Текст книги "Замок Саттон"

Автор книги: Дина Лампитт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 27 страниц)

– Но простите меня, ваша светлость, так же ли у вас с… с… другой леди?

– Нет другой леди, – сухо отрезал король. – Только королева. – Каким образом у него мог быть еще кто-то, если он стремился обладать только ею – этой миниатюрной темноволосой дочерью кентского рыцаря?

– Я понимаю.

Доктор Кромер задумчиво теребил пальцами бороду. Он впервые в жизни оказался в таком щекотливом положении. Одно неверное слово – и можно закончить свои дни в Тауэре, но, несмотря ни на что, он должен выполнять свои обязанности врача по отношению к своему пациенту, будь это пахарь или король.

– Ваша светлость, – снова попробовал он, – а бывает все, как надо, когда ваша светлость… ээ… возможно… ээ… помышляет об этом?

– Помышляю? – непонимающе повторил Генрих.

«О, Боже, как он может быть таким бестолковым?» – подумал Кромер.

– Думаете… приятные мысли.

«Теперь он должен понять меня, просто должен!»

– О, понимаю!

Генрих ухмыльнулся, глядя на него. Он мог быть очень привлекательным, совсем по-мальчишески, когда хотел этого.

– Да, доктор Кромер. Все в порядке со мной в такие минуты. И также, когда я целую… одну особу.

– Тогда, Ваша Светлость, я боюсь, что причина кроется в Ее Светлости. Прошу прощения, Ваше величество, но я обязан говорить правду.

Какое облегчение после выговоренного! И еще большее облегчение чувствуешь, видя улыбку короля.

– Значит, я не потерплю неудачи, если «одна особа» даст свое согласие?

– Вам не нужно этого бояться, Ваша Светлость.

Но как мог предположить Генрих, что «одна особа» будет из года в год томить его ожиданием. И вот теперь он будет лежать в своей огромной постели и молиться о том, чтобы ночью, когда она наконец окажется рядом с ним, он был бы в состоянии совершить то, о чем так безудержно мечтал. Обладать ею – страстно, грубо отплачивая ей за то, что она тысячу раз отказывала ему. Будь он менее щепетильным, он попросил бы снадобья у доктора Кромера или даже у этого знахаря Захария – внебрачного сына Говарда. Но, сделав так, он объявил бы всему миру, как близка его желанная цель – обладание его возлюбленной Анной. Но он слишком любил ее, слишком лелеял, чтобы допустить даже намек на подобные сплетни. Он должен верить во все, что было для него священным, и пусть Бог простит его, но самым сокровенным была любовь к Анне.

Она после окончания церемонии попросила своих служанок освободить ее от парадных одежд и теперь лежала в своей постели только в белых нижних юбках, ярко-красная мантия – такая прекрасная, но такая тяжелая – лежала в стороне. Ей хотелось закричать: «Как это – лежать нагой рядом с мужчиной? Скажите мне правду?»

Но разве она могла это сделать? Она, представляющая собой будущее Англии. По милости Божьей, если ей хватит мужества, и сегодняшняя церемония не станет предвестником полного провала. Разве могла она говорить об этом с кем-либо из своих фрейлин?! Но, когда Роза Вестон задвигала тяжелые занавеси на окнах в ее спальне, она пересилила себя и решила все-таки заговорить, хотя это было совершенно не в ее характере.

– Мадам Вестон, однажды вы сказали мне, что нежно любите Фрэнсиса.

– Да, госпожа маркиза.

Она почувствовала напряженность в ответе и в который раз подивилась своей неспособности сближения с особами своего пола.

– Скажите мне…

– Да, госпожа?..

Роза совсем ничего не делала, чтобы как-то помочь ей.

– Есть ли какая-то прелесть в замужней жизни?

– Да, госпожа, – донесся ответ, и теперь она почувствовала в ее голосе ледяной холод и удивилась, чем могла испортить ей настроение. Она села в постели и посмотрела на свою фрейлину.

– Я не хотела вас обидеть, – произнесла Анна несвойственным ей смиренным тоном.

– Конечно, моя госпожа!

Теперь занавеси были почти задвинуты.

– Это все, моя госпожа?

– Да, – ответила Анна, вдруг почувствовав себя утомленной от всего этого. – Да, все.

