Текст книги "1974: Сезон в аду"

Автор книги: Дэвид Пис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Глава восьмая

Неделя Ненависти.

Рассвет, пятница, 20 декабря 1974 года.

Без сна на полу комнаты 27, под рваным снегом из сотен страниц, исписанных красными чернилами.

Списки, я составлял списки с тех пор, как уехал от Полы.

С большим жирным красным фломастером в левой руке и с туманом в голове я пишу списки неразборчивыми каракулями на обратной стороне обоев.

Списки имен.

Списки дат.

Списки мест.

Списки девочек.

Списки мальчиков.

Списки продавшихся, продающихся и продажных.

Списки полицейских.

Списки свидетелей.

Списки семей.

Списки пропавших.

Списки обвиняемых.

Списки мертвых.

Я тонул в списках, захлебывался в информации.

Чуть было не составил список журналистов, но порвал все чертовы списки на конфетти, порезав левую руку и не чувствуя правой.

И НЕ ГОВОРИ, ЧТО МНЕ ПО ХЕРУ.

Лежа на спине, думаю о списках женщин, которых я трахал.

Рассвет, пятница, 20 декабря 1974 года.

Неделя Ненависти.

Несу боль.

9:00, долгосрочная стоянка у Уэстгейтского вокзала, Уэйкфилд.

Я мерз в «виве», рядом со мной лежал желтый конверт с одной-единственной фотографией. Я наблюдал за темно-фиолетовым «ровером-2000», въезжавшим на стоянку.

«Ровер» припарковался как можно дальше от входа.

Я дал ему подождать до конца выпуска радионовостей, слушая сообщения о перемирии с ИРА, о непрекращающихся попытках Майкла Джона Мышкина оказать помощь следствию, о визите члена парламента мистера Джона Стоунхауза на Кубу, о распадающемся браке какой-то певички.

В «ровере» никто не шевелился.

Я зажег еще одну чертову сигарету и подождал, пока Петула не допела «Маленького барабанщика», просто чтобы показать ему, кто, бля, тут хозяин.

«Ровер» завелся.

Я сунул фотографию в карман пиджака, включил свой верный «Филипс» и открыл дверь.

«Ровер» заглох. Я приблизился к нему в сером утреннем свете, постучал по стеклу пассажирской двери и открыл ее.

Бросив взгляд на пустое заднее сиденье, я сел в машину и закрыл дверь.

– Смотреть вперед, советник.

В дорогой машине было тепло и пахло псиной.

– Что вам нужно? – В голосе Уильяма Шоу не было ни злобы, ни страха – одна покорность.

Я тоже уставился прямо перед собой, стараясь не смотреть на худую серую фигуру, воплощение респектабельности. Его автомобильные перчатки вяло держались за руль неподвижно стоявшего автомобиля.

– Я спросил, что вам нужно, – сказал он, взглянув на меня.

– Смотреть вперед, советник, – повторил я, доставая мятую фотографию из кармана и кладя ее на приборную доску перед ним.

Советник Уильям Шоу одной перчаткой взял снимок, на котором был изображен Би-Джей, сосущий его член.

– Извините, тут немножко помялось, – улыбнулся я. Шоу швырнул фотографию на пол, к моим ногам.

– Это ничего не доказывает.

– А кто говорит, что я пытаюсь что-то доказать? – сказал я и поднял снимок.

– Это может быть кто угодно.

– Но ведь это же не кто угодно, правда?

– Так что вам нужно?

Я наклонился вперед и нажал на прикуриватель, расположенный под приемником.

– Этот человек на фотографии – сколько раз вы с ним встречались?

– А что? Зачем вам это знать?

– Сколько раз? – повторил я. Шоу сжал руль перчатками.

– Три или четыре раза.

Прикуриватель выскочил, и Шоу вздрогнул.

– Раз десять, может, и больше.

Я взял губами сигарету, в очередной раз благодаря Бога за помощь однорукому бедняге.

– Как вы с ним познакомились?

Советник закрыл глаза и сказал:

– Он сам мне представился.

– Где? Когда?

– В баре, в Лондоне.

– В Лондоне?

– В августе, на конференции по местному самоуправлению.

Они тебя подставили, советник, подумал я, подставили, как лоха.

– А потом вы снова встретились уже здесь?

Советник Уильям Шоу кивнул.

– И он начал вас шантажировать?

Еще один кивок.

– Сколько?

– Кто вы такой?

Я глядел на долгосрочную стоянку. Над пустыми машинами разносилось эхо вокзальных объявлений.

– Сколько вы ему дали?

– Пару тысяч.

– Что он сказал?

Шоу вздохнул:

– Сказал, что это – на операцию.

