Текст книги "Замок Саттон"
Автор книги: Дина Лампитт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц)
– …А моя жена умерла три года назад, оставив мне пасынка Артура, которому теперь восемнадцать лет, и мою дочь.
Тут Кэтрин впервые подала голос:
– Как зовут вашу дочь, сэр Джон?
– Алиса.
– Мне нравится это имя. Она – хорошая девочка?
– Да, она хороша, как и любая девочка, у которой нет матери и которая окружена слугами.
– А сколько ей лет?
– Три года. Моя жена умерла во время родов.
– О да, мама упоминала об этом. Примите мои соболезнования.
Тень пробежала по лицу сэра Джона Роджерса, как будто он хотел что-то сказать, но произнес только:
– Благодарю.
Анна Вестон подумала: «Я уверена, что женщина из рода Калпепперов, на которой он женился, была старой каргой средних лет. Я видела ее однажды при дворе, и с первого взгляда она мне не понравилась. Кажется, у нее была золовка по имени Джойс, которая вышла замуж за лорда Эдмунда Говардского, брата Норфолка».
Вслух она произнесла:
– Вы не родственник Говардов, сэр Джон?
– Моя жена состояла с ними в родстве. Сестра ее первого мужа вышла замуж за брата герцога. Но я ни на что не претендую.
Значит, она была права. Джойс Калпеппер была вдовой с детьми, когда вступала в брак с Эдмундом Говардом, и вдова ее брата тоже выбрала мужчину моложе себя. Но как этому малоприятному созданию удалось заманить в ловушку такого восхитительного мужчину, как сэр Джон Роджерс? Анна Вестон вздохнула. Она предположила, что тут, как обычно, все решило давление со стороны родителей.
Кэтрин спросила:
– Алиса живет вместе с вами, сэр Джон?
– Конечно, она – мое сокровище. Я не мог бы отдать ее на воспитание моей матери или сестре. А вы любите детей, мадемуазель Кэтрин?
Кэтрин, покраснев, ответила:
– Да.
Им вновь показалось, что сэр Джон как-то странно смутился, но затем он произнес:
– Тогда будем надеяться, что у вас с Артуром будет много детей.
Кэтрин застенчиво потупила взор, а леди Вестон выразительно кашлянула, но сэр Джон, казалось, не заметил, что высказался несколько излишне прямолинейно.
– Я пью за вас, Кэтрин, – произнес он и поднял бокал.
После полудня жаркая июньская погода сменилась грозой, и сэр Джон, испросив разрешения, беседуя с Кэтрин, тихо прогуливался взад-вперед по Длинной галерее, от которой он пришел в восторг. К сожалению, леди Вестон заснула в кресле и не смогла присоединиться к разговору.
В тот вечер, помогая своей юной госпоже готовиться к ужину, горничная Кэтрин была поражена ее вопросом:
– Мэг, в каком из моих платьев я выгляжу старше всего?
– Старше всего, госпожа? – переспросила служанка.
– Да.
– Ну, мне кажется, в вечернем платье из черного бархата, которое вы носили, когда умерла ваша тетя.
– А я в нем хорошо смотрюсь?
– А в чем дело? – подозрительно полюбопытствовала Мэг.
– О, у нас гостит сэр Роджерс…
– Я знаю. Последние две недели мы только и занимались тем, что готовились к их приезду.
– …а он очень старый, как и моя мама, и я не хочу чувствовать себя неуместной в их обществе.
– А что с молодым господином Артуром?
– Он заболел.
– Ох! А сколько лет этому сэру Джону? Я видела его мельком, он мне показался весьма жизнерадостным.
– О, я не знаю… – Голос Кэтрин показался Мэг нарочито беспечным. – …Ему больше тридцати.
– Полагаю, в ваши семнадцать он кажется вам слабоумным старичком.
Но Кэтрин уже рылась в шкафу и нетерпеливо вытягивала бархатное вечернее платье. И вместо строгой прически она вдруг решила распустить волосы, свободно упавшие на плечи, украсив их диадемой из жемчуга. До блеска расчесывая бледно-золотистые локоны. Мэг размышляла про себя. Но внезапно мысли обеих были грубо прерваны резким стуком в дверь, и в комнату вошла Джоан – личная служанка леди Вестон.
