Текст книги "1974: Сезон в аду"

Автор книги: Дэвид Пис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

Я уставился на опухшие яички, на узловатые вены его члена, на седые волосы в паху.

Уильям Шоу, брат еще более знаменитого Роберта.

Роберт Шоу, министр внутренних дел, о котором многие говорили, как о Наиболее Вероятном Преемнике.

Советник Шоу, Наиболее Вероятный Членосос.

Черт.

Советник Шоу – третий персонаж истории Барри?

Доусонгейт.

– Барри знал? – спросил я.

– Ага. Но ему, скажем так, не хватало инструментов.

– Вы хотите, чтобы я шантажировал Шоу этими снимками?

– Я не имел в виду шантаж.

– А что вы имели в виду?

– Убеждение.

– И в чем же его следует убедить?

– Советника Шоу следует убедить в необходимости излить душу по части своих общественных грехов. При этом он должен быть уверен, что подобная исповедь является условием неприкосновенности его частной жизни.

– Зачем?

– Тогда Великий Британский Народ получит ту правду, которую он заслуживает.

– И?

– И мы, – ухмыльнулся Бокс. – Мы получим то, что нам нужно.

– Нет.

– Ну, тогда вы – не тот, за кого я вас принимал.

Я посмотрел на черно-белые фотографии, лежавшие на белой скатерти.

– И за кого же вы меня принимали? – спросил я.

– За смелого человека.

– Вы считаете, что это – смело? – спросил я, отодвигая фотографии серой правой рукой.

– В наши времена – да.

Я достал сигарету из своей пачки – Пол протянул мне огонь.

– Он ведь не женат? – спросил я.

– Да какая разница? – улыбнулся Бокс.

Официант вернулся с пустым подносом.

– Мороженого не желаете, мистер Бокс?

Бокс махнул сигарой в мою сторону:

– Только одну порцию для моего друга.

– Очень хорошо, мистер Бокс. – Официант составил грязные тарелки и бокалы на серебряный поднос, оставив на столе лишь пепельницу и три фотографии.

Дерек Бокс затушил сигару в пепельнице и наклонился через стол.

– Эта страна находится в состоянии войны, мистер Данфорд. Правительство и профсоюзы, левые и правые, бедные и богатые. Плюс ко всему: паки, австралийцы, черномазые, пидоры, извращенцы и даже эти чертовы бабы. Все они ищут наживы. И скоро для нормального белого труженика ничего не останется.

– Это вы о себе?

Дерек Бокс встал.

– Победителей не судят.

Официант принес мороженое в серебряной пиале. Пол помог Дереку Боксу надеть кашемировое пальто.

– Завтра в обед на втором этаже в «Стрэффорд Армс». – Он сильно сжал мое плечо и вышел.

Я сидел среди черно-белых фотографий и пялился на стоявшее передо мной мороженое.

– Приятного аппетита! – крикнул Дерек Бокс уже с порога.

Я пялился на члены и яйца, на руки и языки, на слюни и сперму.

Я отодвинул мороженое в сторону.

Одна монета, чтобы позвонить с Хэнгинг Хитон. Запах карри на телефонной трубке.

Никого нет дома.

Я вышел на улицу, пукнув по дороге.

Однорукий водитель едет в Фитцвильям, в машине тихо работает радио:

Майкл Джон Мышкин – главный герой местных двухчасовых новостей, рождественское перемирие с ИРА – солирует в национальных.

Я бросил взгляд на конверт, лежавший на пассажирском сиденье, и съехал на обочину.

Через две минуты однорукий водитель снова в пути, желтый конверт с грехами советника Уильяма Шоу спрятан под пассажирским сиденьем.

Я глянул в зеркало заднего обзора.

Почти стемнело, а еще нет трех.

Снова на Ньюстед-Вью.

Снова пони, собаки, ржавчина и целлофановые пакеты.

Я медленно поехал по темной улице.

В доме номер 69 мерцал телевизор.

Я припарковался у останков дома номер 54.

Свора уже побывала на террасе, попировала и повоевала, оставив три черных глаза на месте окон.

На фасаде, над окном белой растекающейся краской было написано: Повесить извращенцаи «Лидс юнайтед».

