Текст книги "Возвышенное и земное"

Автор книги: Дэвид Вейс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 54 страниц)

11

Как только Вена осталась позади, карета покатила по замерзшей, твердой как камень дороге. Дилижанс, на котором Леопольд в целях экономии решил возвращаться в Зальцбург, продувало насквозь. Вольферль вскоре озяб и перестал различать голоса – разве только скрип колес да тяжелый топот лошадей.

– Через два-три дня мы будем дома, – объявил Леопольд. Но Анна Мария усомнилась, и действительно, лишь через неделю они увидели знакомые места.

Они ехали и ехали на запад, у всех от холода потрескались губы и замерзли уши, и Анна Мария молила: «Смилуйся, боже, мы но вынесем еще одной ночи в грязной холодной гостинице!», когда вдруг увидела Унтерсберг и сразу повеселела. Но сумерки ужо окутывали горы, и Анна Мария снова забеспокоилась: в зимнюю пору так быстро темнеет. Дорога спускалась под гору, и лошади взбодрились, словно почуяли впереди теплое стойло и отдых. Они бежали наперегонки с быстро надвигающейся темнотой. Вот они уже в Зальцбурге и едут но мосту через скованную льдом речку Зальцах. Сердце у Анны Марии забилось от радости, когда она увидела двойной шпиль собора в свете заходящего солнца. Леопольд, обычно такой сдержанный, тоже вздохнул с облегчением. На лице его было ясно написано: «Пусть теперь свирепствует зима – мы дома и по-прежнему вместе». «И давно пора», – подумала Анна Мария. Небо совсем потемнело, когда они подъехали к дому на Гетрейдегассе. Даже в темноте Зальцбург показался им прекрасным.

При виде их Тереза разрыдалась.

– Что случилось? – спросила Анна Мария. Столь бурное проявление чувств поразило ее.

– Вы мне ни разу не написали.

– Да ведь ты не умеешь читать!

– Господин Хагенауэр прочел бы ваши письма. Все смущенно молчали.

– Вы даже не передали мне привета, не спросили, как я живу.

Что правда, то правда, однако Леопольд решил отмести обвинение:

– Мы были очень заняты, – сказал он.

Но только когда Вольферль взял Терезу за руку и сказал: – Мы все ужасно любим вас, Трезль, – и потянулся поцеловать ее, служанка утерла слезы.

– Неужто ты сидел на коленях у императрицы и целовал ее? – спросила Тереза.

– Откуда ты знаешь? – удивилась Анна Мария.

– В Зальцбурге все только и говорят об этом. Он и вправду ее поцеловал?

– Да, – подтвердил Леопольд. – При дворе он был всеобщим любимцем, и Наннерль тоже. Мария Терезия относилась к ним, как к родным детям.

Тереза посмотрела на Вольферля: те же пухлые щечки, широкий лоб, нежная кожа, ничуть не изменился и не вырос и все же стал совсем другим. В нем появилась уверенность, и ей вдруг почудилось, что она чего-то лишилась.

– Он уже больше не ребенок! – в отчаянии воскликнула служанка. Тереза считала себя полноправным членом семьи: она служила у Моцартов со дня рождения Наннерль, но любила больше Вольферля, хотя и скрывала это.

– А как насчет обеда? – осведомился Леопольд. Он не одобрял подобных излияний чувств, Тереза должна знать свое место.

– Господин Хагенауэр прислал нам форель.

Леопольд очень любил форель, водившуюся в озерах Залкаммергут, однако из предосторожности отнесся к этому сообщению сдержанно: Тереза, чего доброго, разойдется так, что ее не остановишь.

Он послал Наннерль к Терезе на кухню, а сам помог Анне Марии переодеть Вольферля. Затем все уселись за стол. О таком вкусном обеде они уж и думать забыли; Анна Мария обрела прежнее доброе расположение духа и смешила всех до слез.

На следующий день Леопольд получил приказание явиться к графу Арко. Гофмейстер желал знать, почему Моцарт затянул свой отпуск до четырех месяцев: его светлость весьма недоволен.