– О, госпожа Кэтрин, – встревоженно проговорила она. – Вам следует немедленно пойти к вашей матушке. У нее ужасный озноб. Думаю, нам следует поскорее послать в Гилдфорд за доктором.
Кэтрин бегом помчалась из своей огромной комнаты в восточном крыле, принадлежавшей раньше Маргарет, в комнату родителей. Там она нашла мать совершенной больной и всю в холодном липком поту.
– О, Боже милостивый, – прошептала Кэтрин, сжимая руку Джоан, – неужели это потница?
– Нет, у нее нет ни болей, ни жара. У нее лихорадка – озноб до самых костей. Но все же нам следует позвать доктора Бартона.
– Кэтрин, Кэтрин, – слабым голосом позвала ее мать.
– Да, мамочка, я здесь.
Она подошла и села на кровать. Но леди Вестон, несмотря на болезнь, испуганно приподнялась, увидев фигуру в черном бархате.
– Что? Уже в трауре по мне? Это всего лишь лихорадка, девочка. Почему ты такая мрачная?
– Я подумала, что это платье солиднее.
Леди Вестон замотала головой, откинувшись на подушки.
– Сколько усилий было приложено, чтобы сшить тебе три новых наряда, а ты влезла в платье двухлетней давности. Я не понимаю тебя, Кэтрин. Ты…
Но ее речь прервал изнуряющий озноб лихорадки. Кэтрин положила руку на лоб матери и почувствовала испарину.
– Мама, – решительно произнесла она. – Я посылаю за доктором Бартоном. А пока он не придет, укройся потеплее и лежи спокойно, и пусть Джоан принесет тебе горячую грелку.
Леди Вестон попыталась сесть.
– Но как же сэр Роджерс? О, хуже не придумаешь. Мне не следовало писать это письмо. Бог меня наказал.
Внезапно Кэтрин ощутила прилив решительности.
– Чепуха, мама. Ты написала по доброте душевной, а за это никого нельзя осуждать. С сэром Джоном все будет нормально. С твоего разрешения я возьму на себя роль хозяйки до твоего выздоровления.
Леди Вестон закрыла глаза.
– Да, да, я тебе разрешаю. Возможно, это и к лучшему. Так он увидит, какой хорошей женой ты будешь для его пасынка.
Кэтрин сделала реверанс. Считалось неразумным целовать больных. Ибо все знали, что малейшая инфекция может перерасти в серьезное заболевание и, как пожар, охватить всех домочадцев. Даже простуда может свести в могилу, если не принять всех мер предосторожности.
Но сейчас было не время раздумывать, возникли более важные проблемы. Прежде всего она отправила Тоби в Гилдфорд за доктором Бартоном, а затем послала Жиля Коука в комнату сэра Джона Роджерса спросить, не желает ли тот встретиться с ней в Длинной галерее.
Джон Роджерс, стоя в тени у входа, молча наблюдал за сидящей у окна галереи девушкой добрых минут пять, прежде чем заговорить. На мгновение лицо плута стало сосредоточенным и серьезным, когда он смотрел на золотистую головку, нежные черты лица, изящную обворожительную фигурку, руки, как у ребенка, теребящие бархатное вечернее платье.
«Мне не следует причинять ей вред», – про себя решил он.
Он мягко обратился к ней из полумрака.
– Мадемуазель Кэтрин, вы звали меня?
Она испуганно вскочила и сделала реверанс.
– О, сэр Джон! Я не видела, как вы вошли. Извините меня.
Он двинулся по направлению к ней. Вечерний свет освещал его лицо и падал на светлые глаза так, что они, казалось, сияли. Сегодня вечером он надел серебристый камзол, инкрустированный поддельными бриллиантами. Ничто не могло бы создать большего эффекта. Кэтрин, еще с обеда чувствовавшая странное состояние в груди и онемение в пальцах, сейчас ощутила еще и тяжесть внизу живота. Она безмолвно уставилась на него, и на ее лице любой мог бы прочесть явное восхищение.
Он очень тихо засмеялся.
– У вас такой вид, как будто вы увидели призрак, мадемуазель.
– Нет… я… это… я подумала, как ваша манера одеваться привела бы в восторг моего брата, – запинаясь, произнесла она.
