Текст книги "1974: Сезон в аду"

Автор книги: Дэвид Пис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

После моего звонка прошло чуть больше сорока минут.

Не Фрейзер?

Я пошел к дверям.

– Уже уходите?

– Боюсь, что приехала полиция. Они, наверное, захотят поговорить с вами о Барри Гэнноне.

– Опять? – вздохнула миссис Доусон.

– Опять? Что значит – опять?

С лестницы донесся грохот ботинок и крики.

– Я думаю, вам действительно пора идти, – сказала миссис Доусон. Дверь распахнулась.

– Да, я думаю, тебе действительно пора идти, – сказал первый легавый, вошедший в палату.

Бородатый.

Не Фрейзер.

К черту Фрейзера.

– Я думал, мы тебе ясно сказали, что не надо беспокоить тех, кто не хочет беспокоиться, – сказал второй, тот, что ниже ростом.

Их было всего двое, но мне казалось, что комната была забита мужчинами в черных униформах, в ботинках с железными носами, с дубинками в руках.

Короткий шагнул в мою сторону.

– Вот легавый идет – тебе башку оторвет.

Острая боль от пинка в голеностопный сустав заставила меня упасть.

Я растянулся на ковре, моргая сквозь обжигающие красные слезы, пытаясь встать.

Ко мне подошла пара белых колготок.

– Ах ты, лживый ублюдок, – прошипела миссис Уайт.

Пара больших ног увела ее прочь.

– Ты – труп, – прошептал бородатый, хватая меня за волосы и выволакивая из палаты.

Я обернулся, посмотрел на кровать. Мой скальп был разодран до крови.

Миссис Доусон лежала на боку, спиной к двери. Радио играло на полную катушку.

Дверь закрылась.

Палата исчезла.

Большие обезьяньи руки больно ущипнули меня за подмышки, маленькие когти все еще держали меня за волосы.

Я увидел огромную батарею, с которой кусками слезала краска.

Черт,белая теплая шерсть – в черно-желтую боль.

Потом я был на верхней лестничной площадке, ботинки с трудом удерживались у меня на ногах.

Потом я цеплялся за перила на полпути вниз.

Черт,я не мог дышать ни грудью ни животом.

Потом я оказался у подножья лестницы, пытаясь встать, держась одной рукой за нижнюю ступеньку, другой – за грудь.

Черт,мой скальп – красно-желто-черная боль.

Потом тепло исчезло, остался только холодный воздух и гравий под моими ладонями.

Черт,моя спина.

Потом мы все вместе бежали по дорожке.

Черт,моя голова воткнулась в зеленую дверь «вивы».

Потом они щупали мой член и совали руки в карманы, заставляя извиваться и хихикать.

Черт,большие кожаные руки стиснули мое лицо в желто-красную боль.

Потом они открыли дверь моей машины, вытянули мою руку.

Черт, черт, черт.

Потом все почернело.

Желтый свет.

Кто полюбит нашего Маленького Мука?

Снова желтый свет.

– Ну, слава богу.

Розовое лицо моей матери качалось из стороны в сторону.

– Что случилось, родной?

Две высокие черные фигуры за ее спиной – как гигантские вороны.

– Эдди, родной!

Желтая комната, полная синего и черного.

– Вы находитесь в травмпункте Пиндерфилдской больницы, – сказал низкий мужской голос из черноты.

Я почувствовал слабое прикосновение там, где кончалась моя рука.

– Вы что-нибудь чувствуете?

Моя рука кончалась большущей перевязанной кистью.

– Осторожно, родной, – сказала мать, коснувшись моей щеки нежной коричневой рукой.

Желтый свет, черные вспышки.

– Они знают, кто я! Они знают, где мы живем!

– Пусть лучше он пока полежит, – сказал другой мужчина.

Черная вспышка.

– Мам, прости меня.

– Ты обо мне не переживай, родной.

Такси, пакистанская болтовня по рации, запах сосны. Я уставился на свою белую правую руку.

– Сколько времени?

– Четвертый час.

– Среда?

– Да, родной. Среда.

За окном проплывал центр Уэйкфилда.

– Мам, а что случилось?

– Я не знаю, родной.

– Кто тебе позвонил?

– Позвонил? Это же я тебя нашла.

– Где?

Мать отвернулась к окну, шмыгнула носом.

– У входа в дом.

– А что с машиной?

– Ты был в машине. На заднем сиденье.

– Мама…

– Весь в крови.

– Мама…

– Валялся там.

– Пожалуйста…

– Я думала, ты умер. – Она заплакала.

Я смотрел на свою белую правую руку. Запах бинтов был сильнее запаха такси.

