Текст книги "Замок Саттон"

Автор книги: Дина Лампитт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 27 страниц)

А вслух он, обращаясь к Норрису, произнес:

– Гарри?

– Да, Ваша Светлость.

– Ты ведь вдовец. Бывали ли у тебя долгие периоды… э… – воздержаний?

– Да, Ваша Светлость. Однажды я продержался целых три года, прежде чем взять наложницу.

– И, как ты считаешь, прости за вопрос, сказывалось ли это воздержание как-нибудь на тебе?

– Нет, Ваша Светлость. Я становился слегка неуправляемым. Только и всего.

И Норрис и Георг Болейн, ехавшие за ними на расстоянии, с которого все было слышно, точно знали, о чем идет речь. Король не наносил ночных визитов в апартаменты королевы Екатерины уже почти два года; а Норрис, по его привилегированному положению, точно знал, что Анна Болейн не допускала Генри в свою постель.

Георг усмехнулся. «Он боится, что его мужественность ослабнет, – подумал он. Он еще сильнее захочет Анну, если это у него на уме».

В замке Саттон Фрэнсис и Энн Пиккеринг находились в объятиях друг друга. Энн была рада, что они были на людях и в доме. Сегодня они прощались, и она боялась, что не выдержит и сдастся – она была уже готова к этому, когда ее спасли приближающиеся шаги леди Вестон. Фрэнсис стремительно нырнул под кровать.

Когда дверь открылась, Анна беспечно сидела у окна, пытаясь как ни в чем не бывало привести в подобие порядка свои рыжие кудри. Леди Вестон, однако, не была этим обманута: она успела заметить легкое движение покрывала на кровати.

– О, Анна, – произнесла она нарочито громким голосом, – если ты увидишь Фрэнсиса, попроси его немедленно зайти ко мне. Его лошадь оседлана, ему следует выехать прямо сейчас, если он хочет добраться до Лондона до темноты.

– Да, леди Вестон, – ответила девушка, поднявшись и приседая в реверансе.

Едва только дверь закрылась, Фрэнсис вылез из-под кровати слегка запыленный.

– Она что-нибудь подозревает?

– Да, поэтому иди быстро.

И, поцеловавшись в последний раз, они пошли разными коридорами во двор, где Анна, взбежав на вершину Надвратной башни, долго махала ему вслед, пока он не превратился в черную точку.

А в это время королева Екатерина терпеливо занималась своей вышивкой вдали от двора; король беспокойно вышагивал по комнатам; кардинал Уолси часами просиживал над Великой Королевской Хартией, так как разрыв с королевой должен был быть обнародован; герцог Норфолк, вернувшийся в свой дом в Лондоне, с интересом слушал рассказ своего сына Захария о бракосочетании по-цыгански; а Фрэнсис Вестон с Генри Норрисом сражались на теннисном корте – все действующие лица были на своих местах. Все они ждали, когда маленькая темноволосая девушка покинет леса и поля родного Кента и пыльной дорогой направится навстречу Лондону и своей судьбе.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

– Он умирает, – сказал Доктор Бартон категорически. – Я ничего не могу сделать. Может быть, он проживет еще месяц или два. – Врач пожал плечами и покачал головой. – Так это и происходит.

От неожиданности Анна Вестон села.

– Но почему? Он вел такую здоровую жизнь. До того как он стал жить у нас, большую часть времени он, как правило, проводил на воздухе. Как может так быстро угаснуть такой здоровый человек?

Доктор Бартон посмотрел на нее, тихонько вздохнув.

– Только Бог это знает, леди Вестон. Кто может сказать, почему язвы разъедают здоровяка, а тщедушные и малокровные избегают их. Единственное, что я могу сказать: смерть делает свое дело с вашим шутом, мадам, и он должен готовиться к вечности.

– Бедный Жиль! Он всегда был таким безобидным.

