Текст книги "Возвышенное и земное"

Автор книги: Дэвид Вейс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 54 страниц)

– Я писал ее, думая о Манцуоли, – повторил он, – так что господин премьер может в полную меру показать свой замечательный голос.

– Мне не приходится напрягаться, когда я беру высокие ноты, – усмехнулся Бенедетти.

– Тогда попробуйте взять мои, – с вызовом сказала Бернаскони.

– Кто здесь мужское сопрано – я или госпожа Бернаскони?! – возмутился премьер.

– Я здесь настоящее сопрано! – огрызнулась она.

На мгновение Вольфгангу показалось, что они сейчас вцепятся друг другу в волосы. Но это было всего-навсего представление: куда безопаснее словесно поносить друг друга, ведь, дав волю рукам, они могли попортить свои прически.

– Я в ужасе, – вопил Бенедетти, – у нее совершенно нет вкуса!

– Как вы смеете меня оскорблять! – визжала Бернаскони.

– Вкус есть у вас обоих, – сказал Вольфганг, – потому-то я и написал для вас такую музыку. – В конце концов он должен найти подход к ненцам. – Господип Бенедетти, если вы пожелаете, я могу сделать дуэт выше.

Бенедетти в гневе топнул ногой и воскликнул:

– Баста! Чтобы я мог взять такие высокие ноты, меня пришлось бы кастрировать вторично!

Дон Фернандо успел удержать примадонну от дальнейших замечаний и твердо сказал:

– Граф Фирмиан не потерпит больше никаких проволочек. Мы немедленно возобновим репетиции, как только синьор кавалер Моцарт перепишет этот дуэт, как он любезно обещал. Если же вас это не устраивает, мы найдем замену, если потребуется, даже самих Манцуоли и Бастарделлу.

Тут премьер и примадонна в один голос стали утверждать, что впервые слышат столь прекрасную музыку и что честь Миланской оперы им дороже всего.

Первое представление оперы «Митридат, царь Понтийский» состоялось на второй день рождества. Леопольд гордо восседал в ложе, поглядывая на Вольфганга, который сидел за клавесином, готовый дирижировать. Как бы ни приняли оперу, еще одна цель достигнута – его сын стал признанным оперным композитором. В королевской ложе сидел граф Фирмиан, в следующей – Саммартини и Гассе, в третьей – фельдмаршал Паллавичини. Леопольд готов был плясать от радости, и вдруг перед самым началом увертюры он заметил, как Вольфганг волнуется – это так ему несвойственно. Вольфгангу предстояло дирижировать первыми тремя представлениями, а Лампуньяни – остальными, но сегодняшнее было самым ответственным. У Леопольда сильно заныла правая, «дирижерская», рука. Всего-навсего ревматизм, понимал он, однако, когда увертюра прошла гладко, боль заметно ослабела. А когда началось действие и Вольфганг стал дирижировать все уверенней, боль прошла бесследно.

Дуэт премьера и примадонны вызвал овацию, и, когда занавес опустился, они заставили Вольфганга выйти на сцену и разделить с ними аплодисменты, и тут граф Фирмиан встал и крикнул:

– Браво! Браво, II Signor Cavaliere Filarmonico![8]8
  Синьор кавалер – академик (итал.).


[Закрыть] Публика подхватила его слова и стала скандировать, и даже Саммартини и Гассе присоединились к общему хору.

Повсюду в Италии Вольфганга величали этим титулом. После того как опера двадцать раз прошла в Милане при переполненном зале, они покинули город и отправились в Турин, Виченцу, Падую и Венецию, во теперь это был скорее отдых, которым они наслаждались, хотя Вольфганга всюду ожидал бурный прием.

В Зальцбург они вернулись ровно через год после того, как впервые познакомились с кардиналом Паллавичини. Леопольд чувствовал себя победителем. Домой они возвращались с новым заказом на оперу для миланского карнавала 1772 года, кроме того, ходили слухи, что сама Мария Терезия намерена заказать Вольфгангу оперу.

