Текст книги "Возвышенное и земное"

Автор книги: Дэвид Вейс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 54 страниц)

6

Теперь, когда Леопольд получил разрешение архиепископа на поездку в Вену, все, казалось, как нарочно, складывалось против него. Вначале он повез детей в соседствующий с Зальцбургом Мюнхен, где они выступили перед курфюрстом, но сия высочайшая особа отнеслась к выступлению столь сдержанно, что Леопольд был обескуражен. Не успел он оправиться от разочарования и заняться дорожными приготовлениями, как заболел Венцель, и прошло немало времени, прежде чем он смог заменить Леопольда.

Только выздоровел Венцель, умер Эберлин, и место капельмейстера оказалось свободным. Граф Арко объявил, что в число придворных Зальцбургского княжества вскоре вступит Михаэль Гайдн, хотя никто не знал, на какую должность. И снова Леопольд отложил свой отъезд в ожидании, когда архиепископ выберет себе нового капельмейстера. Но назначение так и не состоялось. Зальцбург полнился всякими слухами, говорили даже, будто Пруссия готова повести наступление на Вену, – как-никак война тянется уже почти семь лет, – а вот назвать имя нового капельмейстера не мог никто.

Леопольда утешало одно: задержка с отъездом позволила ему заняться подготовкой детей, и он с жаром отдался этому делу.

Он обучал их французскому, учил читать молитвы по-латыни и непринужденно держаться в гостиных. Его радовало, что Вольферль все более совершенствуется в игре на скрипке и все искусней играет на клавикордах и клавесине. Наннерль тоже делала в музыке большие успехи. Однако одаренность сына по-настоящему поражала его. Обнаружив, что мальчик сочиняет собственную музыку для клавесина, Леопольд заставил его изучать произведения других композиторов. Среди них были вещи Адольфа Гассе, Георга Телемана и Карла Филиппа Эммануила Баха. К шести годам Вольферль все их играл наизусть. А затем сам сочинил для клавесина три менуэта и аллегро.

Эти сочинения изумили Леопольда. Их никак нельзя было упрекнуть в слабости композиции, обычной для новичков, они отличались четким построением и выразительностью. И свидетельствовали о том, что Вольферль, как и он сам, считал музыку языком великой точности, где каждая нота должна быть тщательно взвешена и необходима. Конечно, мальчик подражал другим композиторам, но так и должно быть, к тому же он подражал лучшим из них – Георгу Телеману и Карлу Филиппу Эммануилу Баху. Произведения Вольферля были записаны в нотную тетрадь, и на заглавном листе довольный Леопольд сделал надпись: «Моему дорогому сыну Вольфгангу Амадею в день его шестилетия от его отца Леопольда Моцарта». Он сказал Анне Марии:

– Ребенок так быстро все усваивает, что нельзя терять ни минуты. Мы не можем дольше откладывать поездку. Надвигается зима, и ехать в холод будет очень трудно. Ну, и потом дети быстро растут, пожалуй, через год они будут слишком взрослыми, слишком большими, чтобы вызвать у кого-то интерес. Чем меньше ребенок, Анна Мария, тем больше он поражает. Надо как можно скорее показать миру его выдающийся талант. А Наннерль вот-вот исполнится одиннадцать. Скоро ее уже не назовешь чудо-ребенком.

Анна Мария кивнула, Леопольд вовсе не ее хочет убедить, думала она, а себя самого, стремится рассеять собственные опасения.

18 сентября 1762 года семья Моцартов выехала из Залъцбурга в Вену через Пассау и Линц. Шахтнер, Хагенауэр и Буллингер пришли на Гетрейдегассе проводить их. Они удивились, узнав, что Моцарты едут через Пассау, который лежал к северу, в стороне от прямой дороги на Вену.

Но посещение Пассау входило в план, составленный Леопольдом. Проверяя, надежно ли упакованы и привязаны на крыше наемной кареты его скрипки и дорожный клавесин, он и словом не обмолвился о рекомендательном письме, которое ему дал граф Арко к влиятельному пассаускому епископу, графу Тун-Гогенштейну, имевшему прочные связи в Пене. Он лишь сказал:

– В Пассау мы сможем пересесть на баржу, которая идет вниз по Дунаю, чтобы не трястись по плохим дорогам.