– Я бы сказал, что истинный вкус присущ и его сестре, если это не прозвучало бы с моей стороны самодовольно. Но истинная правда, что ваша одежда подчеркивает вашу красоту. Сначала красное, теперь черное – явно драматический выбор.
Кэтрин не находила, куда отвести взор. Кровь стучала у нее в висках, а щеки полыхали.
Она пробормотала было избитую фразу:
– Вы оказываете мне слишком много чести… – А затем стала смотреть в окно, сосредоточив внимание на каком-то невидимом объекте за деревьями.
Лицо пройдохи снова смягчилось, и он сказал как ни в чем не бывало:
– Но вы зачем-то звали меня, мадемуазель Кэтрин? Произошло что-нибудь важное?
– О да, конечно. Речь идет о моей маме, сэр Джон. У нее лихорадка. Я послала за врачом из Гилдфорда. Она просит простить ее, что не может уделить вам внимание сегодня вечером.
Он принял сострадательный и задушевный вид.
– Я думаю, что лучше всего мне уехать, – с притворной печалью сказал он. – Я буду только мешать вам. Я завтра же уеду.
Ее глаза взволнованно заблестели, когда она ответила:
– Пожалуйста, не уезжайте, сэр Джон. Моя мама очень расстроится. Она умоляет вас не прерывать свой визит к нам. Она поручила мне попросить вас остаться.
«Прости меня, Боже, за эту ложь, – прошептала она про себя. – Но пока он не должен уезжать».
«Прости меня, Господи, за то, что я такой, как есть, – подумал Джон. – Но если я не буду вести себя осторожно, то соблазню эту девушку».
Он церемонно поклонился.
– Я поступлю так, как прикажет леди Вес-тон, – ответил он.
Они улыбнулись друг другу.
– Тогда прощайте до ужина, сэр Джон.
Кэтрин присоединилась к нему вновь спустя два часа, он предложил ей руку и галантно повел вниз по лестнице в Большой зал, где Жиль Коук, не моргнув и глазом из-за припозднившегося ужина, проследил, чтобы устроили знатное пиршество.
Его, впрочем, весьма удивило, что мадемуазель Кэтрин села во главе стола на место своего отца, а сэр Джон, пренебрегая условностями, сел прямо рядом с ней, оставляя пустым все пространство огромного стола и проигнорировав приличествующее ему как гостю место у дальнего края, но с другой стороны. Коук был удивлен, увидев, что после ужина сэр Джон тотчас же извинился и удалился в свою комнату.
В течение следующих пяти дней Кэтрин почти все время проводила в комнате больной матери, но ей стало казаться, хотя, по-видимому, она и ошибалась, что сэр Джон избегает ее. Он пунктуально являлся к завтраку, обеду и ужину, говорил с ней любезно и по-доброму, но после еды сразу же уходил, проводя большую часть времени в катании верхом, в игре в карты со слугами или играя на лютне с Жилем. Однажды, пока ее мать спала, девушка услышала, как он поет в саду чистым, приятным голосом, и подошла к окну. И вновь ощутила уже знакомую тяжесть внизу живота, являвшуюся при виде его всегда.
«Пресвятая Богородица, прости меня, – про себя сказала она, – но я уверена, что люблю его, а он вовсе не старый, я говорила так только по глупости. А теперь судьбой назначено ему стать моим свекром, и мой дух в ужасном смятении».
Вечером пятого дня, когда Мэг причесывала ей волосы перед ужином, она внезапно разрыдалась.
– Эй, Кэтрин! – старым и давно работавшим слугам в определенные моменты дозволялось обходиться без официальных обращений, – в чем дело, милая крошка? Это из-за сэра Джона, не так ли?
Девушка, всхлипывая, кивнула.
– Ты влюблена в него?
Кэтрин обхватила служанку за талию и уткнулась лицом в ее передник. Отвечать не было нужды.
– Тогда скажи ему, милая, откройся. Он кажется мне симпатичным парнем. Возможно, у него и дерзкое лицо, но в нем нет ничего дьявольского, понимаешь меня?
Она почувствовала, как Кэтрин кивнула.