Покореженная, с дырой по центру коричневая входная дверь лежала на крохотном газоне среди горы изрубленных горелых остатков мебели, рядом всякое барахло.

Две собаки гонялись за своими хвостами, выбегали и вбегали в жилище семьи Мышкиных.

Я осторожно пошел по садовой дорожке, переступая через обезглавленные торшеры и распоротые подушки, нервно проскользнул мимо собаки, боровшейся с гигантской плюшевой пандой, и вошел через разбитый в щепки дверной проем.

Запах дыма и звук льющейся воды.

В центре разгромленной гостинной, в море битого стекла стояло железное помойное ведро. В комнате не было ни телевизора, ни магнитофона, только пустые места, где они когда-то стояли, и согнутая пополам искусственная новогодняя елка. Ни подарков, ни открыток.

Я переступил через кучу человеческого дерьма, лежавшую на нижней ступеньке, и поднялся по пропитанной водой лестнице на второй этаж.

Все краны в ванной были открыты на полную мощность, вода лилась через край.

Туалет и раковина были разбиты вдребезги, вода залила голубой коврик. По наружной стороне ванны стекало жидкое желтое говно, над ним красной краской было выведено: NF [26]26
  National Front – Народный фронт.


[Закрыть].

Я закрутил краны и закатал левый рукав перевязанной рукой. Сунув левую руку в ледяную коричневую воду, я попытался нащупать затычку. Рука моя коснулась какого-то твердого предмета, лежавшего на дне ванны.

На дне что-то было.

Моя здоровая рука замерла, потом я быстро вытащил ее вместе с затычкой.

Я стоял, глядя на уходившую воду, вытирая руку об штаны. Из-под бурой воды, смешанной с дерьмом, проступали очертания темного предмета.

Я сунул обе кисти себе под мышки и прищурился.

На дне ванны лежала синяя кожаная спортивная сумка фирмы «Слейзенгер».

Она лежала на боку. Молния была закрыта.

Черт с ней, оставь ее, ты не хочешь знать, что там внутри.

Во рту у меня пересохло, я сел на корточки и одним движением перевернул сумку молнией вверх.

Сумка была тяжелой.

Остатки воды вытекли из ванны, оставив в ней дерьмовый осадок, щеточку для ногтей и синюю кожаную сумку.

Черт с ней, оставь ее, ты не хочешь знать, что там внутри.

Придерживая сумку перебинтованной рукой, я начал расстегивать молнию левой.

Молнию заело.

Черт с ней.

Опять заело.

Оставь ее.

Свежий запах говна.

Ты не хочешь знать.

Мех, я разглядел мех.

Толстая мертвая полосатая кошка.

Скрученный позвоночник и открытый рот.

Голубой ошейник и бирка с именем, к которой я не смел прикоснуться.

Воспоминания о похоронах домашних животных, об Арчи и Соксе, погребенных в садике на Уэсли-стрит.

Черт с ней, оставь ее, но нет, ты же сам напросился.

На лестничную площадку выходили еще две двери.

Более просторная спальня слева, с двумя полуторными кроватями, воняла мочой и гарью. Матрасы были стянуты на пол, на них валялась одежда. По стенам тянулись подпалины.

И здесь красной краской было написано: Австралийцы – вон!

Я шагнул через площадку к другой дешевой пластмассовой табличке, на которой было написано: Комната Майкла.

Комната Майкла Джона Мышкина была не больше клетки.

Односпальная кровать была перевернута на бок, занавески содраны с карниза, оконное стекло разбито упавшим шкафом. Со стен сорваны плакаты вместе с кусками обоев с изображением цветов магнолии. Они валялись на полу вперемешку с американскими и английскими комиксами, блокнотами для рисования и восковыми мелками.

Я поднял с пола экземпляр «Халка». Страницы были мокрыми и воняли мочой. Я бросил журнал на пол и стал ногой разгребать стопки комиксов и бумаги.

Под книгой о кунг-фу лежал нетронутый с виду блокнот. Я наклонился и открыл его.

На меня смотрела обложка комикса величиной с целую страницу. Она была нарисована от руки фломастером и восковыми мелками.

Человек-Крыса, Принц или Вредитель?

Автор: Майкл Дж. Мышкин.