Я затушил сигарету.

– Больше он ни о чем не упоминал?

– Он сказал, что есть люди, которые хотят мне навредить, и что он может меня защитить.

Я смотрел на черную приборную доску, боясь еще раз взглянуть на Шоу.

– Кто?

– Без имен.

– Он не сказал, почему они хотят вам навредить?

– В этом не было необходимости.

– Расскажите мне.

Советник отпустил руль и огляделся.

– Сначала вы скажите мне, кто вы такой, мать вашу.

Я быстро повернулся и сунул фотографию прямо ему в лицо, прижав его правую щеку к стеклу водительской двери. Не отпуская его и надавливая все сильнее, я зашептал советнику в ухо:

– Я – человек, который может навредить тебе очень даже быстро и очень даже сейчас, если ты, сука, не перестанешь выделываться и не начнешь отвечать на мои вопросы.

Советник Уильям Шоу захлопал руками по ляжкам, показывая мне, что сдается.

– Давай, рассказывай, пидор ты драный.

Я отпустил фотографию и откинулся на спинку сиденья. Шоу наклонился над рулем, растирая перчатками щеки, слезы и сосуды застили ему глаза.

Почти через минуту он сказал:

– Что вы хотите знать?

Я увидел, что далеко, по другую сторону стоянки, маленькая электричка вползла на станцию и выгрузила своих крохотных пассажиров на холодный перрон.

Я закрыл глаза и сказал:

– Я хочу знать, зачем им понадобилось вас шантажировать.

– Вы же сами знаете зачем, – шмыгнул Шоу, откидываясь на спинку сиденья. Я резко повернулся и ударил его по щеке.

– Да скажи ты, твою мать!

– Из-за сделок, которые я совершил. Из-за людей, с которыми я делал бизнес. Из-за денег, черт побери.

– Из-за денег, – засмеялся я. – Все всегда из-за денег.

– Они хотят войти в дело. Вам нужны цифры, даты? – Шоу был в истерике, он закрывал от меня лицо.

– Мне лично насрать на твои гребаные взятки, на твой дурацкий разбавленный цемент и все твои грязные делишки, но я хочу, чтобы ты проговорил это вслух.

– Что? Что вы хотите, чтобы я сказал?

– Как их зовут. Просто назови их чертовы имена.

– Фостер, Дональд Ричард Фостер. Это вы хотели услышать?

– Дальше.

– Джон Доусон.

– Всё, нет?

– Они – основные.

– А кто хочет войти в дело?

Медленно-медленно и тихо-тихо Шоу сказал:

– Вы журналист, мать вашу, вот кто вы такой.

Инстинкт, животный инстинкт.

– Тебе знаком человек по имени Барри Гэннон?

– Нет, – закричал Шоу, стучась лбом о руль.

– Не гони, мать твою. Когда вы познакомились?

Шоу лежал на руле дрожа.

Внезапно над Уэйкфилдом завыла сирена.

Я замер, сжав в комок брюхо и яйца.

Сирена затихла.

– Я не знал, что он журналист, – прошептал Шоу. Я сглотнул и сказал:

– Когда?

– Только два раза.

– Когда?

– Где-то в прошлом месяце и неделю назад, в прошлую пятницу.

– И ты сказал Фостеру.

– У меня не было выхода. Это не могло больше так продолжаться.

– И что он ответил?

Шоу поднял глаза, белки его покраснели.

– Кто?

– Фостер.

– Он сказал, что разберется.

Я смотрел через стоянку на прибывающий лондонский поезд и думал о квартирах с видом на море и южных девушках.

– Он мертв.

– Я знаю, – прошептал Шоу. – Что вы собираетесь делать?

Я снял с языка клочок собачей шерсти и открыл пассажирскую дверь.

Советник протягивал мне фотографию.

– Оставь свой портрет себе, – сказал я, выходя из машины.

– Прямо белый-белый, – сказал Уильям Шоу, сидя в одиночестве в своем дорогом автомобиле и разглядывая фотографию.

– Что ты сказал?

Шоу протянул руку, чтобы закрыть дверь.

– Ничего.

Я задержал дверь, сунул голову обратно в машину и заорал:

– Что ты сказал, мать твою?

– Я просто сказал, что он выглядит как-то по-другому, вот и все. Бледнее обычного.

Я захлопнул дверь перед его носом и помчался через стоянку, думая о Джимми Джеймсе, мать его, Ашворте.

Девяносто миль в час.

Перебинтованная рука – на руле, другая – в бардачке: таблетки, дорожные карты, тряпки, сигареты.

По радио поют «Свит».

Нервные взгляды в зеркало заднего обзора.