– Тогда будь храброй. Он сам поймет, как правильно поступить. Зачем выходить замуж за сына, если любишь отца?
– Отчима! – раздался сдавленный голос.
– Ну и ладно.
Круглые голубые глаза Кэтрин устремили взор на нее, и на мгновение Мэг увидела в них выражение сэра Ричарда.
– Я сегодня же вечером скажу ему, Мэг. Все-таки лучше, чем тянуть по-прежнему.
Несмотря на твердо принятое решение, за ужином она была на редкость безмолвной и тихой, и после нескольких бессвязных вопросов и ответов о здоровье леди Вестон они молча приступили к еде. И только в конце ужина, когда подали фрукты, она обратилась к нему.
– Мне надо кое-что сказать вам, сэр Джон. Поэтому сегодня, если это не помешает вашим планам, мне бы хотелось не отпускать шута Жиля, а позволить ему спеть нам.
Он внимательно посмотрел на нее. Его чувства по отношению к ней – с одной стороны столь понятные, с другой, такие путаные – заставили его во время пребывания здесь держаться от нее как можно дальше, и он с усмешкой размышлял о мужской натуре и о том, какая разница между любовью и страстью. Его занимал вопрос, бывает ли настоящая любовь между двумя взрослыми людьми, или это просто зов жалкой плоти, благоприятно истолковываемый, чтобы сделать его приемлемым для души? Он покачал головой, не зная ответа, но Кэтрин неправильно поняла его.
– Вы бы предпочли что-то другое, сэр Джон?
– Нет, нет, пусть поет.
Она слегка утратила смелость, когда они оказались сидящими в галерее. Она приказала растопить камины и удобно поставить два кресла. Повинуясь ее указаниям, Жиль скромно пристроился в уголке в полумраке, откуда доносился только его голос. Отпустив всех остальных слуг, Кэтрин сама налила вино сэру Джону Роджерсу. Но вдруг поняла, что не в состоянии говорить, и они снова сидели молча, слушая мелодичный голос сердца, изнывающего от любви. Ведь шут всегда любил ее. И теперь он страдал, сидя в полумраке и видя ее с другим мужчиной.
Всю свою печаль он изливал в пении. Цыганское сердце ныло от его уродства, возраста и плебейского положения, навечно приговорившего его только молча благославлять землю, по которой она ходила. А для пары у огня музыка звучала призывно и зажигающе, так что рука Кэтрин невольно потянулась к руке сэра Джона, и в тот же миг его рука обняла ее руку.
И едва их пальцы соприкоснулись, ее робкий вопросительный взгляд встретился с таким обожанием в его взоре, а через мгновение он оказался на коленях у ее ног. Покрыв поцелуями ее пальчики, он потянул ее к себе, поставил на ноги и прижал к своему сердцу, которое, как она почувствовала, вдруг забилось сильнее.
И, подхватив ее на руки, он понес ее, прежде, чем она успела вымолвить хоть слово. Кэтрин знала, что настал момент, когда ей следует протестовать, умолять отпустить ее, звать Жиля на помощь, но вместо того она сделала жонглеру знак стоять на месте, ибо все ее тело охватила вдруг такая сладкая истома, и ей не хотелось, чтоб она прекращалась. Даже хуже, она ждала продолжения, хотела чтобы сэр Джон целовал ее в губы и делал с ней все, что хотел.
Вот так она оказалась обнаженной в его постели и ощутила недобрую боль утраты девственности, перешедшую в ритмически успокаивающие телодвижения, закончившиеся ощущением странного восторга.
Она лежала в темноте, прижавшись к его груди, и он произнес:
– Я нарушил все законы гостеприимства. Я заслуживаю смерти от рук твоего отца.
– О, сэр Джон, не говорите так. Я люблю вас. Я хотела этого.
Но он не слушал ее, а сказал в темноте:
– Кэтрин, я должен сказать тебе правду. Не только о себе, но и об Артуре.
Она вдруг совершенно по-детски спросила:
– А это добрая история?
– Да. Сказка для зимней ночи. Позволь мне зажечь свечу.