Нарисованная детской рукой гигантская крыса с человеческими руками и ногами и с короной на голове сидела на троне в окружении полчища крыс размером поменьше.

Человек-Крыса говорил, ухмыляясь:

–  Люди нам не судьи. Мы судим людей!

Над портретом Человека-Крысы шариковой ручкой было выведено:

Выпуск 4, цена 5 пенсов, М. Дж. М. Комикс.

Я открыл первую страницу.

В первых шести кадрах Крысиный Народ просил своего Принца Человека-Крысу выйти из-под земли и спасти планету от людей.

На второй странице Человек-Крыса был на поверхности земли, за ним гнались солдаты.

На третьей странице Человек-Крыса ушел от погони.

У него выросли крылья.

Черт, лебединые крылья.

Я запихал блокнот с комиксом под куртку и закрыл дверь Комнаты Майкла.

Спускаясь по лестнице, я услышал грохот и детские голоса, доносившиеся от входной двери.

Десятилетний мальчишка в зеленом свитере с тремя желтыми звездами стоял на принесенном из столовой и поставленном над порогом стуле и забивал гвоздь в притолоку над входной дверью.

Три пацана подзуживали его, один из них держал в своих грязных ручонках бельевую веревку с петлей.

– Вам чего тут? – сказал один из мальчишек, когда я спустился на первый этаж.

– Да, вы кто такой? – сказал другой.

Я напустил на себя строгий официальный вид и спросил:

– А вы сами что тут делаете?

– Ничего, – сказал мальчишка с молотком, спрыгивая со стула.

Мальчишка с петлей спросил:

– Вы из полиции?

– Нет.

– Тогда мы можем делать все, что хотим, – сказал мальчишка с молотком.

Я достал несколько монет и спросил:

– Где его семья?

– Свалила, – ответил один.

– Они не вернутся, если не дураки, – добавил мальчишка с молотком. Я потряс монетами и спросил:

– Его отец – инвалид?

– Ага, – засмеялись они, изображая спазматический хрип.

– А мать?

– Старая дура и сука, и больше никто, – сказал мальчишка с веревкой.

– Она работает?

– Она – уборщица в школе.

– В какой?

– В средней, на главной улице.

Я отодвинул стул с прохода и пошел по дорожке, глядя на темные тихие террасы справа и слева от дома.

– А мелочи вы нам не дадите, что ли? – крикнул мне вслед самый маленький.

– Нет.

Мальчишка с молотком поставил стул обратно, взял у своего приятеля веревку, встал на стул и повесил петлю на гвоздь.

– А это зачем? – спросил я, открывая «виву».

– Для извращенцев, – крикнул один из мальчишек.

– Вот, – засмеялся мальчишка с молотком, стоя на стуле. – Надеюсь, вы – не извращенец?

– Наверху в ванной лежит дохлая кошка, – сказал я, садясь в машину.

– Мы знаем, – хихикнул самый маленький. – Это мы ее прикончили.

Кто хорошо себя ведет – тот в рай попадет.

Я сидел в машине, припаркованной через дорогу от средней и младшей школы города Фитцвильяма.

Было почти пять часов, но в школе все еще горел свет, и с улицы были видны стены, украшенные рисунками и картинами на рождественскую тему.

На плохо освещенной площадке дети играли в футбол – куча мешковатых штанов и темных шерстяных свитеров с теми же большими желтыми звездами гонялась за дешевым рыжим мячом.

Я сидел в машине, дрожа от холода, засунув перебинтованную руку подмышку и думая о холокосте. Интересно, Майкл Джон Мышкин тоже учился в этой школе?

Примерно через десять минут в некоторых окнах погас свет, и три белые толстые тетки вышли из здания вместе с худощавым мужчиной в синем комбинезоне. Женщины помахали ему на прощание. Он пошел к детям и попытался забрать у них мяч. Женщины, смеясь, вышли за школьные ворота.

Я выбрался из машины и трусцой побежал за ними через дорогу.

– Простите, пожалуйста!

Три толстые тетки обернулись и остановились.

– Миссис Мышкина?

– Шутишь? – бросила самая толстая.

– Ты из газеты, дорогуша? – ухмыльнулась самая старшая.

Я улыбнулся и ответил:

– Из «Йоркшир пост».