Вольфганг надеялся, что на этот раз с либретто повезет больше. Несмотря на горячий прием в Милане, он не разделял Папиных восторгов по поводу музыки «Митридата». Продуманная, искусно построенная, да, он согласен, но это еще далеко не все. И тут он очутился в объятиях Мамы, целовал ее и Наннерль, смеялся и плакал от радости, позабыв обо всем на свете.

31

До чего же возмужал Вольфганг, удивлялась Мама. Костюм, сшитый еще в Зальцбурге, стал ему явно тесен и короток. Утирая слезы, Мама немного отступила назад, чтобы хорошенько рассмотреть сына, а Наннерль повисла на шее у Папы и никак не хотела его отпустить.

Папа показал им золотой крест и дипломы Болонской и Веронской академий.

– Мы окупили все наши расходы по поездке, – говорил он, – а к деньгам, что мне дал архиепископ, я даже не притронулся. Знаете, кроме оперы, Вольфганг сочинил еще несколько арий, четыре симфонии, менуэты, несколько духовных произведений, струнный квартет.

А Вольфганг, перебивая его, спрашивал:

– Скажи, Наннерль, как наш господин Кенарь – поет еще? И может по-прежнему взять верхнее соль?

– Ну, конечно, – отвечала Наннерль. – Помнишь, как вы пели с ним дуэтом?

Но Вольфганг уже сам побежал в музыкальную комнату, чтобы удостовериться, и огорчился, когда кенарь не узнал его и забился в дальний угол клетки, отказываясь петь. Вольфганг стал напевать, надеясь подзадорить птичку, но тут же осекся; прибежавшая вслед за ним Наннерль спросила, в чем дело, и он ответил:

– Я больше не могу петь! Что-то случилось с моим голосом. Не могу брать ни низких, ни высоких нот. Совсем пропал голос. Даже собственные арии не могу петь!

Брат вдруг стал так печален, что Наннерль принялась его утешать.

Вольфганг немного приободрился, повидавшись с. Барбарой фон Мельк и Терезой Баризани. Они радостно встретили его. Им были известны его триумфы – весь Зальцбург знает о них, сообщили девушки; они сначала немного смущались, словно подавленные его превосходством. Но в воскресенье во время службы в соборе Барбара села рядом с ним, и, когда он шепнул ей: «Ты очень похорошела за мое отсутствие», она вспыхнула, явно обрадованная его словами, ведь он стал теперь таким знаменитым!

А он был счастлив сидеть рядом с девушкой. По сравнению с Барбарой Тереза выглядела дурнушкой. У Барбары изящный овал лица и тонкие, некрупные черты. Губы немного полноваты, но соблазнительны. Только румяные щечки, «зальцбургские», по его выражению, результат всегдашней сырой и ветреной погоды, были совсем другие, чем у итальянок, на которых он заглядывался. Взгляд Барбары говорил: «Как я рада тебя видеть!»

– Помнишь, Баберль, – так называл он ее в детстве, – помнишь, как, говоря о Шраттенбахе, мы нарочно заменяли букву «ш» на «с»?… – Барбара приказала ему замолчать, но не покраснела, а улыбнулась во весь рот – она узнавала прежнего Вольферля.

И все же он изменился, думала она. Вырос, хотя, возможно, высоким не будет никогда – для своего возраста он маловат, и потом стал таким любезным, обходительным. Держался Вольфганг с такой уверенностью, что девушка не чувствовала между собой и им разницы в возрасте, хотя была на четыре года старше. В продолжение всей службы Вольфганг не отпускал ее руку. Он не желал говорить с Барбарой о музыке, которую написал в Италии, а лишь о менуэтах, сочиненных для нее. Он пригласил Барбару покататься в экипаже.

– Погода очень уж ненадежная, – ответила она.

– Зато я вполне надежен, – возразил он.