– А полиция?

– Им позвонил водитель скорой. Он как только тебя увидел – сразу решил заявить.

Мать положила руку на мое здоровое предплечье, глядя мне прямо в глаза.

– Кто это с тобой сделал, родной?

Моя холодная правая рука пульсировала под повязкой.

– Я не знаю.

Снова дома, в Оссетте, на Уэсли-стрит.

Дверь такси захлопнулась за моей спиной.

Я подпрыгнул.

На пассажирской двери «вивы» были коричневые разводы.

Мать шла за мной, закрывая сумку.

Я сунул левую руку в правый карман.

– Что ты делаешь?

– Мне надо ехать.

– Не глупи, мальчик.

– Мама, ну пожалуйста.

– Ты нездоров.

– Мам, прекрати.

– Нет, это ты прекрати. Не смей так со мной поступать.

Она попыталась выхватить у меня ключи.

– Мама!

– Ненавижу тебя за это, Эдвард.

Я сдал задом на дорогу, в глазах – слезы и черные вспышки.

Мать стояла перед домом и смотрела, как я уезжаю.

Однорукий водитель.

Красный свет, зеленый свет, желтый свет, красный.

Плачет на стоянке «Редбека».

Черная боль, белая боль, желтая боль, снова и снова.

Комната 27 – нетронута.

Одна рука льет холодную воду на затылок.

С лица в зеркале стекает старая коричневая кровь.

Комната 27 – вся в крови.

Двадцать минут спустя: проселочная дорога в Фитцвильям.

Еду, держась одной рукой за зеркало заднего обзора, зубами сдираю крышку с пузырька парацетамола, глотаю шесть штук, чтобы унять боль.

Фитцвильям на горизонте: грязно-бурый шахтерский поселок.

Моя пухлая белая правая рука на руле, левая шарит по карманам. Здоровой рукой и зубами разворачиваю вырванную из редбекского справочника страницу.

Ашворт, Д., Ньюстед-Вью, дом номер 69, Фитцвильям.

Обведено и подчеркнуто.

На железном мосту, ведущем в поселок было написано: НАХЕР ИРА!

– Эй, пацаны! Где тут Ньюстед-Вью?

На автобусной остановке три подростка в больших зеленых штанах курили одну сигарету на троих и харкали розовой слизью.

– Чего те? – переспросили они.

– Ньюстед-Вью.

– У ларька направо, потом налево.

– Спасибо большое.

– Еще бы.

Я с трудом поднял стекло, отъехал и заглох. Три пары больших зеленых штанов разразились большим розовым фонтаном и замахали мне растопыренными пальцами.

Под повязкой четыре пальца слиплись в один.

У ларька направо, затем налево, на Ньюстед-Вью.

Я припарковался и заглушил двигатель.

Ньюстед-Вью представляла собой один длинный ряд террас, выходящих на грязный, заросший вереском пустырь. Между ржавеющими тракторами и кучами металлолома паслись пони. Свора собак бегала по улице, гоняя целлофановый пакет. Откуда-то доносился детский плач.

Я ощупал карманы куртки. Вытащил ручку. В животе у меня было пусто, в глазах стояли слезы.

Я смотрел на белую правую руку, которая никак не хотела сгибаться, на белую правую руку, которая никак не хотела писать.

Ручка медленно скатилась с повязки и упала на пол машины.

Дом шестьдесят девять по Ньюстед-Вью – аккуратный садик и давно не крашенные оконные рамы.

Внутри светился телевизор.

Тук-тук.

Левой рукой я включил диктофон, лежавший в правом кармане пиджака.

– Здравствуйте. Меня зовут Эдвард Данфорд.

– Чего вам надо? – спросила не по годам седая женщина сквозь кривые зубы и ирландский акцент.

– Джеймс дома?

Засунув руки глубоко в карманы голубого халата, она сказала:

– Вы ведь из «Пост», да?

– Да.

– И вы – тот человек, который говорил с Терри Джонсом?

– Да.

– Чего вы хотите от нашего Джимми?

– Я просто хочу с ним переговорить, вот и все.

– Он уже досыта наговорился с полицейскими. Хватит ему уже обсуждать это. Особенно с такими, как…

Я схватился за дверную раму, стараясь не выйти из себя.

– С вами что, какая беда приключилась?

– Да.

Она вздохнула и пробормотала:

– Ну, заходите, посидите. Выглядите вы что-то совсем неважно.

Миссис Ашворт повела меня в гостиную и усадила в кресло, стоявшее слишком близко к камину.

– Джимми! Тут пришел этот господин из «Пост», хочет тебя видеть.