– Все из-за болезни, ваше сиятельство. Прошло несколько недель, прежде чем Вольферль окончательно оправился.

– Неужели так долго? – Граф Арко явно не верил.

– И потом у меня самого был приступ ревматизма и подагры.

– Я слышал, мальчик тяжело болел. Оспой?

– Нет, ваше сиятельство! У него не было ничего серьезного. Он обласкан императрицей. Вся Вена изумлялась его игре, и ее величество тоже.

– Ну, это покажет будущее. Вы уверены, что мальчик полностью здоров?

– Здоров, как мы с вами.

– Тут не должно быть и тени сомнения. Через месяц состоится торжественный концерт по случаю дня рождения его светлости, которому исполняется шестьдесят пять лет, и архиепископ желает, чтобы дети выступили перед ним с той же программой, что и перед императрицей. Но его светлость опасается, как бы все при дворе не перезаразились.

– Опасности нет никакой, разве что кое у кого от восторга закружится голова.

– Будем надеяться. Вам придется по-настоящему блеснуть, если хотите, чтобы его светлость забыл о вашем неповиновении.

– Ваше сиятельство, а кто будет дирижировать оркестром? – Теперь-то он узнает, кого назначат капельмейстером.

– Никто. Оркестра на торжественном концерте не будет. До свидания, Моцарт.

Леопольд не знал, что и думать, а друзья, собравшиеся отпраздновать день рождения Вольферля, которому исполнилось семь лет, окончательно сбили его с толку. Шахтнер считал, что концерт решит вопрос о новом капельмейстере; Буллингер утверждал, что все в руках божьих; Хагенауэр заявил, что концерту не придадут никакого значения, капельмейстер уже назначен, правда, неизвестно кто именно, а Венцель не сомневался: выбор падет на Леопольда, поскольку он лучший музыкант Зальцбурга.

Не выразил никаких предположений на этот счет лишь один гость, Михаэль Гайдн, его привел с собой на празднества Шахтнер. Леопольд, заинтересовавшись возможным соперником, выяснил, что Михаэлю Гайдну двадцать семь лет, он младший брат композитора и дирижера Иосифа Гайдна, служившего капельмейстером у богатейшего венгерского аристократа князя Эстергази. Михаэль Гайдн и сам славился как даровитый исполнитель и композитор.

Правда, больно уж этот Михаэль Гайдн неказист, думал Леопольд. Молодой человек был невысок и тщедушен, коротконогий, смуглый, у него был большой, широкий нос и застенчиво-печальное выражение лица. Гайдн непрестанно потягивал вино, и Леопольд даже опасался, как бы он не захмелел. Но когда Гайдн вместе с Леопольдом, Шахтнером и Венцелем исполнял струнный концерт собственного сочинения, музыка звучала удивительно мелодично, а сам он играл на редкость точно и выразительно.

А ведь Гайдн, за исключением Вольферля, играет лучше всех нас, отметил Леопольд и сам удивился. Он понимал, что мальчик уже превзошел его самого, но сейчас это открытие почему-то не радовало, а печалило его. Однако любовь к сыну пересилила, и Леопольд подавил в себе зависть.

Позднее Гайдн обсуждал с Вольферлем свое произведение, и Леопольд с трудом сдерживался. Уж что-что, а педагог он в Зальцбурге лучший, какими бы там талантами ни обладали другие. Когда Гайдн снова взялся за вино, Леопольд резко заметил:

– Вам, Гайдн, Зальцбург должен нравиться. У его светлости лучший винный погреб в княжестве.

Гайдн кинул удивленный взгляд, но промолчал.

– Леопольд, правду говорят, что людей, переболевших оспой, потом месяцами не допускали ко двору? – спросил Буллингер.

– Никто из нас не болел оспой. Просто Вольферль сильно переутомился.

– А я болел оспой, – спокойно сказал Гайдн, указывая на едва заметные рябинки на щеках. – И мой брат Иосиф тоже болел. И вот выздоровели.

Глупо делать такие признания, подумал Леопольд, что там ни говори, а болезнь оставляла страшную отметину на всю жизнь: очень часто люди, изуродованные оспой, запирались до конца дней в монастырях.