Вот она, мини-кассета. Я выдернул из кармана пиджака диктофон «Филипс», вырвал из него пленку, запихал другую.

Перемотал назад.

Включил:

Она, похоже, скатилась вниз.

Перемотал вперед.

Включил:

Я не мог поверить, что это она.

Внимание:

Она выглядела совсем по-другому. Прямо белая-белая.

Стоп.

Фитцвильям.

Ньюстед-Вью, дом номер 69, телевизор включен.

Девяносто миль в час, по садовой дорожке – к дверям.

Тук-тук-тук.

– Что вам нужно? – Миссис Ашворт попыталась захлопнуть дверь перед моим носом. Нога – в щель. Я с силой оттолкнул ее назад.

– Эй, нельзя же так вламываться к людям!

– Где он? – спросил я, пихнув ее в обвислую сиську.

– Его нет. Эй, вернись сейчас же!

Вверх по лестнице, распахивая все двери.

– Я сейчас позвоню в полицию! – закричала миссис Ашворт, стоя у подножия лестницы.

– Давай, дорогая, звони, – сказал я, глядя на неубранную постель и плакат «Лидс юнайтед», чувствуя запах зимней сырости и подросткового дрочилова.

– Я тебя предупреждаю, – орала она.

– Где он? – спросил я, спускаясь вниз.

– На работе, где же еще?

– В Уэйкфилде?

– Не знаю. Он мне никогда не говорит.

Я посмотрел на отцовские часы.

– Во сколько он ушел?

– Фургон приехал за ним без четверти семь, как обычно.

– Он ведь дружит с Майклом Джоном Мышкиным, да?

Миссис Ашворт поджала губы и открыла дверь.

– Миссис Ашворт, я же знаю, что они друзья.

– Джимми всегда было его жалко, пес его возьми. Такой вот уж у него характер.

– Ой как трогательно, – сказал я, выходя на улицу.

– Это еще ничего не значит! – крикнула миссис Ашворт с крыльца.

Я дошел до калитки, открыл ее и посмотрел через дорогу на выгоревший дом пятьдесят четыре.

– Надеюсь, ваши соседи придерживаются того же мнения.

– Все вы такие, всегда раздуваете из мухи слона! – заорала она мне вслед и захлопнула входную дверь.

Прямо по Барнсли-роуд до самого Уэйкфилда, бросая взгляды в зеркало заднего вида.

Я включил радио.

Ведущий Джимми Янг и Архиепископ Кентерберийский обсуждали «Анальное изнасилование» и «Экзорциста» с британскими домохозяйками и безработными.

–  Оба фильма надо запретить. Они просто омерзительны.

Через рождественские огни и первые капли дождя мимо зданий городской и областной администрации.

–  Экзорцизм, практикуемый англиканской церковью, – это глубоко религиозный ритуал, к которому следует относиться исключительно серьезно. Этот фильм создает совершенно неверное представление об экзорцизме.

Япоставил машину напротив кафе «Ламбс Дэйри», у библиотеки на Друри-лейн. Холодный серый дождь шел уже вовсю.

–  Избавить секс от чувства вины – это значит изъять чувство вины из общества, а я не думаю, что общество может функционировать без этого чувства.

Явыключил радио.

Я сидел в машине и курил, глядя, как порожние молочные фургоны возвращаются в гаражи.

11:30

Я пробежал трусцой мимо тюрьмы и вошел на стройплощадку. По щиту «Фостерс Констракшн» барабанил дождь.

Я открыл брезентовую дверь недостроенного дома, по радио играли «Тубуляр Белз».

Внутри курили три здоровых вонючих мужика.

– Никак опять ты, е, – сказал здоровяк, с бутербродом во рту и фляжкой чая в руках.

– Я ищу Джимми Ашворта, – сказал я.

– Его тут нет, – сказал другой здоровяк в спецовке, сидевший ко мне спиной.

– А Терри Джонс?

– И его нет, – ответил мужик в спецовке. Другие два ухмыльнулись.

– Вы знаете, где они?

– Нет, – сказал мужик с бутербродом.

– А ваш прораб на месте?

– Ну прямо не везет тебе сегодня, парень.

– Спасибо, – сказал я, думая: чтоб ты подавился, жирная сука.

– Не за что, – улыбнулся мужик с бутербродом.

Я вышел на улицу, поднял воротник пиджака и засунул руки и бинты поглубже в карманы. Там вместе с мелочью и ронсоновской зажигалкой лежало перышко.

Я пошел к Дьявольскому Рву мимо куч дешевого кирпича и недостроенных домов, думая о красивой взволнованной улыбке Клер на той последней школьной фотографии, прикрепленной к черно-белым снимкам на моей стене в «Редбеке».