Левая щека у меня уже горела; со второго этажа донеслись два глухих удара. Миссис Ашворт выключила телевизор – комната погрузилась в оранжевую мглу.

– Жаль, что вы раньше не приехали.

– Почему?

– Ну, я-то сама не видела, а люди говорят, что к нам тут полицейских понаехало – пруд пруди.

– Когда?

– Около пяти утра.

– Куда? – спросил я, глядя через полумрак на школьную фотографию на телевизоре. Мне ухмылялся длиноволосый юноша, узел его галстука был размером с его лицо.

– Сюда. На нашу улицу.

– Сегодня, в пять утра?

– Да, в пять. Никто не знает, почему, но люди думают, что это…

– Мам, заткнись!

Джимми Ашворт стоял в дверях в старой школьной рубашке и лиловых трениках.

– А, ты уже встал. Чайку? – спросила его мать.

– Пожалуйста, – ответил я.

– Ага, – ответил парень.

Миссис Ашворт вышла из комнаты пятясь и бормоча что-то себе под нос.

Пацан сел на пол, прислонившись спиной к дивану, и откинул с лица длинные пряди прямых тусклых волос.

– Джимми Ашворт?

Он кивнул.

– А вы – тот мужик, который разговаривал с Терри?

– Да, это я.

– Терри сказал, что мы можем расчитывать на бабки.

– Возможно. – Я отчаянно хотел пересесть в другое кресло.

Джимми Ашворт потянулся к пачке сигарет, лежавшей сзади него на подлокотнике дивана. Пачка упала на ковер. Он вытащил сигарету. Я наклонился вперед и тихо сказал:

– Может, расскажешь мне, что произошло?

– А что у вас с рукой? – спросил Джимми, закуривая.

– Дверью машины прищемило. А что с твоим глазом?

– А что, видно?

– Только когда зажигалку к лицу подносишь. Легавые?

– Возможно.

– Сильно тебя доставали?

– Можно сказать и так.

– Так ты хоть денег на этом заработай. Расскажи нам, что случилось.

Джимми Ашворт глубоко затянулся и медленно выдохнул в оранжевое зарево камина.

– Мы ждали прораба, но он не приехал, да еще и дождь шел, так что мы просто болтались, типа чай пили, и все такое. Я пошел ко Рву, чтобы поссать. Ну, тут я ее и увидел.

– Где она была?

– Во Рву, недалеко от края. Она, похоже, скатилась вниз. А потом я увидел эти, эти…

В кухне засвистел чайник.

– Крылья?

– Так вы уже знаете?

– Ага.

– Терри рассказал?

– Да.

Джимми Ашворт откинул волосы с лица, случайно подпалив их концом сигареты.

– Ай, черт.

Комната наполнилась запахом горелых волос. Джимми Ашворт посмотрел на меня.

– Оно там застряло.

– И что ты сделал? – спросил я, как можно дальше отворачиваясь от огня.

– Да ничего. Я просто, бля, остолбенел. Я не мог поверить, что это она. Она выглядела совсем по-другому, прямо белая-белая.

Миссис Ашворт вернулась с чайным подносом и поставила его на стол.

– Они всё говорили, какая она была славная, – прошептала она.

Мне казалось, что кровь перестала циркулировать во всей моей правой руке.

– И ты был один? – спросил я.

– Ага.

Рука снова начала пульсировать, бинт пропотел и начал чесаться.

– А Терри Джонс?

– Что – Терри Джонс?

– Спасибо, – сказал я, беря чашку у миссис Ашворт. – Когда Терри ее увидел?

– Ну, сначала я пошел обратно к ребятам.

– Когда это было?

– В смысле?

– Ты только что сказал, что остолбенел. Мне просто интересно, сколько ты там простоял, прежде чем пойти рассказать другим.

– Да не знаю я, на хер.

– Джимми, пожалуйста. Не ругайся в доме, – тихо сказала его мать.

– Да он такой же, как эти чертовы легавые. Не знаю я, сколько я там простоял.

– Извини, Джимми, – сказал я, ставя чашку на каминную полку, чтобы почесать перебинтованную руку.

– Я пошел обратно во времянку. Я надеялся застать там прораба, но…

– Мистера Фостера?

– He-а, мистер Фостер – босс, а прораб – это мистер Марш.

– Джордж Марш. Очень хороший человек, – сказала миссис Ашворт.

Джимми Ашворт посмотрел на мать, вздохнул и сказал:

– Короче, прораба там не было. Только Терри.

– А остальные?

– Они свалили куда-то на машине.

– Значит, ты сказал Терри Джонсу, и вы вместе пошли обратно ко Рву?

– Нет, нет. Я пошел звонить в полицию. Мне одного раза хватило.