Прощание было теплым, однако Леопольда несколько омрачило напоминание Буллингера:

– Не забудьте, у вас всего полтора месяца отпуска, не больше…

Конец фразы потонул в топоте лошадиных копыт и скрипе тяжелых колес, а в ушах Леопольда еще долго отдавались суровые, как приговор Страшного суда, слова: «Всего полтора месяца отпуска, не больше!» За это время он не сумеет даже добиться, чтобы о детях заговорили. Требуется по меньшей мере полгода, дабы осуществить задуманное. Однако, когда они проехали Линцерштрассе, миновали Саутеровскую арку и горный туннель, настроение Леопольда поднялось. Несмотря на все препятствия, он сумел вырваться. Ему хотелось крикнуть во весь голос: «Мы свободны! Мы избавились от архиепископа, освободились из неволи!» Но Анна Мария вытирала слезы, а Наннерль мутило, и Леопольду пришлось сдержаться. Один только Вольферль был весел и доволен.

Вольферлю очень нравилось ехать в экипаже, нравились издаваемые им звуки и особый ритм. Он гордился, что его не укачивало, как сестру. И у Папы был такой радостный вид. Папа сказал, что там, куда они едут, будет больше музыки, чем в Зальцбурге, и теперь Вольферль поверил ему.

В Пассау, несмотря на рекомендательное письмо графа Арко, им пришлось три дня дожидаться приема у епископа, а затем выяснилось, что епископа интересует игра одного лишь Вольферля. Резиденция епископа, находившаяся в серой древней крепости, на холме над Дунаем, произвела на мальчика угнетающее впечатление. В зале было темно и холодно, и у него закоченели пальцы. Граф Тун-Гогенштейи оказался старым и тучным, и было трудно поверить, что он что-то понимает в музыке. Но когда Вольферль сказал об этом Папе, тот шепнул, что епископ вовсе не старый, ему всего пятьдесят, и мнение его весьма ценно, независимо от того, понимает он что-то в музыке или нет. Это озадачило Вольферля. К тому же епископ пригласил на концерт нескольких своих приближенных, и мальчик чувствовал себя как на суде. Он был вовсе не расположен играть. Но Папа так волновался, что Вольферлю хотелось сказать: «Успокойтесь». Он начал играть и играл превосходно.

Присутствующие аплодировали, однако, получив от епископа в награду только один гульден, Леопольд решил, что это провал. Он с горечью думал о задержке в Пассау, стоившей им стольких денег, как вдруг епископ спросил:

– Вы едете в Вену?

– Да, ваше преосвященство.

– Я мог бы написать в Вену о вашем мальчике моему кузену графу Туну.

– Вы бы оказали нам честь, ваше преосвященство.

– Граф Тун и его супруга большие ценители музыки, У них для этого есть время.

Граф Герберштейн, каноник Пассауского собора, который пришел к епископу, чтобы обсудить церковные дела, спросил:

– Господин Моцарт, вы едете баржей в Линц и Вену?

– Да. – Леопольд недоверчиво посмотрел на него.

– Ваш сын так прекрасно воспитан. Неужели ему только восемь лет?

– Немногим больше шести.

Граф Герберштейн пришел в восторг.

– Я тоже еду баржей в Линц и Вену. Есть ли у вас там друзья?

Леопольд замялся.

– Ну, разумеется. Вы для того и едете, чтобы приобрести там друзей. В Линце я представлю вас губернатору Верхней Австрии генерал-капитану графу Шлику. Он считает себя большим знатоком музыки.

Граф Герберштейн уговорил графа Шлика организовать публичное выступление детей. Все вещи были исполнены безукоризненно, а умение детей держаться понравилось генерал-капитану не меньше, чем графу Герберштейну. Его интерес возбудил также возраст брата и сестры. Они могли произвести сенсацию в пресыщенной Вене. И он сказал Леопольду:

– Ваши дети очень милы. На следующей неделе я приеду в Вену и с. удовольствием введу их в общество.

– Вы очень добры, ваше сиятельство.

Граф Шлик думал, что было бы забавно опередить Герберштсйна. И пожалуй, это имеет смысл, потому что императрица, проявлявшая к музыке некоторый интерес, несомненно, будет поражена.

Леопольд был весьма обрадован, что дети могут зарабатывать деньги публичными выступлениями; за концерт в Линце они получили сорок гульденов – больше, чем когда-либо получал за выступление он сам.