– Что-то ты припозднился, – сказала самая толстая.

– Я слышал, она здесь работала?

– Ага, до вчерашнего дня, – сказала самая старшая.

– А где она теперь? – спросил я женщину в очках в стальной оправе, которая до сих пор молчала.

– Ты на меня не смотри. Я новенькая, – ответила она.

Самая старшая сказала:

– Наш Кевин говорит, что ваши поселили их в какую-то шикарную гостиницу в Скорборо.

– Да неправда это, – сказала новенькая.

Я стоял и думал: черт, черт, черт.

С площадки доносились крики и топот тяжелых ботинок.

– Разобьют ведь они это чертово окно, – вздохнула самая толстая.

– Значит, вы вдвоем работали с миссис Мышкиной, так? – спросил я.

– Ага, больше пяти лет, – ответила самая старшая.

– А что она за человек?

– Она в своей жизни хлебнула лиха, это точно.

– В каком смысле?

– Ну, супружник был на инвалидности из-за пыли…

– Ее муж работал на руднике?

– Ага, вместе с нашим Пэтом, – сказала самая толстая.

– А Майкл?

Женщины переглянулись гримасничая.

– У него не все дома, – прошептала новенькая.

– Это как?

– Я слышала, он немного отсталый.

– А друзья у него были?

– Друзья? – одновременно переспросили две женщины.

– Ну, он вроде играл с соседской малышней, – сказала самая старшая, пожимая плечами. – Но друзьями их не назовешь.

– Фу, противно так все это, да? – сказала новенькая.

– Ну с кем-то он должен был дружить?

– Да нет, я не слышала, чтобы он с кем-то дружил.

Другие две женщины кивнули соглашаясь.

– А как насчет ребят на работе?

Самая толстая отрицательно покачала головой:

– Да он вроде здесь и не работал. Может, в Кастлфорде?

– Ага, наш Кевин говорит, что он работал в какой-то фотографии.

– Я вроде слышала, в книжном «Маки Букс», – сказала новенькая.

– Да ну, не рассказывай, – сказала самая старшая.

– За что купила, за то и продаю.

Мужчина в синем комбинезоне стоял у школьных ворот, держа в руках цепь и навесной замок, и кричал на детей.

– Что за дети пошли, черт их дери, – сказала самая толстая.

– Нервов на них не хватает.

– Спасибо, что уделили мне минутку, – сказал я.

– На здоровье, дорогуша, – улыбнулась самая старшая.

– Сколько угодно, – сказала самая толстая.

Они, хихикая, пошли прочь. Новенькая обернулась и помахала мне рукой.

– С Рождеством вас! – крикнула она.

– Вас также!

Я достал сигарету и начал рыться в карманах в поисках спичек, но вместо них нашел тяжелую ронсоновскую зажигалку Пола.

Я взвесил зажигалку в левой руке, затем прикурил, пытаясь вспомнить, когда я успел ее прихватить.

Свора детей пробежала мимо меня по тротуару, пиная свой дешевый рыжий мяч и матеря дворника.

Я вернулся к школьным воротам.

Дворник в комбинезоне шел через спортплощадку обратно к главному корпусу.

– Извините, – крикнул я через ворота, выкрашенные красной краской.

Мужчина продолжал идти.

– Извините!

У входа в школу он обернулся и посмотрел прямо на меня. Я сложил руки рупором:

– Извините, можно вас на минуточку?

Мужчина отвернулся, открыл дверь и вошел в темное здание.

Я прислонился лбом к воротам.

На красной краске кто-то нацарапал слово из трех букв.

Колеса крутятся – прямо во тьму.

Прощай Фитцвильям, где рано наступает ночь и все не так, как надо, где дети убивают кошек, а взрослые – детей.

Я ехал обратно в «Редбек». Левый поворот на А655 – грузовик с криком вылетел из ночи и дал по тормозам.

Я затормозил, сигналя изо всех сил. Машину занесло, она остановилась. Грузовик – в нескольких дюймах от моей двери.

Я уставился в зеркало заднего обзора, сердце колотилось, перед глазами плясал свет фар.

Здоровый бородатый мужик в больших черных ботинках выпрыгнул из кабины и пошел к машине. В руках у него была огромная черная бита.

