Текст книги "1974: Сезон в аду"

Автор книги: Дэвид Пис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

– Знаешь, завтра – дознание.

– О ком?

– О Барри.

– Завтра?

– Да. С тобой хочет поговорить сержант Фрейзер. – Он взглянул на часы. – Минут через пятнадцать, в фойе.

Опять полицейские. Я почувствовал, как у меня сжимаются яйца.

– Ладно. – Я открыл дверь, думая, что могло быть и хуже, что он мог бы начать говорить о миссис Доусон, о стычке с двумя полицейскими в Понти и даже о Кэтрин, мать ее, Тейлор.

– И не забудь про Мистическую Мэнди.

– Про такое разве забудешь! – Я закрыл дверь.

– Это как раз в твоем стиле.

– Мне очень неловко беспокоить вас, мистер Данфорд, особенно в такое время, но я пытаюсь составить точную картину перемещений мистера Гэннона в течение вчерашнего дня. – Сержант оказался молодым приветливым блондином.

Я решил, что он меня парит.

– Он заехал за мной, кажется, около десяти…

– Простите, сэр. Куда именно он за вами заехал?

– Дом десять по Уэсли-стрит, Оссетт.

– Спасибо. – Он сделал пометку в блокноте и снова поднял глаза на меня.

– Мы поехали в Кастлфорд в машине Барри, э-э, то есть мистера Гэннона. Я взял интервью у миссис Гарланд, проживающей в Кастлфорде по адресу Брант-стрит, дом одиннадцать, и…

– У Полы Гарланд?

– Ну да.

Сержант Фрейзер перестал писать.

– Матери Жанетт Гарланд?

– Ну да.

– Ясно. И мистер Гэннон был в это время с вами?

– Нет. Мистер Гэннон встречался с миссис Марджори Доусон у нее дома. Адрес – «Шангри-Ла», Кастлфорд. Это – жена Джона Доусона.

– Спасибо. Значит, он вас высадил?

– Ага.

– И это был последний раз, когда вы его видели?

Я помолчал, потом сказал:

– Нет. Я еще встречался с Барри Гэнноном в кастлфордском баре «Лебедь», где-то между часом и двумя дня. Точное время назвать затрудняюсь.

– Мистер Гэннон употреблял спиртное?

– По-моему, он выпил полпинты. Максимум пинту.

– А потом?

– Потом мы разошлись в разные стороны. Он не сказал мне, куда поехал.

– А ВЫ?

– Я поехал в Понтефракт на автобусе. У меня было еще одно интервью.

– Значит, по-вашему, в котором часу вы видели мистера Гэннона в последний раз?

– Должно быть, не позднее трех, без четверти, – ответил я, вспоминая, как он рассказывал мне про Марджори Доусон, которая предупреждала, что его жизнь в опасности. Тогда я не придал этому значения и теперь не собирался никому об этом рассказывать.

– Значит, у вас нет никаких соображений о том, куда он мог поехать?

– Нет. Я думал, что он вернулся сюда.

– Почему вы так думали?

– Да просто. Предположил, что он вернется в офис. Обработает интервью.

– Вы не знаете, зачем он мог ездить в Морли?

– Понятия не имею.

– Ясно. Спасибо. Вы в курсе, что вы обязаны явиться завтра на дознание?

Я кивнул.

– Как-то это все по-быстрому, а?

– Мы уже собрали почти все данные, и, между нами говоря, мне кажется, родственники хотят, чтобы, ну, вы понимаете… Рождество все-таки и так далее.

– А где?

– В горсовете, в Морли.

– Ладно, – сказал я. Я думал о Клер Кемплей. Сержант Фрейзер закрыл блокнот.

– Вам зададут примерно те же вопросы. Про спиртное, наверное, будут чуть больше расспрашивать, так что имейте в виду. Вы же знаете, как это бывает.

– Он что, перевернулся?

– Вроде бы.

– А что с тормозами?

Фрейзер пожал плечами:

– Отказали.

– А другой автомобиль?

– Стоял у обочины.

– Правда, что в нем перевозили стекло?

– Да.

– И что одно из них пробило лобовое стекло? – Да.

– И что…

– Да.