– Значит, Терри пошел посмотреть, пока ты звонил в полицию?

– Ага.

– Один?

– Ага, сам. Я же так и сказал.

– И?

Джимми Ашворт отвернулся к оранжевому зареву.

– И полиция приехала и забрала нас в кутузку на Вуд-стрит.

– Понимаете, они думали, что это сделал он. – Миссис Ашворт промокнула глаза.

– Мам, заткнись, а?

– А Терри Джонс? – спросил я; моя пульсирующая рука внезапно онемела, мне ее как будто не хватало.

– Нехороший он человек.

– Мам, да заткнись ты!

Мне было жарко, я устал и ничего больше не чувствовал.

– Его полицейские допрашивали? – спросил я.

– Ага.

Я потел, у меня все чесалось, я мечтал выбраться из этой духовки.

– Но они не думали, что это сделал он?

– Не знаю. Спросите у них.

– Джимми, а почему они думали, что это сделал ты?

– Я же сказал: спросите у них.

Я встал.

– Ты умный парень, Джимми.

Он удивленно посмотрел на меня снизу вверх.

– В смысле?

– Держишь рот на замке.

– Он – хороший мальчик, мистер Данфорд. Он ничего плохого не сделал, – сказала миссис Ашворт, вставая.

– Спасибо, что разрешили мне войти, миссис Ашворт.

– Что вы собираетесь о нем написать? – Она стояла в дверях, глубоко засунув руки в голубые карманы.

– Ничего.

– Ничего? – Босой Джимми Ашворт встал с пола.

– Ничего, – сказал я, подняв свою толстую белую правую руку.

Я медленно ехал в темноте обратно в «Редбек», глотая таблетки, роняя их на пол. Фары грузовиков и новогодние елки – как привидения из мрака.

На щеках моих были слезы, но плакал я не от боли.

В каком все-таки сраном мире мы живем.

Детей убивают, и это никого не колеблет. Царь Ирод навсегда.

В ярко-желтом фойе я взял еще один столбик монет, набрал номер на Уэсли-стрит и пять минут слушал гудки.

Ненавижу тебя за это, Эдвард!

Япозвонил было сестре, но передумал.

Я купил «Ивнинг пост» и выпил чашку кофе в «Редбеке».

Газета кишела сообщениями о растущих ценах и Ирландской республиканской армии. Маленькая заметка без подзаголовка о расследовании по делу Клер Кемплей с вежливыми цитатами старшего полицейского инспектора Ноубла затесалась на вторую полосу.

Чем же Джек занимается?

Джек Уайтхед выходил из «Радости». Похоже, был бухой в говно и злой.

На последних страницах царил «Лидс юнайтед» – футбол отфутболил Лигу регби.

Ни Джонни Келли, ни «Уэйкфилд Тринити», только «Святая Елена» на семь очков впереди.

Правда? А я думала, что скорее – его жена.

Ярисовал круги высохшей кофейной ложкой:

Пропавшая девочка: Клер Кемплей —

Тело Клер Кемплей нашел Джеймс Ашворт —

Джеймс Ашворт работает на «Фостерс Констракшн» —

«Фостерс Констракшн» принадлежит Дональду Фостеру —

Дональд Фостер – председатель Клуба лиги регби в «Уэйкфилд Тринити» —

Звезда, лучший игрок «Уэйкфилд Тринити» – Джонни Келли —

Джонни Келли – брат Полы Гарланд —

Пола Гарланд – мать Жанетт Гарланд —

Жанетт Гарланд – пропавшая девочка.

Все в этом мире взаимосвязано. Покажи мне две вещи, не имеющие никакого отношения друг к другу.

Барри Гэннон словно сидел рядом со мной.

Ну и какие у тебя планы?

Обратно в ярко-желтое фойе. Седьмой час. С остервенением листаю телефонный справочник.

– Это Эдвард Данфорд.

– Что вам угодно?

– Мне надо с вами встретиться.

– Вам лучше войти. – Миссис Пола Гарланд стояла в дверях дома номер 11 по Брант-стрит в Кастл-форде.

– Спасибо.

Я оказался в очередной теплой комнате, окна которой выходили на террасу. По телевизору начинался сериал «Коронейшн-стрит». Я держал правую руку в кармане.

Из кухни вышла низкорослая толстая рыжая женщина.

– Здрасьте, мистер Данфорд.

– Это – шотландка Клер, моя соседка. Она как раз собиралась уходить, да, Клер?

– Ага. Приятно было познакомиться, – сказала женщина, пожимая мне левую руку.

– Надеюсь, вы не из-за меня уходите? – ответил я ложью на ложь.