Вольферль был разочарован своей игрой перед генерал-капитаном. Папперль же гордилась впечатлением, которое произвела на него: граф Шлик сказал, что она очаровательна, и подарил ей браслет. И все же Вольферль был убежден, что граф разбирается в музыке немногим лучше пассауского епископа. Так же как епископ, граф Шлик болтал во время исполнения, и, если бы не Папа, Вольферль бросил бы играть. Ни один человек, любящий музыку, не станет болтать во время концерта.

И еще его утомило путешествие на барже. Папа красноречиво восхвалял красоты Дуная, на самом же деле Дунай оказался грязной рекой противного коричневого цвета, бурной, беспокойной и страшной. Обычно, если Вольферля что-то пугало, он искал утешение в своей любимой музыке, но баржу так качало, что Папа не позволил распаковывать ни один из инструментов, опасаясь за их сохранность, и пришлось обходиться без музыки три бесконечно долгих дня.

Ударившая о бок баржи волна отшвырнула Вольферля к поручням, он чуть не свалился за борт и больно ушиб правую руку. К глазам его подступили слезы, но он не заплакал, чтобы не рассердить Папу.

Папа и без того был расстроен. Наннерль, перепуганную яростным порывом ветра, стошнило, а у Мамы лицо стало землисто-серым, и она все повторяла:

– Никогда не знаешь, что может с тобой случиться в дороге.

Вольферль чувствовал, что Папа еле сдерживается. Но Папа только сказал:

– Умой детей, Анна Мария. Я думаю, уж Вольферль-то, во всяком случае, аппетита не лишился.

Вольферль очень хотел спросить: «Сколько нам еще ехать до Вены, Папа?» – но не решился.

Мама проверила, тепло ли он одет, и сказала Папе:

– Вольферль прокашлял всю прошлую ночь. Отдаешь ли ты себе отчет в том, что он далеко не такой крепкий, как кажется?

Папа оборвал ее:

– Я во многом отдаю себе отчет. Но ведь все мы, слава богу, пока живы и здоровы, и никто не утонул.

И тут, словно для того, чтобы доказать обратное, кто-то свалился за борт. От волнения Вольферль забыл о морской болезни. Матросы вытащили несчастного из бушующей ледяной воды, но оказалось, что тот уже мертв. Вйервые Вольферль видел смерть и совсем растерялся. Сам он был полон жизни и движения, а этот бедняга даже дышать не мог. Мама плакала, Папа хмурился. Должно быть, смерть – это нечто отвратительное, жестокое и злое, думал Вольферль, по почему же тогда люди поддаются ей? Внезапно он тоже расплакался, сам не зная отчего.

На следующий день, когда баржа остановилась в Иббсе, чтобы дать пассажирам размяться и отдохнуть после бурного плавания, он почувствовал себя значительно лучше.

Папа повел их в церковь неподалеку поблагодарить бога, что он спас их во время шторма. Папа был встревожен куда больше, чем казалось, но Вольферль забыл обо всем, как только увидел орган.

Еще прежде, в Зальцбурге, он видел и слышал органы, но ни один из них не мог сравниться в великолепии с этим. Орган был огромен, уходил далеко ввысь, подавляя своим величием и властвуя над всем, как бог. Вольферлю хотелось нежно коснуться одной из бесчисленных золотых и серебряных труб, которые плотным частоколом поднимались вверх по церковной стене.

– Это один из самых замечательных органов в мире, – сказал Папа. И лишь только они кончили молиться, Вольферль уселся у громадного инструмента и попросил Папу показать, как на нем играют.

Папа объяснял, а Вольферль внимательно слушал. Папа думал, что мальчик не справится, но не прошло и нескольких минут, как Вольферль уже играл, и без единой ошибки.

Он играл, и ему казалось, что он одерживает победу. Он справлялся со страхом, который испытал во время плавания. Он знал, что эту победу не отнимет у него никто, даже смерть. Его пленили диапазон и тембральное богатство этого органа. Так мягок и густ был звук иных нот, что Вольферлю казалось, будто он слышит голос самого бога. А когда звуки стали нарастать и крепнуть, у мальчика забилось сердце. Он почувствовал прилив невиданной энергии. Его обступили монахи, жившие в монастыре при церкви, но он не обращал на них никакого внимания. Они твердили: «Чудо! Истинное диво!» Орган так чутко откликался на каждое его прикосновение. Вольферль полюбил этот инструмент всей душой.

