Текст книги "Возвышенное и земное"

Автор книги: Дэвид Вейс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 54 страниц)

2

Леопольд рассказал своим друзьям, как Вольферль боролся со сном, чтобы послушать музыку Скарлатти-младшего, но ему никто не поверил.

Аббат Буллннгер сказал: – Он не спал просто потому, что не хотел ложиться, обычные детские капризы.

Доктор Баризани заявил, что, если мальчик будет так поздно ложиться, это пагубно отразится на его здоровье. Леопольд возразил – Вольферль не болел ни одной серьезной болезнью.

– Не болел, так заболеет, – ответил доктор. Господин Шахтнер оказался еще большим скептиком.

– Вы, пожалуй, скажете, что ребенок знал, чью музыку слушает.

– Этого я не скажу, – возразил Леопольд. – Но он понимал, что музыка хорошая.

– Просто ему правится все новое. Как всем детям.

Леопольд промолчал. Он сам предложил придворному трубачу встретиться в «Музыканте» – маленькой зальцбургской таверне, где обычно собирались музыканты, по теперь усомнился, стоило ли это делать. Скептицизм друга удивил и обескуражил его. Леопольд не ждал такого от Шахтнера; Андреасу Шахтнеру, темповолосому стройному баварцу, обладавшему острым умом, было всего двадцать семь лет. Они быстро подружились, так как трубач был к тому же хорошим скрипачом, неплохим поэтом и отменно знал литературу – качества, которые Леопольд ценил в людях. Поэтому он вновь попытался объяснить, что именно чувствует в Вольферле.

– Когда я сажусь за клавесин, он всегда тут же, рядом, и ни за что не хочет идти в кроватку.

– Может, ему надоела кроватка. Поэтому он и готов слушать музыку. Между прочим, Леопольд, вас очень порицают за отзыв о нашей музыке, который вы дали берлинскому издателю Марпургу.

– Кто порицает – итальянцы при дворе его светлости?

– Не одни только итальянцы. Быть может, вам не стоит столь откровенно показывать, что вы стремитесь стать капельмейстером здесь или где бы то ни было.

– Может, мне к тому же следует возносить хвалу небу за то, что я в поте лица зарабатываю четыреста гульденов в год как помощник капельмейстера, да еще несколько гульденов, если архиепископу придется по душе музыка, которую я сочиняю для его собора? Вы не хуже моего знаете, что мне платят гроши.

– Никто вас не осуждает за то, что вы хотите улучшить свое положение. Только не надо это делать в ущерб другим.

Леопольду очень хотелось ответить в пренебрежительном тоне, но Шахтнер был из тех, кто мог настроить против него архиепископа. Легко сказать: «Ното proponit, Deus disponit»[1]1
  Человек предполагает, а бог располагает


[Закрыть], на деле судьба каждого музыканта в Зальцбурге полностью зависит от его светлости. Леопольд спросил:

– А вы читали, что я написал для Марпурга?

– Нет.

И все же у Шахтнера есть на этот счет свое мнение, раздраженно подумал Леопольд, у каждого есть свое мнение обо всем, даже о Вольферле.

– Но я слыхал, в статье говорится в основном о ваших заслугах, Леопольд.

– Я вам покажу. Приходите завтра обедать, а заодно почитаете статью, которую я написал для журнала Марпурга.

– Хорошо. Не сомневаюсь, она столь же интересна, как ваша «Скрипичная школа».

– Мою книгу тоже ругают?

– Нет, что вы! Наоборот, говорят, что ее издание делает Зальцбургу честь.

– Не потому ли, что я посвятил ее архиепископу?

– Потому, что она написана со знанием дела. Я прочел книгу, как только она вышла. Давая уроки игры на скрипке, я неизменно руководствуюсь ею.

Леопольд не поверил. В порыве отчаяния он подумал, что проще, пожалуй, махнуть на все рукой, раз уж обстоятельства складываются против него. Но ведь Вольферль совсем другой, Вольферль должен быть другим. Нет, Леопольд никому не даст убить свою мечту. Он начнет обучать сына музыке, как только тот немного подрастет, может, года через два.

– Сколько сейчас Вольферлю? – спросил Шахтнер.

– Около трех лет.

– Совсем еще маленький.