– Ух ты, смотри, какой вежливый, а? – засмеялась шотландка Клер, подходя к ярко-красной двери.

Пола Гарланд все еще держала дверь открытой.

– До завтра, дорогуша.

– Ага. Приятно познакомиться, мистер Данфорд. Может, зайдете к нам еще – пропустим по стаканчику в честь Рождества, а?

– Пожалуйста, зовите меня Эдди. С удовольствием, – улыбнулся я.

– Ну, тогда до встречи, Эдди. С Рождеством тебя, – улыбнулась Клер.

Пола Гарланд проводила Клер на улицу.

– Счастливо, – сказала она хихикая.

На какой-то момент я остался в гостиной один. Я разглядывал фотографию на телевизоре.

Пола Гарланд вернулась в дом и закрыла красную дверь.

– Извините.

– Да нет, что вы, это я должен просить прощения, что так вот напросился…

– Не говорите глупостей. Да садитесь же вы наконец.

– Спасибо, – сказал я и сел на бежевый кожаный диван.

– Насчет вчерашнего вечера… – начала было она, но я поднял руки.

– Забудьте об этом.

– Что у вас с рукой? – Пола Гарланд поднесла собственную руку ко рту, глядя на посеревший комок бинтов на месте моей кисти.

– Кто-то прищемил мне ее дверью моей машины.

– Шутите.

– Нет.

– А кто?

– Двое полицейских.

– Шутите.

– Нет.

– А почему?

Я поднял на нее глаза и попытался улыбнуться.

– Я подумал, может, вы мне расскажете, почему.

– Я?

С ее коричневой расклешенной юбки свисала красная нитка. Я захотел прекратить то, что начал, и сказать ей про красную нитку.

Но вместо этого я сказал:

– Это были те же полицейские, которые пытались припугнуть меня после того, как я побывал у вас в воскресенье.

– В воскресенье?

– Когда я был здесь в первый раз.

– Я ничего полицейским об этом не рассказывала.

– А кому вы рассказывали?

– Только нашему Полу.

– Кому еще?

– Больше никому.

– Пожалуйста, скажите мне.

Пола Гарланд стояла посреди мебели, призов, фотографий и рождественских открыток, кутаясь в полосатую желто-зелено-коричневую кофту.

– Миссис Гарланд, ну пожалуйста…

– Пола, – прошептала она.

Я хотел прекратить, хотел протянуть руку, снять красную нитку и обнять ее крепко-крепко, как саму жизнь.

Но вместо этого я сказал:

– Пола, пожалуйста, я должен знать.

Она вздохнула и села напротив меня в бежевое кожаное кресло.

– Когда вы ушли, я была очень расстроена и…

– Пожалуйста.

– Ну, ко мне пришли Фостеры…

– Дональд Фостер?

– И его жена.

– Зачем они сюда приходили?

Вспышка холодного света в голубых глазах Полы Гарланд.

– Видите ли, они – мои друзья.

– Извините. Я не это имел в виду.

Она вздохнула.

– Они пришли узнать, не слышала ли я чего от Джонни.

– Когда это было?

– Минут через десять – пятнадцать после вашего ухода. Я еще плакала и…

– Простите.

– Дело не только в вас. Мне все выходные звонили, хотели поговорить с Джонни.

– Кто звонил?

– Журналисты. Ваши приятели. – Она говорила, глядя в пол.

– И вы сказали Фостеру про меня?

– Я не называла вашего имени.

– Что именно вы ему сказали?

– Только то, что какой-то журналюга приходил и спрашивал про Жанетт. – Пола Гарланд подняла глаза и посмотрела на мою правую руку.

– Расскажите мне про него, – попросил я; моя мертвая рука снова проснулась.

– Про кого?

Боль росла, пульсировала.

– Про Дональда Фостера.

– А что вы хотите знать? – Красивые светлые волосы Полы Гарланд были убраны назад.

– Все.

Пола Гарланд сглотнула.

– Он богатый, ему нравится Джонни.

– Что еще?

Пола Гарланд, быстро моргая, шепотом добавила:

– И он сочувствовал нам, когда пропала Жанетт.

Во рту у меня пересохло, рука горела, я не мог оторвать глаз от красной хлопчатобумажной нитки.

– Что еще?

– Он может быть настоящей сволочью, если кто-то перейдет ему дорогу.

Я поднял свою белую правую руку:

– Как вы думаете, он мог бы такое сделать?

– Нет.

– Нет?

– Не знаю.

– Не знаете?

– Нет, не знаю, потому что не представляю, зачем ему это нужно.

– Затем, что мне кое-что известно.

– Что вы имеете в виду?