Вольфганг сильно огорчился, когда после службы Шраттенбах задержал его, чтобы поздравить с наградой, полученной от Клемента XIV. Но Барбара обещала подождать, поэтому Вольфганг был вежлив, хотя ему не терпелось поскорее убежать.

– Ты хорошо послужил мне, – сказал его светлость, – кардинал Паллавичини писал о твоем благочестии и о музыке, сочиненной тобой, и отметил, что как то, так и другое, делает честь Зальцбургу.

Вольфганг опустился пород архиепископом на колени.

– Благодарю вас, ваша светлость, – начал он, – я счастлив, что…

Но Папа перебил, торопясь напомнить архиепископу:

– Ваша светлость, Вольфганг теперь почетный капельмейстер Болоньи и Вероны, и он действительно принес славу Зальцбургу, хоть тут он всего-навсего третий концертмейстер и даже без жалованья… – Но Шраттенбах резко оборвал Леопольда: – Мне известны заслуги вашего сына, – и знаком отпустил их.

Леопольд расстроился, а Вольфганг был весел – ведь его ждала Барбара. Она сдержала слово, хоть и отказалась от катания в экипаже. Они гуляли по берегу Зальцаха, и Барбара спросила:

– Ты скучал по мне?

– Очень!

– А по Зальцбургу? Вольфганг пожал плечами:

– Все города похожи один на другой, за исключением Вены и Лондона.

– Даже Милан?

– В Милане любят оперу. – Словно этим было все сказано. Он хотел поцеловать Барбару, но она уклонилась.

– Мне очень понравились менуэты, которые ты сочинил для меня, – сказала она.

– А если я сочиню для тебя еще что-нибудь? Тогда как?

Она ничего не сказала, но улыбнулась нежно и лукаво.

– По рукам! – И он тут же потребовал платы.

Его губы были горячи и настойчивы. Барбара понимала, что поступает нехорошо, она старше его и отнюдь не кокетка, а он совсем еще мальчик. Но Вольфганг так настаивал, что она уступила.

На следующее утро Вольфганг долго разглядывал себя в зеркало, раздумывая, как бы украсить свою наружность. Он вспоминал, как Барбара покачивает при ходьбе бедрами, представлял себе ее хорошо развитую грудь. Папа приказывал садиться за клавесин, а у него в ушах звучал голос девушки. Барбара не музыкальна, но голос у нее приятный, он терпеть не мог девушек с резкими голосами. Сидя за клавесином, Вольфганг подсчитывал дни до следующей встречи.

Каждое воскресенье после службы они с Барбарой шли погулять. Но она не позволяла ему ничего, кроме редкого поцелуя, даже после того, как он сочинил для нее еще несколько менуэтов. Но и эти случайные поцелуи, нисколько не удовлетворяя, наполняли его ликующей радостью.

В тот вечер, когда Папа, еле владея собой от возбуждения, принес домой весть о новом заказе, Вольфганг, погруженный в мечты о Барбаре, остался равнодушен к его сообщению.

– Я получил письмо от графа Фирмиана, – торжественно объявил Папа домашним, – от имени императрицы граф предлагает Вольфгангу написать серенаду к празднествам в честь бракосочетания ее сына эрцгерцога Фердинанда с принцессой Беатриче Моденской, которое состоится в Милане в октябре.

Вольфганг очень хотел открыться Папе в своих чувствах к Барбаре, но боялся, как бы Папа не поднял его на смех.

– Заказ самой императрицы! Никогда еще мы не удостаивались подобной чести, а потом это открывает перед нами отличные возможности. – Радость Папы сменилась раздражением: – Вольфганг, ты меня слушаешь?

– Да! Я должен написать еще одну оперу для Миланского театра?

– Да не оперу – серенаду! Опера заказана Гассе.

– Я уверен, Гассе напишет хорошую оперу.

– Гассе – твой соперник. Нечего тебе превозносить его.

– А как же быть с Зальцбургом? – спросила Мама. – Ведь Вольфганг теперь концертмейстер.

– Без жалованья и без обязанностей! А в Италии его знают и любят повсюду.