– Тяжело терять хорошего слугу, – произнес доктор Бартон, как о чем-то совершенно будничном. Он давно расстался с чувствами, выполняя свою работу. Юным, когда он только что дал клятву Гиппократа, он оплакивал умерших; радовался, когда выживал больной младенец; испытывал гордость и удовлетворение, когда его труд приносил ощутимый результат. Но теперь он переменился. Невозможно было принимать близко к сердцу каждого пациента и самому оставаться в здравом уме. Самое большее, что он мог сделать для них, – это непрестанно повышать свои профессиональные знания. Одиннадцать лет назад, в 1518 году, был основан Медицинский колледж, и он, Бартон, был одним из первых, кто поступил туда. Именно там, впитывая в себя знания, молодой врач понял, что, если он намеревается служить своему делу, он должен воспринимать пациента как нечто отвлеченное; отмежевать себя от страданий для того, чтобы иметь возможность облегчать их.

– Он был больше, чем слугой, он был другом, – прервала его воспоминания миссис Вестон.

Доктор Бартон издал неопределенное восклицание и опустился на деревянный сундучок, который его слуга, сопровождающий его во время визитов, всегда носил с собой.

– Пусть он принимает это лекарство три раза в день. Оно не поможет вылечить болезнь, но облегчит боль. По мере приближения конца я буду делать микстуру более сильной.

«Боже, какой он бессердечный человек, – думала Анна. – Он говорит о смерти, как другие об окончании визита. Хотя через сто лет, – размышляла она, – кто будет знать обо мне? Кому до этого будет дело? И хотя Жиль Гилдфорд, больше известный как Шут, доставлял удовольствие множеству людей своими проказами и песнями, его не будут помнить и оплакивать те, кто еще не родился. О, насколько достойно жалости все наше существование».

– …И пусть он лежит в постели, – продолжал наставлять доктор. – Чем больше он отдыхает, тем медленнее будет распространяться болезнь. Его карьера шута окончена, я думаю, навсегда. Вам следует обзавестись новым.

– Да, – машинально ответила она, – я скажу мужу.

– Он в Кале?

Прежде чем покинуть дом больного, доктор Бартон переключился на светскую беседу, как это было принято у всех практикующих врачей.

– Нет, его казначейство завершилось в Михайлов день. Разве вы об этом не слышали?

– По правде говоря, нет, леди Вестон; я так редко бываю у вас. Закаленная семья.

Она слабо улыбнулась в ответ на это замечание, но все ее мысли были заняты Жилем.

– Он сейчас помощник казначея Англии и вернулся ко двору.

– Да?! Большая честь для сэра Ричарда. Пожалуйста, передайте ему мои поздравления. Его государственный ум еще пригодится Англии. Мы живем в неспокойные времена.

Даже сельские врачи вроде Бартона знали, что посланец папы кардинал Кампеджио прибыл в Англию прошлой осенью рассмотреть дело об аннулировании брака короля. Хотя доктор не был дворцовым политиком и не имел опыта в государственных делах, ему тоже казалось, что кардинал получил инструкции от начальства по затягиванию дела. Потому что только теперь, летом 1529 года, наконец-то собрался на сессию легатский суд. Более того, по слухам, миледи Болейн была отправлена на временное проживание в замок Гевер в подавленном настроении. Доктор Бартон язвительно улыбнулся. Чего только не сделает мужчина, побуждаемый желанием владеть женщиной. Интересно, если король добьется желаемого и женится на миледи Анне, почувствует ли он на брачном ложе разницу между ней и нынешней королевой? Конечно, тоньше, моложе, жизнерадостней. Но действительно ли – другая?

– Вы заедете к нам на следующей неделе, доктор? – спросила леди Вестон.

– Если вам это будет приятно, мадам. Но для него я действительно ничего не могу сделать.

После отъезда врача она с большой тяжестью на сердце вернулась в свою гостиную во флигеле Привратного дома. Невозможно было представить поместье Саттон без Жиля. И, тем не менее, его странная слабость в последние дни приучала к мысли, что придет день, когда им придется обходиться без него. Но только не так чудовищно быстро – он ведь был еще совсем не старым. Его лицо ничуть не изменилось с того дня, когда она впервые увидела его, хотя все люди с морщинистыми, уродливыми лицами кажутся не имеющими возраста. Ей всегда казалось, что Жиль не менялся с детства. И образ маленького мальчика с яркими голубыми глазами, выдающимися вперед зубами и волосами, подстриженными «под горшок», вызвал ее улыбку, несмотря ни на что.