Квартет Гайдна был сыгран, а Вольферлю казалось, что воздух все еще полнится несыгранными звуками и созвучиями. Только не знал, как ему выразить это чувство. Звуки выстраивались в стройную процессию, и ему страстно хотелось записать их, чтобы и другие могли услышать. Нужно записать непременно. Неужели никто, даже Папа, не слышит витающей вокруг музыки?

Он тотчас же запишет эти звуки, иначе они бесследно исчезнут. В голове звучали и гайдновские мелодии, легкие и грациозные, с трогательной нежностью перекликающиеся между собой, – их тоже необходимо было сохранить в памяти. Папа должен понять его, по если и не поймет, все равно он непременно точно запишет все мелодии и Гайдна и свои. Гости обсуждали предстоящий концерт, а Вольферль мечтал о мере и чернилах. Сейчас это было для него самым важным.

Леопольд остался доволен сонатой для клавесина, сочиненной Вольферлем. Ему понравились се стройность и ясность; однако оп досадовал, что в музыке явственно слышался Михаэль Гайдн, хотя, признаться, Вольферль проявил хороший вкус в выборе объекта для подражания. Произведении Гайдна отличались изяществом и выразительностью, недоступными даже Эберлину. Но досада не проходила – в музыке сонаты не было ничего от самого Леопольда. Он не позволит Вольферлю играть ее перед архиепископом. Как бы его светлость не заметил влияния Михаэля Гайдна.

Торжественный концерт состоялся в Конференцзале. Один внутренний голос шептал Леопольду, что это говорит о признании их венских триумфов, другой напоминал, что день рождения его светлости является как-никак событием государственной важности.

Так или иначе, Леопольд был доволен выбором зала. Его восхищал Конференцзал, особенно подходящий для музыкальных вечеров. Это был лучший зал Резиденции, превышавший размерами Рыцарский зал и почти квадратный, что, по мнению Леопольда, было идеально с точки зрения акустики; белые стены зала украшала лепка, пол был паркетный из орехового дерева, а входом служила высокая арка из унтерсбергского мрамора, изваянная в 1519 году.

Правда, после Шенбрунна зал уже не производил на Леопольда прежнего впечатления. Остальные члены семьи, видимо, испытывают то же чувство. Анна Мария и Наннерль были совершенно спокойны, а Вольферль держался увереннее обычного. И все же событие было огромной важности; в зале собрались придворные, а, возвещая появление его светлости, герольд перечислил все пышные титулы архиепископа.

Перед началом концерта архиепископ знаком подозвал к себе Моцарта.

– Ну как поживает наш юный талант, – спросил он, – Совсем оправился после болезни?

– Вольфганг прекрасно себя чувствует, ваша светлость.

– А что у него было?

– Ревматизм, ваша светлость.

– Мне говорили, скарлатина.

– Если и скарлатина, то в очень легкой форме, ваша светлость. Вот императрицу, да хранит ее господь, постигла настоящая беда. Эрцгерцогиня Иоганна, которая так любезно водила Вольфганга за руку по детским покоям дворца, скончалась в декабре совсем в юном возрасте.

– Императрица принимала вас несколько раз?

– Три раза, ваша светлость. Она весьма благоволила к Вольфгангу.

– Мне говорили, ей очень понравилась игра мальчика.

– Вы очень добры, ваша светлость, – смиренно поблагодарил Леопольд. Может быть, место капельмейстера еще не потеряно! – Во славу Зальцбурга мы не щадили сил. И Вольфганг всем понравился.

– Не сомневаюсь.

Уж не кроется ли насмешка в словах архиепископа, подумал Леопольд, но лицо его светлости было непроницаемо.

– Ваша светлость, – сказал Леопольд, – мы искренно благодарны вам за милостивое разрешение показать миру, на что способен Зальцбург в области музыки, мы сделали все от нас зависящее, чтобы преуспеть в этом.

Шраттенбах, проводивший в Зальцбурге строжайшую экономию, подумал, что, за исключением аристократов, Моцарты одеты лучше всех. Надо будет пересмотреть жалованье музыканта, решил он, слишком уж Моцарт ненадежен, а получает изрядно. С другой стороны, стоит ли удивляться непоседливости скрипача, ведь в конце концов все музыканты – обыкновенные бродяги.