Как приятно было опуститься на подушку и, просто закрыв глаза, отгородиться от прочего мира. Если бы только ей не нужно было больше открывать их. Если бы она могла сейчас выйти из игры, как бы она облегчила жизнь всем участникам разыгрываемой драмы. Екатерина была бы со своим обожаемым Генрихом; с честью закончился бы спор с Римом; погасла бы вынашиваемая народом Англии ненависть. Нан Буллен, маркиза Пемброук, могла бы спокойно спать в земле, породившей ее.

– Иди, – сказала она вслух, но это не относилось к Розе Вестон – это было обращение к ней самой.

– Как прикажете, госпожа.

Анна была слишком далеко, чтобы расслышать резкость в ее ответе.

Фрэнсис не задумывался почти до вечера о том, что Розы нигде в замке не видно. Встретив Нэн Сэвил, он узнал, что госпожа уже давно уединилась в своих покоях и отпустила фрейлин, и без особого воодушевления начал искать Розу. Но во время этих поисков он наткнулся на своего шурина, Уолтера Денниса, и предложил ему сыграть партию в шахматы – так как спортивные занятия по воскресеньям были запрещены – и провел с ним около часа. К тому времени искать Розу было слишком поздно, потому что ему надо было присутствовать на ужине у Его Светлости.

– Скажи Розе, что я искал ее, – бросил он Уолтеру при расставании.

Он успокоил себя тем, что он же искал ее. С какой-то тяжестью на сердце он отправился в свою комнату, чтобы переодеться к ужину, и там он обнаружил ее, лежащую в темноте, свернувшуюся калачиком, как маленький ребенок. Она не спала, но ничего не сказала ему.

– Анна, – сказал он. Его удивление было так велико, что он назвал ее настоящим именем.

– Если ты ищешь свою госпожу, – ответила она, – то она отдыхает в своих апартаментах. Почему бы тебе не пойти к ней? Как раз посудачите о прелестях замужества!

Сказав это, она горько рассмеялась и повернулась к нему спиной. Как все благородные люди, Фрэнсис, теряя самообладание, уподобился урагану.

– Боже мой, Роза, – закричал он, – это самые невероятные и несправедливые бредни. Ты понимаешь, что говоришь, или ты потеряла остатки своего угасающего разума?

Она села и закричала на него в ответ:

– Как ты смеешь называть меня сумасшедшей, ты – порочный человек?

Она вскочила с кровати, подбежала к нему и стала бить его кулачками по голове и лицу.

– Роза, прекрати. Прекрати!

Но она не унималась, обрушивая удар за ударом.

– Боже мой, женщина, ты действительно сошла с ума! – вскричал он и, приподняв ее за локти, бросил на кровать, где она вдруг разразилась слезами, билась в истерике и дрожала, как раненое животное.

– Я не хочу больше тебя видеть, – закричал Фрэнсис. – Ты – не та женщина, на которой я женился, слышишь меня?

И, схватив свою одежду, он в ярости выскочил из комнаты. Весь вечер, и даже во время тихого ужина, который Его Светлость давал для нескольких своих наиболее близких друзей, Фрэнсис не мог прийти в себя.

Сэр Ричард, конечно, заметил это сразу, и хотя никак не показал этого, но, как только начали играть музыканты, он подозвал к себе сына.

– Что с тобой, Фрэнсис? – спросил он. – Ты дрожишь, как девушка.

– Из-за Розы, отец. Я думаю, она совершенно потеряла голову. – Он понизил голос. – А еще хуже то, что она испытывает ненависть к леди Анне и не скрывает своего отношения к ней. Если слух об этом дойдет до короля, я опасаюсь за ее жизнь.

Сэр Ричард нахмурился.

– В таком случае необходимо немедленно удалить ее отсюда, – сказал он. – Если я увезу ее в поместье Саттон на рассвете, ты сможешь убедить госпожу маркизу, что этой ночью Роза внезапно заболела?

– Легко. Но она больна и на самом деле!

Сзади них раздался голос Уолтера Денниса.

– Все из-за потери ребенка.

– Но это случилось уже больше года назад.

– Не имеет значения. Маргарет, после того как потеряла ребенка, все время была не в себе, пока вновь не забеременела. Она без всякой причины срубила свой любимый куст.

Джон Роджер, присоединяясь к ним, добавил:

– Если вы говорите о женской хандре, это совершенно верно, Фрэнсис. Отправь ее в поместье Саттон и потом дай ей единственное лекарство, которое я…

– Знаю. Как можно больше детей! – продолжил Фрэнсис.