А в Длинной галерее, свернувшись, как пес, перед догорающим камином, спал шут. Он всхлипывал во сне, и в отблеске огня на его щеках были заметны следы от слез. Он видел, как его возлюбленную унесли, чтобы сделать женщиной, и, зная, что она сама желает этого, он не сказал ничего. И стены поглотили звуки его рыданий от безнадежности происходящего. Но и в грядущие века чувствительные натуры еще смогут расслышать его горький плач в песне об утрате единственной настоящей любви.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Ей снова снился сон, и на сей раз он был ужаснее прежних. Все началось точно так же, с кошмарно медленного движения через внутренний двор, но на этот раз, едва дверь в Большой зал распахнулась, явилась мадемуазель Болейн. Девушка была одета в глубокий траур, а черная вуаль на ней создавала впечатление, что у нее вообще нет головы. Старуха в Длинной галерее снова была та же, но на том странном банкете все казалось еще более зловещим, поскольку вместо того, чтобы позволить слугам захлопнуть перед ней дверь, Анна Вестон вошла в комнату и подошла к большому креслу во главе стола.
– Скажите, – решительно потребовала она у сидящего там мужчины, которого другие называли Гетти. – Где Фрэнсис? Вы спрятали его, не так ли?
Все гости в присущей им, развязной манере смотрели на нее, будто ее там и не было, поэтому она стукнула хозяина по плечу, но он, казалось, и не заметил. Затем вдруг в комнате с ней очутился Жиль.
– Не беспокойтесь, госпожа, – шепнул он ей. – Я им устрою представление!
– Но станут ли они смотреть на тебя, Жиль? Они не видят меня.
– Это потому, что не хотят видеть вас, миледи.
Он принялся танцевать, и она с ужасом заметила, что маленькая головка шута на конце его жезла теперь напоминала не Жиля, а Фрэнсиса. Более того, она была живой и кричала:
– Помогите! Помогите!
Было так отвратительно видеть своего сына в виде крошечной куклы, что Анна Вестон вскрикнула и проснулась.
Она лежала в своей спальне замка Саттон на кровати с пологом, на четырех ножках, с шелковым покрывалом и коричнево-желтыми портьерами на окнах, и была совсем одна. Ричард все еще находился в Кале. Маргарет с Уолтером – в Хейзли Курте, Фрэнсис – в Гринвиче, а Кэтрин… Она не видела дочь с того утра, когда та сбежала из поместья Саттон с сэром Джоном Роджерсом. Точнее говоря, она не видела ее и тогда, а только записку рядом со своей постелью. Проклятая девчонка прокралась в темноте и оставила эту записку. Лежа сейчас на влажной от слез подушке, Анна помнила ее дословно.
«Моя дорогая мамочка!
Я бы никогда не простила себя за то, что покидаю тебя, пока ты еще больна, и, если бы доктор Бартон не заверил меня, что нет ничего серьезного, я не уехала бы из поместья Саттон. Знаю, что тебе будет трудно простить меня, но я еду в Брайанстон с сэром Джоном, чтобы обвенчаться в его церкви с ним, а не с Артуром, который родился безумным, а с годами ему стало еще хуже, и Джон спас меня от этой ужасной участи.
Всегда любящая дочь.
Написано 2 июля в поместье Саттон.
Искренне твоя Кэтрин».
Анна, конечно, послала гонца, но он вернулся с печальным лицом: нескольких часов, на которые они обогнали его, оказалось достаточно. Накануне их обвенчал личный священник сэра Джона Роджерса.
– И их брак завершился осуществлением брачных отношений? – жестко спросила леди Вестон, не желая сдаваться.
– Да, моя госпожа. Он отправился с ней в постель тотчас же после свадебного торжества.
– Тогда вряд ли есть шанс аннулировать этот брак.
– Миледи…
– Что?
Гонец колебался. Это был молодой человек с кожей задубевшей, как седло, в котором он постоянно сидел, слившись с конем воедино.
– Моя госпожа, я не знаю, следует ли вам настаивать на этом. Госпожа Кэтрин казалась мне довольной и просила меня умолять вас от ее имени: она больше всего желает благословения от вас и сэра Ричарда. А история безумия мистера Артура Калпеппера ужасна. Управляющий имением рассказал мне обо всем подробно. Кажется, ему доставляют удовольствие пытки. Сэр Ричард ни за что не позволил бы госпоже Кэтрин выйти за него замуж, это уж точно.