– Да неужели?

– Уж не рассердились ли вы, Леопольд?

– А разве у меня есть причины сердиться?

– Вы хотите ему добра, но ведь не каждый одаренный ребенок непременно гений.

На следующий день Леопольд заставил всю семью облачиться в лучшие одежды – нужно было показать Шахтнеру, что в качестве капельмейстера он не ударит лицом в грязь. Леопольд сам проследил за всеми приготовлениями.

Мама надела скромное платье из голубой тафты с белой кружевной отделкой, хорошо оттенявшее ее белокурые волосы и свежий цвет лица, и ждала одобрения мужа.

– Ты выглядишь прекрасно, Анна Мария, – похвалил Леопольд.

– Я очень изменилась?

– Вовсе нет.

– Ты меня обманываешь.

С тех пор как непрерывным беременностям пришел конец, в Маме вновь пробудилось кокетство, а сейчас, в этом платье, она чувствовала себя совсем молодой.

– Ты очаровательна. – Это правда, подумал он, хотя она уже далеко не та хорошенькая молодая девушка, на которой он женился. Однако в этом платье она все еще привлекательна. Ее неугасимая жизнерадостность стоила тысячи поцелуев. Он сказал об этом, и она покраснела.

– Я хочу хорошо выглядеть. Ведь ты такой элегантный.

Леопольд кивнул. Действительно, его белый галстук и серый парчовый камзол с желтой оторочкой выглядели весьма элегантно – он был доволен, но ограничился словами:

– Мы должны быть хорошо одеты. А где же дети?

– Тереза приводит их в порядок.

Сначала подверглась осмотру Наннерль. Девочка чувствовала себя взрослой и волновалась. Впервые в жизни она оделась, как большая.

– Какая ты хорошенькая! – воскликнула Мама и поцеловала дочь.

А Леопольд подумал: Наннерль кажется хорошенькой потому, что юна и застенчива – тоненькая семилетняя девочка в белом тафтовом платьице с узким облегающим лифом. Он поцеловал Наннерль. Она сделала реверанс и сказала:

– Благодарю вас, Папа.

– Ты сыграешь для господина Шахтнера сонату. Четко и без запинок.

– Хорошо, Папа! – И тут Наннерль увидела Вольферля, который уцепился за ее руку. – Ой, какой он смешной!

– Наннерль! – Папа был сама строгость. – Теперь Вольферль у нас настоящий маленький мужчина.

Наннерль не соглашалась – если уж Вольферль маленький мужчина, то она-то совсем взрослая. Но промолчала, спорить с Папой опасно, он может наказать, запретить играть перед господином Шахтнером, а ей так хотелось выступать и быть центром внимания.

Вместо платьица, которое обычно носил Вольферль, Папа велел нарядить его в синие до колен панталоны, белые нитяные чулки, башмаки с пряжками из фальшивого серебра и голубой парчовый жилет. Его волосы были завиты, как у детей императрицы Марии Терезии, и Мама с гордостью подумала, что он выглядит маленьким придворным.

– Его можно хоть сейчас представить ко двору, правда? – сказала она.

Интересно, задался вопросом Леопольд, понимает ли Вольферль, как его вырядили.

– Может быть, одеть его попроще? – спросила Мама.

Леопольд заколебался, но в голове уже окончательно сложился план, и он сказал:

– Не надо. Так или иначе когда-нибудь ему придется носить этот наряд. Пусть привыкает.

Вольферль чувствовал себя очень неудобно. Панталоны слишком свободны, жилет тесен, и к тому же чешется голова. Но все, кроме Наннерль, явно гордились им, и он попытался напустить па себя важный вид.

Как только пришел Шахтнер, Леопольд повел его в гостиную читать свою статью. Закончив чтение, друг сказал:

– Исчерпывающие сведения – и все о вас.

– Я писал только правду.

– Да, о себе.

– И упомянул всех.

– По ведь здесь почти ничего не говорится ни о нашем теперешнем капельмейстере Эберлине, ни о вице-капельмейстере Лолли, а ведь оба они выше вас по положению.

– Я говорю и о них.

Шахтнср прочел выдержку из статьи:

– «Господин Леопольд Моцарт, первая скрипка и руководитель придворной капеллы». Эберлин и Лолли, наверное, в восторге от этого.