– …Чтобы жены были спокойными, – закончил Джон.

– Женская философия, – подытожил сэр Ричард.

– Но вполне верная философия. – Доброго вечера, джентльмены. Я иду играть в карты. – Роджерс сначала поклонился своему тестю, а потом Фрэнсису и Уолтеру, при этом жемчужина в его ухе качалась над плечом.

– Теперь, отец, разгладь морщины, ты уже любишь его, безразлично, проказник он или нет.

Но дальнейший разговор был внезапно прерван, так как король поднялся со своего кресла, и вслед за ним, как требовал этикет, поднялось все собрание. Взгляд Генриха странно перескакивал с одного гостя на другого, будто он не осмеливался ни на кого посмотреть прямо.

– Лорды и джентльмены, – сказал он, – сожалею, но я утомился сегодняшней церемонией. Прошу извинить меня. Пожалуйста, продолжайте вечер.

И он удалился в сопровождении Генри Норриса и других камергеров. Но, оказавшись в своих личных покоях, Генрих Тюдор неожиданно почувствовал раздражение. Монарх, который утром был таким величественным и великолепным, сейчас отдавал жесткие приказы с такой быстротой, что его слуги сбились с ног, не зная, за что хвататься. Одновременно он желал и принять ванну, наполненную благовониями, и чтобы его обслужил цирюльник, и чтобы обработали ему ногти, и чтобы дали новую ночную сорочку.

И даже уже отдавая эти распоряжения, он боялся: «Она не придет. Я знаю. Она оттолкнет меня и теперь».

И странно: от этой ужасной мысли он чувствовал почти облегчение. Облегчение от того, что ему не нужно будет доказывать свою состоятельность как мужчины. Но наряду с облегчением эта мысль причиняла боль, после всего, что он сделал ради нее, после перенесенных им унижений… Почему?! Разве он не покинул Екатерину, которая так смиренно любила его? Что ж, так ему и надо – дочь Томаса Болейна отвергнет его, как последнего олуха.

Генри Норрис думал: «Боже милостивый, час настал. В своем воображении я пережил эту ночь миллион раз, и вот теперь это должно свершиться. Она собирается вознаградить его».

И он уставился перед собой – пустыми, отсутствующими глазами, с полуулыбкой на лице, – удивляясь при этом, почему это и Фрэнсис Вестон посмотрел на него так странно. Затем последовал сюрприз, которого он не ожидал. Отпустив на ночь придворных, король неожиданно сказал:

– Гарри, ты будешь спать в передней, как обычно.

Он ждал, приготовившись к новым, неожиданным приказам, но такого…

– Я ложусь спать.

Норрис стоял в замешательстве. Приготовления, волнение, общая атмосфера тревоги привели его к выводу; его жизнь будет разрушена, его сдержанность, его любовь к Анне будет поругана. Но сейчас его призвали к исполнению своих обязанностей, в которые входил, в частности, и ритуальный поиск врагов короля. Смел ли он надеяться, что леди снова отказала королю? Здравый смысл, однако, подсказывал, что больше она не может отвергать его даже ради собственной безопасности. Норрис знал лучше, чем кто-либо другой, что за последнее время характер Генриха становился все более гневливым. Раньше и представить-то было трудно монарха до такой степени расстроенным и обеспокоенным человеком.

Гарри сумел изобразить на своем лице легкую улыбку и принять деловой вид, тщательно осматривая спальню короля, даже нагнулся, заглядывая под огромную кровать, чего давно уже не делал. Выпрямившись, он бодро сказал:

– Все в порядке, Ваша Светлость.

– Тогда желаю вам спокойной ночи.

Норрис поклонился и, отступая назад, вышел.

– Крепкого сна, Ваша Светлость!

Бесшумно прикрывая дверь спальни, он заметил, что Генрих уже потушил свечу.

В Виндзоре, как и во многих других королевских резиденциях, Норрис в действительности спал не в королевской спальне, как полагалось по этикету, а в передней. И сейчас он прошел туда и одетым лег в постель. В его голове проносились события дня, он неотступно видел перед собой фигуру в ярко-красной мантии, с такою кротостью стоящую на коленях перед королем – неужели это было только сегодня? В который раз он изумлялся: какая неукротимая воля в таком хрупком создании! Потом им овладело неодолимое предчувствие надвигающейся катастрофы, которое не давало ему уснуть. И он лежал без сна, уставившись в потолок, еще долго после того, как взошла луна.