И Анна, посоветовавшись с Джоан, Жилем и Жилем Коуком, написала дочери сухую, сдержанную записку. И, естественно, ничего больше. Было бы неподобающе вот так, слишком легко простить такое непослушание.
К сожалению, после недавно перенесенной болезни она была еще слаба для путешествия и не могла отправиться в Кале. Поэтому она готовилась теперь жить в одиночестве. Днем это было даже приятно, но ночью начинались ее мучения. И все чаще и чаще ей снился один и тот же сон. Обычно, когда хозяин отсутствовал, Джоан спала на соломенном тюфяке в комнате госпожи, но в эту ночь, когда сон приснился Анне в самом кошмарном виде, служанка ночевала в своей комнате, опасаясь заразить свою госпожу лихорадкой, которая у нее всегда начиналась с кашля.
«О Боже, – думала Анна. – Этот ужасный ночной кошмар. Как он преследует меня! Я понимаю, что творится нечто неладное. Но что именно? Мне нужна помощь!»
Появились робкие проблески рассвета, и дрозд, сидевший на красивом вязе, росшем возле окна ее спальни, уже начал выводить первые восторженные трели, призывая весь рассветный хор воздать радостный гимн рождающемуся неведомому дню. И вдруг Анна совершенно четко поняла, что должна делать. Ей следует немедленно отправиться в тот таинственный дом на Кордвейнер-стрит и искать помощи у доктора Захария. А затем в Гринвичский дворец, чтобы самой посмотреть, все ли в порядке с сыном, и в то же время засвидетельствовать свое почтение Ее Светлости.
Преисполненная решимости, она встала с постели и откинула портьеры – на яркий турецкий ковер падали отблески придающего уверенность света; ночь ужасов осталась позади. Надо еще распахнуть окна и впустить свежий утренний воздух. Сделав это, Анна на дальней лужайке заметила Жиля. И хотя он находился далеко, она видела, что он стоит в одном из тех темно-зеленых кругов, которые необъяснимым образом появлялись в садах и лугах. Она знала, что широко бытует поверье, что их считают кругами, в которых в полночь танцуют феи. Среди верующих в это были и весьма просвещенные люди, считавшие, что земной мир населен множеством невидимых созданий, подданных Оберона и Титании и короля эльфов. Она же, явно верившая в волшебство и заговоры, тоже склонялась к мнению, что в этом есть доля правды.
Жиль, как истинный цыган, придерживался ясных, вполне определенных взглядов. С его точки зрения, эти невидимые создания всегда присутствовали рядом, наблюдая за людьми, готовые прийти на помощь или помешать простому смертному в затруднительном положении, в зависимости от того, как человек обращался с ними. Однажды вечером она застала его, когда он выставлял миску с молоком возле кухни.
– Что ты делаешь, Жиль? – спросила она, а сама подумала, что это угощение для Робина Гуда.
– Это для бедного ежика, моя госпожа.
– Нет, тебе не удастся обмануть меня. Это для одного из твоих невидимых друзей.
Он странно посмотрел на нее: полунасмешливо, полуосуждающе.
– Невидимых только для слепых, моя госпожа.
– Значит, ты видишь их, Жиль?
– А вы поверите любому моему ответу?
Вопрос заставил ее промолчать; в тот момент на забавном, морщинистом лице Жиля появилось явное выражение собственного достоинства.
Когда часом позже она спустилась по лестнице в Большой зал, то увидела его выходящим через главный вход.
– Жиль, – окликнула она, – я еду в Лондон. Джоан больна, меня будут сопровождать Тоби и Мэг. Я возлагаю все заботы о поместье на Жиля Коука и на тебя. – Затем добавила: – Благодарю тебя за доброе заклинание.
Он смутился и спросил:
– Откуда вы узнали, моя госпожа?
– Я видела тебя из окна. Что именно ты делал?
– Я призывал на помощь опекающих нас фей.
– Это феи, которые охраняют семьи, не так ли?
– Да, моя госпожа.
Воспоминания о сне еще были так свежи, поэтому ответ обеспокоил ее.
– Мы нуждаемся в защите, Жиль? Тебе что-нибудь известно?