– Я знаю, что он – та ниточка, которой все связано.

– Связано? Что вы пытаетесь сказать? – Пола Гарланд почесывала свои предплечья.

– Дональд Фостер знает вас и Джонни, а труп Клер Кемплей был найден на одной из его стройплощадок в Уэйкфилде.

– И это – все?

– Он – связь между Жанетт и Клер.

Пола Гарланд была бледная, ее бил озноб, она расчесывала кожу на своих руках.

– Вы считаете, что Дональд Фостер убил ту девочку и отнял у меня мою Жанетт?

– Я этого не говорил. Но он знает.

– Что знает?

Я вскочил, бинты мои размотались, я закричал:

– Какой-то мужик крадет, насилует и убивает маленьких девочек и будет продолжать красть, насиловать и убивать, и никто его не остановит, потому что всем, на фиг, все равно!

– Мне не все равно.

– Вам не все равно, а им – насрать. Все, что их волнует, – это их мелкое вранье и деньги.

Пола Гарланд сорвалась с кресла и начала целовать мои губы, мои глаза, мои уши, крепко прижимая меня к себе и повторяя снова и снова:

– Спасибо тебе, спасибо тебе, спасибо тебе.

Моя левая рука стиснула ее позвоночник, правая безвольно болталась, цепляясь за юбку. Красная нитка пристала к моим бинтам.

– Не здесь, – сказала Пола, нежно взяла меня за правую кисть и повела наверх по крутой-прекрутой лестнице.

Наверху были три двери: две закрыты, одна приоткрыта – в ванную. Две пластмассовые таблички: Мамочкина и Папочкина комнатаи Комната Жанетт.

Мы ввалились в Мамочкину и Папочкину комнату, Пола целовала меня все сильнее и сильнее, говорила все быстрее и быстрее.

– Ты переживаешь, ты веришь. Ты не представляешь, как много это для меня значит. Обо мне уже так давно никто не переживал.

Мы оказались на кровати; от света с лестничной площадки на шкафу и туалетном столике лежали теплые тени.

– Ты знаешь, как часто я просыпаюсь и думаю: мне надо готовить Жанетт завтрак, надо ее будить?

Я был сверху, отвечал поцелуями на поцелуи. Звук туфлей, упавших на пол.

– Я просто хочу засыпать и просыпаться, как все нормальные люди.

Она села и сняла свою желто-зелено-коричневую полосатую кофту. Я попытался облокотиться на правую руку, теребя левой маленькие пуговки-цветочки на ее блузке.

– Понимаешь, раньше мне было очень важно, чтобы никто никогда не забыл ее, чтобы никто никогда не говорил о ней, как о мертвой, в прошедшем времени.

Моя левая рука расстегивала молнию ее юбки, ее рука была на моей ширинке.

– Понимаешь, мы с Джефом не были счастливы. Но когда у нас появилась Жанетт, все это как будто приобрело смысл.

Во рту у меня был вкус соленой воды, ее слез и мощного, непрекращающегося ливня слов.

– Но уже тогда, когда она была совсем крохотной, я иногда лежала по ночам и думала, что я буду делать, если с ней что-то случиться; я видела ее мертвой, лежала без сна и видела ее мертвой.

Она слишком крепко сжимала мой член, моя рука была у нее в трусах.

– Чаще всего мне виделось, что она попала под машину или под грузовик, что она лежит на дороге в своем маленьком красном пальтишке.

Я целовал ее грудь, спускался по животу, бежал от ее слов и поцелуев вниз, к ней между ног.

– Но иногда я видела ее задушенной, изнасилованной и убитой. Я бежала к ней в комнату, будила ее и обнимала, обнимала, обнимала.

Ее пальцы путались в моих волосах, сдирали болячки, моя кровь была у нее под ногтями.

– И когда она не пришла домой, все эти кошмары, которые я себе представляла, весь этот ужас, все – сбылось.

Моя рука горела, ее голос – белый шум.

– Все сбылось.

Я – жесткий быстрый член в ее мертвой комнате.

Она – крики и шепот в темноте.

– Мы хороним своих мертвецов заживо.

Я тянул ее за сосок.

– Под камнями, под травой.

Кусал мочку ее уха.

– Мы слышим их каждый день.

Сосал ее нижнюю губу.

– Они говорят с нами.

Сжимал ее бедра.

– Они спрашивают нас: почему? почему? почему?

Я – все быстрее и быстрее.

– Я слышу ее каждый день.

Быстрее.

– Она спрашивает: почему?

Быстрее.

– Почему?

Сухая болезненная кожа на сухой болезненной коже.

– Почему?

Я думал о Мэри Голдторп, о ее шелковых трусах и чулках.