– В Вене все высокопоставленные особы, даже император и эрцгерцог Иосиф, признавали, что музыка при дворе вашей светлости стоит на большой высоте, раз там вырастают такие замечательные таланты.

– Мне это известно. У пас есть в Вене друзья. – Архиепископ говорил сдержанно, но улыбка, с которой он подал знак начинать концерт, была вполне благосклонна.

Концерт окончился, и Леопольд подумал, что Вольферль – самый лучший исполнитель, а Лолли – самый плохой.

Желая показать, что и он разбирается в музыке, архиепископ заметил:

– У мальчика удивительные руки. На них приятно смотреть, они никогда не спешат, и в то же время быстрые пассажи получаются у него так же хорошо, как и медленные. – Он взял Вольферля за руку, что было большой честью, и добавил: – Какие у него сильные кисти. Теперь я понимаю, почему императрице понравилась его игра.

Затем архиепископ сделал знак графу Арко. Леопольд сильно ошибался, думая, что концерт этот решит его судьбу. Капельмейстер был уже назначен.

Граф Арко официальным тоном объявил:

– Вице-капельмейстер Джузеппе Лолли назначается на должность капельмейстера, Леопольд Моцарт назначается на должность вице-капельмейстера, Михаэль Гайдн – на должность помощника капельмейстера.

Обида Леопольда еще более возросла, когда он увидел Лолли, победоносно шествовавшего по залу, – ведь Лолли совсем не умеет играть на скрипке, непрестанно сбивается с темпа. Гайдн отнесся к назначению с полным безразличием, ЧТО немало удивило Леопольда. Сам он чувствовал себя невинно пострадавшим, все его существо взывало: «За что? За что?»

Шахтнер поспешил к нему со словами утешения. Присоединился в Буллингер, напомнивший Леопольду, что его ведь повысили в должности, но, поскольку Лолли был раньше вице-капельмейстером, выбор, естественно, должен был пасть на него.

Леопольд пожал плечами:

– Этого следовало ожидать, ведь я не итальянец.

– Но вы находились в отъезде, – снова напомнил Буллингер, – а Лолли сидел на месте.

– Это могло повлиять? – спросил Леопольд. Пожалуй, это обстоятельство сыграло решающую роль, вдруг сообразил он.

– Возможно, его светлость не считает вас надежным человеком.

– Дорогой Буллингер, я непременно остался бы здесь, знай я, что меня ценят.

Священник недоверчиво улыбнулся и промолчал.

– Каковы ваши дальнейшие планы? – спросил Шахтнер.

– А какие могут быть планы? Пойду поблагодарю его светлость за повышение.

– Ну, а потом? – настаивал Шахтнер. – Что потом? Ведь вы же не останетесь в Зальцбурге. Город вовсе не славится своей музыкой, а ведь Вольферль день ото дня играет все лучше.

Леопольд молчал, не желая выдавать себя. Анна Мария начала было выражать сочувствие, но он резко оборвал жену, сказав, что не придает этому никакого значения. Хорошо еще, что Вольферль и Наннерль не понимают до конца всей глубины его унижения.

Вольферль заметил, как побледнел Папа, когда граф Арко объявил о назначении нового капельмейстера. По тому, как быстро и отрывисто разговаривал Папа, он догадался, что Папа огорчен. А его светлость по-прежнему ничего не понимал в музыке. Лолли все время фальшивил, и Гайдн играл совсем не так легко и вдохновенно, как у них дома; можно подумать, что ему все равно, а ведь когда играешь, нельзя, чтобы было все равно. И все-таки архиепископ аплодировал им обоим.

Когда его светлость взял Вольферля за руку, мальчику это не понравилось: руки у архиепископа были потные, мягкие и вялые. Все считали архиепископа святым человеком, но Вольферль почему-то не верил. Мама учила: святые люди скромно одеваются, говорят тихо и мало едят. Архиепископ же носил роскошные одежды и ел и пил так же неумеренно, как Гайдн. И голос у него был совсем немузыкальный – пронзительный и громкий.