– Значит, все произошло мгновенно?

– Я бы сказал, что да.

– Черт.

– Ага.

Мы оба побледнели. Я смотрел из окна фойе на машины, которые ехали домой под дождем. В темноте светились то фары, то габариты, желтые – красные, желтые – красные. Сержант Фрейзер листал свой блокнот. Через некоторое время он встал.

– Вы случайно не знаете, как я могу связаться с Кэтрин Тейлор?

– Если ее здесь нет, то она, скорее всего, пошла домой.

– Нет. Я не могу застать ее ни здесь, ни дома.

– Вряд ли она что-нибудь знает. Она почти весь вечер была со мной.

– Да, я слышал. Но мало ли, всякое бывает.

Я промолчал. Сержант надел фуражку.

– Если будете говорить с мисс Тейлор, попросите ее, пожалуйста, связаться со мной. Это можно сделать в любой момент через полицейское отделение Морли.

– Ага.

– Спасибо, что уделили мне время, мистер Данфорд.

– Спасибо вам.

– Тогда до завтра.

– Ага.

Я смотрел, как он прошел в приемную, что-то сказал Лизе, сидевшей за столом, и вышел через крутящиеся двери.

Я закурил. Сердце колотилось со скоростью девяносто миль в час.

Три часа подряд я просидел за работой.

В редакции единственной региональной газеты, выходящей дважды в день, никогда не бывает тихо. Но сегодня здесь было тихо как в могиле – все сматывались с работы как можно раньше. Пока-пока, мы вечером собираемся в Пресс-клубе, и ты заходи, если хочешь.

Нет Барри Гэннона.

Так что я печатал и печатал. Я ведь не работал как следует с тех пор, как умер отец и пропала Клер Кемплей. Я пытался вспомнить, когда я последний раз сидел за этим столом и просто печатал. По-моему, когда делал материал про малолетних угонщиков – да, точно. Но я не помнил, был ли тогда мой отец еще в больнице или его уже перевезли домой.

Нет Рональда Данфорда.

Около шести Келли принес фотографии из лаборатории, и мы рассортировали их, отложив лучшие снимки в ящик. Келли отнес мою рукопись и свои фотографии редактору, потом на верстку. В процессе я потерял пятьдесят слов, что в хороший день могло бы стать поводом для серьезных возлияний в Пресс-клубе в компании Кэтрин.

Но сегодняшний день не был хорошим.

Нет Кэтрин Тейлор.

Я сходил к Жирной Стеф и попросил ее держать варежку на замке, но она ни хрена не поняла и сказала только, что Джек Уайтхед был прав насчет меня. Типа кому сейчас легко, но якобы мне надо взять себя в руки. Джек был прав насчет меня – Стефани повторяла это без конца и мне, и всем остальным в радиусе десяти миль.

Нет Джека, мать его, Уайтхеда?

Нет такого счастья.

На каждом столе лежали экземпляры сегодняшнего вечернего выпуска.

ПОЙМАТЬ ЭТОГО ИЗВЕРГА.

Заголовок крупным шрифтом через всю первую полосу «Ивнинг пост».

ДЖЕК УАЙТХЕД, ВЕДУЩИЙ КОРРЕСПОНДЕНТ ПО КРИМИНАЛЬНОЙ ХРОНИКЕ И ЛУЧШИЙ КОРРЕСПОНДЕНТ 1968 И 1971 ГОДОВ.

Черт.

Вскрытие тела десятилетней Клер Кемплей показало, что она подверглась пыткам и изнасилованию, а затем была задушена. Полиция Западного Йоркшира не разглашает подробностей о происхождении нанесенных ей травм, однако, выступая на пресс-конференции сегодня утром, начальник уголовного розыска, старший следователь Джордж Олдман назвал это жестокое убийство невероятным и заявил: «Это один из самых жутких случаев, с которым мне и другим сотрудникам городской полиции Западного Йоркшира когда-либо приходилось сталкиваться».

Патологоанатом Министерства внутренних дел доктор Алан Куттс, проводивший вскрытие, сказал: «У меня нет слов, чтобы в полной мере передать тот кошмар, который пережила эта малышка». Во время своего выступления доктор Куттс, ветеран, принимавший участие в расследовании более пятидесяти убийств, выглядел заметно взволнованным. Он выразил надежду, что ему «никогда больше не придется выполнять свой служебный долг при подобных обстоятельствах».