Я завел двигатель и утопил педаль газа, думая: Барри, Барри, Барри.

Золотое Руно, Сандал, седьмой час вечера, четверг, 19 декабря 1974 года, самый длинный день в неделе длинных дней.

Пинта – на барной стойке, виски – в моем брюхе, монета – в автомате.

– Гэз? Это Эдди.

– Ты куда это смылся?

– Знаешь, мне что-то не хотелось в Пресс-клуб.

– Ты такой концерт пропустил.

– Да ты что?

– Ну да, Джек совсем чокнулся, разрыдался…

– Слушай, ты не знаешь адрес Дональда Фостера?

– На какой хер он тебе понадобился?

– Это важно, Гэз.

– Связанное с Полом Келли и их Полой?

– Нет. Слушай, я знаю, что это – где-то в Сандале…

– Ага, Вуд-лейн.

– А номер дома?

– У них на Вуд-лейн нет никаких номеров. Дом называется Тринити Тауэрс или что-то в этом роде.

– Спасибо, Гэз, ты настоящий друг.

– Да? Смотри только – я тебе ничего не говорил.

– Так и есть, – сказал я, вешая трубку и думая: интересно, трахает ли он Кэтрин?

Еще монета – еще звонок.

– Мне надо поговорить с Би-Джеем.

Бормотание на другом конце провода, как на другом конце земного шара.

– А когда вы его увидите? Это важно.

Вздох с края света.

– Передайте ему, что Эдди звонил по срочному делу.

Я вернулся в бар и взял свою пинту.

– Ваш мешок? – спросил хозяин заведения, кивнув на пакет из универмага Хилларде, лежавший под телефоном.

– Да, спасибо, – ответил я и осушил бокал.

– Вы тут свои чертовы кульки по барам не разбрасывайте.

– Извините, – сказал я и вернулся к телефону, думая: пошел ты на хер.

– А то я думаю, может, там бомба какая.

– Да-да, извините, – пробормотал я, поднимая с пола альбом Майкла Джона Мышкина и фотографии советника Уильяма Шоу и Барри Джеймса Андерсона, думая: это и есть бомба, придурок ты …баный.

Я поставил машину на тротуаре у Тринити-Вью, Вуд-лейн, Сандал.

Засунув пакет вместе с «Путеводителем по северным каналам» обратно под водительское сиденье, я затушил сигарету, съел две таблетки и вышел из машины.

В переулке было темно и тихо.

Я прошел по длинной дорожке, ведущей ко входу в Тринити-Вью, от чего перед домом автоматически включились прожектора. У крыльца стоял «ровер». На втором этаже горел свет. Интересно, это – тоже проект Джона Доусона?

Я нажал на кнопку звонка и услышал, как звон разлился по всему дому.

– Да? Кто там? – сказала женщина из-за псевдо-антикварной двери.

– «Йоркшир пост».

Через некоторое время замок щелкнул, и дверь открылась.

– Что вам нужно?

Женщине было чуть за сорок. Темные волосы, дорогая завивка, черные брюки, с ними в тон шелковая блузка и ортопедический воротник.

Я поднял свою перевязанную правую руку:

– Похоже, мы оба побывали на поле боя.

– Что вам нужно, я вас спрашиваю?

– Джонни Келли, – сказал мистер Маловероятные-Предположения-Накрывшиеся-Медным-Тазом.

– Что – Джонни Келли? – слишком быстро спросила миссис Патриция Фостер.

– Я думал, вы или ваш муж можете располагать какой-нибудь информацией о нем.

– С какой это стати мы должны располагать такой информацией? – сказала миссис Фостер, держась одной рукой за дверь, другой – за ортопедический воротник.

– Ну, он же играет в клубе вашего мужа и…

– Это не клуб моего мужа. Он всего лишь его председатель.

– Прошу прощения. Значит, вы ничего от него не слышали?

– Нет.

– И вы не знаете, где он может находиться?

– Нет. Послушайте, мистер..?

– Гэннон.

– Гэннон? – медленно переспросила миссис Патриция Фостер. Ее темные глаза и длинный нос делали ее похожей на парящего орла. Я сглотнул и сказал:

– А нельзя ли войти и переговорить с вашим мужем?