Я посмотрел вверх, держа перышко в руке.

Ко мне через свалку бежал, спотыкаясь, Джимми Ашворт. Большие красные капли крови падали с его головы и носа на худую бледную грудь.

– Что случилось, черт побери? – закричал я. Приблизившись ко мне, он перешел на шаг и сделал вид, что все в порядке.

– Что с тобой случилось?

– Отвали от меня, понял?

Вдалеке показался Терри Джонс, он вышел из Дьявольского Рва следом за Джимми. Я схватил Джимми за руку.

– Что он тебе сказал?

Он попытался выкрутиться, крича:

– Отцепись от меня!

Я схватил второй рукав его куртки.

– Ты ведь ее и раньше видел, правда?

– Иди на хер!

Терри Джонс побежал трусцой, махая нам рукой.

– Это ведь ты рассказал про нее Майклу Мышкину, да?

– От…бись! – заорал Джимми и, выкрутившись из куртки и рубашки, побежал.

Я развернулся, преградил ему путь и повалил в грязь. Он упал под моим весом. Я положил его на лопатки, крича:

– Где ты ее видел, мать твою?

– От…бись! – вопил Джимми Ашворт, глядя мимо меня в серое небо, которое сикало дождем на его грязное окровавленное лицо.

– Скажи мне, где ты ее, блядь, видел.

– Нет!

Я наотмашь ударил его по лицу перебинтованной рукой, боль прострелила меня до самого сердца.

– Скажи мне! – закричал я.

– Отцепись от него, – сказал Терри Джонс, оттягивая меня назад за воротник пиджака.

– Иди на хер, – сказал я, размахивая руками, пытаясь дотянуться до Терри Джонса.

Джимми Ашворт выбрался из-под меня, встал на ноги и как был, без рубашки, побежал к домам. Дождь, грязь и кровь стекали по его голой спине.

– Джимми! – крикнул я, борясь с Терри Джонсом.

– Оставь его в покое, мать твою, – прошипел Джонс.

Три здоровых мужика вышли на улицу рядом с домами и заржали, увидев Джимми, пробегавшего мимо них.

– Он же, блядь, видел ее раньше.

– Оставь его!

Джимми Ашворт продолжал бежать.

Три здоровых мужика перестали ржать и пошли в нашу сторону.

Он отпустил меня и прошептал:

– Мотай отсюда, пока не поздно.

– Я тебя еще отымею, Джонс.

Терри Джонс поднял с земли рубашку и куртку Джимми Ашворта.

– Только время потеряешь.

– Да ты что?

– Ага, – грустно улыбнулся он.

Я повернулся и пошел к Дьявольскому Рву. Он поднял руки и завернул мужиков обратно, в сторону недостроенных домов.

Джимми Ашворта и след простыл.

Я встал на краю рва и посмотрел вниз на ржавые коляски и велосипеды, на плиты и холодильники, думая: здесь собираются все атрибуты современной жизни, здесь же оказалась и десятилетняя Клер Кемплей.

Черными от грязи пальцами я вытащил из кармана белое перышко.

Стоя над Дьявольским Рвом, я посмотрел в огромное черное небо и приложил перышко к бледно-розовым губам, думая: если бы только это случилось не с ней.

«Стрэффорд Армс», Булгинг, Уэйкфилд.

Мертвый центр города, пятница накануне Рождества.

Глиняный человечек поднялся по лестнице и вошел в дверь.

Только для членов клуба.

– Все в порядке, Грейс, он со мной, – сказал Бокс женщине за стойкой.

У стойки – Дерек Бокс и Пол с виски и сигарами в руках.

Из музыкального автомата – Элвис.

Дерек, Пол, Грейс, Элвис и я – вот и вся компания.

Бокс встал со стула и пошел в другой конец зала к столику у окна.

– Ты выглядишь как последний бомж. Что приключилось, мать твою?

Я сел напротив Бокса, спиной к Полу и к дверям, глядя на мокрый Уэйкфилд.

– Я был в Дьявольском Рву.

– Я думал, по этому делу уже кого-то повязали.

– Я тоже.

– Некоторые вещи лучше оставить в покое, – сказал Дерек Бокс, внимательно разглядывая кончик своей сигары.

– Как, например, советника Шоу?

Бокс снова зажег сигару.

– Ты с ним встречался?

– Ага.

Пол поставил передо мной виски и пинту пива. Я опрокинул виски в пинту.

– И?

– И он в данный момент, скорее всего, разговаривает с Дональдом Фостером.

– Это хорошо.