Начальник уголовного розыска, старший следователь Джордж Олдман сказал, что убийца должен быть найден незамедлительно, и объявил, что старший полицейский инспектор Питер Ноубл назначен ответственным за поиски человека, виновного в убийстве Клер Кемплей.

Старший полицейский инспектор Ноубл, бывший сотрудник полиции Западной и Средней Англии, заслужил общенациональное признание в 1968 году, когда благодаря ему был арестован «кэннокский убийца» Реймонд Моррис. В период с 1965 по 1967 год Моррис подверг сексуальному насилию и затем задушил трех маленьких девочек в городе Стаффорде и его окрестностях, после чего был арестован тогда еще полицейским инспектором Ноублом.

Старший полицейский инспектор Ноубл выразил решимость найти убийцу Клер Кемплей и обратился к гражданам с просьбой о помощи, сказав: «Мы должны поймать этого изверга, прежде чем он оборвет еще одну юную невинную жизнь».

Начальник уголовного розыска, старший следователь Джордж Олдман добавил, что полиция очень хотела бы поговорить с теми, кто находился в районе Дьявольского Рва в Уэйкфилде вечером в пятницу 13 декабря или рано утром в субботу 14 декабря. Сотрудники городской полиции Западного Йоркшира просят всех, кто обладает какой-либо информацией, связаться с отделом убийств полицейского управления Уэйкфилда по прямым телефонам 3838 и 3839 либо обратиться в ближайший полицейский участок. Все звонки будут приниматься в строго конфиденциальном порядке.

Статью сопровождали две фотографии: школьный портрет Клер, которым было проиллюстрировано мое первое сообщение об ее исчезновении, и менее четкий снимок, изображающий полицейских, прочесывающих Дьявольский Ров в Уэйкфилде, где было найдено тело Клер.

Все снимают шляпы, Джек.

Я вырвал первую страницу, запихал ее в карман пиджака и подошел к столу Барри Гэннона. Я открыл нижний ящик, достал верную подружку Барри – бутылку виски «Беллз» и налил в недопитый кофе на три пальца.

За тебя, Барри Гэннон.

На вкус коктейль мой оказался жутким дерьмом, таким дерьмом, что я нашел на чужом столе еще одну чашку остывшего кофе и повторил.

За тебя, Рональд Данфорд.

Через пять минут я положил голову на стол. От рукавов моей рубашки пахло деревом, виски и работой. Я подумал, что надо бы позвонить Кэтрин домой, но виски, должно быть, взял верх над кофе, и я заснул мерзким тяжелым сном под яркими офисными лампами.

– Эй, Акула Пера, подъем.

Я открыл один глаз.

– Просыпайся, господин Засоня. Твой приятель на проводе.

Я открыл второй.

Джек Уайтхед восседал на стуле Барри за столом Барри в другом конце офиса и махал мне телефонной трубкой. Редакция больше не казалась мертвой – она готовилась к следующему выпуску. Я выпрямился и кивнул Джеку. Он подмигнул мне, на моем столе зазвонил телефон.

Я снял трубку:

– Да?

Молодой мужской голос:

– Эдвард Данфорд?

– Да?

Пауза, щелчок – это Джек, бля, не сразу повесил трубку. Я уставился на него через весь офис. Джек Уайтхед поднял пустые руки, изображая капитуляцию.

Все засмеялись.

Я чувствовал свое несвежее дыхание на телефонной трубке.

– Кто это?

– Друг Барри. Знаешь паб «Радость» на Раундхей-роуд?

– Да.

– Снаружи стоит телефонная будка – будь там в десять.

Связь прервалась. Я сказал:

– Извините, но сначала мне надо посоветоваться с редактором. Если же вы хотите перезвонить мне завтра… Я понимаю, спасибо, до свидания.

– Еще одно свидание, а, Акула Пера?

– Крысолов, мать его. Я скоро от этого сдохну.

Все засмеялись.

Даже Джек.

21:30, понедельник, 16 декабря 1974 года.