Вольферль слышал, как Шахтнер шепнул Буллингеру:

– Его светлость ведет себя так, будто десять гульденов прибавки к жалованью разорят его, а этот банкет, должно быть, обошелся не в одну сотню.

– Ему-то что! – ответил Буллингер. – В этом году его доход составит чуть ли не двести тысяч гульденов плюс двадцать тысяч на личные нужды. Я думаю, лишние расходы ему нипочем.

Вольферль не понимал, что значат все эти цифры, ясно было одно – все вокруг придавали деньгам большое значение и именно из-за них относились к его светлости с особым почтением. Но он позабыл обо всем, когда к нему подошел Михаэль Гайдн и сказал:

– Вольфганг, мне очень нравится твоя техника. У тебя отличный удар. Ты прошел хорошую школу.

Вечером, когда все улеглись спать, Леопольд на цыпочках прошел в гостиную и сел в свое любимое кресло. Можно ли ставить крест на своей карьере, спрашивал он себя. Мысль эта причиняла сильную боль, но он никак не мог от нее отделаться. Леопольд подошел к окну: Лохельплац была погружена во мрак. Леопольд долго стоял в раздумье и неожиданно обнаружил, что плачет. Он и не помнил, когда плакал в последний раз, и вдруг испугался – что, если кто-нибудь увидит его плачущим? Бедняга Леопольд, сказал он себе, закрывая ставни, ах ты, бедняга!

Увидев на пюпитре последнее сочинение Вольферля – сонату, написанную в манере Гайдна, – Леопольд подумал, что Гайдн, конечно, неплохой композитор, но в мире есть и другие, лучше его. Он вновь стал строить планы. И невольно усмехнулся, вспомнив, как Шраттенбах неустанно твердит о духовном богатстве своего княжества, а сам экономит на музыке деньги.

Вскоре после окончания Семилетней войны между Австрией и Пруссией и между Францией и Англией, когда в Европе впервые за много лет воцарился мир, Леопольд испросил разрешения на поездку с концертами по Германии, Франции и другим странам, расположенным к западу от Зальцбурга.

На этот раз архиепископ без проволочек дал Леопольду отпуск, но при одном условии. В случае необходимости Моцарт может отсутствовать даже год, но жалованья за это время получать не будет. Это увеличивало риск, однако Леопольд снова условился обо всем с Шахтнером, Буллингером и Хагенауэром. Анна Мария говорила, что путешествие окажется изнурительным, повсюду свирепствуют страшные болезни, от которых так трудно уберечься, что они по-прежнему будут всецело зависеть от капризов случайных покровителей, возможно, куда более неприятных, чем его светлость. А Леопольд ответил:

– Нам нельзя останавливаться. Мы не имеем права почить на лаврах.

Затеянная им гастрольная поездка требовала смелости и находчивости, но сознание этого лишь воодушевляло Леопольда и рассеивало мрачные предчувствия.

Девятого июня 1763 года Моцарты выехали из Зальцбурга. Весна в тот год стояла дождливая, но день их отъезда выдался ясным. Южный ветер был напоен нежным ароматом цветов. Aннa Мария с грустью покидала город, но Леопольд и дети были полны ликования. Леопольда нимало не задело, что его светлость отбыл в охотничий домик в горах, видимо желая подчеркнуть свое безразличие к отъезду Моцартов. У Леопольда была теперь собственная карета и слуга – девятнадцатилетний Себастьян Винтер. На этот раз они гораздо лучше подготовились к поездке. Обычно скептически настроенный Леопольд с надеждой смотрел в будущее.

После их возвращения из Вены, вспомнилось Вольферлю, все говорили: «Ты, наверное, рад вернуться домой», а он вовсе но был рад. Вена полна неожиданностей, а в Зальцбурге он все знает наизусть, особенно когда дело касается музыки, здесь ему было скучно. Теперь они едут в Париж и, может быть, даже в Лондон. Никто еще не скучал в этих прославленных городах! Папа прав. Они добьются успеха.