– Я написал, что капельмейстер Эберлин – прекрасный музыкант, и это действительно так.

– А Лолли?

Леопольд пожал плечами. Он знал, что Лолли должен унаследовать место Эберлина, по ведь случаются же чудеса, и он только пытался помочь чуду.

– Отличпо! – усмехнулся Шахтнер. – Вы когда-нибудь читали Макиавелли?

– Я прочел немало разных сочинений.

– И сами сочинили еще больше, если верить тому, что вы написали для Марпурга, – больше, чем кто-либо в Зальцбурге. – Не обращая внимания на протесты Леопольда, Шахтнер прочитал: – «Из приобретших известность работ господина Моцарта следует отметить значительное число симфоний, тридцать серенад, множество концертов, двенадцать ораторий и музыку к бесчисленным спектаклям…»

– Прошу вас, не надо! В ваших устах моя статья представляется чистым бредом!

– Когда Эберлин умрет или уйдет в отставку, враги, которых вы нажили с помощью этой статьи, не дадут вам занять место капельмейстера.

Леопольд резко отпарировал:

– Враги? В среде музыкантов создавать себе врагов вовсе нет нужды. Они существуют, потому что существуешь ты, потому что добиваются того же покровительства, что и ты, потому что завидуют музыке, которую ты пишешь, а они написать не могут. И по многим другим причинам. В статье я всего-навсего перечислил кое-какие свои заслуги. Шахтнер скептически улыбнулся.

– А что сказал по этому поводу его светлость? – спросил Леопольд.

– В настоящий момент он больше всего занят тем, чтобы не дать втянуть пас в войну между Марией Терезией и Фридрихом Прусским.

– А мы и не станем вмешиваться. Мы для них не представляем интереса. В этом наше главное преимущество.

– У вас здесь прочное место, а вы ищете чего-то еще.

– Я преданный слуга его светлости.

– Послушайте, Леопольд, журнал Марпурга читают по всей Германии. Вы предложили свои услуги желающим, и притом так ловко, что к вам и не придерешься.

– Это неправда, – упорствовал Леопольд. – Я надеюсь, после смерти Эберлина его светлость остановит свой выбор на мне. А почему это вас беспокоит?

– Мы с вами друзья. Я не хочу, чтобы вы портили себе карьеру.

– Только поэтому?

Прежде чем Шахтнер успел ответить, в гостиную вошла Aннa Мария. Не видели ли они Вольферля? Она была встревожена; Наннерль помогает Терезе в кухне, а мальчика нигде не видно.

– А ты не искала его в музыкальной комнате? – спросил Леопольд.

– Ему запрещено туда входить, когда там никого нет.

На мгновение воцарилось молчание, и вдруг из музыкальной комнаты донесся слабый звук клавесина. Он окреп, прервался на секунду, а затем возобновился, теперь уже уверенный и гармоничный. Леопольд тихонько поманил за собой Анну Марию и Шахтнера, и все на цыпочках направились в музыкальную комнату.

Вольферль стоял у клавесина и отыскивал терции. С тех самых пор, как он услышал гармоничные, плавные звуки, которые извлекал из этого чудесного ящика Папа, оп мечтал попробовать сам. Сегодня он впервые сумел дотянуться до клавиш. Ликующая радость охватила его. Он запомнил каждое свое движение: вот он тянется все выше и выше, и вдруг его пальцы касаются клавиш, он нажимает одну – раздается приятный звук. Но тон следующей, плохо сочетается с первой. Его пальцы заскользили по клавиатуре, и скоро он нашел клавишу, тоном которой остался доволен, и стал ударять – одну, потом другую. Он открыл для себя интервал терции, и их гармоничное созвучие наполнило его огромной радостью. Клавиши стали его друзьями, добрыми и надежными. И оттого, что он их так полюбил, он ударял но ним с нежностью.

Вольферль никого не замечал, пока Папа не взял его на руки. Сначала ему показалось, что Папа сердится, так крепко сжал он его в объятиях. Но Папа посадил мальчика на табурет и велел продолжать. Табурет оказался слишком низок, сидя, он не мог дотянуться до клавиш.