– И все же, когда ты здесь, архиепископ тебе платит.

– А когда я предлагаю ему дать Вольфгангу какой-нибудь заказ, он отделывается шуточками.

– Он нездоров. Шахтнер говорит, архиепископ, по-видимому, недолго протянет.

– И все же не хочет отпускать нас от себя. Посмотрим, может, нам удастся все-таки его перехитрить.

– Леопольд, мы с Наннерль хотим поехать с вами. Нам очень скучно без вас.

– Это невозможно, – ответил он неумолимо. – Вы не выдержите дороги. Но после нашего возвращения из Милана, если, конечно, Вольфганг не получит места у эрцгерцога, мы подыщем себе новую квартиру. Нечего нам больше спать вповалку, как солдатам в казарме. Наннерль и Вольфганг уже не дети.

– Ты думаешь, эрцгерцог захочет взять Вольфганга на постоянную службу?

– Анна Мария, у нас в Италии есть не только добрые, но и влиятельные друзья. Императрица тоже всегда относилась к нам благосклонно. Правда, Вольфганг?

Вольфганг не слушал. Он в сторонке уговаривал Наннерль передать Барбаре его послание. Наннерль согласилась. Она сочувствовала брату, эта тайна словно сближала их.

«Ascanio in Аlba» («Асканио в Альбе») называлось либретто, выбранное для серенады графом Фирмианом с одобрения Марии Терезии. Бракосочетание эрцгерцога изображалось здесь в виде пышной аллегории, а императрица представала в роли Венеры, помогающей соединению влюбленных, Вольфгангу либретто не понравилось, но он не стал протестовать; дон Фернандо напомнил, что либреттист Джузеппе Парлини был фаворитом графа, и это уже само по себе было веским предупреждением.

Сценическое представление мало интересовало Вольфганга, его занимала только музыка и чувства, которые ему предстояло в ней выразить. Эрцгерцог, хрупкий, бледный юноша, никак не рисовался ему величественной фигурой, не было ничего романтичного и в его невесте-принцессе, которая по сравнению с Барбарой была просто некрасива, но Вольфганг рисовал себя и Барбару в образе молодых влюбленных– героев серенады и стремился излить в музыке свои нежные чувства.

Приезд Манцуоли, который должен был петь в серенаде главную партию, еще больше вдохновил его. Они вместе с Манцуоли работали над его ариями, и эти часы переполняли радостью сердце Вольфганга. Манцуоли пел так чудесно, что Вольфганг был окончательно покорен. Он не находил слов, чтобы выразить свое восхищение, слушая, как Манцуоли исполняет финал серенады.

– Амадео, это прелестная ария, – сказал Манцуоли.

Вольфганг совсем расчувствовался. Он никогда не слыхал подобного исполнения своих арий.

– Петь ее – одно удовольствие.

– Я написал эту арию специально для вашего голоса.

– Надеюсь, ты всегда будешь писать для меня такую музыку.

– Буду стараться изо всех сил, синьор маэстро!

– Амадео, для меня будет честью петь в твоей новой опере в Миланском театре.

– Нет, это для меня будет честью! – с пылом сказал Вольфганг.

Словно скрепляя договор, Манцуоли горячо поцеловал мальчика в щеку.

Позднее в тот же день Вольфганг сел за стол – ему очень хотелось излить в письме к Наннерль чувства, переполнявшие его сердце, но они были слишком сокровенными и слишком глубокими. Поэтому ОН ограничился шутливой припиской в Папином письме к Маме: «Моя милая сестричка! Мы тут терпим страшную жару, а пыль забивает нам рты и носы, делая все, чтобы мы окончательно задохнулись, ну да мы тоже не дураки. Тут, в Милане, уже целый месяц не было дождя.

А теперь о том, что ты обещала – ты ведь помнишь мою просьбу, – так вот, не забудь ее выполнить, я буду тебе за это очень благодарен, а для нее пришлю скоро новые сочинения.