– Нет. Его нет дома, а мне больше нечего вам сказать, – ответила миссис Фостер, закрывая дверь. Я попытался помешать ей захлопнуть дверь перед моим носом:

– Миссис Фостер, как вы думаете, что с ним могло случиться?

– Мистер Гэннон, я сейчас позвоню в полицию, а потом – своему очень хорошему другу Биллу Хаддену, вашему начальнику, – сказала она из-за двери, запирая ее на замок.

– Смотрите, не забудьте позвонить своему мужу, – крикнул я, повернувшись и побежав по залитой светом дорожке, думая: чума на оба ваши дома.

В телефонной будке на Барнсли-роуд Эдвард Данфорд, спецкорреспондент по криминальной хронике Северной Англии, бьет по земле, распугивая змей.

Дохлый номер:

– Будьте добры, телефон городской администрации Уэйкфилда.

– 361 234.

Я посмотрел на отцовские часы, думая: пятьдесят на пятьдесят.

– Советника Шоу, будьте любезны.

– К сожалению, советник Шоу на заседании.

– С его родственником произошел несчастный случай.

– Представьтесь, пожалуйста.

– Друг семьи. Это очень важно и срочно.

Я смотрел через дорогу на теплые, залитые желтым светом гостиные с новогодними елками.

Другой голос сказал:

– Советник Шоу в областной администрации. Телефон: 361 236.

– Спасибо.

– Надеюсь, ничего серьезного?

Я положил трубку, снова снял и набрал номер.

– Советника Шоу, будьте любезны.

– Мне очень жаль, но советник Шоу на заседании.

– Я знаю. Я звоню, чтобы сообщить, что с его родственником произошел несчастный случай. Этот номер мне дали в его секретариате.

В одном из домов на противоположной стороне у окна на втором этаже стоял ребенок и смотрел из темной комнаты прямо на меня. Внизу, в темной гостиной, мужчина и женщина смотрели телевизор.

– Советник Шоу слушает.

– Мистер Шоу, вы меня не знаете, но нам с вами очень нужно встретиться.

– Кто это? – спросил взволнованный и рассерженный голос.

– Нам надо поговорить, сэр.

– С какой это стати я должен с вами разговаривать? Кто вы такой?

– Мне кажется, кое-кто собирается вас шантажировать.

– Кто? – взмолился испуганный голос.

– Мистер Шоу, нам надо встретиться.

– Как?

– Вы сами знаете как.

– Нет, не знаю. – Голос дрожал.

– У вас есть шрам от аппендицита, и вы любите, чтобы его целовал наш общий рыжеволосый приятель.

– Что вам нужно?

– Какая у вас машина?

– «Ровер». А что?

– Цвет?

– Сиреневый, ну, фиолетовый.

– Будьте на долгосрочной стоянке у Уэстгейтского вокзала завтра, в девять утра. Без сопровождающих.

– Я не могу.

– Сможете.

Я повесил трубку, сердце летело со скоростью девяносто миль в час.

Я посмотрел на окно в доме напротив – ребенок исчез.

Эдвард Данфорд, спецкорреспондент по криминальной хронике Северной Англии, нес чуму во все дома, кроме одного.

– Где ты был?

– Где я только не был.

– Ты его видел?

– Можно мне войти?

Миссис Пола Гарланд пропустила меня через красную входную дверь. Она стояла, крепко обхватив себя руками.

В тяжелой стеклянной пепельнице горела сигарета, по телевизору шел попсовый хит-парад, звук был приглушен.

– Как он выглядит?

– Закрой дверь, любовь моя. Холодно.

Пола Гарланд закрыла красную входную дверь и молча уставилась на меня. По телевизору Пол да Винчи пел «Твой бэби – больше не твой». Из ее левого глаза на молочно-белую щеку скатилась слеза.

– Значит, она мертва.

Я подошел к ней и обнял, нащупав позвоночник под тонкой красной кофтой.

Я стоял спиной к телевизору и слышал аплодисменты и вступление к песенке «Дед Мороз, не тронь меня!».

Пола подняла голову, я поцеловал ее в угол глаза, чувствуя вкус соли на влажной покрасневшей коже.

Она улыбалась телевизору.