Папа положил на табурет две подушки, и тогда Вольферль без усилий достал до клавиатуры. И тотчас же снова принялся подбирать терции, не обращая ни на кого внимания. Он так погрузился в это занятие, что Маме пришлось позвать его несколько раз, прежде чем он сообразил, что его зовут обедать. И хотя на обед был жареный каплун – любимое блюдо Вольферля, – он не хотел идти, пока Папа не успокоил его, сказав, что в эту игру можно поиграть и завтра.

За столом Шахтнер воскликнул:

– Подбирает терции! Но ведь не мог же он додуматься сам. Конечно, вы научили его этому, Леопольд.

– Ничему я его не учил.

– И потом, зачем вы его так нарядили? Он похож на маленького ливрейного лакея.

– Лакеем он не будет. Можете не сомневаться.

– Значит, вы собираетесь сделать из него чудо-ребенка?

– Я хочу сделать из него музыканта.

– Не слишком ли рано начинаете? Меня заставили учиться музыке в пять лет, когда я хотел заниматься совсем другими вещами. Я ее ненавидел. Меня силой сажали за инструмент. Прошли годы, прежде чем я научился любить музыку.

Леопольд не слушал. Он думал. В конце концов его сыном был Вольферль, а не какой-то Шахтнер.

3

Уроки начались на следующий день в музыкальной комнате. Пока Анна Мария одевала Вольферля, Леопольд проверил, все ли готово. Тереза затопила большую кафельную печь, и Леопольд с удовлетворением отметил, что она излучает достаточно тепла, чтобы пальцы сохраняли гибкость. Служанка протерла клавесин, и инструмент засиял. Леопольд взял несколько аккордов, проверяя, хорошо ли он настроен, и остался доволен его звучанием. Проверил Леопольд и дорожный клавесин. Пюпитры для скрипок находились в другом конце комнаты, чтобы, давая уроки, он мог расхаживать по всей зале. Но когда Анна Мария привела Вольферля, мальчик не стал ни на что смотреть, кроме большого клавесина.

Как только Вольферль уселся за инструмент, он забыл обо всем на свете. Беда только – до клавиш трудно дотянуться. Папа положил на табурет подушки, но сиденье получилось неустойчивым. У Вольферля заболела спина. Он не мог сидеть прямо. Папа положил его пальцы на клавиши, и малыш расплакался.

Папа хотел было наказать Вольферля, но его остановила Мама, сказав:

– Вольферль не виноват. Ему неудобно. Разве ты можешь заниматься музыкой, когда тебе неудобно? – Она сняла с табурета ненавистные подушки, вытащила из шкафа семейную Библию и посадила на нее Вольферля. Это была самая большая и самая важная книга в доме, толстая, в отличном переплете, который сделал еще отец Леопольда.

Сидеть на Библии оказалось очень удобно. Вольферль перестал плакать. И когда Папа начал играть, он заиграл вместе с ним. Мама улыбалась – значит, она довольна. Папа, тоже довольный, сидел рядом с сыном и старательно показывал, что надо делать. Подражать было нетрудно. Вольферль любил подражать и с радостью повторял все за Папой.

Леопольд заметил, что Вольферль морщится, когда у него получается диссонанс. Он шел от ноты к ноте с удивительной точностью. По выражению лица Анны Марии Леопольд видел, что для нее Вольферль все еще несмышленое дитя, сам же он не мог больше относиться к сыну, как к ребенку. А Вольферль хотел играть.

Но когда Анна Мария взяла его на руки и, прижавшись губами к нежной щечке, стала баюкать и ласково напевать колыбельную песенку, он уснул как самый обыкновенный ребенок.

Леопольд обучал Вольферля музыке так, как обучал бы другого ребенка говорить. Вольферль учил гаммы, как другие дети учат алфавит. Но что особенно радовало Леопольда, так это любовь мальчика к клавесину. Вольферля не нужно было заставлять упражняться: в нем, казалось, жила потребность играть упражнения – он нуждался в них как в воздухе. Леопольду и самому было трудно сдерживать свой энтузиазм и заниматься с сыном всего три раза в неделю по часу, но Вольферль был еще очень мал. Мама тревожилась, как бы мальчик не переутомился, и Леопольд твердо держался установленного распорядка, хоть это было нелегко. Если он поправлял Вольферля, мальчик тут же запоминал и никогда больше не повторял ошибку. С той же легкостью учился он играть и нa дорожном клавесине. Он начал читать ноты и мог на слух определить большинство.

