по пятам.
Сапфира подняла чашу с солью и, осенив родник крестным знамением, высыпала в него содержимое.
– Этой солью я освещаю эту воду. Сгинь, древняя сила, сгинь проклятие, старое, как сама жизнь, сгинь, древний хозяин Тьмы, сгинь…
Но тут она запнулась. Из родника поднималось нечто, что Захарий мог описать только как туман, белый, густой и бесформенный. Он на секунду оторопел, уставившись на это, затем рванулся к дочери, чтобы защитить ее в своих объятиях. Но было уже поздно. Сапфира бросилась на землю и забилась в конвульсиях, из горла раздалось хрипение. Сидящий в клетке заяц, которого он принес с собой для того, чтобы переселить в него злого духа, как только тот выйдет из родника, – был невредим, шевелил усами и своей раздвоенной губой. Сила зла вошла в его дочурку.
– Один, Один, – раздался вселяющий ужас грубый голос, и, когда она говорила, мерзкая пена потоком стекала с ее губ.
– Христос, защити нас, – взмолился Захарий. – Salom arepo lemel opera molas. Sator arepo tenet opera rotas!
Сапфира корчилась в агонии.
– Смерть, безумие и отчаяние навечно, – кричала она мужским голосом. – Так предначертано.
– Изыди, дьявол, – заревел Захарий. – Я повелеваю тебе оставить в покое это дитя. Христос, помилуй ее душу. Убереги агнцев твоих.
Пена превратилась в какую-то слизь, и, помимо его сознания, вопреки тому, что перед ним любимая доченька, зрелище изрыгаемого Сапфирой вызвало у Захария тошноту, и ему пришлось отвернуться, рыгая и дрожа. Позади него слышались путаные и чудовищные непристойности, произносимые устами дочери. В это время в небесах, над его головой, собрались тяжелые гнетущие тучи, и после неистовой вспышки молнии начался проливной дождь.
И тут он вспомнил о распятии. Схватив крест с алтаря, он взмахнул им, как палашом, над головой и повернулся к лежащей дочери, лицо которой исказилось в злобе, чем-то напоминая выражение козла.
– Во имя Отца и Сына и Святого Духа я приказываю дьяволу покинуть ребенка.
Раздавшийся вслед за этим тяжелый раскат грома воодушевил его.
– Тор, бог людей, защити мою дочь. Спаси ее от ярости Одина. Ведь в имени твоем сосредоточены священные руны, с которыми девочка хотела взмолиться к тебе, сохрани ее.
Он так и не понял, то ли языческая, то ли христианская вера помогли ей, но для него – цыгана, провидца скрытых тайн – это не имело значения. Бог богов – единая первозданная сила, и только глупые маленькие людишки могли создать всяческие догмы и секты.
Он видел гадкие истечения из ее рта, и вдруг в какой-то миг она преобразилась. На месте, где была дочь, теперь лежала молодая женщина с волосами цвета льна и повторяла:
– О, Эдуард, если бы ты только любил меня! Если бы только…
И вновь перед ним лежала Сапфира. Он склонился над ней, поднял на руки.
– О, дорогая, – воскликнул он, – ты воскресла!
Она открыла глазки, посмотрела на наго никогда ранее невиданным, печальнейшим, полным неизмеримой жалости взглядом. Она открыла рот, пытаясь что-то сказать, но не проронила ни звука.
– Сапфира, – закричал он, исступленно тряся ее.
Слезы потекли по ее щекам, и она покачала головой, и до него наконец-то дошло, какая страшная месть была уготована дочери. Никогда больше она не сможет говорить. Ее чудесное дарование было пресечено одним ударом; она больше не сможет высказать ни свое ясновидение, ни мистические познания. Ребенок онемел.
– О Боже, Боже, Боже, – стонал он, баюкая ее на руках и рыдая. – Я не должен был приводить тебя сюда. Надо было мне набраться храбрости и прийти сюда одному.
Она снова потеряла сознание, когда он положил ее поперек седла, оставив все, взятое с собой, кроме распятия, а дрожащего зайца отпустил в лес. И когда он садился в седло, зная, что никогда больше ноги его здесь не будет, над его головой разразилась такая неистовая буря, будто взревели все силы Вселенной. Отдаленный цокот копыт среди неистового грохота заставил его вглядеться сквозь дождь, и он заметил приближающуюся Розу Вестон, волосы ее развевались на ветру, как пламя, а лицо при вспышках молнии казалось мертвенно-бледным. Из-за этого, а также из-за того, что она скакала на огромной белой лошади, она напоминала собой одну из скандинавских дев – Валькирию, пришедшую отвезти мертвого воина в Вальхаллу [7]7
Валькирии – воинственные девы-богини, помогавшие героям в битвах и уносившие души убитых воинов в Вальхаллу. Вальхалла – дворец бога Одина, обиталище душ воинов, павших в бою. – Прим. пер.
[Закрыть].
– Это сделано? – крикнула она, пересилив шум грозы.
– Да.
– И злой дух изгнан? Проклятие снято?
Захарий оглянулся на родник и на мгновение лишился сил.
Его покинул дар прорицания. Он опустил глаза на дочку, лежащую поперек седла, как сломанная кукла – ее ручки и ножки свисали вниз, а белокурые волосы почти касались грязи.
– Надеюсь, да, милостью Божьей, – только и произнес он и тотчас же ускакал прочь.
Роза стояла, не шелохнувшись, и смотрела ему вслед, пока он мелькал в просветах между деревьями, а потом исчез из виду совсем. А когда она обернулась и увидела замок Саттон, ей показалось, что дом как будто потянулся к ней, что его громады, его башня, лепные украшения и оконные переплеты как бы пытались сказать ей что-то.
Она смотрела на замок, сознавая, что он будет стоять еще долго после того, как превратятся в прах и она, и те наследники, которые будут знать только ее имя. И потом придут другие, которые о трагедии Фрэнсиса Вестона узнают только самую малость, да и этого не сохранят в своей памяти. Когда король и его суд превратятся всего лишь в строчки книг по истории. Будет ли суждено живущим здесь людям в один прекрасный день узнать тайны этого дома?
– Что собираешься ты сделать им? – выкрикнула она бушующему урагану. – Что ждет впереди?
И ей показалось, что ветер простонал в квадратном дворе замка Саттон: «Жди… жди…», – на что замок ничего не ответил.