В поместье Саттон Анне Вестон опять снился странный сон, а ее лицо серебрилось от света той же самой взошедшей луны.

Она стояла возле дома: но в этот раз был не багровый закат, а мрачная гнетущая ночь: черные облака плавали по небу, затемняя луну. Ее вновь охватило чувство полного одиночества, страха и утраты. И, словно оплакивая вместе с ней случившееся, ветер горестно завывал, раскачивая деревья. Окружающее было отвратительно. Она сознавала, что на земле торжествуют жестокость и бесчеловечность, а радость и доброта исчезли навсегда. И пристально глядя на замок, Анна почувствовала, как смертный холод подкрадывается к ней и леденит ей душу.

Анна двигалась молча, словно лунатик, И, не увидев на обычном месте Привратной башни и целого крыла дома, отходящего от сторожки, не испытала ни потрясения, ни удивления. Она смотрела на этот бывший внутренний четырехугольный дворик, на окна, освещенные сияющей на небе луной. С замиранием сердца Анна обнаружила, что двери центрального входа приоткрыты, словно дожидаясь ее, но внутри дома было абсолютно темно, как в могиле.

Она двигалась, словно по принуждению. Будь ее воля, она с радостью бы повернула назад, чтобы никогда не узнавать, что ее ждет в замке Саттон, но что-то толкало ее вперед. Она молча вошла в дверь и остановилась в Большом зале, со страхом оглядываясь вокруг. Навстречу ей из дальнего конца зала, словно привидения, с отсутствующими, неподвижными взглядами двигались ее невестка Роза и Генри Ниветт. Фрэнсиса с ними не было, и Анну поразило то, что они выглядели как семейная пара: на руках у Розы был крошечный ребенок, а за ними шли еще двое малышей – мальчик и девочка. Старший из детей обращал на себя внимание. У него были рыжие, как у Розы, волосы, а его лицо было копией Фрэнсиса.

Странная группа приблизилась и прошла мимо Анны так близко, что она могла протянуть руку и коснуться их, но она не посмела, ибо они по-прежнему невидящим взглядом смотрели перед собой и, казалось, едва дышали. Они двигались словно покойники, и она почувствовала облегчение, когда они бесшумно вышли в дверь и скрылись.

Теперь она направилась в западное крыло – где были кухня и кладовые. Оттуда она поднялась по винтовой лестнице в верхнюю кладовую. Но сейчас здесь все изменилось, все было не так. Там, где у нее лежали яблоки, хранящиеся в зиму, теперь была изысканная спальня, обставленная в странном стиле. У противоположной стены стояла большая кровать; ее занавеси серебрились от лунного света.

У нее не было никакого желания пересечь комнату, раздвинуть портьеры и заглянуть в альков, но происходящее с ней вышло из-под ее контроля – совсем как у ребенка, у нее совершенно не было сил сопротивляться. Она беззвучно раскрыла портьеры. Слившись, как единое целое, лежали мужчина и женщина. Он – темноволосый, с изящными чертами лица, обнимал свою возлюбленную, руки его покоились на подушке, вокруг одного пальца обвился ее локон. Ах, что это были за волосы! Словно серебряное облако, вспыхнувшее вокруг столь прекрасного лица. У Анны перехватило дыхание. Она подумала, что перед ней одна из самых прекрасных женщин, когда-либо являвшихся на свет. И в то же время она ужасно напоминала ей кого-то. О Боже, конечно, не ту страшную старуху, которая являлась в ее ночных кошмарах? Тем не менее это была она! Анне стало дурно от мысли, что такая дивная красота превращается в уродство. А мужчина, услышав во сне ее восклицание, вздохнул, открыл свои большие сонные глаза и посмотрел прямо на нее. Но было ясно, что он не видит ее, а, может быть, и не мог видеть. Ибо он только лениво поцеловал безупречный ротик возлюбленной и снова заснул.

Вдруг в комнате все закружилось, как в вихре, мелькая и затуманивая взор Анны. Дрожа, она ухватилась за столб кровати, но он как будто таял в ее руках. Пол заходил у нее под ногами, и, посмотрев вниз, она увидела, что ковер изменяется: у нее на глазах менялась сама ткань и цвет, и комната становилась другой. Стены и окна были те же, но обстановка изменилась и была совершенно незнакома Анне. Кровать была уже другая и стояла на другом месте, на кровати лежал мужчина – светлоглазый, который пугливо оглядывался по сторонам. Затем он начал поразительно громко с кем-то разговаривать, хотя в комнате никого, кроме Анны, не было.