Стук в дверь заставил ее вздрогнуть, ибо мысли ее унеслись далеко: она снова была в парке Саттон невдалеке от руин усадьбы летним днем восемь лет назад. Именно тогда она впервые увидела странную фигуру, выходящую из леса с котомкой за спиной. Жиль, странствующий актер, цыган-балагур, пришел поглазеть на новых хозяев усадьбы.

– Войдите, – отозвалась она.

Это был он. Одетый и поднявшийся с постели, лицо того же ужасного землистого цвета, каким оно было все эти последние месяцы. Но при этом он пытался широко улыбаться.

– Жиль! – уговаривающим тоном произнесла она. – Что ты делаешь? Доктор Бартон строжайше велел тебе отдыхать, чтобы… быстрей поправиться.

Его лицо моментально превратилось в маску, лишенную какого-либо выражения, как всегда бывало в случаях затруднений. Только на этот раз в глубине его глаз сохранилось «пусть-будет-так-если-вам-это-нравится».

– Понимаете, миледи, – сказал он. – Мне очень трудно лежать неподвижно, как бы удобно ни было. Я по своей природе – беспокойное существо и, по правде, более несчастен, когда лежу, если, конечно, не пьян и не сплю, чем, когда стою. Поэтому, если миледи разрешит мне сидеть, когда я устаю…

Недовольная своей несообразительностью, Анна указала ему на стул напротив себя.

– …И тогда, я думаю, вы убедитесь, что я поправлюсь быстрее. Стоять или сидеть мне нравится гораздо больше, миледи.

Анна колебалась.

– Но доктор Бартон сказал…

– Ну, это для его обычных пациентов, миледи. Мы, цыгане, – совсем другие.

Повисла тишина. Конечно, Анна, будучи госпожой, могла приказать ему находиться в его комнате, но, если человек умирает, ему должно быть дозволено то, что делает его спокойнее.

– Если это доставляет тебе удовольствие, Жиль, можешь не ложиться в постель. Но только обещай мне, что будешь отдыхать, едва почувствуешь усталость.

– Даю слово, миледи.

Их глаза встретились, и каждый понимал, что другой знает правду, но боится сказать: мешали щепетильность и молчаливый договор. Хотя Анна, как истинная католичка, понимала, что обязана в какой-то удобный момент предложить Жилю встретиться со священником, она заранее боялась его реакции.

– Тогда все в порядке, – сказала она.

– Правда, миледи?

Вот оно. Он собирался объясниться. Он был уже слишком близко к земле и тайнам бытия, чтобы его можно было обмануть. Скорей всего, он уже давно знал – раньше, чем доктор Бартон. Бедный, смелый маленький Жиль.

– Пожалуйста, миледи, давайте поговорим прямо.

– Да, – согласилась она тихо.

– Врач – хоть он и добрый человек – ничего не может для меня сделать. Во мне растет болезнь, съедающая меня. Поэтому, миледи, я прошу вас как добрую госпожу и друга сделать для меня две вещи, чтобы я мог уйти из этого мира спокойно.

– Что же именно?

– Позволить мне повидаться с госпожой Кэтрин. Она не приезжала в замок Саттон с тех пор, как сбежала с сэром Джоном, и я горевал о ней, особенно потому, что гнев сэра Ричарда не ослабевает.

– А вторая?

– Я бы хотел перед концом увидеть могущественного колдуна – доктора Захария. Господин Фрэнсис говорил мне, что в нем течет цыганская кровь, он – самый знаменитый астролог на земле. Как бы мне хотелось встретиться с ним!

Анна молчала. Вызвать доктора Захария было нетрудно, но пойти против Ричарда и написать Кэтрин! Но тем не менее какой прекрасный предлог. И тут же ей стало совестно, что она думает о смерти человека как о «предлоге» и к тому же «прекрасном». А как бы ей хотелось снова увидеть дочь. Три горьких года, в течение которых письма от Кэтрин с ее мольбами приходили все реже и наконец совсем прекратились. Конечно, приносили много радости визиты Маргарет и Уолтера; хотя это счастье было омрачено в январе потерей горячо желанного первенца Маргарет – на четвертом месяце беременности. И тем не менее Анна задумывалась, что, может быть, она уже бабушка. Может статься, Кэтрин родила ребенка и не сообщила ей. И Анна Вестон приняла решение.