Я въехал на стоянку перед гостиницей «Радость», Раундхей-роуд, в Лидсе, и решил никуда не дергаться в течение получаса. Я заглушил двигатель, выключил фары и сидел в темной «виве», глядя на «Радость» через стоянку. И телефонная будка, и сам паб были хорошо освещены.

«Радость» – это уродливый современный паб со всеми уродливыми старыми причиндалами, которыми отличался любой паб в этом районе, на границе между Хейрхиллз и Чапелтаун. Ресторан без еды и гостиница без коек – вот что такое «Радость».

Я закурил, приоткрыл окно и откинул голову на подголовник.

Почти четыре месяца тому назад, почти сразу после того, как я вернулся на Север, я просиживал в «Радости» днями и ночами, нажираясь до поросячьего визга с Джорджем Гривзом, Гэзом из спорта и Барри.

Почти четыре месяца тому назад, когда я еще не успел снова привыкнуть к Северу, тусовки в «Радости» были для меня развлечением и, в некотором смысле, откровением.

Почти четыре месяца тому назад, когда Рональд Данфорд, Клер Кемплей и Барри Гэннон были еще живы.

Те сходки, длившиеся сутками, на самом деле развлечением не были – скорее полезным способом внедрения в новую среду для совсем еще зеленого спецкорреспондента по криминальной хронике Северной Англии.

– Это – царство Джека Уайтхеда, – шепнул мне Джордж Гривз. Мы открыли двойные двери и вошли. Было около одиннадцати утра.

Часов через пять я захотел домой, но «Радость» не подчинялась местным законам и торговала спиртным с одиннадцати утра до трех ночи, поскольку, несмотря на отсутствие еды, коек и танцзала, являлась одновременно и рестораном, и гостиницей, и дискотекой – смотря у какого полицейского спросить. К тому же в отличие, скажем, от «Куинс отеля» в центре города «Радость» предлагала своим постоянным дневным посетителям обеденный стриптиз. Более того, вместо ассортимента горячих блюд «Радость» давала постоянным клиентам уникальную возможность сделать минет любой участнице обеденного стриптиза за весьма умеренную плату. Гэз из спортивного уверял меня, что эта закуска стоила пяти фунтов и пришлась бы по вкусу любому посетителю.

– В Мюнхене наш Гэз стал олимпийским чемпионом-пи. доедом, – смеялся Джордж Гривз.

– Имей в виду, что педики этого оценить не могут, – добавил Гэз.

Первый раз меня стошнило в шесть, но, глядя на лобковые волоски, крутившиеся в разбитом унитазе, я решил, что чувствую себя достаточно хорошо, чтобы продолжать.

Дневная и вечерняя клиентура Гайети практически не отличалась, разве что менялись пропорции ее составляющих. В течение дня было больше проституток и таксистов-пакистанцев, в то время как вечером наблюдался сдвиг в пользу работяг и бизнесменов. Бухие журналисты, выходные легавые и угрюмые выходцы из Вест-Индии тусовались тут днем и ночью, изо дня в день.

–  Это – царство Джека Уайтхеда.

Последнее, что я помнил об этом дне: я снова блевал, но уже на автостоянке, думал: «Это царство Джека, а не мое».

Я достал из «вивы» пепельницу и вытряхнул ее в окно; игровой автомат в «Радости» разразился жетонами под радостные возгласы и очередной запуск пластинки «Израэлитов». Я поднял стекло. Интересно, сколько раз я слышал эту чертову пластинку в тот день, почти четыре месяца тому назад? Она им что, так и не обрыдла?

Без пяти десять, как раз когда в очередной раз запели «Молодые черные гении», я покинул «виву» и Волну Моей Памяти, пошел к телефонной будке и стал ждать.

Ровно в десять я снял трубку после второго звонка:

– Алло?

– Кто это?

– Эдвард Данфорд.

– Ты один?

– Да.

– Зеленая «Воксхолл-вива» – твоя?

– Да.

– Езжай по переулку Хейрхиллз-лейн, туда, где он выходит на Чапелтаун-роуд, и паркуйся у больницы.

Отбой.