На следующее утро они добрались до предместий Вены. Служащий таможни, которому надоело смотреть, как Папа бережно распаковывает инструменты, дернул футляр, чем вывел Вольферля из себя. Это было святотатством. Чиновник обращался с его скрипкой, как с поленом. Вольферль крикнул:

– Не трогайте! Это мое!

Немолодой коренастый чиновник не поверил мальчику.

– Да. Это моя скрипка.

– И ты, конечно, играешь на ней, как виртуоз? Вольферль выхватил скрипку из неловких рук чиновника и заиграл.

Невероятно, думал чиновник, но этот малыш действительно виртуоз. Он и сам немного играл на скрипке, но куда ему до мальчика. Решив блеснуть своими познаниями, он спросил:

– Это что? Аллегро Телемана?

– Менуэт, – поправил его Вольферль. – Менуэт Гассе.

– Ну, конечно же, Гассе. Как это я ошибся.

– Но вы почти угадали, – сказал Папа и добавил: – Мы путешествуем под официальным покровительством графа Шлика, губернатора Верхней Австрии. Его сиятельство намерен представить моих детей императрице.

В этот раз чиновник поверил па слово. Именно поэтому следует так бережно обращаться с инструментами, объяснил Леопольд, и чиновник закивал в ответ и не стал осматривать остальной багаж. Он попросил только мальчика сыграть еще что-нибудь: Гассе, Телемана или Филиппа Эммануила Баха. И когда Вольферль согласился, чиновник счел это большой любезностью с его стороны.

Через час Моцарты были в Вене.

Часть вторая. ЧУДО-РЕБЕНОК

7

Это была любовь с первого взгляда.

Вольферль стоял у въезда в город, завороженный звуками и видом Вены. Папа нарочно задержался возле укреплений, опоясывающих Вену, желая рассказать жене и детям, что именно здесь в 1683 году были разбиты турки, после чего началось превращение Вены в современный город, и что, возможно, Фридрих Прусский не решается штурмовать город именно из-за этих внушительных оборонительных сооружении, по Вольферль заметил, что Папу никто не слушает. Мама задумалась, наверное вернулась мыслями в Зальцбург, Наннерль с любопытством разглядывала нарядных дам в проезжавших экипажах, а сам Вольферль жадно созерцал этот новый мир, стараясь ничего не упустить. Он не мог наглядеться и наслушаться.

Его привела в восторг веселая суета городских улиц, ему нравились ритм и темп жизни города, его многоликость, оживление и толпы людей повсюду.

Папа нанял экипаж, и они отправились к месту своего жительства, в гостиницу «Белый бык», неподалеку от Дворцовой площади. Когда они проезжали по Грабену – сердцу Вены, Вольферль рассматривал толпу на тротуарах, которая становилась все гуще, и воскликнул:

– Папа, а Вена куда больше Зальцбурга, и народа здесь гораздо больше!

– С 1683 года население тут удвоилось, было девяносто тысяч, а стало почти двести. А в Зальцбурге всего десять тысяч человек.

– Мы здесь надолго останемся?

– Сколько понадобится, столько и проживем.

– А это что? – Вольферль указал на шпиль, высившийся в отдалении.

– Это собор св. Стефана, – ответил Папа. – Самый старый и самый большой в Вене. Он в центре города. Мы будем жить поблизости.

Поток экипажей запрудил весь Грабен, они продвигались вперед черепашьим шагом, но Вольферль был только рад – можно по крайней мере насладиться видом города. Несмотря па серое небо и холод не по сезону, на Грабене было многолюдно. В Зальцбурге никто носа на улицу не показывает в такую погоду, думал Вольферль. Здесь же прогуливалось много господ в пудреных париках и дам в нарядных отороченных мехом накидках. Повсюду слышалась непонятная речь, и Папа объяснил, что люди приезжают в Вену со всего света. Вольферль видел конных солдат в мундирах с императорским гербом, но не заметил никаких других признаков войны, хотя Мама с Папой часто говорили о войне, которая шла между императрицей Марией Терезией и Фридрихом Прусским; Экипаж остановился – пропустить солдат, и Вольферль услыхал, что какой-то человек предлагал билеты на фейерверк за двенадцать крейцеров.

Вольферль возбужденно попросил:

– Папа, можно мне пойти?

– Нет.

– Но он говорит, дети до девяти лет могут не платить, если придут с родителями.

– Я сказал – нет, – строго повторил Папа.