– Я сегодня же напишу Кэтрин, Жиль, – твердо сказала она.

– А как же гнев сэра Ричарда, миледи?

– Сэру Ричарду придется пережить это, как подобает мужчине. Быть оторванным от собственной плоти и крови – это неестественно. Ему придется склониться по ветру – это он умеет лучше всего.

– Да, когда это его устраивает, миледи.

В другое время она сделала бы ему замечание за колкость в адрес господина, но в теперешних обстоятельствах не обратила на это внимания.

– Я попытаюсь связаться с доктором Захарией.

Жиль поцеловал ей руку и на секунду прижал ее к своей морщинистой щеке. Она почувствовала тепло его слез, и это было уже слишком для нее. Нарушая все условности, она обняла его и заплакала.

* * *

Было 23 июля, и зал заседания легатского суда Блэкфраерз был забит до отказа. Внимательно осматриваясь вокруг внешне незаинтересованным взглядом, Ричард Вестон составил в уме список всех тех, кто пришел сюда, чтобы своими ушами услышать решение суда по признанию брака короля недействительным. Сегодня настал этот день. Как только прибудет король, кардинал Кампеджио зачитает вердикт.

В центре зала стояло пока пустое высокое кресло, которое ненадолго займет король, а пониже – большой стул для итальянского кардинала. Рядом с ним было место Уолси. Ричард заметил, как плохо выглядит его патрон, уже усевшийся на свое место Складки кожи свисали по бокам его лица, когда-то полного и цветущего, и тело, которое было величаво дородным, теперь казалось утонувшим в большом красном плаще. У него за спиной, непрерывно нашептывая что-то толстыми губами ему на ухо, а глазами зорко оглядывая зал, сидел человек, всегда казавшийся Вестону олицетворением слова «банальность» – секретарь Уолси, доктор Стефен Гардинер. Но сегодня, казалось, он обрел новую мощь – как будто он вытягивал жизнь из своего увядающего господина.

«Человек, за которым надо смотреть в оба», – подумалось Ричарду.

Он перевел свой взгляд со священнослужителей на пэров Англии. Следовало бы действительно отмстить тех, которые отсутствовали, так как почти все сиятельные особы этой страны прибыли сюда в такой важный день, когда пишется история, когда брак короля Англии будет признан недействительным и аннулирован в глазах всесильного вечного Рима.

Впереди всех, конечно, был мастер самопродвижения – Томас Болейн, лорд Рочфорд. Напряженное выражение застыло на широком лице, а его большие темные глаза, так похожие на глаза кошки, которая и была сутью и поводом всех этих громких событий, смотрели задумчиво перед собой. Ричард в душе был доволен. Он надеялся, что через несколько минут надежды самодовольного дурака будут развеяны, а вместе с ними и надежды его дочери.

Справа от Болейна и абсолютно его игнорируя, сидел его родственник, герцог Норфолк. Он казался одним из немногих людей в этом зале, не испытывающих благоговейного страха от величия события, так как сидел, повернувшись спиной, нога на ногу, его лицо светилось улыбкой, когда он разговаривал в кругу своих клевретов. Один привлек особенное внимание Ричарда, потому что раньше его при дворе он не видел. Мужчина лет тридцати пяти с темными вьющимися волосами и необыкновенно яркими глазами, которые, казалось, сверкают, как кристаллы. Ричард заметил, как тот что-то шептал на ухо Норфолку, а затем, к его удивлению, оба посмотрели прямо на него. Не показывая удивления, Ричард поклонился им, они ответили, хотя никто из них не улыбнулся.