Итак, Моцарты ехали побеждать мир. Наннерль не было еще и двенадцати, а Вольферлю – семи с половиной.

Часть третья. ПУТЕШЕСТВИЕ ПО ЕВРОПЕ

12

Когда Моцарты покидали Зальцбург, той же дорогой, по которой много лет назад восемнадцатилетним юношей а город пришел Леопольд, полный надежд одолеть в университете право и богословие – науки, так и не постигнутые им до конца, – Анна Мария все еще находилась во власти сомнений.

– Дети еще слишком малы, чтобы понять, сколько опасностей таит в себе это путешествие, – сказала она Леопольду, – но я-то не ребенок.

А Леопольд ответил, стараясь скрыть собственные опасения:

– Чтобы добиться признания, я бы повез их даже в Америку.

После нескольких часов пути сломалась карета, которую с такой тщательностью выбирал при покупке Леопольд. Треснуло заднее колесо. Кучер рывком остановил тяжело груженный экипаж. Соскочив с козел, он стал успокаивать перепуганных лошадей, а Леопольд, проклиная обнищавшего дворянина, который продал ему неисправную карету, приказал всем поскорее выйти, пока колесо совсем не рассыпалось.

Для Вольферля это было забавным происшествием, но Наннерль испугалась, да и Анна Мария ужасно расстроилась. Может, она была права, считая поездку безумием, подумал Леопольд. Многие друзья предостерегали его, и он был готов к трудностям, но кто мог подумать, что беды свалятся на них так скоро! Он уставился на сломанное колесо, пытаясь собраться с мыслями и решить, что делать дальше. Поблизости не видно никаких селений. До Мюнхена – цели их путешествия – далеко, а до ближайшей деревушки Вассербург – несколько часов пути.

Леопольд обратился за советом к кучеру – уж кто-кто, а он повидал на своем веку немало, – но кучер, которого они наняли везти их до Мюнхена, насмешливо посмотрел на колесо и заявил:

– Да разве его починишь!

– Как же быть?

– Колесо новое нужно, вот что, – сказал кучер и пошел за травой для лошадей.

Слуга Себастьян Винтер отправился в кусты.

– Мало того, что приходится платить за прокорм лошадей, да и кучеру, – ворчал Леопольд, – еще и слуга страдает несварением желудка.

Но Себастьян вернулся с доброй вестью. В поисках укромного местечка он набрел на мельницу, и у хозяев оказалось в запасе колесо. Мельник готов был с ним расстаться, правда, за двойную цену.

Леопольд, твердо решивший не дать себя больше обманывать, сообразил, что колесо мало для кареты. Однако выбора не было. Приходится благодарить и за это, сказал он Анне Марии, настаивавшей на возвращении в Зальцбург. Леопольд заплатил за колесо, и тут выяснилось, что колесо не держится на оси, пришлось срубить деревце и примотать к оси чурбачок, чтобы колесо не соскочило по дороге. От кучера и Себастьяна толку было мало, и Леопольд сам произвел починку. В конце концов тронулись в путь, хотя карета угрожающе кренилась набок.

Черепашьим шагом потащились в Вассербург; Леопольд со слугой шли рядом с каретой из опасения, что новое колесо не выдержит большой нагрузки.

Вассербург оказался крошечной деревушкой рядом с древним замком и с еще более древним трактиром. Замок пустовал. Во всей округе не оказалось ни единого дворянина, который захотел бы послушать их игру и приютить на ночь. Такого скверного трактира Леопольд в жизни не видел. Но когда он заикнулся, что хочет ехать дальше в Мюнхен, ему сказали, что путешествие займет всю ночь, дорога не освещена и не охраняется и даже шпага не спасет его от разбойников, которыми с наступлением ночи кишит округа: Новое колесо еле держится, заявил кузнец, и потребуется не меньше суток, чтобы надежно починить карету.

В трактире им подали копченую телятину, черствый хлеб и дрянное вино. Тесные комнатушки не отапливались.

В ту ночь никто не спал, а на следующий день даже Вольферль начал капризничать. Хотя на дворе стоял июнь, мальчик совсем закоченел, и пальцы у него не сгибались. Починка кареты займет еще один день, объявил кузнец.