– Хорошо? Фостер приказал убрать Барри.

– Вероятно.

– Вероятно?

– У Барри появились амбиции.

– О чем вы говорите?

– Ты знаешь, о чем я говорю. У Барри был свой интерес.

– Ну и что? Фостер же чокнутый, мать его. Мы не можем допустить, чтобы все продолжалось в том же духе. Надо что-то делать.

– Он не чокнутый, – сказал Бокс. – Он заинтересованный.

– Вы что, его хорошо знаете?

– Мы вместе были в Кении.

– По делам?

– По делам Ее Величества. Мы служили в армии в горах, защищали всяких жирных мудаков, таких, каким я сам теперь стал. Мы воевали с мау-мау, мать их ети.

– Ни хрена себе.

– Да уж. Они спускались с холмов, как племя индейцев, насиловали женщин, отрезали члены у мужчин и развешивали их на заборе.

– Вы шутите?

– Я что, похож на человека, который шутит?

– Нет.

– Мы не были ангелами, мистер Данфорд. Однажды мы вместе с Доном Фостером устроили засаду на мау-мау во время их ритуальных боевых плясок. Мы прострелили им колени из винтовок 303-го калибра, чтобы потом немного с ними поразвлечься.

– Черт.

– Фостер не торопился. Он записал на пленку крики, собачий лай. Говорил, это поможет ему заснуть.

Я взял со стола зажигалку и прикурил.

Пол принес еще два виски.

– На войне как на войне, мистер Данфорд. Так же как и теперь.

Я взял стакан.

Чем больше Бокс пил, тем больше потел. Его глаза бессмысленно пялились в темноту.

– Год назад шла речь о том, чтобы снова ввести талоны на продукты. Сейчас у нас инфляция поднялась до двадцати пяти процентов.

Я глотнул виски, чувствуя, что пьянею. Мне было страшно и скучно.

– А при чем тут все-таки Дон Фостер и Барри?

Бокс закурил новую сигару и вздохнул.

– Проблема вашего поколения в том, что вы ни хрена не знаете. Как ты думаешь, почему в семидесятом году мужик с лодкой сделал мужика с трубкой? [27]27
  Речь идет о выборах премьер-министра Великобритании 1970 года, когда консерватор Тед Хит, известный своей страстью к яхтингу, обошел лейбориста Гарольда Уилсона, курившего трубку.


[Закрыть]

– Уилсон был слишком уверен в своих силах.

– Уверен, как моя жопа, – заржал Бокс.

– Ладно, тогда расскажите мне почему.

– Потому что такие, как Сесил Кинг, Норман Коллинз, Лорд Ренвик, Шоукросс, Пол Чемберс из «Ай-Си-Ай», Локвуд из «И-Эм-Ай», Макфадден из «Шелл» и другие ребята вроде них сели и сказали – всё, дец.

– Ну и что?

– А то, что у них есть власть, они кого угодно могут поднять и опустить.

– Ну а Фостер-то тут причем?

– Да ты меня не слушаешь! Объясняю для таких, как ты…

– Пожалуйста.

– Власть, она – как клей. Из-за нее мы держимся вместе и все – на месте.

– Вы и Фостер…

– Мы с ним – как горошины в одном стручке. Мы любим трахать баб и зашибать деньгу, и нам по большому счету все средства хороши. Но у него разыгрались аппетиты, и теперь он меня отпихивает, а мне это очень не нравится.

– И вы собирались использовать меня и Барри, чтобы шантажировать его приятелей?

– У меня был уговор с Фостером и еще с одним человеком. Тот человек мертв. Они дождались, пока он вернулся из Австралии, и взяли его, когда он выходил из квартиры своей матери в Блэкпуле. Они связали ему сзади руки полотенцем и обмотали его тело десятью метрами клейкой ленты, от плеч до бедер. Потом они запихали его в багажник и повезли на Муре. На рассвете трое мужиков поставили его на ноги и держали, а четвертый пять раз ударил его ножом в сердце.

Я смотрел в свой стакан из-под виски. Комната слегка кружилась.

– Этот человек был мой брат. Он провел дома один-единственный день.

– Мне очень жаль.

– На похороны кто-то прислал открытку. Без подписи, со следующим текстом: «Трое могут хранить тайну, если двое из них мертвы».

– Я не хочу играть в эту игру, – тихо сказал я. Бокс кивнул Полу, сидевшему у стойки, и громко сказал:

– Похоже, мы переоценили вас, мистер Данфорд.

– Я всего лишь журналист.

Пол подошел ко мне сзади, тяжелая рука легла на мое плечо.

– Вы будете делать то, что вам говорят, мистер Данфорд. За это вы получите свой материал. Остальное предоставьте нам.