– Она стучит в эту дверь и хочет знать почему.

Быстрее.

– Она хочет знать почему.

Мой сухой край о ее сухой край.

– Я слышу, как она говорит: «Мамочка, почему?»

Я думал о Мэнди Уаймер, о ее задравшейся деревенской юбке.

– Почему?

Быстро.

Сухо.

В голове – другой Гарланд.

Конец.

– Я больше не могу одна.

Чувствуя свой сухой раздраженный член, я слушал, как она говорила сквозь темноту.

– Они отобрали ее у меня. А потом Джеф, он…

Лежа с открытыми глазами, я думал о двуствольных винтовках, о Джефе Гарланде, Грэме Голдторпе, о чертовом круговороте.

– Он был трус.

Фары проезжающей мимо машины проволокли по потолку тени. Интересно, Джеф выбил себе мозги здесь, в этом доме, в этой комнате, или где-то в другом месте?

– Все равно кольцо всегда болталось на пальце.

Я лежал в постели вдовы и матери и думал о Кэтрин Тейлор. Я зажмурил глаза, как будто меня здесь не было.

– А теперь вот Джонни.

Я насчитал только две спальни и ванную. Интересно, где спал брат Полы Гарланд? Джонни спал в спальне Жанетт?

– Я не могу так больше жить.

Я нежно гладил свою правую руку, ее шепот плескался вокруг меня, качая на краю сна.

Была ночь перед Рождеством. В темном лесу стоял новый бревенчатый сруб, в его окнах горели желтые свечи. Я шел по лесу, под ногами был легкий снег. Я шел домой. На крыльце я отряхнул ботинки от снега и открыл тяжелую деревянную дверь. В очаге горел огонь, и комната была наполнена ароматом домашней стряпни. Под идеальной новогодней елкой лежали красиво упакованные коробки с подарками. Я вошел в спальню и увидел ее. Она лежала под рукодельным лоскутным покрывалом, ее золотые волосы разметались по клетчатым подушкам, глаза ее были закрыты. Я сел на край кровати, расстегнул свою одежду, тихо скользнул под одеяло и прижался к ней. Она была холодной и мокрой. Я попытался нащупать ее руки и ноги. Я сел в кровати и откинул покрывало и одеяла – все было красным. Только голова и грудь, распоротая по швам. Ни рук ни ног не было. Я прощупал одеяла. Ее сердце с тупым стуком упало на пол. Я поднял его своей перебинтованной рукой. Пыль и перья прилипли к крови. Я прижал грязное сердце к ее груди, гладя ее золотые локоны. Волосы остались у меня в руке, отстав от ее головы. Я лежал на кровати, весь в крови и перьях, в ночь перед Рождеством, и тут кто-то постучался в дверь.

– Что это было? – Сна ни в одном глазу.

Пола Гарланд вставала с кровати.

– Телефон.

Она взяла свою желто-зелено-коричневую кофту, надела ее на ходу и спустилась вниз, сверкая голой задницей. Цвета эти ей совсем не шли.

Я лежал в постели, слушая, как под крышей шебуршали мыши или птицы.

Минуты через две я сел в кровати, потом встал, оделся и спустился вниз.

Миссис Пола Гарланд сидела в бежевом кожаном кресле, качаясь взад-вперед и сжимая в руках школьную фотографию Жанетт.

– Что такое? Что случилось?

– Звонил наш Пол…

– Что? Что произошло? – Я думал: черт, черт, черт. Перед глазами – разбитые машины и окровавленые лобовые стекла.

– Полиция…

Я упал на колени, тряся ее:

– Что?

– Они его поймали.

– Кого? Пола?

– Какого-то мальчишку из Фитцвильяма.

– Что?

– Они говорят, что это сделал он.

– Что сделал?

– Они говорят, что он убил Клер Кемплей и…

– И что?

– Он сказал, что он убил и других.

Внезапно все стало красным, ослепляюще-кровавым.

Она продолжала:

– Он сказал, что он убил Жанетт.

– Жанетт?

Ее рот и глаза были открыты, но ни звука, ни слез не было.

Я бегом поднялся на второй этаж. Рука горела.

Обратно вниз по ступенькам с туфлями в одной руке.

– Ты куда?

– В офис.

– Пожалуйста, не уходи.

– Я должен.

– Я не могу остаться одна.

– Мне надо идти.

– Возвращайся.

– Конечно.

– Клянешься сердцем и жизнью?

– Клянусь сердцем и жизнью.

22:00, среда, 18 декабря 1974 года.

Шоссе – гладкое, черное, мокрое.