Утомленный Boльфepль по совету Мамы лег в постель, безуспешно пытаясь уснуть.

Но тут Папа принес интересную новость. В местной церкви он обнаружил отличный орган. Вольферль мигом ожил. Вместе с Папой он поспешил в церковь и очень удивился, когда на лице у Папы отразилось смущение.

– На этом органе можно играть только с педалью. А ты никогда на органе с педалью не играл. Ты ведь не пользовался педалью, когда играл в Иббсе.

– А ты научи меня.

– У тебя ноги не дотянутся до педали.

– Я могу играть стоя.

Он никак не мог понять, почему Папа смотрит на него с недоверием. И почему Папа вдруг так удивился, когда, внимательно выслушав его объяснения, Вольферль отодвинул прочь табурет и заиграл стоя, одной ногой нажимая на педаль. Педаль помогала игре, а вовсе не мешала! Благодаря педали звуки обрели особую густоту и выразительность. Вольферль был в восторге от того, что и ноги его могли участвовать в создании чудесной музыки. Пальцы на руках совсем согрелись.

Папа сказал Маме:

– Он управляется с педалью так, будто учился этому прежде. – И Мама очень удивилась, а Вольферль недоумевал: что же тут странного – раз орган с педалью, значит, он должен уметь ею пользоваться.

Карету починили, и Леопольд, выслушав заверения кузнеца, что она теперь совсем как новая, сказал Анне Марии:

– Поломка обернулась для нас удачей. Бог вновь явил нам свою милость, позволив Вольферлю так быстро научиться пользоваться педалью.

Однако тут же Леопольд решил: не следует полагаться на одну милость божью. Приехав в Мюнхен, он занял комнату в лучшей гостинице и поместил на столбцах самой известной газеты объявление, составленное в форме письма венского музыкального критика:

«Любители музыки! Я рад сообщить вам новость, которая в скором времени приведет в восхищение как всю Германию, так и более далекие страны. Я говорю о двух детях зальцбургского капельмейстера, знаменитого Моцарта. Представьте себе девочку одиннадцати лет, которая исполняет на клавикордах и клавесине труднейшие сонаты удивительно точно, с невероятной легкостью и большим вкусом. Одно это способно привести в изумление публику.

Но вы изумитесь еще больше, когда за клавесин сядет семилетний мальчуган – он играет не как дитя, а как взрослый мужчина. Представьте себе, он может часами импровизировать и аккомпанировать с листа. Признайтесь, такое невозможно себе представить. И тем не менее это истинная правда. Более того, я видел, как он закрывал клавиатуру платком и играл так, словно видел клавиши. Я видел и слышал, как отдельные ноты брались на всевозможных инструментах, а он без запинки называл их из соседней комнаты. А когда звонил колокол или били часы, он мог немедленно определить тональность.

Эти удивительные дети дважды выступали перед императрицей, а также давали концерты принцам и принцессам императорской семьи. Их приглашали самые высокопоставленные лица, и всюду они получали в награду замечательные подарки».

Леопольд исподволь выяснил, где находятся дома аристократов, и, узнав, что князь фон Цвейбрюкен, которому он был представлен в Вене, проживает в Нимфенбургском дворце – летней резиденции баварского курфюрста Максимилиана III, слышавшего игру детей еще до венских триумфов, – отправился туда. Всей семьей они стали прогуливаться в саду перед дворцовыми окнами. Как и рассчитывал Леопольд, князь фон Цвейбрюкен заметил их и пригласил к себе.

– Знает ли курфюрст, что вы находитесь здесь, господин Моцарт? – спросил князь.

– Нет, ваше сиятельство. Мы только что приехали.

– Ах да, я читал об этом в газете.

В восторге от того, что он первый обнаружил детей Моцарта, князь немедленно отправил нарочного с письмом к баварскому курфюрсту, спрашивая, не желает ли тот послушать игру этих чудес природы, детей Моцарта, а Моцартам приказал ждать. Нарочный скоро вернулся с ответом: курфюрст отдал распоряжение, чтобы дети выступили перед ним сегодня же, в восемь часов вечера.