Перед Вольферлем открылся мир неожиданных чудес. Его так и тянуло к клавиатуре. Он изумлялся тому, что в мире может быть столько радости: можно самому создавать музыку, каким-то волшебством вызывать прекрасные нежные звуки. И Папа больше не кричал на него. У Папы был теперь все время довольный вид. А как много этих клавиш, и каждая звучит по-своему! Ему хотелось обнять клавесин, и, когда в комнате никого не было, он прижимался к инструменту щекой.

К четырем годам Вольферль уже играл менуэты. Леопольд неустанно молился за сына в соборе и вел учет каждой музыкальной пьесе, разученной Вольферлем. Он уже позабыл о своем решении не торопиться с учением, а Вольферль был только рад. Чтобы ребенок учился читать рукописную партитуру и усваивал правила композиции, Леопольд показывал сыну свои собственные сочинения. Как-то он задал Вольферлю выучить скерцо, и мальчик легко сыграл его прямо с листа.

Анна Мария тревожилась за сына. Стоило в доме зазвучать музыке, как Вольферль забывал обо всем. Она пыталась заставить его каждый день ходить на прогулку с Наннерль, чтобы дышать свежим воздухом и укреплять здоровье, но он всему предпочитал клавесин.

Наннерль не нравилось, что Вольферлю уделяют больше внимания, чем ей. Она до сих пор не могла забыть, как играла для господина Шахтнера, а он потом говорил только о Вольферле. Она старалась избегать прогулок с братом, но тот был слишком мал и не мог гулять один. И еще она не хотела играть с ним в четыре руки.

Папа приказал ей, а Наннерль ответила:

– Он еще маленький.

Наннерль сама удивилась своей дерзости, но Папа не наказал ее.

Папа почему-то задумался и проговорил:

– Он же твой брат.

– Все равно я играю лучше. Я уже месяц как выучила скерцо.

Играют-то они одинаково, подумал Леопольд, с той лишь разницей, что Наннерль вдвое старше Вольферля.

– Я умею играть марши, темы с вариациями. А он не умеет.

– Ты играешь их очень хорошо. Наннерль просияла, и Леопольд добавил:

– Поможешь мне научить им Вольферля? Опа подумала: какой хитрый. Но Папа поцеловал ее, будто она уже дала согласие, и повел в музыкальную комнату, где Вольферль разучивал новое скерцо. Папа велел им играть в четыре руки.

– Папа, ведь вы говорили, что я буду помогать вам учить Вольферля.

– Ну да! Вы будете играть дуэты. Ты будешь играть первую партию, а оп вторую.

Наннерль посмотрела па Вольферля, сидящего у клавесина. Брат был вполовину меньше ее ростом. Если он сыграет лучше ее, она этого не перенесет.

Папа поставил перед ней поты. Усадил рядом с Вольферлем, хотя она до сих пор ве решила, соглашаться или нет. По, как и сказал Пана, Вольферль лишь вторил ей. Когда они кончили играть, Папа поцеловал дочку, к нему присоединилась и Мама, узнав, как хорошо она ведет первую партию. Напнерль не могла ни на кого сердиться, даже на Вольферля.

За обедом Наннерль сообщила Вольферлю с высоты своего величия:

– Завтра я научу тебя играть марш.

– Марш? – Вольферль озадаченно посмотрел на сестру.

– Ну, знаешь, вроде того, что ты играешь на барабане.

– А, этот? – Он начал выстукивать пальцами по столу барабанную дробь.

– Неправильно!

– Неправильно? – От огорчения он перестал барабанить.

– Ты что это – сейчас нюни распустишь? – У Вольферля в глазах стояли слезы.

– Ничего подобного. – Но слезы уже текли но щекам. Теперь, когда сестра доказала свое превосходство, ей стало жаль брата, и она пообещала:

– Погоди, завтра я тебя научу.

На следующий день Леопольд начал учить Вольферля читать и писать и занялся с ним арифметикой. Только вечером, и то ненадолго, они сели за клавесин. Несколько месяцев Леопольд делал упор на эти предметы, и Вольферль учился прилежно.