Самая важная наша новость: у принцессы неладно с желудком, и все встревожились, что свадьбу придется отложить, по думаю, все обойдется – дадут рвотного, и ее прочистит с обоих концов.

Вот какие дела. Над нами живет скрипач, под нами – еще один, а рядом – учитель пения, который дает уроки весь день напролет, а напротив – гобоист, который упражняется с утра до ночи. Но мне это нравится. Помогает сочинять. У меня возникает множество идей. Поцелуй за меня Маму. Манцуоли поет чудесно. Addio. Твой сонный, но верный братец».

Вечером, в день бракосочетания, в честь молодоженов давали оперу Гассе. Это явилось выдающимся музыкальным событием, но Леопольду опера показалась скучной, а Вольфганг поглощен был мыслями о своей серенаде.

Серенада была поставлена на следующий день и заслужила больше аплодисментов, чем опера Гассе, немало порадовав Леопольда. Эрцгерцогская чета пришла в восторг от арий Манцуоли и так громко аплодировала, что Манцуоли вынужден был их повторять. А в финале эрцгерцог и его супруга, перегнувшись через перила королевской ложи, крикнули Вольфгангу, который дирижировал, сидя за клавесином:

– Брависсимо, маэстро! Весь зал подхватил эти слова.

Эрцгерцог Фердинанд приказал повторить «Асканио в Альбо», а через несколько дней попросил сделать две копии партитуры: одну для себя, а другую для своего брата – императора Иосифа II. На улице к Леопольду и Вольфгангу непрестанно подходили с поздравлениями самые разные люди.

– Как это ни печально, но приходится признать, что твоя серенада затмила оперу Гассе, – сказал довольный Леопольд Вольфгангу. – Все изумляются, что написал ее пятнадцатилетний мальчик. Это может иметь для нас чрезвычайно важные последствия.

Поэтому, когда их с Вольфгангом пригласили на большой прием, который граф Фирмиан давал в честь новобрачных, Леопольд решил: пришло время действовать. Среди гостей было множество знакомых: фельдмаршал Паллавичини, его двоюродный брат – кардинал, Гассе, Саммартини, но Леопольда интересовал только эрцгерцог. Он выждал, когда граф Фирмиан, показывавший эрцгерцогу и эрцгерцогине свое палаццо, провел их в музыкальный зал. Более благоприятного момента для аудиенции не придумаешь, решил Леопольд. Он шагнул вперед, чтобы оказаться в поле зрения эрцгерцога, и его надежды оправдались: тот выразил желание побеседовать с Моцартами.

Эрцгерцогиня сняла перчатку и протянула Вольфгангу руку для поцелуя, Вольфганг почтительно приложился к ней. Она благосклонно улыбнулась и сказала:

– Надеюсь, мы скоро вновь будем иметь удовольствие услышать вашу музыку.

– Когда бы вы ни пожелали, ваше высочество. Хоть сейчас, – учтиво ответил Вольфганг.

– Это было бы чудесно, но сегодня мы слишком заняты.

– Ваше высочество, – сказал граф Фирмиан, – а какое удовольствие доставил бы вам столь даровитый музыкант, как господин Амадео, будь он в числе ваших придворных.

Внезапно наступило молчание. Эрцгерцогиня взглянула на мужа, и тот неуверенно ответил:

– Это не так просто решить.

– Но подумать об этом стоит – вам не кажется, ваше высочество?

– Господин Амадео – необыкновенный музыкант. Я слышал, как он играл перед моей матерью в Шёнбрунне, еще совсем мальчиком. Кажется, ему тогда было восемь.

– Шесть, шесть с половиной, ваше высочество, – поправил Леопольд. – Прошу прощения, всего шесть.

– Но теперь Амадео уже не мальчик, – нетерпеливо перебил его граф Фирмиан, – ему почти шестнадцать. Как вы считаете, господин Моцарт, способен ли ваш сын исполнять обязанности капельмейстера?