Вольферль умолк, но ненадолго. Нищий просил милостыню, протягивая шляпу к сидевшим в экипажах людям, и Вольферль спросил:

– Можно дать ему что-нибудь? Мне его жалко.

Папа рассердился, но господин в карете позади них подал нищему крейцер, и Вольферль обрадовался.

– Дети, бедность – это несчастье, проклятие божье, – сказал Папа, и Вольферль задумался, зачем богу нужно проклинать кого-то? Бог наказывает за дурные поступки, не раз говорил Папа, но ведь проклятие – это совсем другое, что-то вроде глухоты. Страшнее глухоты ничего невозможно себе представить. Мальчик содрогнулся от ужаса и чуть не заплакал.

– Что с тобой, Вольферль? – спросила Мама. Разве мог он объяснить?

– Этот нищий – скверный человек, – сказал Папа. – Иначе ему не пришлось бы попрошайничать.

Мама обняла Вольферля, словно желая защитить от городской толпы, а он предпочел бы, чтобы она этого не делала – так он хуже слышал то, что происходит вокруг. Он хорошо знал почти все звуки Зальцбурга, но в Вене оказалось много новых. И его охватило страстное желание впитать всю эту музыку улиц: людской говор, интонации разных языков, грохот колес проезжающих экипажей.

– Тебе нравится Вена, Вольферль? – спросил Папа и ласково притянул его к себе.

– Очень!

При входе в гостиницу «Белый бык» какой-то человек предложил Леопольду:

– Купите чудотворный талисман. Кусочек от креста святого Стефана. Отдаю за десять крейцеров.

Леопольд возмутился – неужели этот наглец принимает его за деревенского простака?

– Глупые суеверия! – с негодованием сказал он. Однако торговец не отставал. Не желая упустить хорошо одетого господина, он попытался всучить ему «Список парикмахеров, портных и модных магазинов» и, когда Леопольд заинтересовался, предложил ему еще «Подробный и исчерпывающий список венских аристократов», который Леопольд купил, только когда торговец сбавил цену с двадцати до десяти крейцеров.

Позже Леопольд негодовал. Список оказался ничем не лучше его собственного – деньги выброшены на ветер. К тому же и устроились они совсем не так, как рассчитывали. Номер в «Белом быке»– заказал для него зальцбургский знакомый, уверявший Леопольда, что «Белый бык» – гостиница приличная, хоть и недорогая, и находится по соседству с дворцами аристократов, на чье покровительство можно было рассчитывать. Но номер оказался однокомнатным. И в ном не нашлось места даже для дорожного клавесина.

Комнату пришлось разгородить. Она скудно освещалась и была такая холодная, что вода в тазу замерзла, да и с удобствами дело обстояло неважно. Дети принялись шутить по этому поводу, и Анна Мария их поддерживала, но Леопольд сказал, что смеяться тут не над чем. Ему пришлось улечься на одной кровати с Больферлем, а Анна Мария с Наннерль устроились в другой половине комнаты.

Леопольд почти не сомкнул глаз. Вольферль всю ночь толкал его и не давал спать, пожаловался он Анне Марии, но это была по единственная причина бессонницы. До сих пор он не получил вестей ни от графа Шлика, ни от графа Герберштейна. Правда, он никогда особенно не рассчитывал на чью-либо помощь, однако вся обстановка действовала на него угнетающе. О переезде не могло быть и речи. Он всем дал этот адрес. Уж не наказывает ли его бог за то, что он осмелился взять судьбу в свои руки? К тому же погода стояла отвратительная, а ведь было только начало октября.

С тех пор как они приехали в Вену, дождь не прекращался пи на минуту. Не верилось, что солнце когда-нибудь снова выглянет.

Прослышав, что императрица и эрцгерцог Леопольд намереваются посетить премьеру повой оперы, Леопольд Моцарт решил воспользоваться случаем. Так или иначе, надо получить аудиенцию у императрицы, но тут же он подумал, что попытка привлечь ее внимание может быть расценена как оскорбление короны. Заплатив дукат, что значительно превышало обычную стоимость билета, Леопольд получил кресло поблизости от императорской ложи.

Императрица не появилась, и Леопольд был очень расстроен. Волей-неволей ему пришлось сосредоточить внимание на опере Глюка «Орфей и Эвридика». Сначала он слушал недоверчиво, но постепенно музыка захватила его, что было некоторым утешением, по крайней мере не напрасно потеряно время; музыка не лишена лиризма. Вольферлю надо обязательно послушать оперу, решил Леопольд.