В десять минут одиннадцатого я стоял у больницы «Чапел Аллертон», там, где переулок Хейрхиллз-лейн пересекает Чапелтаун-роуд и переходит в более значительную Хэррогейт-роуд.

В одиннадцать минут одиннадцатого кто-то подергал ручку двери с пассажирской стороны и постучал по стеклу. Я наклонился через сиденье и открыл дверь.

– Разворачивайся и поезжай обратно в сторону Лидса, – сказал бордовый костюм с оранжевой шевелюрой, садясь в машину. – Кто-нибудь знает, что ты здесь?

– Нет, – ответил я, разворачиваясь, думая: тоже мне, Боуи, мать его.

– А твоя девушка?

– Что – моя девушка?

– Она знает, что ты здесь?

– Нет.

Бордовый костюм громко шмыгал носом и вертел своей оранжевой головой из стороны в сторону.

– У парка направо.

– Здесь?

– Да. Езжай по этой дороге прямо до церкви.

У церкви на перекрестке бордовый костюм снова громко шмыгнул и сказал:

– Паркуйся здесь и посиди десять минут, потом иди по Спенсер Плейс. Минут через пять дойдешь до Спенсер Маунт, это пятая или шестая улица слева. На правой стороне – дом три. В дверь не звони, поднимайся прямо в пятую квартиру.

Я повторил:

– Пятая квартира, дом три, Спенсер Маунт…

Но бордового костюма и его оранжевой шевелюры уже и след простыл.

Примерно в десять тридцать я шел по Спенсер Плейс, мысленно посылая его на хер со всеми его казаками-разбойниками. Катился бы он к едрене-фене за то, что заставил меня шагать в половине одиннадцатого по Спенсер Плейс, как будто я был участником теста на промокаемость.

– Просто смотришь, дорогой?

Ежедневно с десяти вечера до трех часов ночи Спенсер Плейс была самой бойкой улицей в Йоркшире за исключением, пожалуй, Манингем-роуд в Брэдфорде. Несмотря на холод сегодняшний вечер не был исключением. Машины ползли по улице в обоих направлениях, красные огни габаритов светились в темноте – все это выглядело как предпраздничная пробка.

– Ну как, я тебе нравлюсь?

Женщины постарше сидели на низком парапете перед неосвещенными верандами, а малолетки прохаживались по улице взад и вперед, притопывая, чтобы не замерзнуть.

– Прошу прощения, господин офицер…

Кроме меня единственными мужчинами на этой улице были выходцы из Вест-Индии, которые то и дело подсаживались в припаркованные машины. За ними неслись клубы тяжелого дыма и музыка, они предлагали свой собственный товар и приглядывали за своими белыми подружками.

– Ах ты жлоб вонючий!

Смех преследовал меня до самой Спенсер Маунт. Я перешел дорогу и поднялся по трем каменным ступеням дома номер три. На сером стекле над дверью была нарисована звезда Давида. Рисунок был старый, и краска облезла.

За сколько лет город жидов превратился в город свиноедов?

Я толкнул дверь и поднялся по лестнице.

– Милый райончик, – сказал я.

– Заткнись, – прошипел бордовый костюм, открывая мне дверь в квартиру номер пять.

Однокомнатная хата, перебор с мебелью, большие окна, вонь бесчисленных северных зим. С каждой стены глядела Карен Карпентер, [21]21
  Карен Карпентер – вокалистка популярного в 70-х годах американского дуэта «Карпентерс».


[Закрыть]из крохотного проигрывателя неслись гитарные аккорды альбома Боуи «Зигги». Горела новогодняя гирлянда, елки не было.

Бордовый костюм убрал одежду с одного из кресел и сказал:

– Пожалуйста, Эдди, садись.

– С кем имею честь? – улыбнулся я.

– Барри Джеймс Андерсон, – гордо ответил Барри Джеймс Андерсон.

– Еще один Барри? – Кресло пахло старостью и сыростью.

– Ага, но ты можешь звать меня Би-Джей, [22]22
  Английская аббревиатура BJ (Би-Джей) расшифровывается как blow job – минет.


[Закрыть]– хихикнул он. – Меня все так зовут.

Я сохранял хладнокровие.

– Ладно.