Леопольд ответил так, как ожидал граф:

– Он уже капельмейстер, ваше сиятельство, в Болонье и Вероне и, кроме того, концертмейстер в Зальцбурге.

– Ваше высочество, – сказал граф Фирмиан, обращаясь к эрцгерцогу, – господин Амадео пользуется в Италии огромной любовью. Назначение его вашим капельмейстером лишь усилит теплые чувства, которые питают к вам ваши подданные.

– Неплохая мысль, – сказал эрцгерцог, но не успел Леопольд возликовать, как он добавил: – Только вот разрешат ли вам покинуть Зальцбург? Архиепископ Шраттенбах наш хороший друг. – И он вопросительно взглянул на Леопольда.

Леопольда охватила злость, перед которой померк даже страх. В гневе смотрел он на ребяческое прыщеватое лицо эрцгерцога Фердинанда с несоразмерно крупным носом, отчего мелкие черты его казались еще мельче. Трудно представить себе большее унижение, чем служить этому желторотому юнцу. Как смеет какой-то мальчишка судить о его сыне! Они ждали его ответа, но попробуй он сказать, что думает, и карьере Вольфганга конец.

– Насколько я понимаю, – Фирмиан начал очень мягко, словно желая подчеркнуть свое дружеское отношение, – князь архиепископ Шраттенбах именно потому и финансировал вашу поездку в Италию, чтобы ваш сын, Вольфганг Моцарт, мог подыскать место, соответствующее его таланту?

– Именно так, ваше сиятельство! – воскликнул Леопольд. Как это умно со стороны графа. – Зальцбург не может похвалиться своей музыкальной жизнью, ваше высочество, – грустно вздохнул он, поклонившись эрцгерцогу, который внимательно следил за разговором. – Но Милан – это подлинно великий город, и мы были бы счастливы потрудиться во славу вашего высочества.

– Что же вы предлагаете, господин Моцарт? – спросил эрцгерцог Фердинанд.

– Мой сын исполнит любое ваше желание, ваше высочество. Он может играть на клавесине, на скрипке, на органе, по вашему выбору, он может сочинить любую оперу, дивертисмент, симфонию…

– Знаю. Но чтобы стать капельмейстером, этого недостаточно.

– Ваше высочество, вы же видели, сколь мастерски он дирижировал.

– Прелестно, – подтвердила эрцгерцогиня. – И он так чудесно выглядел!

– Амадео, вы хотели бы стать здесь капельмейстером? – спросил эрцгерцог.

Вольфганг не был в этом уверен, но Папа всем своим видом выражал нетерпение, и он ответил:

– Я готов служить вашему высочеству на любой должности. – И улыбнулся эрцгерцогу милой и в то же время почтительной улыбкой, а тот невольно улыбнулся в ответ.

Только вот, что скажет его мать– императрица? Недаром она учила его, что правитель никогда не должен давать прямого ответа. К ним подходил Гассе с кардиналом Паллавичини, и эрцгерцог воспользовался этим и сменил тему разговора. Он похвалил Гассе за хорошую оперу, но старик ответил грустно:

– Она недостаточно хороша для Милана, публика предпочла ей серенаду.

– Серенада – прекрасное музыкальное произведение, – заметил граф Фирмиан.

– Согласен с вами, – ответил Гассе, – ее красота примиряет меня с мыслью, что самому мне больше писать опер не следует.

– Не следует писать опер! – воскликнул Леопольд. – Для искусства это явится большой потерей, маэстро.

– Сомневаюсь. Как бы там ни было – я уступаю поле боя вашему сыну.

Леопольд подозрительно спросил:

– А как же Пиччинни? И Глюк?

– Амадео затмит всех нас.

– Вы действительно так считаете? – спросил эрцгерцог.

– Ваше высочество, я слишком стар, чтобы лгать. – Чем больше раздувался от гордости Леопольд, тем безразличнее делалось выражение лица Вольфганга, и Гассе это забавляло. – «Асканио в Альбе» – это только начало, – сказал старик.