За столом свидетелей, прямо перед креслами, где придворные толпились подобно овцам, сидел Чарльз Брэндон, герцог Саффолкский и родственник короля. Бородатый и могущественный, он выглядел как затаившийся лев. Будучи человеком короля до последней капли крови, он несколько дней назад давал клятвенные показания о том, что утром после свадьбы Екатерины и принца Артура он самолично видел следы крови на простынях и, таким образом, Екатерина была женой принца во всех смыслах – факт, который королева столь же энергично и под присягой отвергала. «Что же было ложью?» – думал Ричард. Могла ли такая честная и набожная женщина, как королева, прибегнуть к обману для того, чтобы уберечь свою дочь от позора считаться незаконнорожденной? Или же удобно ошибалась память Брэндона? Или следы крови были от царапины? Или вызваны месячными Екатерины? Ричард готов был держать пари, что Брэндон – лжец. Он настолько зависел от короля, что готов был продать свою бабушку язычникам, чтобы вызволить патрона.

Вестон перевел взгляд на маркиза Экзетерского, который сидел на краешке стула в позе хищной птицы и занимался тем же самым, что и Ричард, осматривая всех присутствующих и, без сомнения, осуждающе взирая на поведение молодежи. Его черные глаза видели все, но лицо ничего не выдавало. Этот человек был истинным ночным стервятником!

Проследив за взглядом Экзетера, Ричард увидел Фрэнсиса.

«Боже, – подумал он, – этот мальчик, умирая, останется в долгу перед портным». Его сын стоял среди друзей в прекрасно сшитой изумрудно-зеленой парс с золотым шитьем.

«И все остальные не лучше, – думал Ричард, – как стая распустивших хвосты павлинов».

Однако он был вынужден признать, испытывая подобие гордости, что Фрэнсис выглядел самым красивым и элегантнее всех одетым. Ричард внимательно рассмотрел эту маленькую компанию. Явным лидером – как брат «света очей короля» – был Джордж Болейн. Он, казалось, застыл в напряжении, потому что, если вердикт вынесут не в пользу Анны, амбициям его семьи будет нанесен очень сильный удар.

«Хотя эти-то сумеют вползти снова, – размышлял Ричард. – Девушка совершенно необыкновенно держит короля в руках, словно какими-то неестественными силами».

Слева от Джорджа сидел его кузен Томас Уатт, а справа – другой кузен, Фрэнсис Брайан.

«Клан в полном сборе», – подумал Ричард с юмором. Но явная близость Фрэнсиса с ними заставляла его задуматься. Сам он уже забыл, как давно выучился никогда не вставать на сторону восходящей звезды, но ждать, пока та засверкает яркой кометой. Его отец, Эдмунд Вестон, расчетливо рискнул, приняв сторону Генри Тюдора против Ричарда III, и ему отплатилось сторицей. Но поддержать семейство Болейнов на данной стадии развития событий было необычайной глупостью. Они еще были очень далеки до выхода из своего леса.

Но его сын смеялся и шутил с ними, а кроме него еще молодой Уильям Бреретон, примерно на годок постарше Фрэнсиса, ведущий себя так, будто находится на маскараде, а не в суде. Ричард перевел взгляд на сэра Генри Норриса, который выглядел необычайно сурово: с каменным лицом он сидел отдельно от молодежи и смотрел прямо перед собой. Ричард отнес подавленное настроение Норриса за счет общей напряженной атмосферы и ни за что бы не догадался, что этот человек испытывал муки: одна его половина молилась о том, чтобы Кампеджио нашел доводы против короля и прекрасная дева из лесов Гевера никогда не смогла бы выйти замуж за Его Светлость; другая – проклинала свою ревность и желала, чтобы его господин, его король, который всегда был к нему необычайно добр, смог добиться своего.

Все присутствующие в зале встали, когда проковылял кардинал Кампеджио. Маленький итальянец с длинной белой гривой и столь же белой бородой, резко контрастирующими с ярко-красной сутаной, смотрелся как карикатура. Его хромота, вызванная подагрой, сделала смешной фигуру, которая должна была быть преисполнена величия. Ричард впервые подумал, а не была ли болезнь еще одной дипломатической уловкой для замедления судебных процедур – он был убежден, что необычайно медленное путешествие Кампеджио в Англию и последующие семь месяцев задержки судебного разбирательства полностью соответствовали плану, разработанному в Риме. Впрочем, взглянув на кардинала вблизи и увидев его распухшие суставы, покрасневшие веки и усталые глаза, он понял, что это не было игрой, просто настоящая болезнь хорошо вписалась в общий процесс затягивания процедуры. Было ли то полководческим ходом со стороны папы – прислать кардинала со столь тщедушным здоровьем?