Опять та же пустота во взгляде акробата, нарочито невинный вид.
– Я не понимаю, о чем вы говорите, моя госпожа. Я всегда прошу покровительства у фей.
Откуда такая уклончивость? Этот человек прикидывается непонимающим. И почему дрожит от страха она? Раньше, когда сон только начинал досаждать ей, доктор Захарий сказал, что она видит дом, каким он станет в будущем. Но сейчас это объяснение уже казалось недостаточным. В этот момент, стоя в большом зале своего дома, Анна Вестон поняла, что в его великолепии кроется нечто зловещее.
* * *
Захарий Говард сидел в роскошных апартаментах своего отца в Гринвичском дворце, откровенно беседуя с ним. Им не часто удавалось пообщаться вот так – тайна их родства оставалась нераскрытой, – поэтому они оба дорожили возможностью поговорить наедине. Герцог, пожалуй, даже в большей степени, ибо, глядя на своего сына – как тот двигался и говорил, – он замечал выражения или жесты, напоминавшие ему о матери мальчика, его незабвенной возлюбленной, которая умерла в страшных муках. Иногда похожесть становилась настолько яркой – выражение глаз, поворот головы, – что у него сжималось сердце. Спустя все эти годы воспоминания о ней все еще трогали его, а иногда по ночам он просыпался, думая, что слышит откуда-то обрывок ее странной грустной песни. И тогда, понимая, что то была всего лишь призывная песня соловья, он вытирал повлажневшие глаза.
А сегодня он особенно обрадовался, что «сын колдуньи», как он втайне называл его, пришел навестить его. Герцога беспокоили упорные слухи, приносимые его шпионами, насчет собственной племянницы, Анны Болейн. Слух, который – если окажется правдой, – может вызвать небывалый скандал.
Он, конечно, был против, когда его сестра леди Элизабет вышла замуж за Томаса Болейна из Норфолка. Тщедушный выскочка, просто удачливый торгаш – и этим все сказано. Именно он, герцог, добился места при дворе для двух дочек Болейна, когда те вернулись из Франции. Прекрасную же благодарность получил он за свои старания. Мэри стала первостатейной шлюхой, то и дело забирающейся в постель к королю, а Анну изгнали за любовную связь с Гарри Перси. Но все же они являлись его племянницами, а то, что их мать умерла и Томас вторично вступил в брак с какой-то неотесанной мужланкой из рода Норфолков, не могло перечеркнуть того факта, что в них течет кровь Говардов – они оставались членами его могущественного клана. И вот теперь эти тревожные пересуды, что и его младшая племянница Анна заставила короля настолько влюбиться в себя, что тот начал ставить под сомнение законность своего брака с Екатериной. И герцог обратился к Захарию, который на целую неделю заперся в своем мрачном доме на Кордвейнер стрит, советуясь с книгами, разбираясь по этим пугающим картам, одна из которых представляла Анну, другая – Его Светлость, а третья – королеву.
– Что они сказали тебе, сын мой? Клянусь Богом, все не так серьезно, как болтают.
Квадратное лицо, повернувшееся к нему, было таким похожим на его собственное, очертания подбородка столь же твердые и волевые, как у любого из Норфолков.
– Это очень серьезно, и даже более того, лорд герцог, мой отец, – тихо проговорил предсказатель.
Впервые Томас не улыбнулся при странной форме обращения, которой всегда пользовался Захарий.
– Что же будет?
– Моей кузине, Анне Болейн, судьбой предназначено стать королевой. Ничто не в силах остановить ее.
– Но она еще совсем девочка, Захарий! И ее даже не назовешь хорошенькой. Вот Мэри, та действительно хороша.
– Будь она хоть самой безобразной каргой во всем христианском мире, ее сила огромна. Она может заставить любого избранного ею мужчину влюбиться в нее.
– О Господи, она что – ведьма?
Слова сорвались с языка прежде, чем герцог успел подумать. Не успев еще даже договорить, он заметил сердитый взгляд на лице любимого сына.
Томас подумал: «Он рассердился. Он ненавидит разговоры о колдовстве».
А Захарий вновь мысленно представил хрупкую головку своей матери, упавшую на грудь, когда пламя охватило огромную кучу дров и соломы под ее ногами.