Одна рука на руле, весь вес на педали, ледяной ветер с визгом пронизывает «виву» насквозь, все мысли – о Джеймсе Ашворте.

Понимаете, они думали, что это сделал он.

Я бросил взгляд в зеркало заднего обзора: на шоссе никого, кроме грузовиков, любовников и Джимми Джеймса Ашворта.

Мам, заткнись!

Я съехал с главной дороги у цыганского табора – черное на черном скрывало потери – тряся правой рукой, пытаясь ее отогреть, думая о Джимми Джеймсе Ашворте.

Джимми, а почему они думали, что это сделал ты?

Через рождественские гирлянды в центре Лидса, составляя в голове текст статьи, думая о Джимми Джеймсе Ашворте.

Вот у них и спросите.

Здание «Йоркшир пост»,желтые огни на десяти этажах. Я припарковался внизу, улыбаясь и думая о Джимми Джеймсе Ашворте.

Ты умный парень, Джимми.

Большая елка в фойе, на двойных стеклянных дверях – белой аэрозольной краской: С НОВЫМ ГОДОМ! Я вызвал лифт, думая о Джимми Джеймсе Ашворте.

Держишь рот на замке.

Двери лифта открылись. Я вошел и нажал кнопку десятого этажа. Сердце колотилось, я думал о Джимми Джеймсе Ашворте.

Он – хороший мальчик, мистер Данфорд. Он ничего плохого не сделал.

Двери лифта открылись на десятом этаже. В офисе бурлила жизнь, везде стоял гул. На каждом лице – крупными буквами: ПОПАЛСЯ!

Я стиснул левой рукой карманный диктофон «Филипс», думая о Джимми Джеймсе Ашворте, благодаря Джимми Джеймсу Ашворту.

Что вы собираетесь о нем написать?

Думая: Акула Пера.

В кабинет Хаддена – без стука.

В комнате спокойно, как в центре урагана.

Джек Уайтхед поднял лицо – двухдневная щетина и глаза огромные, как тарелки.

– Эдвард… – начал Хадден, очки на кончике носа.

– Я взял у него интервью сегодня после обеда. Я взял у него интервью, мать его! – Хадден скривился.

– У кого?

– Ничего ты у него не брал, – улыбнулся Джек. В воздухе висел запах перегара.

– Я сидел у него в гостиной. Он мне практически сам все рассказал.

– Правда, что ли? – снова Джек, с издевкой.

– Да, правда.

– А о ком хоть речь-то идет, а, Акула Пера?

– О Джеймсе Ашворте.

Джек Уайтхед с улыбкой посмотрел на Билла Хаддена.

– Присядь-ка, – сказал Хадден, указывая на стул рядом с Джеком.

– А в чем дело?

– Эдвард, никакого Джеймса Ашворта никто не арестовывал, – сказал он со всей добротой, на которую только был способен.

Джек Уайтхед притворялся, что просматривает какие-то записи, подняв бровь выше обычного, не в состоянии устоять перед соблазном:

– Если, конечно, он не является также Майклом Джоном Мышкиным.

– Кем?

– Майкл Джон Мышкин, – повторил Хадден.

– Родители – поляки. По-английски – ни гугу, – засмеялся Джек, как будто это было смешно.

– Ну, здорово, – сказал я.

– Вот, Акула Пера, возьми-ка, почитай. – Джек Уайтхед бросил мне первую корректуру утреннего выпуска. Газета отскочила от меня и упала на пол. Я наклонился, чтобы поднять ее.

– Что у тебя такое с рукой? – спросил Хадден.

– В дверях прищемило.

– Надеюсь, это не скажется на твоем стиле, а, Акула Пера?

Я неловко пытался развернуть газету левой рукой.

– Помочь? – со смехом сказал Джек.

– Не надо.

– Первая полоса, – улыбнулся он.

ПОЙМАН! – кричал заголовок.

Клер: спецотряд задержал местного жителя —дразнил подзаголовок.

ДЖЕК УАЙТХЕД, СПЕЦКОРРЕСПОНДЕНТ ГОДА ПО КРИМИНАЛЬНОЙ ХРОНИКЕ, – хвасталась подпись.

Я начал читать.

Вчера ранним утром полиция арестовала жителя Фитцвильяма в связи с убийством десятилетней Клер Кемплей.

Согласно информации, полученной из конфиденциальных полицейских источников, задержанный признался в совершении убийства и ему предъявлено официальное обвинение. Дело передано в гражданский суд Уэйкфилда, куда задержанный будет доставлен сегодня утром.

Полицейские источники также сообщили, что задержанный признался в совершении ряда других убийств. Ожидается, что в ближайшем будущем ему будут предъявлены новые официальные обвинения.