Король, видимо, наблюдал за всем из дальнего конца зала, потому что, как только Кампеджио дошел до своего места, загремели фанфары и Гарри, вышагивая так, чтобы даже своей бодрой походкой подчеркнуть физическое убожество легата, пересек зал суда и занял свое место на возвышении. Еще не улеглась обычная сумятица, все рассаживались, но король, выглядящий более беспокойным, чем когда-либо на памяти Ричарда, уже махнул рукой в перстнях проктору [4]4
  Чиновник, ведающий делами о разводах.


[Закрыть], предлагая начинать.

Поднявшись, проктор произнес:

– Милорд легат, все показания по данному делу были заслушаны. Каково ваше решение?

Он сел на место, и в зале воцарилась мертвая тишина, пока кардинал с трудом выволакивал свое тело из кресла.

– Ваша Светлость, милорды, джентльмены, – сказал он на хорошем и размеренном английском, – сегодня в Риме начинаются каникулы, поэтому я не могу продолжать слушание. Я откладываю рассмотрение этого дела до первого октября. Спасибо. – И он упал назад в свое кресло при оглушающей тишине. Ричард Вестон просто не поверил тому, что только что услышал, и было совершенно очевидно, что вообще никто в этом переполненном зале ничему не поверил.

Затем последовал ответ. С побелевшими губа ми король поднялся со своего места, и какую-то долю секунды Ричарду казалось, что он готов ударить кардинала; но даже не взглянув на него и ни к кому не обращаясь, Генрих стремительно вышел из зала и исчез из виду. С его уходом прорвалась лавина криков: «Нет, нет!» и «Дайте нам решение!»

И над всем этим раздался могучий голос герцога Саффолкского, сопровождаемый ударом кулака по столу:

– Святой Боже, теперь я понимаю, что старая поговорка верна: кардиналы и легаты никогда не приносили пользы Англии. – И он вышел следом за своим родственником-королем.

Не обращая внимания на волнение в зале, свита Кампеджио спокойно занялась сбором своих бумаг и вещей. Но, в отличие от легата, заметил Ричард, кардинал Уолси сидел мертвенно бледный, с головой, резко склоненной на грудь. Несмотря на хаос, Ричард успел увидеть Рочфорда, или Болейна, как он все еще называл его про себя. Тот был белым, как мел. На мгновение сэр Вестон позволил себе понаблюдать за игрой человеческих страстей. Он усмехнулся.

Кружок Фрэнсиса собрался вокруг Георга Болейна, выказывая ему сочувствие за сегодняшнее поражение. Сэр Генри Норрис и маркиз Экзетерский уже спешили, чтобы догнать короля. Но Ричард, который не торопился никуда уходить, посмотрел еще раз на крошечного подагрика, который вызвал столь бурную реакцию. Играла ли на его губах легкая улыбка, или то была гримаса боли? Ричарда ничто не восторгало так, как холодность, а в этом кардинал был большим мастером. Прихрамывая, он вышел, всем видом давая понять, что абсолютно ничего не произошло. Никто и никогда бы не подумал, что он только что с триумфом и безмерным небрежением поверг противника Римской церкви.

Ричард поймал себя на мысли: «Так тебе и надо, выскочка», – когда Томас Болейн, задыхаясь от ярости, подошел к своему сыну.

Вестон был настолько погружен в свои мысли, что не заметил, как к нему подошел граф Норфолк, и вздрогнул, услышав голос за спиной:

– Ловкий маневр папы, не правда ли? Каникулы в Риме! Боже, можно почти восхищаться этой бессмыслицей. А как у вас дела, Вестон? Вы, кажется, последние три года жили в Кале?