– Прости меня! – Враги герцога никогда бы не поверили, что у него может быть такое мягкое выражение лица. – Помни, я тоже любил ее.
Захарий улыбнулся и похлопал отца по руке.
– Я знаю, знаю, – произнес он. – Вы доказали это своим добрым отношением ко мне, лорд герцог, мой отец. Но мы говорим о кузине Анне. Я не знаю, является ли она посланницей сатаны – мне это неведомо. Но я во всем вижу ее могущество. Оно видно на ее карте жизни, по картам Таро, в кристалле. Ваша племянница будет восседать на троне Англии, сэр.
– Что будет с королевой? Она умрет?
– Ее судьба ужасна. Развод, нищета и изгнание. Она умрет в одиночестве, без друзей.
– О Боже! – произнес Томас Говард. – Ты уверен?
– Я клянусь в этом. Я ясно видел это. В Анне Болейн заключена самая мощная сила в королевстве.
Герцог Норфолкский сидел, качая головой. Если бы это сказал ему кто-нибудь другой, он бы высмеял его и выгнал из дома. Он совершенно не мог представить, как такое может произойти, но предсказание его сына подтверждали частые визиты короля в Гевер и то, что этого выскочку Болейна сделали виконтом Рочфордским, а еще тайком поговаривали, что король возбудил дело о законности своего брака с Екатериной на том основании, что она сначала была женой собственного брата короля.
– Но есть и кое-что еще, – продолжал Захарий.
– Еще?!
– Да. Много мужчин умрут из-за Анны, и некоторые из них высокого звания. Пока не понятно почему. Но одно ясно: ей самой уготована жестокая смерть. Она будет сброшена с высот глубоко под землю.
Герцог увидел, что его сын дрожит, и на него накатила очередная волна нежности. Из-за его чудесного дара отец иногда забывал, что Захарий очень молод и еще живо переживает страхи и эмоции, которые не трогают мужчин, которым за сорок.
– Почему ты дрожишь? – спросил он. – Ты ведь не знаешь Анну, не так ли? Она покинула двор до твоего появления там.
– Я видел ее однажды, когда был там с моим учителем. Я особенно присматривался к ней, так как знал, что она – моя кузина. Вы правы, отец, она – не хорошенькая. Она – прекрасная. А что касается ее смерти… – О Боже милостивый! – Возможно, она умрет на костре.
«О Господи, – подумал герцог. – Мне кажется мальчик сам влюбился в нее. И это после того, как всего лишь раз увидел ее! Проклятая девчонка явно ведьма и умрет, как ей и подобает».
В это мгновение в сердце Томаса Говарда зародилась лютая неприязнь к своей племяннице Анне Болейн; неприязнь, которая останется у него навсегда. Ему было тяжело видеть своего сына таким встревоженным; слышать, что знатные люди лишатся из-за нее жизни; узнать, что королева Екатерина – женщина, которая ему всегда нравилась и которой он почему-то сочувствовал – должна окончить свои дни в нищете. В тот момент он принял решение как можно усерднее препятствовать восхождению дочери Болейна. Но он должен действовать хитро. Он не испытывал желания оказаться среди тех, кто лишится головы, и ему пришла в голову еще одна мысль.
– Захарий, я тоже должен умереть из-за Анны? Ты можешь быть честным со мной.
– Нет, лорд герцог, мой отец, такая участь вам не грозит.
Взгляд янтарных глаз был устремлен сквозь него, и Томасу стало не по себе.
– Не смотри так на меня. Что ты хочешь сказать мне?
– Именно вы, отец, огласите ей смертный приговор.
В комнате воцарилась полнейшая тишина. Норфолк слегка дрожащей рукой налил бокал вина.
– Именно вы – потерявший свою возлюбленную на костре – приговорите ее к сожжению.
И с этими словами великий доктор Захарий закрыл лицо руками и заплакал. Говард сидел, не двигаясь, пораженный услышанным. Слишком трудно было осознать столь невероятное предсказание. А затем пришли мысли, которые помогают людям пережить все.
«По крайней мере, я это снес. Если судьбой предначертано, что дочь Болейна должна создать весь этот ужасный хаос, я не стану уклоняться, если мне действительно суждено приговорить ее к смерти».