– Да-да, я, так сказать, профессиональный Би-Джей. – Он перестал смеяться и метнулся в угол к старому шкафу.

– Откуда ты знал Барри? – спросил я. Интересно, был ли Барри голубым?

– Да так, знаешь, пересекались, общались.

«Барри – Черный Ход. Педик долбаный».

– Где пересекались?

– В разных местах. Чаю хочешь? – спросил он, копаясь в недрах шкафа.

– Нет, спасибо.

– Как хочешь.

Я закурил, используя грязную тарелку вместо пепельницы.

– Вот, – сказал Би-Джей и подал мне из шкафа целлофановый пакет с логотипом магазина «Хиллардс». – Он хотел, чтобы это было у тебя, если с ним что-нибудь случится.

– Если с ним что-нибудь случится? – повторил я, открывая мешок. Он был набит картонными папками и желтыми конвертами. – Что это?

– Дело всей его жизни.

Я затушил сигарету в засохшем томатном соусе.

– Но почему? То есть почему он оставил это здесь?

– Да говори уж как есть – почему мне? – шмыгнул Барри. – Он заходил сюда прошлой ночью. Сказал, что ищет укромное местечко, чтобы припрятать все это добро. И что, если с ним что-нибудь случится, я должен отдать это тебе.

– Прошлой ночью?

Би-Джей сел на кровать и снял куртку.

– Ну да.

– Постой-ка, я же тебя видел прошлой ночью, да? В Пресс-клубе?

– Да, и ты был со мной не слишком-то любезен, правда? – Его рубашка была покрыта тысячами маленьких звездочек.

– Я был бухой.

– А, ну тогда – другое дело, – ухмыльнулся он.

Я снова закурил. Меня дико раздражал вид этого мелкого педика и его звездной рубашки.

– Так что у тебя за дела такие были с Барри?

– Понимаешь, я видел кое-какие вещи.

– Не сомневаюсь, – сказал я, глядя на отцовские часы. Он вскочил с кровати.

– Слушай, я совсем не хочу тебя задерживать.

Я встал.

– Извини. Садись, бога ради. Извини.

Би-Джей снова сел, вид у него был все еще обиженный.

– Я знаю людей.

– Конечно, знаешь.

Он снова вскочил и затопал ногами.

– Да нет же, мать твою, знаменитых людей!

Я встал, замахал на него руками.

– Я знаю, я знаю…

– Послушай, мне доводилось сосать члены и лизать яйца у самых могущественных людей в этой стране.

– Например?

– Ну уж нет. За просто так я не скажу.

– Ладно. За что?

– За деньги. А ты как думал? Ты думаешь, мне нравится быть таким? Жить в этом теле? Посмотри на меня! Это – не я. – Он стоял на коленях и мял свою звездную рубашку. – Я не педик. Здесь, внутри, я – девушка, – закричал он, вскакивая на ноги, сдирая со стены один из плакатов Карен Карпентер и швыряя его мне в лицо. – Она знает, каково это. Он знает. – Он повернулся и пнул проигрыватель. Песня Зигги со скрежетом оборвалась.

Барри Джеймс Андерсон повалился на пол рядом с проигрывателем. Он лежал, зарывшись головой в свое барахло, его била дрожь.

– Барри знал.

Я сел, потом снова встал. Я подошел к скомканному юноше в рубашке с серебряными звездами и бордовых штанах, поднял его с пола и осторожно положил на кровать.

– Барри знал, – снова прохлюпал он.

Я подошел к проигрывателю и опустил иглу на пластинку, но песня была грустной, и пластинка заедала, поэтому я выключил музыку и снова сел в затхлое кресло.

– Тебе нравился Барри? – Он вытер лицо, сел и уставился на меня.

– Да, но я не особенно хорошо его знал.

Глаза Би-Джея снова наполнились слезами.

– Ты ему нравился.

– А почему он считал, что с ним что-то должно было случиться?

– Ну ты даешь! – Би-Джей вскочил. – Это же было очевидно, е-мое.

– И почему это было очевидно?

– Это не могло так дальше продолжаться. Он же столько всего накопал на стольких людей.

Я подался вперед.

– Джон Доусон?