Ричард поднялся и поклонился, а затем заметил яркие глаза незнакомца, стоявшего рядом с Норфолком и явно беседующего о нем. Они церемонно раскланялись друг с другом, а герцог сказал:

– Сэр Ричард, разрешите представить вам моего родственника: сэр Джон Роджер Брайнстон. Он сказал мне, что очень хочет познакомиться с Вами.

Прошло уже двадцать дней, как Анна написала Кэтрин. Двадцать дней нетерпеливого ожидания всадника, несущего ответ, и двадцать вечеров разочарования, когда заходило солнце, наступали сумерки, а ответа все не было. Доктор Захарий, напротив, ответил очень быстро, и у всех зародилось множество надежд, когда всадник, привезший его письмо, приблизился к Привратной башне. Жиль заспешил по внутреннему двору и встретился с Анной в прихожей. Но одного взгляда на печать было достаточно.

– Это не от Кэтрин, Жиль, – сказала она.

Его лицо, обтянутое кожей, через которую теперь хорошо просматривались кости, казалось сейчас еще более изможденным, чем когда-либо, но оно слегка оживилось, когда она сказала:

– Это письмо от доктора Захария. Он приедет к нам в течение ближайших трех недель.

Когда миновало двадцать дней, ее страхи за Уилла, гонца, возросли. По всем дорогам было полно разбойников, и она понимала, что, вполне возможно, он так и не добрался до Дорсета. С другой стороны, размышляла она, может быть, он и доехал, а теперь пытается уговорить Кэтрин написать ответ. Анна в крайнем смятении бродила по поместью и не могла решить: написать ли ей еще раз, отправить ли человека на поиски Уилла или ничего пока не делать и ждать. Каждый день она повторяла:

– Подождем еще день? Может быть, завтра придет ответ.

И, когда она уже была доведена до отчаяния и готова была писать новое письмо и отправить с ним для безопасности четверых мужчин, к ней прибежала Джоан:

– Миледи, Жиль сходит с ума от радости. Он говорит, что мисс Кэтрин – я говорю о леди Роджерс – приедет сегодня до заката солнца.

– Вернулся Уилл, а мне не сообщили?

– Нет, мадам. Он сказал, что ему приснился сон.

Стоя перед ней, Жиль выглядел смущенным и переминался с ноги на ногу. Он был очень похож на ребенка, которого попросили спеть перед гостями.

– Так что же это был за сон? – спросила Анна.

– Это было предсказание, миледи. Я видел во сне, как кавалькада мисс Кэтрин подъезжает к Привратной башне, а за их спинами садится солнце. И я знаю, что это произойдет сегодня.

Анна смотрела на него в задумчивости. Он умирал, и к нему следовало относиться снисходительно, и в то же время она не хотела, чтобы он надеялся напрасно.

– Тогда я прикажу поварам приготовить побольше еды на сегодняшний вечер, но Жиль…

– Да, миледи?

– …не очень много, потому что это…

– …только сон. Да, миледи, я знаю. Но я буду удовлетворен этим.

И он вышел более легкой походкой, чем была у него последние недели. К шести часам вечера она начала сомневаться, удержит ли его железный засов. Он слонялся по прихожей и, казалось, собирается уйти и только подбирает выражения, чтобы объясниться повежливее. Он предстал перед Анной в костюме, который Ричард привез ему из Кале и который казался Жилю образцом высочайшей моды, потому что был сшит во Франции. Он смотрел на Анну глазами наказанного спаниеля.

– Роджер выпроводил меня из своего помещения, мадам. Он говорит, что спотыкается об меня при каждом повороте.

– Тогда, Жиль, смотри с Длинной галереи или с Привратной башни. Лучше не мешайся здесь под ногами.

Он улыбнулся, его смешное лицо стало почти таким, как было до болезни.

– Я пойду на башню, миледи.

Несмотря на свои сомнения, Анна обнаружила, что идет в направлении дальних окон Длинной галереи, откуда было видно очень далеко. И хотя она делала вид, что вышивает, как и Джоан, и Мэг, которые пришли к ней, все они время от времени бросали взгляды в окно, пока не увидели, что все занимаются тем же, и не рассмеялись.