– Я не хочу в этом участвовать, – снова сказал я. Бокс щелкнул костяшками пальцев и улыбнулся:

– А кто сказал, что будет легко, на хер? Ты уже в этом участвуешь.

Пол поднял меня за шиворот.

– А теперь вали отсюда!

Глиняный человечек бежит.

Обратно по Уэстгейт.

Черт, черт, черт.

Барри и Клер.

Маленькая мертвая Клер Кемплей поцеловала этого мальчика, и он заплакал.

Клер и Барри.

Грязный Барри, когда он вел себя хорошо, он вел себя очень-очень хорошо, но когда он вел себя плохо, он вел себя очень-очень плохо.

На пороге дома стоял полицейский, прячась от дождя. Мне вдруг страшно захотелось упасть на колени к его ногам, молясь, чтобы он оказался хорошим человеком, рассказать ему всю эту дикую печальную историю и укрыться от ненастья.

Но что я мог ему рассказать?

Что я увяз выше головы, измазался дерьмом и напился как сволочь.

Глиняный человечек – обратно в Лидс, чувствуя, как на мне трескается засохшая грязь.

Глиняный человечек – обратно в офисную трясину, покрытый толстым слоем дерьма.

В 15:00 в пятницу, 20 декабря 1974 года я сел за свой рабочий стол: чистое лицо и одна чистая рука, грязный костюм и черный бинт.

– Какой костюмчик, Эдди.

– Иди на хер, Джордж.

– И тебя с Рождеством.

Стол завален записками и открытками; сержант Фрейзер дважды звонил сегодня утром, Билл Хадден желает видеть меня как можно скорее.

Я откинулся на спинку стула. Джордж Гривз пердел под апплодисменты тех, кто уже успел вернуться с обеда.

Я улыбнулся и взял в руки открытки: три с юга плюс еще одна – мое имя и рабочий адрес выбиты на пластиковой ленте, наклеенной на конверт.

В другом конце офиса Гэз принимал ставки на матч «Ньюкасл – Лидс».

Я открыл конверт и вытащил открытку зубами и левой рукой.

– Эдди, ты участвуешь? – крикнул Гэз.

На открытке была изображена деревянная избушка в заснеженном лесу.

– Десятку на Лоримера, – сказал я, раскрывая открытку.

– Его уже Джек застолбил.

Внутри, над стандартными рождественскими пожеланиями, были приклеены еще два куска пластиковой ленты.

– Тогда давай на Йората, – тихо сказал я.

На верхнем куске было выбито: ПОСТУЧИ В ДВЕРЬ…

– Чего ты говоришь?

На нижнем: КВАРТИРЫ 405, СИТИ ХЕЙТС.

– На Йората, – повторил я, не отрывая взгляда от открытки.

– От кого это?

Я поднял глаза.

– Надеюсь, от какой-нибудь девушки, – сказал Джек Уайтхед.

– Что ты имеешь в виду?

– Я слышал, что ты затусовался с молоденькими мальчиками, – улыбнулся Джек. Я положил открытку в карман пиджака.

– Да ты что?

– Ага. С рыжеволосыми.

– И кто же тебе такое сказал, Джек?

– Слухами земля полнится.

– От тебя перегаром воняет.

– От тебя тоже.

– Рождество все-таки.

– Скоро уже кончится, – ухмыльнулся Джек. – Начальник хочет тебя видеть.

– Я знаю, – сказал я, не двигаясь с места.

– Он попросил, чтобы я разыскал тебя и проследил, чтобы ты больше не терялся.

– Будешь меня за руку держать?

– Ты не в моем вкусе.

– Фигня.

– Иди на хер, Джек. Слушай.

Я снова включил диктофон:

Я не мог поверить, что это она. Она выглядела совсем по-другому, прямо белая-белая.

– Фигня, – повторил Джек. – Он имеет в виду фотографии в газетах и по телику.

– Не думаю.

– Ее же везде показывали.

– Ашворт знает что-то еще.

– Мышкин сознался.

– Да это ни хрена не значит, и ты это прекрасно знаешь.

Билл Хадден молча сидел за столом и поглаживал свою бороду, его очки сползли на середину переносицы.

– Ты бы видел все то дерьмо, которое они нашли в комнате этого извращенца.

– Например?

– Фотографии маленьких девочек. Целые коробки.

Я посмотрел на Хаддена и сказал:

– Мышкин невиновен.

– Зачем тогда делать из него козла отпущения? – медленно спросил он.

– А вы как думаете? Традиция.

– Уже тридцать лет, – сказал Джек. – Тридцать лет живу на свете и знаю, что пожарники никогда не врут, а полицейские – очень часто. Но не в этот раз.