– Джон Доусон – всего лишь вершина этого айсберга. Ты что, ничего этого не читал? – Он махнул рукой в сторону целлофанового пакета, лежавшего у моих ног.

– Только то, что он отдал в «Пост», – соврал я. Он улыбнулся:

– Ну так вот, все шила – в этом мешке.

Я ненавидел этого мелкого содомита, его игры, его квартиру.

– Куда он поехал от тебя прошлой ночью?

– Он сказал, что собирается тебе помочь.

– Мне?

– Он сказал, что да. Что-то насчет той маленькой девочки в Морли и того, что он мог связать все это вместе.

Я вскочил.

– Что ты имеешь в виду? Что насчет той девочки?

– Больше он ничего не сказал…

У меня в голове смешались крылья, вшитые в ее спину и два мячика вместо груди у него под рубашкой. Вне себя я кинулся через всю комнату на Барри Джеймса Андерсона.

– Думай!

– Я не знаю. Он ничего не сказал.

Я вцепился в звезды на рубашке и вдавил его в кровать.

– Он еще что-нибудь говорил насчет Клер?

Его дыхание было таким же затхлым, как его комната, он дышал мне прямо в лицо.

– Какой Клер?

– Погибшей девочке.

– Только то, что он собирался ехать в Морли и что это должно было тебе помочь.

– И как же, твою мать, это должно было мне помочь?

– Он не сказал. Сколько раз повторять?

– Больше ничего?

– Ничего. А теперь отпусти меня.

Я сгреб рукой его рот и сжал.

– Ни хрена. Говори, зачем Барри тебе про это рассказывал, – сказал я, сжимая его лицо изо всех сил, прежде чем отпустить.

– Может быть, потому что у меня глаза открыты. Потому что я вижу, что происходит, и помню. – Его нижняя губа кровоточила.

Я посмотрел на серебряные звезды, которые все еще сжимала моя вторая рука, и бросил их на пол.

– Все ты знаешь.

– Как хочешь, так и думай.

Я встал и подошел к мешку.

– Так и сделаю.

Я взял мешок и пошел к дверям. Открыв дверь, я снова обернулся на эту адскую квартиру еще с одним, последним вопросом:

– Он был пьяный?

– Нет, но выпивши.

– Сильно?

– От него пахло спиртным. – По его щекам текли слезы.

Я опустил мешок.

– Как ты думаешь, что с ним случилось?

– Я думаю, что его убили, – шмыгнул он.

– Кто?

– Я не знаю имен и знать не хочу.

В голове крутилось: «Отряды палачей есть в каждом городе, в каждой стране».

– Кто? Доусон? Полиция?

– Не знаю.

– А почему?

– Из-за денег, конечно. Чтобы утаить шило вот в этом самом мешке. Похоронить его.

Я смотрел через всю комнату на плакат, где Карен Карпентер сидела в обнимку с огромным Микки-Маусом.

Я взял мешок.

– Как с тобой связаться?

Барри Джеймс Андерсон улыбнулся:

– 442 189. Скажи, что звонил Эдди, мне передадут.

Я записал номер.

– Спасибо.

– Есть за что.

Обратно по Спенсер Плейс бегом, на полном газу до Лидса и по шоссе М1 в надежде, что я никогда больше его не увижу.

Планета обезьян, Побег из темноты —версии проносятся одна быстрее другой:

Дождь на лобовом стекле, луна сгинула.

Ближе к делу:

Я знал человека, который знал человека.

«Он мог связать все это вместе…»

Ангелы как дьяволы, дьяволы как ангелы.

Главное:

ДЕЛАЙ ВИД, ЧТО ВСЕ В ПОРЯДКЕ.

Я смотрел на мать, спящую в кресле, и пытался связать все это вместе.

Не здесь.

Вверх по лестнице, папки и фотографии из пакетов и конвертов – на кровать.

Не здесь.

Я сгреб все чертово барахло в большой черный мешок для мусора, набил карманы отцовскими иголками и булавками.

Не здесь.

Вниз по лестнице, поцелуй в материнский лоб, вон из дома.

Не здесь.

Педаль в пол, с визгом через утреннюю зарю над Оссеттом.

Не здесь.