– Вот уже действительно, три дурочки, – сказала Анна, – сидеть здесь из-за того, что кому-то приснился сон.

– Да, но это был сон цыгана, – ответила Мэг, – а их сны значат гораздо больше, чем сны обычных людей.

Анна улыбнулась ее словам.

– Да, да, – сказала она.

– Миледи, быстрей. О, миледи!

Это воскликнула Джоан, стоящая на коленях на подоконнике, ее шитье упало на пол, а согнутая спина выражала крайнюю сосредоточенность. В мгновение ока обе женщины были возле нее, и уже не было никакого сомнения, что она увидела. Солнце садилось над Саттоном, и кавалькада всадников с паланкином – что, без сомнения, говорило о присутствии женщины – выезжала из леса.

– Это она, – кричала Мэг, плача и смеясь. – Я знаю. Это моя госпожа Кэтрин.

Каменная винтовая лестница, которая соединяла галерею с Привратной башней, наполнилась возбужденными криками, когда Анна и обе ее служанки бежали к входной арке. И уже не было никаких сомнений, потому что группу возглавлял Уилл – собственный гонец Вестонов, – а из-за занавесей паланкина выглядывало очень бледное и усталое, но возбужденное лицо Кэтрин.

Анна побежала навстречу, крича:

– Радость моя! Радость моя!

А Кэтрин, увидев ее, откинула занавеси паланкина и закричала:

– Мама!

И Анна остановилась в изумлении, потому что Кэтрин не просто была располневшей в ожидании ребенка – она была огромной.

– Девочка моя, как ты могла решиться на путешествие в таком положении?

– Мама, я сделала это ради Жиля. Я не опоздала?

– Нет, дорогая, сейчас он придет.

Не помня себя от радости, шут изо всех сил, как мог, спешил к ним. Но он тоже был поражен размером живота Кэтрин.

– О, Кэтрин. Вы проделали такую дорогу ради меня?

– Да, да, старое пугало. И, ради Бога, помоги мне спуститься, у меня очень болит спина.

Когда она медленно прошла через главный вход и осматривалась вокруг после многолетнего отсутствия, воды, в которых жило ее дитя, вдруг изверглись из нее, и она стояла в изумлении в центре все увеличивающейся лужи.

– Мама, тряска в дороге подействовала на малютку. Я думала, что хотя бы доберусь сюда спокойно.

– Какой сейчас у тебя срок? – В голосе Анны было легкое сомнение, потому что на преждевременные роды было мало похоже. Кэтрин горделиво похлопала себя по животу.

– Глядя на мои размеры, ты сама можешь решить.

Мать обняла ее – насколько смогла. – Какой прекрасный подарок ты привезла! Мой внук родится в поместье Саттон.

– Да, – лицо Кэтрин слегка исказилось. – Можно я пройду в свою комнату? Мне кажется, он начинает выбираться. – Ужасная гримаса пробежала по ее лицу. – Нет, я, пожалуй, лучше пойду в комнату сэра Джона Роджера: пусть плод его трудов увидит свет там.

– Можно я поиграю тебе на лютне, Кэтрин? – попросил Жиль, нелепый, но желающий доставить удовольствие.

И она поняла его.

– Да, немного. Ты можешь сидеть за дверью, но, когда мне надоест, ты должен будешь уйти.

– Да, госпожа.

Он поцеловал ей руку, и мать повела ее вверх по лестнице. Мэг поддерживала ее с другой стороны, а Джоан шла сзади со шваброй, так как воды все еще текли. Через плечо леди Вестон бросила Жилю:

– Жиль, пошли Коука в Гилдфорд за повитухой и доктором Бартоном. Побыстрее!

Но в действительности не было никакой необходимости в спешке, потому что, удобно устроившись в кровати сэра Роджера – где, как она не скрывала, Роджер лишил ее невинности, а теперь должен был родиться его ребенок, – Кэтрин не начала рожать немедленно, а смогла еще полакомиться прекрасным ужином из фазана. Жиль весело играл на лютне в коридоре за дверью, а повитуха – чистоплотная, уважаемая жена фермера, знающая подход к молодым матерям – спокойно поужинала форелью, барашком и пирогом с дичью.