Я повернулся в пол-оборота и стал смотреть на танцующих вокруг подарков девчонок из танцевальной группы «Пэнз пипл», наряженных как сексапильные Санта-Клаусы, с новогодней мишурой в развевающихся волосах.

Я приподнял Полу, поставил ее маленькими ступнями на свои туфли, и мы стали танцевать, задевая ногами за мебель, до тех пор, пока она не засмеялась, не заплакала и не обняла меня крепко-крепко.

Я вскочил с ее постели.

В гостиной на первом этаже стояла тишина и старый запах сигарет.

Не включая свет, я, в трусах и майке, сел на диван и снял телефонную трубку.

– Би-Джея можно? Это Эдди, – прошептал я. Комната наполнилась тиканьем часов.

– Какое счастье. Давненько тебя не было слышно, – прошептал Би-Джей в ответ.

– Ты знаком с Дереком Боксом?

– К сожалению, это удовольствие мне еще только предстоит испытать.

– Он знает тебя и знал Барри.

– Мир тесен.

– Да уж, и он вовсе не сказочный. Он дал мне пару фотографий.

– Замечательно.

– Не выделывайся, Би-Джей. На этих фотографиях ты сосешь у советника Уильяма Шоу.

Тишина. Только голос Боуи доносится с другого края света.

– Советник Шоу – третий персонаж Барри, правильно? – спросил я.

– Приз в студию.

– Пошел ты на фиг.

В комнате загорелся свет.

Пола Гарланд стояла у подножия лестницы, красная кофта едва прикрывала ее тело.

Я улыбнулся и беззвучно извинился. Телефонная трубка в моей руке была мокрой.

– И что ты собираешься делать? – спросил Би-Джей на другом конце провода.

– Я задам советнику Шоу те вопросы, которые ему не успел задать Барри.

Би-Джей заговорил шепотом:

– Не лезь ты в это дело.

– Не лезть? Да я уже влез в него по уши. И ты – один из тех ублюдков, которые меня туда втянули, – сказал я, глядя в упор на Полу.

– Ни ты, ни Барри не имели дело с Дереком Боксом.

– Дерек Бокс считает иначе.

– Это его разборки с Дональдом Фостером. Их сраная война, пусть они сами ее и воюют.

– А ты сменил пластинку. С чего бы это вдруг?

Пола Гарланд смотрела на меня в упор и тянула вниз подол своей кофты.

Я виновато поднял глаза, прося прощения.

– Хер с ним, с Дереком Боксом. Сожги фотки или оставь их себе. Может, они тебе для чего другого пригодятся, – захихикал Би-Джей.

– Да пошел ты! Это серьезно.

– Конечно, серьезно, Эдди. А ты как думал? Барри мертв, и я даже не смог прийти на его похороны, потому что мне было слишком, бля, страшно.

– Ах ты, лживый щенок, – прошипел я и бросил трубку.

Пола Гарланд смотрела на меня в упор.

У меня в голове все шло кругом.

– Эдди?

Я встал, от кожаного дивана щипало голые ноги.

– Кто это был?

– Никто, – сказал я и пошел наверх, оттолкнув ее с дороги.

– Так дальше не может продолжаться, – закричала она мне вслед.

Я вошел в спальню и достал из кармана куртки таблетку парацетамола.

– Ты не имеешь права держать меня в неведении, – сказала она, поднимаясь по лестнице.

Я поднял штаны и надел их.

Пола Гарланд стояла в дверях спальни.

– Это моядочка погибла, это моймуж покончил с собой, это мойбрат исчез!

Я никак не мог застегнуть пуговицы рубашки.

– Ты сам решил вписаться во всю эту помойку, – прошептала она. Слезы падали на ковер спальни. Я надел куртку на незастегнутую рубашку.

– Тебя никто не заставлял.

Я ткнул ей в лицо кулак в грязных серых бинтах:

– А это что? Что это, по-твоему, такое?

– Это лучшее, что было в твоей жизни.

– Вот это ты зря сказала.

– А что? Что ты сделаешь?

Мы стояли в дверях на втором этаже, окруженные ночью и тишиной, и глядели друг на друга.

– Но тебе же ведь все равно, правда, Эдди?

– Иди ты, – выругался я, спустился по лестнице и вышел на улицу.

– Тебе ведь на самом деле все по херу, да?