Как-то Шахтнер зашел к Леопольду и наткнулся па Вольферля, который, сидя на полу, мелом писал на нем цифры. Цифры были везде – на столах, стульях, стенах, даже на потных страницах.

Шахтнер спросил его, что он делает. – Рифметику, – oтветил Вольферль. – Для Папы.

– Ты все делаешь для Папы?

– Для Папы и для боженьки. Спачала для боженьки, а потом для Папы.

– Кто же тебя этому научил?

– Папа. Хотите, я покажу вам, как делать рифметику?

– А зачем она мне?

– Чтобы сочинять музыку. Папа сказал, так легче будет сочинять музыку. Когда я вырасту. А мне уже пять.

– Четыре года, – поправил Шахтнер.

– Четыре, идет пятый.

– Верно, идет, – подтвердил Шахтнер.

– Поиграйте со мной. – Вольферль взял игрушечный барабан, подаренный Шахтнером, и добавил: – Наннерль учит меня играть марш. Давайте, я буду играть, а вы пойте.

Он стал маршировать, выстукивая на барабане мелодию и подпевая сам себе, а Шахтнер, восхищенный чувством ритма в тонкостью слуха ребенка, маршировал вслед за ним. Когда Шахтнер сбился с ноги, Вольферль поправил его. Они стали придумывать вариации барабанной дроби, но тут в комнату вошел Папа. Папа поцеловал сына, вручил ему один из своих новых менуэтов и дал ему попробовать сыграть с листа. Вольферль тут же уселся за клавесин.

Шахтнер внимательно слушал. Ребенок нежно и лирично исполнял сочинение отца. Поразительно, думал Шахтнер, только лучше уж я ничего не скажу Леопольду, иначе он бог знает что вообразит.

– Правда, он прекрасно играет? – сказал Леопольд.

– У него неплохая техника, – неохотно согласился Шахтнер.

– Оп день ото дня все лучше играет. Никогда еще у меня не было такого способного ученика.

– Раннее развитие таланта таит в себе опасности.

– К Вольферлю это не относится. – Леопольд чувствовал, что его ребенок отмечен богом. Но скажи он это, Шахтнер, читавший Вольтера, поднял бы его на смех.

Вольферль окончил менуэт и заявил, что хочет сыграть концерт.

– Концерт? – Шахтнер не мог скрыть изумления.

– Кроме собственных сочинений, я даю ему играть вещи других композиторов, – пояснил Леопольд. – И раз уж он так любит клавесин, я позволил ему разучить несколько несложных концертов.

– Несложных? Наверное, что-нибудь вроде Скарлатти, Гассо или Телемана?

– Нет, они для него слишком трудны.

– Папа! – прервал их Вольферль. – Можно мне сыграть твой концерт?

Леопольд был явно польщен, но ответил твердо:

– Нет. Теперь тебе надо играть гаммы. Последнее время ты их что-то совсем забросил. Целый час, не меньше.

Вольферль огорчился, но послушно принялся за гаммы. Леопольд повел Шахтнера в гостиную. Очевидно, друг пришел сообщить нечто важное.

Однако придворного трубача занимала сейчас иная мысль.

– Почему вы засадили Вольферля за гаммы? – спросил он. – Они ему уже не нужны.

Леопольд самодовольно улыбнулся и ответил:

– Дисциплина.

– Но Вольферль и так во всем слушается вас. Лучшего ученика трудно пожелать.

– Значит, вы тоже считаете, что он не похож на других?

– Да. Он очень музыкален для своего возраста. – Шахтнер переменил разговор. – Вы слыхали, Эберлин нездоров?

– Нет. Ведь еще в прошлое воскресенье он дирижировал капеллой.

– С некоторых пор он неважно себя чувствует, по всячески скрывает свое недомогание.

– Очень печально слышать, – искренне сказал Леопольд, – Эберлин хороший композитор, пожалуй не хуже Телемана и Гассе.

– Когда умрет Эберлин, вы сможете занять его место. После него вы наш самый талантливый композитор.

– Но ведь и Лолли придворный композитор.

– Он менее талантлив.