Как и ожидал Леопольд, Наннерль всем понравилась, а Вольферль имел прямо-таки потрясающий успех. Но курфюрст их выступления не слышал – он еще днем отправился на охоту и к вечеру не вернулся. К тому же им ничего не заплатили.

Герцог Клеменс Баварский, самый богатый после курфюрста вельможа в государство, пригласил детей выступить у него во дворце. Концерт длился четыре часа, и опять им не дали ни денег, ни подарков.

Через несколько дней курфюрст вернулся с охоты и захотел послушать детей – он не мог позволить себе в чем-то уступить герцогу Клеменсу. Однако точного дня для концерта не назначил. Его ждала новая охота, и к тому же курфюрст обещал почтить своим присутствием представление Пьесы Мольера. Прошла неделя, прежде чем выступление состоялось. Курфюрст восхвалял мастерство детей и заставил их играть целых пять часов подряд. И снова они покинули дворец без вознаграждения.

Леопольд был в отчаянии. Гостиница стоила дорого, и, чтобы поддержать свое реноме, они жили на широкую ногу. До Леопольда дошли слухи, будто курфюрст хочет сначала узнать, сколько заплатит им герцог, а герцог – насколько раскошелится курфюрст. Прошла еще неделя, расходы непрерывно росли, и Леопольд не чаял поскорее выбраться из Мюнхена. Он опасался, что, тратя деньги так широко, они но смогут добраться до главной цели своего путешествия– Парижа.

Когда фон Цвейбрюкен попросил их еще раз выступить в Нимфенбургском дворце, Леопольд предупредил: концерт будет последним, так как у них есть другие обязательства и они покидают город на следующий день. Князь заплатил Леопольду за выступление пятьдесят гульденов. Герцог Клеменс, желая превзойти щедростью фон Цвейбрюкена, заплатил им семьдесят пять. В тот же день курфюрст прислал Леопольду сто гульденов. Они покинули Мюнхен с полным кошельком. Кроме того, курфюрст, герцог и князь дали Леопольду рекомендательные письма к покровителям искусств, с которыми их могла столкнуть по Пути судьба.

В Аугсбурге Леопольд встретился со своими младшими братьями-переплетчиками, и радостям не было конца. Иозеф Игнац и Франц Алоиз сердечно приняли семью Леопольда и пригласили остановиться у них в доме. Но Леопольд, чтобы ни перед кем не обязываться и произвести впечатление человека преуспевающего, вновь решил поселиться в самой дорогой гостинице. Иозеф Игнац и Франц Алоиз сразу прониклись нежными чувствами к детям, и они отвечали им тем же.

Аугсбург, уроженцем которого был Леопольд, являлся вольным имперским городом, тут не было знати, которая могла бы ему покровительствовать; аристократы-католики, не имея веса в протестантском Аугсбурге, не могли дать ему никаких рекомендаций, и Леопольд был лишен всякой поддержки. Однако как можно допустить, чтобы родной город отнесся к нему равнодушно! Леопольд устроил несколько открытых концертов в величественной городской ратуше, построенной в эпоху Возрождения. Гениальная мысль, считал Леопольд, ратуша – сердце Аугсбурга и гордость его граждан.

Дети играли с блеском, но публики на концертах было мало, и Леопольд признался в письме Хагенауэру: «Спасибо за щедрую сумму, получение которой было для меня неожиданностью. Правда, благодаря Мюнхену мы не испытываем ни в чем нужды. Но я слишком долго задержался в Аугсбурге без всякой для себя пользы. Население города состоит главным образом из зажиточных бюргеров, а они по-немецки расчетливы и бережливы и вовсе не склонны тратиться на музыку. Я заработал значительно меньше, чем думал, поскольку посещали паши концерты почти исключительно лютеране».

Его порадовало, когда в «Salzburger Europaeische Zeitung» появилась заметка о том, что вице-капельмейстер зальцбургского двора Моцарт доставил гражданам Аугсбурга большое удовольствие, устроив в городе концерты, на которых выступили его замечательные дети. Это произведет должное впечатление на архиепископа, надеялся Леопольд.