– Они знают, что он не виноват. И ты знаешь.

– Виноват. И он сознался.

– Ну так и что?

– Ты когда-нибудь слышал такие слова, как «судебная медицина»?

– Говно на постном масле. Ничего у них нет.

– Господа, господа, – сказал Хадден, наклонившись вперед. – Мне кажется, мы уже беседовали на эту тему.

– Вот именно, – пробормотал Джек.

– Нет, раньше я думал, что Мышкин виноват, но…

Хадден поднял руки.

– Эдвард, я тебя прошу.

– Извините, – сказал я и уставился на открытки на его столе.

– Когда его снова заберут в КПЗ? – спросил он.

– В понедельник утром, – ответил Джек.

– Новые обвинения?

– Он уже раскололся насчет Жанетт Гарланд и той девчонки из Рочдейла…

– Сьюзан Ридьярд, – сказал я.

– Я слышал, скоро еще что-то должно вылезти.

– Он не сказал, где их тела?

– Закопаны у тебя в саду.

– Ну ладно, – по-отечески сказал Хадден. – Ты, Эдвард, подготовишь к понедельнику фоновый материал по Мышкину. А ты, Джек, будешь заниматься следствием.

– Будет сделано, шеф, – сказал Джек, вставая.

– Хорошая статья получилась про тех двух полицейских, – кивнул Хадден, как гордый папаша.

– Спасибо. Хорошие ребята, я их давно знаю, – ответил Джек, стоя в дверях.

– До завтрашнего вечера, Джек, – сказал Хадден.

– Ага. До встречи, Акула Пера, – со смехом сказал Джек и вышел из кабинета.

– Пока. – Я встал, не отрывая взгляда от открыток на хадденовском столе.

– Присядь-ка на минуточку, – сказал Хадден, поднимаясь со стула. Я сел.

– Эдвард, я хочу, чтобы ты взял отгул до конца месяца.

– Что?

Хадден стоял ко мне спиной и глядел из окна на темный город.

– Я не понимаю, – сказал я, прекрасно понимая. Мой взгляд остановился на одной маленькой открытке, спрятавшейся под другими.

– Я не хочу, чтобы ты приходил на работу в таком состоянии.

– В каком состоянии?

– Вот в таком состоянии, – сказал он, повернувшись и указывая на меня.

– Сегодня утром я был на стройплощадке, собирал материал.

– Какой материал?

– По Клер Кемплей.

– Все, хватит.

Я не мог оторвать глаз от его стола, от той открытки, от очередной деревянной избушки среди очередного заснеженного леса.

– Возьми отгул до конца месяца. Подлечи руку, – сказал Хадден, садясь за стол.

Я встал.

– Так вам все-таки нужен материал по Мышкину или нет?

– Да, конечно. Отпечатай его и отдай Джеку.

Я открыл дверь, заряжая последний патрон, думая – да пошли вы все на хер.

– Вы знакомы с Фостерами?

Хадден сидел, не поднимая глаз от стола.

– А с советником Уильямом Шоу?

Он посмотрел на меня.

– Мне очень жаль, Эдвард. Честное слово.

– Не стоит. Вы правы, – сказал я. – Мне нужна помощь.

В последний раз за своим письменным столом, прикидывая: а не двинуть ли все это в национальную прессу, одним махом сгребая все чертово барахло со столешницы в старый пакет «Ко-оп», и мне наплевать, кто знает, что я ухожу, а кто – нет.

Джек, мать его, Уайтхед шлепнул выпуск «Ивнинг ньюс» на пустой стол. Он весь прямо светился.

– Вот, на память о нас.

Я смотрел на Джека, считая про себя.

В офисе тишина, все глаза – на меня.

Джек Уайтхед смотрел мне в лицо не моргая.

Я глянул на свернутую газету, на крупный заголовок:

ЧЕСТЬ И ХВАЛА.

– Переверни.

В другом конце офиса звонил телефон, но никто не снимал трубку.

Я перевернул газету и увидел в нижней части страницы фотографию двух легавых в форме, пожимающих руки старшему констеблю Ангусу.

Двое полицейских: высокий с бородой, маленький – без.

Я пялился на газету, на фотографию, на подпись под фотографией:

Старший констебль Ангус поздравляет сержанта Боба Крейвена и констебля Боба Дугласа с отличной работой. Они – выдающиеся сотрудники полиции, которые заслужили нашу самую искреннюю благодарность.

Явзял газету, сложил ее вдвое и сунул в пакет, подмигнув:

– Спасибо, Джек.

Джек Уайтхед ничего не ответил.