– А как насчет моей статьи для Марпурга? Не вы ли говорили, что из-за нее я нажил себе много врагов?

– Конечно, нажили. И все же кое-кто считает, что у вас есть возможность стать новым капельмейстером. Несмотря на Марпурга. Вашу «Скрипичную школу» ценят очень высоко.

– А как насчет его светлости?

– Архиепископ Шраттенбах хотел бы послушать ваших детей.

– Откуда он узнал о них?

– Они же играли для Буллингера, Баризани, для меня, наконец. Разве вы недовольны, что это дошло до архиепископа?

– Вы все мои друзья. Я только хотел знать ваше мнение. – И, став очень серьезным, Леопольд добавил: – Это поможет мне получить место капельмейстера?

– Если их игра понравится его светлости, это докажет, что вы прекрасный педагог. Причем Баризани утверждает, будто девочка играет даже лучше брата.

Леопольд сомневался в этом, хотя Наннерль играла отлично, особенно если принять во внимание ее возраст и пол. Но мнение архиепископа решает дело. Когда господь возложил на его светлость священный сан, то облек его и большой властью. Одобрение со стороны его светлости позволило бы Леопольду осуществить план, который он вынашивал все это время. Может, Шахтнер его искренний друг?

– Мне понадобится несколько недель, чтобы подготовить достойную случая программу, – сказал Леопольд.

– Его светлость хотел бы послушать их поскорее. Ему нужно ехать в Вену.

– Чтобы подыскать там нового капельмейстера?

– Скорее всего, для того, чтобы не дать втянуть нас в войну между Марией Терезией и Фридрихом. Он гордится, что не впустил пи те, ни другие войска на территорию княжества и сумел сохранить нейтралитет.

– Сколько же времени в моем распоряжении?

– Неделя.

– Слишком короткий срок. Ведь они еще совсем маленькие

– Тогда две недели. Но не больше. Его светлость должен быть в Вене в конце месяца.

Леопольд машинально кивнул. Он понимал: выбора у него нет. Но следует быть весьма осмотрительным. Мало ли что может не понравиться его светлости.

Звуки клавесина замолкли. Обратил на это внимание Шахтнер. Он удивился: Вольферлю и в голову не придет ослушаться отца.

По всей вероятности, Вольферль разбирает какую-нибудь партитуру.

Шахтнера одолевало любопытство. Они вошли в музыкальную комнату и застали мальчика пишущим. Вольферль, стоя коленями па стуле, старательно выводил что-то пером. Несколько партитур лежало тут же на столе, но он даже: не смотрел в их сторону, макая перо в чернильницу. Мальчик был так поглощен своим занятием, что, когда на бумагу падали брызги, он просто размазывал их ладонью и продолжал работу.

– Ты чем это занят? – спросил Леопольд.

– Сочиняю концерт для клавесина. Сейчас кончу.

– Ну-ка, дай нам посмотреть.

– Нет, нот, он еще не готов.

– Позволь уж нам решить. Вольферль, дай сюда!

Ребенок нехотя повиновался. Сначала Леопольд и Шахтнер увидели одни кляксы, но постепенно разобрали поты, музыкальное построение и форму концерта.

– Взгляните, Андреас, задумано совершенно правильно! – воскликнул Леопольд.

Шахтнер кивнул.

– Только что с этим сочинением делать, оно такое труд-нос, никто не возьмется его сыграть.

– Папа, но ведь это же концерт, – сказал Вольферль. Надо сначала разучить, а потом уж исполнять.

– А ты можешь его сыграть? – спросил Шахтнер.

– Вот послушайте. – Мальчик начал играть, но играл неуверенно и вдруг остановился, рассерженный своим неумением выразить то, что ему хотелось. Однако Папа горячо поцеловал сына, прежде чем отослать обедать.

Леопольд написал на сочинении сына: «Вольфганг Моцарт» и впал, что до конца жизни будет, как зеницу ока хранить этот концерт. Бог ниспослал ему чудо, теперь уж никто не станет отрицать этого. И от него зависит, чтобы талант сына не был зарыт в землю.

– Интересная попытка, – сказал Шахтнер.

– Ведь он еще такой маленький!

– Ну так, сможете подготовить детей к концерту?

– Я сделаю все от меня зависящее.