– Ваше высочество, позвольте мне подать вам прошение от имени моего сына! – воскликнул Леопольд.

– Если хотите, пожалуйста.

– И вы отнесетесь к нему благосклонно, ваше высочество?

Эрцгерцог Фердинанд хотел было утвердительно кивнуть. Всеобщие похвалы и восторги убедили его. Но он знал, что сначала втайне от всех, даже от жены, должен посоветоваться с матерью. Желая дать понять, что последнее слово принадлежит ему, он принял высокомерный вид и сказал:

– Я подумаю.

Подарок за серенаду, полученный Вольфгангом от Марии Терезии – золотые часы, украшенные ее портретом на эмали, – несколько скрасил Леопольду ожидание. Он еще больше воспрянул духом, узнав, что за свою оперу Гассе удостоился от нее лишь простой золотой табакерки.

К немалому удивлению Леопольда, ответ па прошение передал ему дон Фернандо. Он ожидал, что его примет сам эрцгерцог.

– Его высочество отбыл по делу, – сказал управляющий.

– А граф Фирмиан? – спросил Леопольд, сразу почуяв недоброе.

– Его сиятельство сопровождает эрцгерцога.

– Значит, это отказ?

– Дорогой друг, ведь Амадео зарабатывает музыкой очень много денег.

– Это вас и просили мне сообщить? Дон Фернандо пожал плечами.

– Меня просили сообщить, что имперская казна не предусматривает расходов на новые музыкантские должности.

– А истинная причина?

Дон Фернандо осторожно ответил:

– Эрцгерцог сказал графу Фирмиану, что не может лишить доброго друга их семьи, архиепископа Шраттенбаха, сразу двух таких ценных слуг.

– И граф Фирмиан не протестовал?

– Граф Фирмиан ваш друг. Он тоже очень огорчен. Но ведь теперь правителем Ломбардии является эрцгерцог. – Увидев отчаяние, отразившееся на лице Леопольда, управляющий добавил:

– Когда вы вернетесь сюда к следующему оперному сезону, вы сможете попытать счастья у эрцгерцога Леопольда в Тоскане. Он старше Фердинанда и самостоятельнее. Он не побоится соперничества вашего сына.

– Соперничества? – переспросил Леопольд.

– Ну, это я так, к слову. Все мы пo-прежнему любим господина Амадео.

Вошедший Вольфганг спросил:

– Значит, мы едем домой, Папа?

– Если только нас не попросят остаться.

Но управляющий посмотрел на него печально, и Леопольд понял – оставаться было бы унизительно.

Ах, если бы ему поговорить с кем-нибудь понимающим, например с Марией Терезией!

Эрцгерцог Фердинанд посоветовался с матерью; он искренне намеревался ваять к себе на службу Вольфганга. Но ответ Марии Терезии переменил его планы: «Ты спрашиваешь, взять ли тебе на службу молодого зальцбургского музыканта. Не знаю, для чего он тебе, мне кажется, ты не нуждаешься ни в композиторе, ни в других бесполезных людях. Если же это доставит тебе удовольствие, я не стану препятствовать. Просто хочу посоветовать тебе не обременять себя людьми бесполезными; не надо давать такого рода людям звания придворного служителя. Они обесценивают это звание, когда, подобно нищим, рыщут по свету; кроме того, у него большая семья».

Фердинанд никому не сказал о письме матери. Эрцгерцог хотел, чтобы все, а в особенности его жена и граф Фирмиан, считали, будто это решение принял он сам.

Леопольд и Вольфганг вернулись в Зальцбург. Анна Мария добивалась от Леопольда истинной причины отказа, а он, стараясь заодно убедить и себя, повторил официальную версию:

– Эрцгерцог не взял на службу Вольфганга потому, что не хотел обижать друга своей семьи архиепископа Шраттенбаха, лишив его сразу двух таких ценных слуг.

Но Вольфганг Папе не верил.

На следующий день после их возвращения в Зальцбург архиепископ скончался.