Я взял мешок и пошел через весь притихший офис.

Джордж Гривз смотрел в окно, Гэз из спортивного пялился на конец карандаша.

На моем столе зазвонил телефон.

Джек Уайтхед снял трубку.

В дверях стояла Жирная Стеф с охапкой папок. Она улыбнулась и сказала:

– Мне очень жаль, дорогой.

– Тебя сержант Фрейзер, – закричал Джек из-за моего стола.

– Скажи ему, пусть идет на хер. Меня уволили.

– Его уволили, – сказал Джек и повесил трубку.

Раз, два, три, четыре, пять – вышел мальчик погулять.

Пресс-клуб, только для своих, почти пять часов.

Я – у стойки, пока еще «свой», в одной руке – виски, в другой – телефон.

– Здравствуйте. Кэтрин дома?

В музыкальном автомате играет «Как вчера»,за мой счет.

– А вы не знаете, когда она вернется?

К черту «Капентерс», мне дым ест глаза.

– А вы не могли бы передать ей, что звонил Эдди Данфорд?

Я положил трубку, допил виски, закурил новую сигарету.

– Давай еще один, дорогуша.

– И мне, Бет.

Я обернулся.

Джек, мать его, Уайтхед сел на соседний стул.

– Ты что за мной бегаешь, что ли?

– Нет.

– Тогда какого хрена тебе нужно?

– Нам надо поговорить.

– Зачем?

Барменша поставила перед нами два виски.

– Тебя хотят подставить.

– Да ты что? Вот это новость, Джек.

Он предложил мне сигарету.

– А может, ты даже знаешь кто?

– Ну, давай начнем с твоих приятелей, с тех двух полицейских молодцов.

Джек прикурил и спросил шепотом:

– То есть?

Я замахал правой рукой, пихая свои бинты ему в нос, кренясь вперед и крича:

– То есть? А вот это, на хер, что такое, как ты думаешь?

Джек увернулся и поймал мой перевязанный кулак.

– Это они сделали? – спросил он, толкая меня обратно на стул, не сводя глаз с черного клубка на конце моей руки.

– Да, в свободное время между поджогами цыганских таборов, кражей судебно-медицинских фотоснимков и выбиванием признаний у умственно отсталых.

– Что ты мелешь?

– Вот так несет службу новая городская полиция Западного Йоркшира при поддержке старой доброй «Йоркшир пост», друга всех легавых.

– Ты совсем свихнулся.

Я допил скотч.

– Все именно так и говорят.

– Так ты прислушайся.

– Иди на хер, Джек.

– Эдди?

– Что?

– Подумай о своей матери.

– Что ты хочешь сказать, сука?

– Может, ей уже хватит проблем, а? Еще недели не прошло, как вы похоронили отца.

Я наклонился вперед и ткнул два пальца в его костлявую грудь:

– Ты мою семью не трогай.

Я встал и достал ключи от машины.

– Тебе нельзя садиться за руль.

– Тебе нельзя садиться за печатную машинку, но ты же садишься.

Он встал, держа меня за плечи.

– Тебя подставляют точно так же, как Барри.

– Да отпусти ты меня, мать твою.

– Дерек Бокс – это полный п…ц.

– Отпусти.

Он сел.

– Ну потом не говори, что тебя не предупреждали.

– На хер, – прошипел я, поднимаясь вверх по ступенькам, ненавидя его вместе со всеми его лживыми потрохами и вонючим миром, в котором он жил.

Шоссе М1, из Лидса на юг, обычное для семи вечера плотное движение, дождь со снегом начинает мелькать в свете моих фар.

По радио – Элвис, «Ты всегда в моих мыслях».

По скоростной полосе, бросая взгляды в зеркало заднего обзора, бросая взгляды налево, цыганский табор остался позади.

Переключая станции, избегая новостей.

Внезапно из темноты появился поворот на Кастлфорд, как грузовик, слепящий дальним светом.

Я рванул через три полосы, со всех сторон гудки и проклятия рассерженных лиц-масок, попавшихся в ловушки собственных машин.

На дюйм от смерти, думая: давай.

Давай.

Давай.

«Постучи в дверь…»

– Ты пьян.

– Я просто хочу поговорить, – сказал я, стоя на пороге дома номер 11 и готовясь к тому, что большая красная дверь сейчас захлопнется у меня перед носом.

– Тебе лучше войти.

Толстая шотландка из соседнего дома сидела на диване перед теликом и смотрела на меня.

– Он немного выпил, – сказала Пола, закрывая дверь.

– Ничего страшного, – засмеялась шотландка.

– Извините, – сказал я и сел на диван рядом с ней.