Когда дирижировавший оперой Глюк поднялся из-за клавесина и, стоя, кланялся аплодировавшей публике, Леопольд услышал, как эрцгерцог сказал своему адъютанту:

– Говорят, в Вену приехал мальчик, который играет на клавесине не хуже взрослого.

Леопольд заторопился назад, в гостиницу, и стал ждать высочайшего приглашения.

Но приглашения не последовало, и, чтобы немного рассеяться, он повел Вольферля на «Орфея и Эвридику». На этот раз дирижировал не Глюк, а кто-то другой – оказалось, что императрица уже почтила своим присутствием оперу. Вольферль сидел задумчивый и притихший.

Это была первая опера, услышанная Вольферлем, и она привела его в недоумение. Папа говорил, что в опере много действия, а на сцене почти ничего не происходило. Но пение оказалось прекрасным. Диапазон голосов был очень широким, Вольферль и не представлял себе, что человек способен брать такие высокие ноты. И потом, певцы совсем не фальшивили. В Зальцбурге такое редкость, даже во время службы в присутствии архиепископа. Вольферль не понял, в чем суть оперы «Орфей и Эвридика». В ней показана победа любви над смертью, сказал Папа, по Вольферлю это мало что говорило. Папа пояснил, что Орфей и Эвридика на самом деле только духи.

– Святые духи? – спросил Вольферль.

Папа улыбнулся и ничего не ответил. Начинался второй акт, а Папа хотел, чтобы Вольферль не пропустил ни одного такта. Музыка Глюка временами казалась Вольферлю ужасно медленной, она словно застывала на месте, но никогда прежде он не слыхал таких мелодичных и нежных звуков. Он слушал как зачарованный. Опера кончилась, а Вольферль все сидел на месте, хотя Папа сказал, что в фойе продают сласти.

Когда Папа укладывал Вольферля – Мама и Наннерль уже давно спали на своей половине, – он спросил:

– А я смогу когда-нибудь написать оперу?

– Может статься.

– Скоро?

– Когда научишься. Глюку было под пятьдесят.

– Знаете что, Пана?

– Что?

Вольферль был необычно задумчив.

– В опере слова сами поют друг другу! – Мальчик говорил так, словно делился своим открытием с Папой. – Одни слова поют красиво, а другие отвечают им еще красивее, тогда одни слова спрашивают, а другие поют им ответ, а потом они все вместе радуются, – От возбужденного голоса Вольферля проснулись Наннерль и Мама. Они пришли со своей половины узнать, в чем дело.

Вольферль пропел слова, которые тут же придумал, и сказал Папе:

– А теперь, Папа, вы мне отвечайте словами.

Но прежде чем Папа сообразил, что сын от него хочет, Вольферль низким голосом, как Папа, пропел строфу за него; а потом запел женским голосом:

– Это Мама. – Затем тоненьким, девичьим: – Это Наннерль. Папа, ну, пожалуйста, давайте завтра напишем оперу и споем ее. Я могу петь тремя голосами, а вы споете своим. А назовем мы ее «Венская опера». – Он стал сосредоточенно прислушиваться к мелодиям, звучавшим у него в голове.

– Ну довольно, размечтался, – строго сказал Папа, но тут же не удержался и спросил: – А сколько инструментов тебе потребуется дли этого произведения со словами?

Вольферль назвал точное число инструментов, которое он собирался использовать.

То ecть ровно столько, сколько использовал Глюк. Мальчик не только обладает интуицией, он еще и наблюдателен, подумал Леопольд, как раз то, что нужно для композитора.

Вольферль спросил:

– Папа, а почему я не родился у вас с Мамой в Вене? Вы же знали, что мне бы это понравилось.

– Это бог решает, где тебе родиться, – вмешалась Наннерль.

А Мама добавила:

– И к тому же сейчас поздно. Всем пора спать.

– Да, – подтвердил Папа. – А то смотри, еще захвораешь.

– Папа, почему я не родился в Вене? – настаивал Вольферль.

– Потому что твой дом в Зальцбурге, – строго ответил Папа. – Когда-нибудь ты и там будешь слушать оперу. А пока иди спать. Тебе не надо утомляться – вдруг мы получим приглашение ко двору.

Взбудораженный услышанным, Вольферль почти не спал ночь. В его памяти вновь и вновь возникали мелодии оперы, и он был счастлив. К утру он знал несколько арий Глюка наизусть.