– Проклятый дом. Почему я никогда не могу заснуть здесь? Ночь за ночью я вынужден слушать этот чертов звон часов. Снотворное знахаря не помогает. Я в самом деле ненавижу это место. Если бы не Молли, я бы завтра же уехал. Но сейчас она для меня большая поддержка. Когда я сказал ей о женщине в белом – какая избитая фраза! – она, казалось, даже развеселилась.

Затем он начал кричать капризно и воинственно:

– Вы здесь, женщина в белом? Вам доставляет удовольствие преследовать меня, не правда ли? О да, я видел вас. Вы – везде, не так ли? В Длинной галерее, в Большом зале, в этой комнате с вашими проклятыми яблоками. Вам нравится пугать людей?

Вопреки желанию и своему страху Анна обнаружила, что идет прямо по направлению к нему, и в это время проблеск лунного света пробился между занавесками. Мужчина не отрываясь смотрел на нее, его лицо было мертвенно-бледным в полуосвещенной комнате.

– Не прикасайся! – дико вскрикнул он. – Уходи!

Анна беспомощно таращила на него глаза, потом послышался звук приближающихся шагов. Торопливо вошла женщина и спросила:

– В чем дело, Альф? Ты не можешь заснуть?

А стоящий в дверях человек спросил:

– Что я могу для вас сделать, лорд Нортлиф?

Мужчина, лежащий в постели, проворчал:

– Это все проклятая женщина в белом.

Потом в комнате снова началась круговерть и вой. Опять в ней изменилась обстановка, и прежними остались лишь стены и окна кладовых сэра Ричарда.

Тут Анна стала свидетелем самого мрачного происшествия из всего, доселе происшедшего. Двое мужчин вкатили через дверь необычное кресло на колесах с очень старым и больным человеком, одетым, как показалось ей, в ночную сорочку. Когда его подняли и положили на другую кровать, Анна увидела, что старик мертв, так как его рука безвольно свешивалась вниз, при этом один из мужчин поднял ее и осторожно положил рядом с телом. Затем они вышли, оставив ее наедине с трупом. Дрожа от страха, она пересекла комнату и встала перед мертвецом. Посмотрев на его лицо, она увидела, что покойник был тем мужчиной, который обычно сидел в большом кресле, стоящем во главе стола, предназначенного для эксцентричных празднеств, которые она так часто посещала в своих ночных кошмарах.

– Кто вы? – громко спросила она, и ей показалось, что под этим предательским лунным светом он сделал свой последний вздох. И, когда она протянула руку, чтобы дотронуться до его безжизненного лица, зашла луна, и она осталась наедине с ним в этой пустоте, в сплошной тьме, в которую она все больше проваливалась.

Анна Вестон проснулась и обнаружила, что во сне она бродила. Ей как-то удалось пересечь Большой зал, преодолеть подъем по крутой лестнице в кладовые, расположенные в западном крыле дома. Она стояла в той же самой комнате, которая ей только что снилась, и видела, что в ней совсем ничего нет, только остался живительный запах яблок прошлогоднего урожая.

Как раз в то время, когда Генри Норрис наконец стал забываться сном, он вдруг услышал шум и мгновенно проснулся. Генри открыл глаза, с изумлением взирая на то, что предстало перед ним. В дверях, одетая в халат из серебристой парчи, стояла Анна Болейн; ее залитые лунным светом волосы сверкали драгоценностями. Она намеревалась пройти через комнату в спальню короля.

– Госпожа… – настойчиво прошептал Норрис.

Она улыбнулась ему страшной улыбкой человека, который должен идти, повинуясь предназначению судьбы.

– Все в порядке, Гарри, – отрешенно сказала она.

Норрис был очень добросовестным придворным. Он вскочил с кровати и оказался у двери в спальню короля раньше Анны. Открыв дверь, он крикнул в темноту:

– Ваше Величество!

– Да, Гарри? – ответил голос короля.

– Маркиза Пемброук, Ваша Светлость.

Норрис услышал громкий вздох Генриха. Вздох мужчины, дождавшегося наконец окончания длительного и опасного путешествия. Как во сне, Анна Болейн вошла в комнату и закрыла за собой дверь. Вокруг было тихо.